***
Четыре дня без вестей. Четыре дня без ответа. Четыре дня, которые стали для Авеллии самыми длинными в ее жизни. Голуби, снабженные тоскующими письмами, бесперебойно отправлялись в поместье Графа каждое утро, обед и вечер. И возвращались они, к великой досаде, нетронутыми. Перевязанные свертки все также красовались на розоватых лапках голубей. Адресат не впускал к себе никого, закрыв всевозможные зоны входа в поместье. И каждый раз сердце Авеллии сжималось, становясь в размерах все меньше и меньше. Хонджун не находил себе места, узнав о произошедшем. Несмотря на свой скверный характер и страсть к беспочвенным спорам, друга он любил всей своей колючей душой, ибо он заменил ему целую семью. Его съедало мучительное сожаление о случившемся. В надежде поговорить с Сонхва, Лорд несколько раз пытался подступиться к поместью, но ворота были намертво закрыты. И даже миновав их благодаря своей ловкости и прыткости, не удалось войти внутрь. Он не решился выламывать двери, сносить окна или бесстыдно трансгрессировать к нему, боясь этим разгневать Графа еще пуще. Хонджун не мог так рисковать. Оставалось только томиться в ожидании в надежде на воссоединение с другом всей жизни. Шел пятый день. Авеллия крутила в пальчиках вновь возвращенную голубем записку. Раскрыв кусок пергамента и впившись в слова глазами, она удрученно разорвала его пополам, отбрасывая свежие куски в пылающий камин. В ее зрачках отражались языки пламени, с удовольствием поглотившие брошенную им добычу. Спокойные шаги позади нее настигали хрупкий силуэт. Теплая ладонь опустилась на женское плечо, слегка сжимая его. Она прикрыла веки и с тягостью вдохнула дым от горящего письма. — Снова без ответа? — тихо обронил Хонджун, не отпуская из-под своей руки хрупкое плечо. Глаза Авеллии раскрылись в глубокой задумчивости. Последовал незаметный кивок. — Не мучай себя. Ты не виновата. Никто не виноват. — Скажи… что хуже? Отвергнуть или быть отвергнутым? — встав к Лорду лицом, она пристально всматривалась в него в надежде найти успокоение. Волосы вампира размашисто спадали вниз, пытаясь утаить появившиеся на белесом лице следы синих кругов, огибающих нижнюю дугу глаз. Весь груз бессонных ночей отражался в них, делая взгляд еще более глубоким и щемящим. Услышав вопрос, вампир притих, собирая по крупицам свое представление. — Ави… здесь нет понятия «что хуже»… Обе стороны испытывают равноценные муки… — рассудительно произнес Хонджун. — Потому что отвергнувший должен собрать всю свою силу и храбрость, чтобы поведать истину тому, кто заслуживает знать правду… а отвергнутый должен скопить всю волю и мудрость, чтобы эту истину принять… во благо обоим. — Ну почему истина так разбивает сердца, Хонджун, почему? — сдерживая слезы, Авеллия уткнулась в упругую грудь, пытаясь скрыться от собственной слабости в его объятиях. — Она их не разбивает… она лишь срывает пелену, прибитую к ним гвоздями надежды…поэтому сердца и начинают кровоточить… Но раны стягиваются… каждый раз… слышишь, Ави? Раны затянутся, перевоплощая сердца и делая их сильнее. И они будут благодарить обоих за вовремя извлеченные ржавые гвозди… помни об этом, милая… помни, — невесомый и долгий поцелуй опустился на ее макушку, пока руки прижимали к себе обессиленное тельце все крепче и крепче.***
Шестой день близился к полуночи. Тени густых деревьев цепочкой тянулись по каменистой дороге, ведущей к Графскому поместью. Сонхва восседал у пустого камина, наблюдая за горящими лампами, украшающими овальный стол на одной посеребренной ножке. Кожа на руках приобрела розоватый оттенок, сообщая о том, что изувеченные раны успешно затягивались. Запястье прогибалась над небольшим весом бокала вина, осушенного вампиром на четверть. У кресла разбросанной кучей таились опустошенные бутылки дорогой выпивки, надаренной ему иностранцами в разных путешествиях. Но, к его разочарованию, он не пьянел от слова совсем. Ни один градус не смог добраться до него и хоть как-то размягчить затвердевший от раздумий мозг. Жаль. Он бы не сдаваясь продолжил внезапный алкогольный марафон, но в дубовых шкафах было совершенно пусто. Так же, как и в поместье. Так же, как и в душе. По окну скребли ноющие ветви вечнозеленой секвойи, просясь внутрь отогреться. Ветер наигрывал на протяжных струнах воющую жалобную мелодию. Сонхва слушал молча. Всматриваясь в плотные шторы темноты, закрывшие все проблески света. Послышался шум. Будто когти трутся о камень. Вампир навострил уши, осторожно опуская бокал и вынимая маленький клинок из ножен, который по размерам не превосходил ладонь. Снова шорох. Уже более резкий и громкий. Словно по крыше орудует саблезубое существо, пытающееся распробовать брусья на вкус. Граф, оглядываясь на каждый кусочек потолка, медленно встал и выпрямился, плотно фиксируя острие в руках. У него совсем не было сил и желания встречать незваных гостей, но, судя по происходящему, его ждал пир с клинками и копьями вместо ликера. Печально. Слух снова схватил глухой удар по потолку. Что-то прошло через крышу. Челюсть Сонхва напряглась, неустанно играя желваками. Непонятные звуки простирались дорожкой и остановились над выхлопной трубой камина. Вампир, прицелившись, ждал малейшего неровного движения. Ноги плотно охватили периметр, держа вес на слегка согнутых коленях. Замолчавший потолок без перерыва получал прожигающие взгляды вампира, которые присматривались даже к падающим пылинкам. Одна секунда. Вторая. В голове отчетливо звенела стрелка настенных часов. Пятая. Седьмая. Нависла тишина. Казалось, все произошедшее было галлюцинацией. Неужели выпивка подействовала? Хоть какой-то градус смог доплыть до разума и всколыхнуть застоявшиеся мысли? Он мотнул головой, будто отгоняя поднявшуюся песчаную бурю, и в тот же миг в глубь камина прямиком из трубы повалил черный дым, разбрасывая брызги копоти во все стороны. — Во имя Дракулы! — клинок Сонхва метко влетел в гущу черного тумана, отчаянно зудящего и пыхтящего во все стороны. Послышался раздраженный стон. — Да твою ж!.. — искусно изворачиваясь от клинка, огрызнулось что-то черное и бесформенное, пытаясь выбраться из густого облака. — Какого Лешего в причиндалы целитесь? — темное существо вылетело из вихря сажи и, яростно отряхиваясь, начало перестраиваться в белый цвет, недовольно стреляя желтыми глазами в хозяина поместья. — Вальдос? — поспешно выкрикнул Сонхва, учащенно смыкая и размыкая натянувшиеся веки. — Откуда ты вообще?! — Если вы про место рождения, то из Трансильвании, если про зону отчуждения, то с вашей чертовой крыши, которую вы от души заговорили, спасибо вам сердечное! — пропыхтел альбинос, скидывая с себя последние черные пылинки. — Каким боком ты смог сюда пробраться? — он, все еще не веря, осматривал зверька с ног до головы, возмущенно отшагивая назад и ослабляя напряженные руки, которые скатились к бедрам. — Ну, знаете, капелька волшебства, чуточку смекалки и Слава Тьме, добротные извилины, которые запомнили, что камином вы отродясь не пользовались, — перечисляя сказанное, охотно протянул белошерстый на коготках. — Сатана во плоти… Зачем ты явился? Тебя никто не звал! — насупился Сонхва, усаживаясь в свое нагретое кресло и снова поднимая стеклянный сосуд с остатками виноградной роскоши. Он недовольно скривил рот. — О нет, уважаемый, тут вы не правы. Меня звал ваш здравый смысл, который вы непонятно как и непонятно отчего растеряли! — подлетев в Графу, летучая мышь опустилась на стол подле него, принюхиваясь к нагло лезущему в мелкие ноздри кисло-сладкому запашку. — Ну и ну, вы прям от души налакались всякой дряни, — последовал взмах крылом, как веером, в попытках отогнать нежеланный аромат. — Тебя мне еще не хватало… — вампир сжал переносицу, сморщиваясь и глубоко выдыхая, пытаясь отогнать навалившуюся сердитость, — забирай свои нотации и лети отсюда, — небрежно взмахивая пальцами, он указал на камин, серые кирпичи которого были осыпаны черной древесной пудрой. — Я не желаю никого видеть. — Как занимательно… — расслаблено протянул альбинос, всем своим видом показывая, что вовсе не собирается никуда уходить. — А чего вы тогда желаете, позвольте спросить? М-м-м… давайте-ка я предположу, — ухватившись за узенький подбородок, он начал расхаживать по столу из стороны в сторону. — Вы наверняка желаете, чтобы Авеллия пришла к вам и призналась в несуществующих чувствах, боясь вас ранить? — Замолчи… — отмахнулся тот, сжимая бокал. — Или желаете, чтобы пришел Лорд Хонджун, преклоняя колени, с клятвой о том, что отказывается от Ави вопреки своим сильным чувствам, чтобы вы перестали скулить? — Замолкни! — выкрикнул Сонхва, бросая бокал в стену. Красные капельки вина как лепестки роз отпечатались на бежевом покрове, украшенном цветочными рамками. Он вскочил с места, метая из зрачков искры. — Убирайся отсюда! — Я не уйду, уважаемый Граф! Не уйду! Знаете почему? — повышенный тон, от которого звонким эхом отдавало в ушах. — Потому что вы чертов эгоист! Вы в курсе, сколько часов спала Ави за последние шесть дней? А? Ноль! Видите, ноль часов, — сделав коготками кольцо, он тыкал им ему в нос. — А непробиваемый Хонджун ходит по замку безликим мертвецом, не зная, как подступить к Графскому навьюченному чарами поместью. Вам плевать на то, что происходит вокруг? Добиваетесь трагичного конца? Замечательно! Сначала от печали умрет Авеллия, вслед за ней страдальчески откинетесь вы, а там и Лорд подтянется! — Не неси чепуху! Я никогда не хотел, чтобы им было плохо, — жилка на виске лихо отплясывала, разнося скопившуюся кровь, которая в бешеном темпе приливала к голове, пока неровные шаги маячили по дорогому паркету. — Я искренне желаю им обоим счастья и не хочу мешать в этом… — А будет ли им счастье? — Вальдос размеренно вздохнул, не ослабляя горящий взгляд. — Думаете, они будут счастливы, зная как вам плохо? Как Граф Пак Сонхва страдает, а они не могут залечить его раны? Они во всем винят себя. А разве в чувствах есть виновники? Их разрывает от того, что происходит с вашей душой, которая превращается в отщепенца из-за их союза! Вы что не понимаете, как вы им дороги? Лорд Хонджун, несмотря на свою пылкость и злость, каждый день говорит о вас! И всегда говорил. На протяжении чертовых трехсот двадцати пяти лет! Не было ни дня, чтобы его уста не произносили имя «Сонхва» с гордостью и уважением. Не было ни одного вечера, где он, сидя в библиотеке или за бокалом вина, или на балконе, не вспоминал общие приключения, расхваливая вас за доблесть. Он всегда пытался равняться на вас и ненавидел себя за то, что не может быть достойной ровней своему товарищу. Раздражался, когда у него что-то получалось намного хуже, потому что думал, что вы сочтете его слабаком. Вы — его пример для подражания. Вы — его друг. Вы — его семья. Вы — его крыло. Не разбивайте свое сердце и не разбивайте сердце ему. Разве он виноват в том, что влюбился в девушку, которую спас из лап кровожадных тварей? Он так боялся быть отвергнутым, что все держал в себе, и вот, он решился, с титаническим трудом перешагнул через себя, не зная того, что вы с ним так поступите… А Авеллия? В чем она виновата? Была бы ее воля, она пожертвовала всем, чтобы не ранить вас. Бедная девчонка, потерявшая все на свете, вынужденная скитаться по свету, прячась от людоедов, наконец-таки находит свою любовь и лучшего друга, и уже начинает верить в чудо, как лучший друг оставляет ее. Она это заслужила? Вы думаете, что она любит вас меньше? Кто сказал, что дружеская любовь слабее, чем романтическая? Это такие же сильные и крепкие чувства… Они оба любят вас… поймите же это наконец… Не позволяйте боли и ярости свести вас с правильного пути… Не забывайте, что любая тягость и горечь уходят, если поведать о них близким… — он сглотнул. В его горле скопился тяжелый ком, который, разрывая глотку, провалился вниз, доводя голос до хрипоты. — Вы росли на моих глазах… В тот день, когда я впервые взглянул в ваши осознанные зрачки, я понял, что передо мной самый доблестный, отважный и благородный вампир, способный противостоять любым трудностям… Мы… мы вместе пережили столько страшных и радостных событий… Я не хочу терять такого товарища и благоприятеля как вы… Сонхва молчал, стоя у арочного панорамного окна. Его влажные глаза пронзительно ловили пустоту. Кромешная тьма разума начала трескаться, помогая застывшим воспоминаниям вылезти наружу и хотя бы немного осветить хаос в голове. Он чувствовал, как сердце бешено колотится об ребра, пытаясь выпрыгнуть наружу и оказаться на свободе. Жар опалил все тело, а внутри разлился стыд… Ему стало до боли неловко и совестно, что хотелось вжаться в угол, чтобы вернуть внутреннее равновесие в порядок. — Я все сказал… — Вальдос сделал паузу, чтобы придать весомости словам. — Выбор за вами… — неподвижно простояв несколько минут, но так и не дождавшись ответа от вампира, альбинос удрученно вскинул голову и, небрежно топая, направился к камину. Остроконечные крылья раскрылись, и белое тельце выпорхнуло ветром по дымоходной трубе, спуская вниз оставшиеся крупицы пыльной сажи.***
Первые утренние холодные лучи буйно протискивались сквозь окна Вампирского Замка. Взлохмаченная девичья макушка мирно накрывала подоконник в гостиной своим весом. Женское тело, скрючившись, сидя на стуле у окна, заснуло в замысловатой позе, упираясь затылком в стекло. Благо плечи были накрыты теплым пледом, позволявшим сосудам не съежиться от бегающего в комнате холода. За ее спиной были слышны важные сопения, принадлежавшие Лорду, робко заснувшему на кресле с книгой на коленях. Уставшие тела, лишенные сна в течение нескольких дней, самостоятельно решили пополнить запас сил, отключая своих хозяев от реальности на пару часов. Авеллия прищурилась, ловя нежданный лучик, сумевший проскочить сквозь плотную вельветовую штору. Она перевернулась на другою щеку, руками подпирая лицо, все так же лежащее на подоконнике. Тихое постукивание отдавало в голове, будто бы во сне. Девушка дернула головой в надежде отогнать надоедливый шум, но увы. Стук становился все громче и громче. Сонные веки, наслаждавшиеся долгожданным спокойствием, не желали распахиваться. Пришлось приложить усилия, чтобы поднять голову и взглянуть в окно для опознания нарушителя. Приоткрыв один глаз, Авеллия вздрогнула. Руки кинулись протирать глазницы, пытаясь отряхнуть все остатки сладкого сна. Ави снова внимательно посмотрела в окно и тут же вскрикнула, заставляя Хонджуна испуганно сорваться с места, роняя раскрытую книгу на шелковый персидский ковер. — Хонджун! — она, ошеломленная, прикрыла рот рукой, показывая пальцем в стекло: — Там! Там! — Что?! Не может быть… Это же… — чуть ли не от счастья вскрикнул Хон. — Это же Ронни! Почтовый голубь Сонхва! — Боже! Записка! У него на лапке записка, смотри! — девушка бросилась отворять окно, лихо откидывая увесистые шторы в сторону. Дрессированный голубь с некой галантностью потопал внутрь, не переставая приветственно ворковать. На розовой лапке виднелся аккуратно завязанный бантик с торчащим куском сложенного пергамента. Тонкие пальчики с осторожностью развязали узелок и, погладив гладкоперую птицу, продолжающую издавать радостные внутриутробные вибрации, развернули записку, позволяя вслух прочитать короткое, но ценное содержание: «Согласно старому лунному календарю, сегодняшний день зовется Днем Семьи. Соизволит ли Моя семья принять блудного сына нынче вечером на званый ужин?».