«Я не больше и не меньше, чем я» Neon Genesis Evangelion
Где-то, когда-то, от кого-то я услышал мысль, что возвращаться к старому – больнее всего на свете. Вернуться к разрушенному дому, где больше нет ничего, где нет никого, кроме тебя. Да и ты уже совсем не тот, каким был прежде. Совсем другой человек. Это действительно больно. Даже самые радостные воспоминания превращаются в огрызки прошлой жизни, к которой ты уже не имеешь никакого отношения. Ветер задувает в разбитые окна, слегка качает покосившуюся калитку, по старому-старому шиферу медленно скатываются капли вчерашнего дождя, падая на засохшую клумбу. Мне не доводилось возвращаться к старому. Всю свою жизнь я старался как можно сильнее дистанцироваться от своего прошлого. Но теперь, мне пришлось взглянуть на этот опустевший дом и эту засохшую клумбу. Пришлось почувствовать неприятный северный ветер, продувший меня с ног до головы. Я стоял ровно на том месте, где когда-то давным-давно, совсем в другой жизни, в другой вселенной, та странная девушка взяла меня за руку, превратив серую обыденность в череду событий, похожих, как сказал мой психолог, на фантастический фильм. Однако, это было совсем не кино. Перед тем, как Совёнок погиб, перед тем, как всё развалилось на части, я сделал выбор. Я отринул свою иную жизнь, чтобы начать новую с нуля. Я принял на себя роль другого человека. Пускай, его звали так же, как и меня, он говорил моим голосом, и мыслил, наверное, похоже, это был другой человек. Другой Семён. Семён, который погиб за стенами проекта «410». Я долго думал, имею ли моральное право копировать его жизнь, пользоваться его знаниями? Но, к однозначному выводу так и не пришёл. И всё же, в конце концов, он меня простит. Я бы простил. У нас с ним нет другого выбора. Так же, как та девушка простила Лену. Она была лишь частью, небольшим обрывком, сумевшим сбежать из цепких лап Совёнка. Наверняка она прекрасно осознавала, что отпущенный ей срок до ужасного мал. Она просила за Лену, знала, что у неё самой нет шанса на долгую и счастливую жизнь. Палата была абсолютно пустой. Из неё вынесли всё, что не было прибито к полу. Из мебели осталась только металлическая кровать и потрескавшееся настенное зеркало. В нём очень нечётко отражалось моё заросшее лицо. Совсем не такое, каким было когда-то. Осевшее, изрядно побледневшее и – словно изрубцованное отрешённостью. Я уже не мог точно ответить на вопрос, кем на самом деле являюсь. Семён – лишь моё имя. Оно не говорит обо мне абсолютно ничего. Меня могли звать абсолютно по-разному, ведь имя – такая же концепция, придуманная человеком. А всё, что придумал человек, едва ли несёт в себе смысл для мироздания. Так, кто же я есть? Действительно ли, я одна из миллиардов песчинок, разбросанных по всей вселенной? Или же, представляю какую-то ценность? Это зеркало не даёт мне ответ. Оно мрачно молчит, отражая меня, оставляя груз вопросов без ответа. Я обернулся через плечо и увидел Алису, стоявшую в дверном проходе. Она смотрел на палату странным и неестественным взглядом. Кто такая Алиса? Девушка с рыжими хвостиками, подруга Лены, моя подруга. И всё? Нет. Она тоже не даёт мне ответы. Так же, как и зеркало, Алиса молчит. – Лена была здесь, – раздался голос Алисы. – Думаю, ты права. – Нет, – она покачала головой, и медленно опустилась на кровать. – Я имею в виду другое. Она была здесь, когда-то давно. – Снова что-то вспомнила? – Да, – Алиса кивнула. – Теперь я узнаю это место. – Можешь рассказать? Она некоторое время смотрела в окно, выходящее на ворота с толстыми стальными прутьями. О чём-то раздумывала, потянулась было за сигаретой, но отдёрнула руку. Снова посмотрела на меня. Взгляд её был тяжелее прежнего.***
Жуткое место эта психушка. Даже находиться среди всех этих умалишённых было сложно, не то что общаться с ними. Несколько раз мимо меня провозили людей, с глазами до такой степени потерянными, что возникали сомнения, а живы ли они на самом деле? Но, я сидела напротив этой чёртовой палаты, я ждала. Как никто другой не ждал. Рядом сидели Мику, Славя, которая всё возилась со своими гостинцами, и Ольга Дмитриевна, ушедшая в себя. Уверена, она не вылезала из запоя. Они все приехали сюда ради Лены, но на самом деле, никто из них до конца не понимал, что сказать, какие слова нужны были Лене. Она пролежала в коме чуть больше месяца. О ней не было никаких известий. Нам запрещали её навещать, и даже на вопросы о её состоянии никто не отвечал. Для меня это было серьёзным испытанием. Я не помню, почему всё это случилось, но, поверь моим словам, Семён, я знаю о чём говорю. Когда нам позволили пройти в палату, Славя прошла туда первой. Я не смогла. В голове роилось так много мыслей, что я даже движений своих не контролировала. Мне было страшно увидеть её лицо. Но всё же пришлось. Она выглядела ужасно. Словно плюшевая игрушка. Ни эмоций, ни желания жить, абсолютно ничего. Растрёпанные волосы, взгляд пустой, холодный. Сомневаюсь, что она хотела кого-то видеть в тот момент. Тем более, она не хотела видеть меня. Помню, как холодно мы поздоровались, как она обвиняла меня в чём-то. Весь наш диалог словно в тумане, только чувство обиды и страха пробиваются сквозь сознание. Тум-тум-тум. Каждое её слово – очередной удар по душе. Помню её глаза, холодные руки. Я что-то говорила ей в ответ, не выдержала, сорвалась. А затем, обняла так крепко, как никого и никогда не обнимала. Я не знала, что мне ещё делать, Семён. Лена была мне дорога, что бы я про неё ни говорила. У меня не было человека ближе. Я очень устала. Помню эту усталость, зыбкую, медленно растекающуюся по всему телу. Я не могла найти себе места, слонялась по Райцентру, пытаясь найти угол, в который могла бы забиться. Помню и чувство вины. Не помню, за что и почему, но знаю, что была виновата. Перед всеми. Мы просидели в обнимку очень долго. Не знаю, простила ли меня Лена, но на душе стало легче, когда я почувствовала её дыхание, когда её холодные руки прикоснулись к спине. Стало легче, но опустошение никуда не ушло. Я вышла из платы, но так и не поняла, что мне делать дальше. Я пыталась успокоить Лену, говорила ей какие-то банальности, но сама не знала, что меня ждёт дальше. По привычке, я набухалась. Не хотела, но так уж вышло. Когда у меня что-то не получалось, когда мне было тяжело – я прикладывалась к бутылке. И на следующий день я тоже бухала. И через два дня, и через три. Мне казалось, я окончательно потеряла связь с реальностью. Уже не знала, какой на календаре день, который час, и где именно я нахожусь. Я... днями не появлялась дома... *** Я смотрел на приумолкшую с приоткрытым ртом Алису. Казалось, сейчас она прокручивает что-то в голове, пытается найти слова, чтобы излить мне наболевшее. Но, то ли не может, то ли вновь ведёт с собой какой-то внутренний монолог, о содержании которого я могу лишь догадываться по нервно трясущимся губам, по обрывкам фраз, шёпотом слетающим с её уст. Алиса. Алиса. *** А потом…А что было потом?
Я не помню?Темнота?
Да, было темно и холодно. Я не знаю, что со мной произошло после. Всё что выдаёт память, лишь обрывки невнятных ощущений. Они как калейдоскоп, перемешиваются друг с другом, образуя отвратительное хлюпающее болото, утягивающее меня всё глубже, всё глубже, глубже, глубже, глубже, глубже… Голоса перемешались, звуки, образы, эмоции – всё приобрело неясные очертания, потеряло границы. Что со мной случилось, Семён? Что произошло в тот день, когда обрывается это воспоминание? Не помню. Ничего больше не помню. Холодно, мокро, вязко, больно. Больше никакого света, никаких образов, ничего. Только ощущения, да и те, словно ненастоящие. Какое странное состояние, Семён. Ты испытывал когда-нибудь такое? Это и описать-то сложно. Я не помню. Не помню. Я ничего не помню. Холодно. Мокро. Больно. Не помню. Темно. Тишина. Где я? Кто я? Не помню. Семён, я ничего не помню. Холодно. Мокро. Больно. Темно. Тихо. Больно. Я не помню, ничего. Страшно. Мне страшно, Семён. Что было дальше? Я хочу узнать, что было дальше! Скажи мне, Семён! Скажи мне! Что было дальше! После этого воспоминания! Расскажи! Расскажи мне! Что со мной было потом!? Я не помню! Мне страшно! Что было потом!? После.А было ли что-то после?
Было.Нет, ничего не было.
Не может быть! Я здесь! Я сижу здесь! Значит, было!Ты? Ты сидишь здесь? Нет.
Я? Кто я? Алиса Двачевская. Родилась и выросла в Райцентре. У меня есть друзья. Есть близкие. У меня есть дом. Но, кто я такая? Когда я родилась? Я не помню. У меня были родители. Я их ненавижу. Они умерли. Мне жаль. Я плакала у могилы. Мне было плохо. Но, кто я? Воспоминания. Они мне мешают. Мешают мне понять, кто я такая. Я не хочу больше вспоминать ничего, не хочу больше ничего знать. Я хочу вернуться назад в свою квартиру, хочу… хочу почитать вместе с Семёном. Он обещал мне.Обещал тебе?
Да, он обещал мне тепло. Я хочу почувствовать тепло, хочу прикоснуться к нему, хочу, чтобы он дышал рядом со мной, хочу, чтобы обнял меня, хочу, чтобы любил меня. Меня. Ему, ведь, нужна я. Только я. Никто больше.Ты не нужна. Нужна лишь Лена.
Нет, Лена не нужна. Лена никогда не была нужна. Ей не надо было появляться. Нет, не так. Ей не нужно было рождаться. Да, точно. Если бы она не родилась, то Семён выбрал бы меня. Он был бы только со мной. Да?Нет.
Он ведь любит меня. Лена его удерживает. Эта сука уселась ему на шею, как балласт, и тянет его на дно, не даёт свободы. Тварь! Эгоистичная шлюха! Знает, что он не сможет её бросить! А он страдает, не может избавиться от чувства вины. Она ушла от него! Заставила носиться по миру, чтобы он вернул её. И зачем? Зачем!? Она ведь, даже сосать нормально не умеет! Да!? Да!? Наверняка, она может только ныть! Я бы делала для него всё. Он мог бы делать со мной всё. Я бы отдала ему всё!У тебя ничего нет, кроме твоего тела.
Я бы отдала ему тело. Мне неважно, что будет с этим телом. Главное, чтобы он был со мной, чтобы был рядом. Мне не страшно превратиться в овощ, если он будет держать мою руку. У меня ничего нет. Никого нет. Разве так сложно, чтобы он был со мной? Разве я этого не заслуживаю? Моё тело не привлекает его?Твоё тело – помойное ведро. Сколько в тебя кончали?
Нет! Не правда! Я не знала, что мне делать! Я хотела быть рядом с кем-то, я хотела, чтобы меня любили! Это не считается! Не считается! Он меня полюбит, нужно только показать ему, какой я могу быть благодарной. Надо показать ему. Он же мужчина, он не сможет отказать. Эта сука не даст ему того, что могу дать я.Что ты можешь ему дать?
Любовь. Я буду любить его так, как ни одна другая женщина не сможет. Я буду стоять перед ним на коленях, буду слушать каждое его слово. Он будет обласкан мной, будет согрет мной. Я отдам ему себя. Мне ничего не жалко.Ты не умеешь любить. Ты, ведь, дешёвая шлюха, не так ли?
Нет, я не шлюха.Грязная рыжая потаскушка.
Он полюбит меня!Он не любит шлюх.
Замолчи!Сколько ты брала в рот? Думаешь, он прикоснётся к этим губам?
Умолкни! Сдохни!Ты всю жизнь искала того, кто тебя полюбит. Но, в итоге, ты – никто. Пустышка. Дырка. Овощ.
Она затмила тебя, одним лишь своим рождением. Добрая, опрятная, умная, тёплая, любящая, милая.
А кто ты?
Кто я?Кто?
***
Алиса сейчас была в ступоре. Её буквально парализовало, она смотрела в стену мёртвым взглядом, а губы её медленно двигались, повторяя одну и ту же фразу: «Кто я?» Лицо её побледнело, руки нервно теребили край ветровки. Я боялся даже подойти к ней. Казалось, если я дотронусь, то случится что-то необратимое, что-то жуткое. Боюсь даже представить, что творится в её голове в данный момент. И вот, я снова не знаю, что мне делать, не знаю, чем я могу помочь. Бестолково стою напротив, не в силах даже на шаг приблизиться к Алисе. Мне было страшно. Я в очередной раз столкнулся с чем-то непонятным, и оно пугает меня. Лена позвонила мне и направила сюда. Она что-то знает? Она ушла не просто так. Лена никогда не сбежала бы от меня, она бы не оставила меня одного. Для её ухода была веская причина, что-то, что она поняла раньше меня. Она знала, куда я направлюсь на поиски. Снова меня переиграла. И куда же ты хочешь меня привести, Лена? Что хочешь мне показать? Алиса считает, что у тебя есть план. Но, так ли это на самом деле? Действительно ли ты знаешь, что именно искать? А может, ты тоже вспомнила? Всё, что не должна была помнить. Если это так, то твой следующий пункт назначения? Безусловно, единственное место куда тебя могло потянуть после лечебницы – лагерь. Иначе не может быть. Совёнок так важен для нас всех, что если ты хочешь найти ответы, то это единственное место, которое способно их дать. Но, какую цену запросит Совёнок на этот раз? Уже мёртвый, он всё равно продолжает тянуть к себе, вершит судьбы, похожий на капризного божка. И мы ничего не можем сделать. Раз за разом мы возвращаемся на это место, принося ему жертвы в обмен на жалкие крохи ответов. Едва ли этому порочному кругу настанет конец. – Семён, - сознание вернулось к Алисе, но она всё таким же бесчувственным взглядом изучала стену напротив. – Если однажды случится так, что тебе придётся выбирать. Если случится… пообещай мне, что никогда не выберешь меня. Я лишь вопросительно смотрел на неё. – Никогда, – она упрятала руки в карманы, и поднялась с кровати. – Куда мы теперь? За окном сгустились тучи, и на землю медленно посыпались белые хлопья, настолько неуверенные, что таяли на лету. До зимы оставались считанные дни. – Совёнок. Она уныло кивнула, и не дожидаясь меня направилась к выходу. Я наблюдал как она, шаг за шагом, удаляется, сперва из палаты, а затем, неуклюже перебирая ногами, медленно бредёт по коридору. Словно, она была последним пациентом, покидающим стены этой лечебницы.***
Люди не способны осмыслить мир таким, какой он есть на самом деле, не способны даже на толику приблизиться к тому, что называют истиной. Оттого, человечество придумало обманывать само себя. В конце концов, находиться в блаженном неведении куда приятнее, чем признать, что целый вид, прошедший миллионы лет лишений и страданий, так и остался абсолютно беспомощным и незрелым. Человечество придумало концептуализировать всё, что неспособно осмыслить: время, пространство, жизнь, смерть, рождение, разум, сознание, вселенную, память, и даже самих себя. Люди живут в мире концепций и образов, порождённых ими же. Точки отсчёта, системы измерений, типы личностей, религии, научные теории, философские изыскания – всё это – не более чем попытки дать объяснение тому, что человечество неспособно объяснить. Но мир работает не по законам, придуманным человеком, он существует так, как ему заблагорассудится. Его не волнуют многотомные теории и религиозные трактаты, он был, есть и будет таким, каким ему суждено быть. И люди, как бы сильно они не старались, никогда не смогут до конца ответить на все свои вопросы. Однако, если бы появился человек, который смог бы говорить с миром на одном языке? Люди боятся забвения. Боятся, что после так называемой смерти, они больше не смогут искать ответы на вопросы, не смогут обращаться ко вселенной. Единственный движущий человеком механизм – его невежество. Если бы однажды кто-то смог получить ответы на все свои вопросы, такой человек потерял бы смысл к существованию, и смерть перестала бы страшить его, ибо жизнь потеряла бы всякий смысл. Да и смерть перестала бы быть для него чем-то особенным и таинственным. Смерть, который ты так страшишься, которая заставляет твоё сердце замирать – не являет собой избавление. Ты сталкивался со смертью куда чаще, чем тебе кажется на самом деле. И, со своей в том числе. Скоро ты поймёшь, что твои познания о человеческом существовании, и смысле разумной жизни – лишь фантазии, не имеющие ничего общего с тем, что творится во вселенной на самом деле. Хотя, ты ведь, и без того знаешь куда больше, чем обыкновенный человек, я прав? Ты видел вещи, которые выходили за рамки тех концепций, которые придумало для себя человечество? Ты видел ожившие эмоции, видел, как те, кто уже умер, снова обретали жизнь, видел, как из смерти одного мира, рождался абсолютно новый. Ты считаешь, что твоё прошлое осталось далеко позади, что весь кошмар, который ты пережил, лишь отдалённый глухой гул, изредка раздающийся в твоей голове. Тебе было легче избавиться от тех осколков ответов, которые ты сумел получить. Ведь, как мы выяснили, жить без ответов, и находиться в их бесконечных поисках куда приятнее, чем знать даже такие крохи. Но, ты не сможешь сбежать от себя самого. Там, в глубине собственного сознания, ты понимаешь, что ничто не закончилось. Что, это место никуда не исчезло, а его сила не стала меньше. Ты понимаешь, что на смену мёртвому, всегда приходит живое. Мир не терпит пустоты, и всегда стремится её заполнить. Ты понимаешь это, и потому так боишься. Ты боишься снова почувствовать холодное дыхание в свой затылок, боишься увидеть блеск кухонного ножа, боишься застывшего в горле крика, боишься окоченевших рук. Ты боишься услышать её замогильный голос, и увидеть улыбку, будто бы вырезанную на её лице. И всё же, ты снова бредёшь туда. Конечно же, ты бредёшь к тому месту, которое породило тебя, которое дало начало тебе, как самостоятельной личности, как ещё одному сосуду. Ты бредёшь туда, потому что это место единственное способно удовлетворить тебя, как разумное существо. Оно дарит тебе смысл, который нужен любому, кто осмелится назвать себя разумным. Ответы, которые ты так жаждешь найти, лежат за пределами концепций, и поэтому ты обращаешься к тому, что не поддаётся человеческому осмыслению. На самом деле, тебя не волнует, где она и почему она ушла. Нет, тебя волнует вопрос, который закономерно должен был возникнуть в твоём сознании, когда ты соприкоснулся с частичкой чего-то большего, нежели разумность. Вопрос, который ты неспособен задать, пока существуешь как личность, как единица, как человек. Этот вопрос должен быть задан кем-то более возвышенным. Сверхличностью? Богом? Нет. Вопрос этот не может задать единица. Этот вопрос должен задать не «ты», этот вопрос должны задать «вы».***
Я никогда не размышлял над тем, как мне придётся умереть. Надеялся лишь на тихую и скромную кончину в кругу семьи и друзей. Пожалуй, мои представления о собственном конце были донельзя банальны, и даже по-киношному скучны. Но, после всего пережитого, я не мог желать иного. Однако, жизнь не даёт мне того, чего я у неё прошу. И даже такую простую просьбу о спокойном забвении, она откидывает куда-то в сторону, вручая мне болезненное и страшное завершение собственного бытия. От лечебницы до Совёнка было относительно близко. Всего в часе ходьбы находился небольшой автовокзал. Раньше он был на удивление оживлённым, ибо являлся местом пересадки, отчего людей здесь было относительно много. Да и туристы любили местные леса, постоянно таскаясь по округе с набитыми рюкзаками. Сейчас же автовокзал представлял из себя такое же забытое всеми место, как и сам Райцентр. Ходило здесь всего три маршрута: до Совёнка, до Райцентра и последний шёл в соседний город. Автобусы старые, едва держащиеся на ходу. Алиса, кажется, совсем растерялась, и плелась за мной, опустив голову вниз. Её совершенно не волновало куда мы едем, и на чём. После посещения Лечебницы, она в очередной раз о чём-то задумалась, уйдя глубоко внутрь своего сознания. Отвлекать её разговорами я не стал. Да и, что бы я мог ей сказать? Мне стало казаться, что мы более не сможем обсудить ничего, при этом не ковыряя собственные раны и не поднимая болезненные темы. Потому, двигались мы в абсолютном молчании. «410» маршрут больше не ходит до Совёнка. Мы взяли два билета на кассе, из рук женщины, у которой, из-за толстого стекла окошка, казалось, не было лица. Залезли в древний безликий «Икарус», и устроились на самом заднем сидении. Алиса упёрлась лбом в стекло, и наблюдала за проплывающим унылым пейзажем. От частых дождей и последующих заморозков дорогу покрыл толстый слой наледи. А водитель, судя по всему, уже едва ли мог вспомнить своё имя. Ещё на вокзале я чувствовал что-то неладное. Но, так или иначе, всё случилось довольно быстро. Я так и не осознал, что стало первопричиной это трагедии. И всё же, страха как такового не было. Не знаю почему. Паника, замешательство, но не страх. Я не боялся за свою жизнь. Сперва был громкий свист тормозов, и шум резины, которая изо всех сил пыталась затормозить летящий на всей скорости автобус. Затем резкий удар, потянувший меня вперёд. Удар головой о что-то твёрдое, и вкус крови во рту. Резкая боль по всему телу, от тысяч мелких кусочков стекла, впившихся в руки, лицо, шею. Ещё через секунду автобус накренился, и на мгновение я почувствовал, будто моё тело ничего не весит. А потом стало мокро и холодно. Дышать было невозможно. Всего в паре метров от себя я видел два рыжих хвостика. Она не заслужила так умереть со мной. Впуталась в историю, которой не должно было быть. Но, теперь уже без разницы. Держать глаза открытыми было уже невозможно. Боль отступала. Я уже чувствовал это. Очень знакомые ощущения, когда сознание покидает твой разум, оставляя вместо себя звенящую пустоту и мрак. Забвение, теперь, не чудится мне таким уж страшным, и неизведанным. Наверное, это вполне нормально. Ответы? Мне всё равно никогда не добраться до них. Ледяная вода перестала быть настолько холодной, голова больше не болела, раны не беспокоят меня. Я со всей уверенностью отдаюсь медленному течению времени. Что бы под этим самым «временем» не скрывалось, теперь я в его власти. Пускай, всё идёт так, как оно должно идти…***
Тепло. Вода приятно омывает всё тело, от пят и до самой макушки. Я чувствую под собой мокрый и вязкий песок и россыпь мелких камушков. Волна за волной уносит один слой песка и приносит за собой следующий. А я неподвижно лежу здесь, точно огромный булыжник, который не под силу снести ни одной волне. Тепло. Солнце светит так ярко, что темнота в закрытых глазах превращается в красноту. Свет проходит сквозь мои веки, как бы сильно я не пытался зажмуриться. Это очень знакомое чувство. Навевает воспоминания о чём-то далёком, позабытом. Тепло. Крик чаек. Много-много птиц летают надо мной, исследуют побережье на наличие лакомств. Надеюсь, они не решат полакомиться мной. Было бы очень неприятно, наверное. В любом случае, перезвон их голосов успокаивает. И снова, напоминает мне о чём-то. Тепло. Солёный запах – так пахнет море. Звонкий крик чаек – так звучит небо. Обжигающее тепло – так греет солнце. Болезненный пинок в бок – так начинается жизнь. От резкой боли в боку я подскакиваю, сжимая место удара как можно сильнее. Осознание всего происходящего вокруг не сразу достигает моего рассудка, и поначалу я не могу даже вспомнить, кто я такой. – Где мой мяч!? – раздался звонкий и до мурашек знакомый голос. Я смотрю себе на ноги. На мне нет ничего, кроме плавок. Ноги измазаны в песке и тине, на коленке наклеен пластырь. И ноги мои какие-то не такие. Совсем не похожи на те, что я видел обычно. Более гладкие, что ли? Пересиливая собственный страх, я поворачиваю голову на голос. Два ярко-рыжих сопла в разные стороны, раздражённое нахмуренное лицо и закрытый красный купальник. По плечу ползает здоровенный комар. Она смотрит на меня таким взглядом, будто бы я что-то украл. – Ты тупой или глухой? – она попыталась снова меня пнуть, но я рефлекторно схватил её за ногу. Девочка потеряла равновесие, и едва не повалилась на землю. Лишь чудом я успел отпустить её ногу и схватить за руку, не допустив болезненного падения. – Ты чего дерёшься?! – обвинила она меня. Я не отвечал. – Куда мой мяч дел!? Я хочу в волейбол поиграть! Я брал мяч, чтобы поиграть с Леной. Она просила научить её пасовать, чтобы быть хоть бы немного полезной. После нашей игры он улетел в море, и его унесло куда-то далеко от берега. Я помню этот день. – Вы с Алисой сегодня решили в молчанку играть? – девочка нахмурилась ещё сильнее. – Если так, то она проиграла. Так что, отдавай мне мячик! Я поднялся с земли и медленно поплёлся куда подальше, от моря. Девочка кричала мне что-то вслед, но я уже не слушал. Хотя, окружающая меня действительность вполне ясно давала мне понять, куда я попал, сознание вошло в конфликт с реальностью. Совёнок умер. Я был тому свидетель, видел, как он растворяется в небытии. Но, факты говорят о том, что передо мной именно Совёнок. Самый настоящий, неподдельный Совёнок. До конца смены оставалась неделя. Алиса. Она была со мной, когда автобус выехал на встречку. Она должна была погибнуть там вместе со мной. Я хочу найти её. Дорога от пляжа на главную площадь. Рукомойник. Столовая. Несколько пионеров трутся у входа, о чём-то оживлённо беседуют. Обед уже прошёл. Где может быть Алиса? Она очнулась здесь раньше? Наверняка, для неё это был не меньший, а то и больший шок, чем для меня. – О! – и снова знакомый голос. – Вот ты-то мне и нужен. Вожатая. Молодая. В своей излюбленной панамке, и с лицом безнадёжного активиста-затейника, она уверенно приближалась ко мне. Всё это как-то неправильно. Не должно было этого быть. Я не был готов. Хотя, как к подобному можно подготовиться? – Давай, одевайся и пойдёшь помогать украшать площадь. Да. Бесконечные дискотеки, которые так любили обитатели лагеря. Вожатая всегда подпрягала Лену, чтобы та рисовала для различных общественных мероприятий. Естественно, это было её хитрым планом, и бонусом к Лене, она получала и мои руки тоже. Ольга всегда была донельзя расчётливой женщиной, умевшей устроить всё таким образом, чтобы добиться наилучших результатов. Она любила, когда её хвалит начальство. Этот её карьеризм всегда меня немного раздражал, хотя я и понимал её. – Чтоб через пять минут был на площади, – она посмотрела на свои наручные часы. Это было бессмысленно, ведь она прекрасно знала, который сейчас час. Ольге казалось, что, если она будет чаще смотреть на часы, это придаст ей больше компетентности в глазах других. Как ребёнок, ей-богу. У неё было много таких замашек. Например, она любила закидывать руки за спину, и подобно заправскому вояке, чеканить шаг, патрулируя окрестности лагеря. Иногда она буквально цитировала партийную литературу на линейках. А на вопрос: «А чем вы будете заниматься?», отвечала: «У меня всегда полно важной работы», хотя по факту, Ольга нежилась в своём гамаке у домика, держа в руках журнал, и время от времени делая вид, словно записывает туда что-нибудь. Она сама была совершенно не тем образцом для подражания, каким стремилась себя выставить, и далеко не ушла от пионеров вокруг. Однако, я не хочу сказать, что зол на нашу вожатую. Она должна быть такой. Ветреной и показушной Ольгой Дмитриевной. И всё же, сейчас не место для мыслей о вожатой и украшательстве лагеря. Если я оказался в Совёнке, этому есть причина. Теперь, мысли в голове начинают укладываться в мало-мальски ясную картину. Я всё ещё не понимаю, почему я снова здесь. Но, если я вижу перед собой эти домики, вожатую и слышу шум прибоя, я должен воспользоваться выпавшим шансом и найти причину ложных воспоминаний, должен ответить на вопрос – кто я такой? Домик вожатой, моя форма. В зеркале пропало осевшее и небритое лицо, заместо него, отражался ухоженный паренёк, с модной по тем временам стрижкой. Да, я отлично помню это лицо. Смирившееся, отпустившее прошлое. Будь по-твоему, сыграю в твою игру ещё разок. Теперь она будет честной. Я знаю твои правила, знаю, к чему ты можешь привести меня, и какие тайны прячешь за своим тёплым летним фасадом, за звонким смехом и зелёной листвой. Мы остались с тобой один на один. Я снова распахнул дверь домика. Что же ты хочешь сказать мне в этот раз?