Десять талонов

Я выбрался из-под старенького ГАЗика и отряхнулся. Машина была хороша: обновленная по последнему слову техники, с экранами справа от руля и проекцией карты на стекло. — А ну-ка, — скомандовал хозяин, нетерпеливо переминавшийся рядом. Я нырнул на переднее сиденье и завел. На лобовом появился спидометр и тут же пошел рябью. Левая фара мигала. Хозяин недовольно цокнул языком. — Это из-за аномалии, — развел руками я. — Надо всю электронику вынимать и заново собирать. Ну или сдайте в НИИ какой-нибудь. Только вам его хрена с два вернут. Этого я не добавил. Помнил, как у соседа прямо в гараже возникла плавающая аномалия: его жигули в длину разнесло, словно бампер отрезали и еще полмашины приделали. Так и машину, и его, под конвоем вывозили. Вернулся он или нет, я не видел. Переехали потом с Васильевым на другую сторону от синтетического завода, сняли комнатушку и гараж. — Обойдутся, — фыркнул он. Наверняка, бывший военный. Много их тут, бывших военных, в трущобах. — Ездить-то можно. — Можно, — согласился я. Главное, не по аномалиям. Уж если машину перекрутило, с человеком и похуже может быть. Я-то, как ликвидатор, знал. ГАЗик уехал, обдав меня пылью. За дверями гаража в предрассветной дымке шумели, свистели, гремели жестяными мисками и кружками многочисленные жители Союза. Раньше трущобы были гаражными кооперативами, прилегающими к Окраине: потом на них вырос самострой, теперь доходивший до третьего-четвертого этажа, испещренный лесенками, переходами, козырьками и балкончиками. Трущобы жались к Окраине, инстинктивно стараясь держаться подальше от белесого тумана. — Степанна! — окликнул я тетку в бушлате с мужского плеча. Она тащила на рынок клетчатую сумку, полную всякой всячины. В глазах женщины мелькнул страх. Первая реакция — закрыться, спрятать лицо и прижать к себе сумку с ценностями. Вторая — смутное узнавание. — Сычев, тьфу на тебя, — она сплюнула под ноги. — Ты чего пугаешь? Я оценивающим взглядом просканировал сумку: пластиковые цветы в вазочку или на могилку, деревянные счеты, телефон с диском и трубкой, счетчик Гейгера доисторических времен да сломанный протез на руку с торчащими во все стороны проводами. И это так, на первый взгляд. — Про Толика вашего спросить хотел, — объяснил я. — Вернулся? — Вернулся, сынок, на выходные, — закивала Степановна. Толик являлся видным парнем по меркам трущоб. В то время как все шли в училище при Синтетическом, он пробрался в машиностроительный техникум в прилегающей части Окраин. Невиданный успех. — Пусть зайдет, — кивнул я. — Я уеду скоро. Оставлю ему… все. Степановна вытаращилась на гараж за моей спиной. Там-то ничего и не было толком, так, по мелочи, отвертки да винтики. Поразило ее другое. Уезжать из трущоб было некуда, только в туман, если жизнь совсем осточертела. — Ты куда собрался? — ошарашено спросила она. — На кольцевую, — уверенно ответил я, с удовольствием предчувствуя, какой эффект произведет это заявление. — Вы только не болтайте. И Толика… Степановна поджала губы, перехватила сумки поудобнее, окинула меня уничтожающим взглядом "опять эта молодежь укололась вытяжкой из слизи и не соображает", и поспешила удалиться. Я вздохнул и вернулся в гараж. Дрогнула тусклая лампочка накаливания под потолком, дернулись, прорезаемые лучом света тени по углам, со скрежетом закрылась железная дверь. Я постоял пару секунд, пока не услышал шорох. Военное прошлое давало о себе знать. Я отскочил к двери, озираясь. Рука по привычке дернулась под куртку, но оружия не было. Черт бы побрал темноту: лампочка мигнула и погасла надолго. Я ткнул коммуникатор, привязанный к руке, но тот сел. Тогда схватил первое попавшееся — лом — и принюхался. Лучше бы мелкий воришка, чем… Но пахло слизью. Аномалия? Свет снова загорелся. Взгляд выцепил силуэт в правом углу, и я занес лом для удара и прыгнул. В ноги ударилось что-то мягкое и отчаянно вцепилось пальцами в штанину. — Товарищ Сычев, миленький, не убивайте! Лампочка зажглась и озарила мерцающим желтым светом Семочко у моих ног. Правую руку, замотанную в тряпку, он прижимал к груди, левой вцепился мне в голень, а широко распахнутые карие глаза смотрели с отчаянием. Лом, впрочем, замер всего в паре сантиметров от его головы. — Твою мать, — не сдержался я. — От вас слизью разит за километр. Товарищ Семочко лет двадцати от роду шумно шмыгнул носом и поспешил размотать тряпицу. Ожидаемо, кисть покрывала черная кашица. — По кромке тумана лазили? — отбрасывая лом, выдохнул я. Все еще стоя на коленях, тот за кивал. — Грибы собирали? — Будь они прокляты, товарищ Сычев! Настоечку на грибах я любил. Она не воняла, а эффект был поистине… аномальный. — Вы что хотите? Я вам не научно-исследовательский. За железными дверьми гаража зашумели. Семочко открыл было рот, но замолчал, уставившись в темноту с благоговейным ужасом. У меня по спине пробежали мурашки. В следующую секунду заревела сирена, сперва далекая, а потом все нарастающая. Все было на своих местах. — Я в НИИ не пойду, — всхлипнул Семочко, — меня там, того… это… ликвидируют… — А я что? — А вы… это самое… В глазах товарища явно читалась боль. Я не был доктором. Однако я ходил в ликвидаторах четыре года и знал, что делать, если вляпался в слизь или если туман неожиданно начал сгущаться вокруг тебя, пока ты сидел в туалете. Но я понятия не имел, кто сболтнул Семочко. — Вы не подумайте, — пролепетал он, будто читая мои мысли. — У вас и у товарища Васильева на лицах написано, что вы того, не гражданские, сами понимаете… Я отошел к свалке вещей в углу, отодвинул доски и принялся рыться в поисках аптечки. Она была тут, в гараже, поближе к земле и на всякий случай. — Спирт есть? Спирт у товарища был. Семочко вытянул из-за пазухи прозрачный бутылек: бедолага даже не успел насобирать грибов, чтобы заспиртовать их. — Протирать? — Принять внутрь, — отозвался я на робкий вопрос. Когда бутылочка освободилась, я слил туда нужную химию. Семочко покорно терпел, пока я счищал слизь, но взвыл, стоило мне начать прижигать рану раствором по краю. — Не шумите. Настоящий ликвидатор бы вам по запястье отрезал. Поместил бы в баночку и отправил на изучение в ННИ Слизи. Меня слизь волновала мало. У меня у самого остался такой шрам на ноге, а Васильеву чуть не проело живот в свое время. Семочко послушно притих и только всхлипывал изредка, проклиная грибы, туман, партию и все на свете. Замолкла и сирена — бравый отряд солдат оцепил и изолировал аномалию. Возможно, ликвидировав парочку несчастных по пути. Закончив, я вручил Семочко остатки химии и объяснил, что делать самому. Тот, едва живой от стресса и боли, поблагодарил заплетающимся языком и поспешил удрать, баюкая на груди покалеченную руку. Я был уверен, что после недельного запоя у него снова можно будет приобрести настоечку. Утомленный, я поднялся наверх. Маленькая комната с квадратным окошком, в которое заглядывало слабое утреннее солнце, была пуста — Кислов где-то шлялся, Васильев ушел на шабашки, Анька заглядывала к нам нечасто, предпочитая более уютную обстановку. На двухэтажной скрипучей кровати меня ждал конверт. Опустившись на тонкий матрас поверх вытертого серого одеяла, я взял его в руки и надорвал. На ладонь выпала пластиковая карточка, а следом за ней чип. С карточки на меня смотрел я сам. Хмурый молодой человек с коротко стриженными каштановыми волосами и яркими зелеными глазами в обрамлении густых темных ресниц. Мне прибавили возраста и изменили имя. Теперь мне официально было не девятнадцать, а двадцать один, и звали Максимом. Максим Сычев. Я произнес вслух, пробуя имя на вкус, и вставил чип в коммуникатор вместо старого. Комм мигнул, возмущенный тем, что его так и не зарядили. Карточку я убрал в кошелек, к самому ценному: талонам и свернутой газетной вырезкой с фотографией Танечки. Я поглядел в окно на плотную завесу тумана, бережно тронул газетный уголок и вздохнул. … Ехать без Аньки Васильев отказался наотрез, и теперь она сидела, свесив ноги с верхней полки плацкартного вагона, и смотрела кино на маленьком экранчике коммуникатора. Васильев лежал на боку, думая о чем-то гнетущем, а я молча пялился в окно на проплывающие мимо облака и хрущи. С тоской я думал: "Неужели весь мир такой?" Союз был большим. На карте его рисовали как окружность с окружностями внутри. Туман, трущобы, Окраина, внешний округ, кольцевая и прилегающие к ней территории, и, наконец, центр. Поезда пронизывали весь Союз, и я даже пару раз видел, что они уходили в туман — так и подмывало спросить проводницу, зачем. Но за такие вопросы могли вызвать соответствующую службу. Тогда я обратился к Васильеву: — Вась, Вась… Союз — чего? Васильев странно посмотрел на меня. Вопроса он не понял. — Ну, Союз же должен быть чего-то. Чего? — попробовал я по-другому. Товарищ смерил меня таким же взглядом, как недавно Степановна. Я и сам удивился, как мне такое в голову пришло. Всегда был Союз, всегда была Партия, всегда был туман, плавающие аномалии и радиация. Оставалось только спросить Партия кого, но я промолчал — тетка на соседней полке и так подозрительно на меня покосилась. За окном плыли дома. К кольцевой застройка становилась плотнее, мелькнула яркая буква "М" и спуск под землю, заложенный кирпичом. Появлялись первые высотки, монументальные, с огромными входными группами и вымощенными плиткой площадями перед ними. Над одним из зданий висела огромная голограмма с портретом ликвидатора в противогазе и бронежилете. "На страже безопасности товарищей Союза!" гласила надпись. Вскоре поезд нырнул под землю. Не так глубоко, как когда-то ходило метро, ныне заброшенное из-за опасности, но достаточно, чтобы скрыть сердце Союза от глаз народа. Ее старенький коммуникатор перестал ловить, и Анька принялась шелестеть белковым батончиком в вощеной бумаге. Вагон погрузился в темноту. На кольцевой в районе СЗ-14 мы казались дикарями. Неожиданно выяснилось, что хрущ мог быть более пяти этажей, на дорогах белая разметка, а около домов даже иногда росли деревья. Не такие, как в лесу , где начинался туман, искореженные и чахлые, а ровненькие, покрашенные белой краской снизу и аккуратно подстриженные. На следующий же день после приезда я отправился смотреть на НИИ Радиации, где директором был профессор Алексей Семенович Мармеладов. Чего я только не навоображал: и экспонаты прямо у входа, и какой-нибудь здоровый излучатель и, конечно, Танечку, ждущую меня в дверях. В реальности все было иначе. Кирпичные здания НИИ высились за забором с колючей проволокой и камерами, а на маленьком КПП кроме времени, даты и температуры высвечивались показания счетчика Гейгера и неизменное "Слава Партии!" 50 мкР/ч — прекрасно, учитывая, что в НИИ наверняка каждый день проводили эксперименты и изучали облученные предметы и пострадавших граждан. — Товарищ! — окликнули меня. — Неужто тунеядствуете? Рабочий день в разгаре. Двое в форме,кепках и нашивках приближались ко мне. Молодой что-то тыкал в коммуникаторе, второй, постарше, с густыми усами, осматривал меня. Не ликвидаторы, конечно, так, мелочь из обеспечения общественного порядка, но неприятно. — Ничего подобного, товарищи, — я оторвался от разглядывании НИИ. Мимолетно зацепил время на голограмме — полвторого дня . — Вышел за хлебом. Нам к обеду… не хватило. Хоть бы нашелся талон. Я шарил по карманам, пока второй ООБшник вынимал из поясной сумки планшет, чтобы пробить мою личность. Как назло, на очкарика из НИИ я походил слабо. — Ваши документики, будьте… — Чуть не потерял! — я вытянул из штанов смятый талончик и гордо продемонстрировал двум кепкам-нашивкам. Те притихли, озадаченные моей наглостью. — Вот Зинка бы расстроилась! А батон завозили сегодня, не видели? Я побегу, уж простите, товарищи, сами понимаете… Помахав талоном у них перед глазами, я поспешил смыться. Работать в НИИ радиации, меня, конечно, не взяли. Пришлось пойти туда, куда заботливо записал меня тот, кто делал фальшивый документ — на небольшой текстильный склад. При нем же швеей работала Анька. Васильев маялся, как неприкаянный. В охране и грузчиком ему было скучно, а толком он ничего больше из гражданского и не умел. Я чувствовал себя виноватым, и, когда, бывало, вечером мы опрокидывали по стопке, я прятал глаза, не выдерживая его тоскливого взгляда. Он мог бы быть хорошим офицером, но пути назад не осталось. Когда решать судоку и сканворды, отжиматься до посинения и спать на ночных дежурствах осточертело, я ушел таксовать. Для кого-то это был рай на земле: катайся на вокзал и по красивым улочкам кольцевой, вози всяких интеллигентов. У меня же были другие цели. В декабре мне удалось устроиться охранником в библиотеку, и тут-то я открыл для себя неизведанный новый мир. В ночь меня оставляли один на один с тоннами информации обо всем на свете. Это была совсем не такая библиотека, как на Окраине, рассчитанная в основном на детей и учащихся, и не книжная барахолка в трущобах. Я начал с механики, которая меня увлекала, а потом неожиданно наткнулся на книги по истории Союза, спрятанные в отдельном уголке от случайно забредших сюда работяг. Я читал о катастрофе, произошедшей сто лет назад, о навечно ушедшем под землю ядерном реакторе и преломлении пространства и не мог поверить, что этого не рассказывали даже ликвидаторам, хотя, по факту, книги были в открытом доступе. Что же тогда хранилось в закрытой секции библиотеки? Поколение, которое знало о мире без тумана, уходило, а вместе с ним пропадал и интерес к непонятному, совсем иному миру "до". Да и никто не слушал эти рассказы: они казались глупой стариковской болтовней, неуместной и, главное, непрактичной в существующих реалиях. Зато хорошо было известно, что аномалию следует заполнить специальным газом, чтобы она поскорее рассосалась, а оставшуюся от нее слизь залить токсичной зеленоватой жидкостью "анти-слизь", или, хотя бы, засыпать пищевой содой. Теперь же я читал о политике, о технике, о медицине и обо всем на свете, жадно впитывая знания, которые недополучил за девятнадцать лет моего никчемного существования.