Десять талонов

Возвращался я один. Общительный Васильев никак не мог наговориться, а меня ждала работа. Оставлять его в метро не показалось мне небезопасным. Я не знал, каким образом они проверяли наше прошлое и что им наговорил друг, но он почему-то не вызывал подозрений, в отличие от меня, и хорошо вписался в компанию. На меня же Краюшкин смотрел совсем иначе, будто знал всю мою историю начиная с колонии и заканчивая больной идеей переехать ради Танечки ближе к центру. А может, все просто совпало, и я оказался удобным исполнителем сомнительного проекта… Погрузившись в неприятные размышления, я выбрался из подземелий метро точно так же, как и спускался. Все те же бабки на лавочке неодобрительно смотрели на меня, вспотевшего, пропахшего костром и щурящегося на свет, но мне было совсем не до них. … Я стоял у кромки тумана, в который уходили пожухлая трава и чахлые редкие березки. Я не был ребенком, но родители казались точно такими, какими я запомнил их по фотографиям. Нас разделял туман: они были за ним, окутанные пеленой, и мама махала мне рукой, а отец, довольный, сжимал целую корзину грибов с яркими шляпками. Я тянул к ним руки в отчаянной надежде, что они вернутся, передумают, и в ужасе шептал что-то, чего не понимал сам, но они так же улыбались, и туман становился все плотнее и плотнее. Вдруг в белесой пелене стали проступать другие силуэты. Васильев, гордо обнимающий Аньку за талию, дядь Саша, приютивший нас когда-то после побега, и даже Танечка — я рванул было навстречу, но натолкнулся на вязкий холод тумана и потерял ее из вида. Начали таять и остальные. Я смотрел на Васильева, на маму, такую родную и улыбчивую, и понимал, что теряю их навсегда. Обезумевший от ужаса, я закричал, бросившись вперед, но будто провалился в кисель и отчаянно забил руками, пытаясь вынырнуть. Картинка изменилась. Я лежал лицом в землю и не мог шевельнуться. Тело упиралось во что-то жесткое, перед глазами камни, мох и частые доски… шпалы? Я с усилием перевернулся и обнаружил себя, связанного, на рельсах. Станция была подсвечена желтоватой лампой, и я легко прочел: Ноябрьская. Надо мной на краю платформы стоял, склонившись, человек. Это был Краюшкин, какой-то понурый и серый. Я хотел закричать, но только замычал, потому что рот был завязан. — Прости, чувак, — грустно сказал он. — Ты хороший парень. Но желания должны исполняться. Уходил он не оборачиваясь и бубнил чудовищную считалочку, которая эхом отдавалась в ушах. Я извивался, пытаясь скинуть путы, но не мог, и лишь бился о холодные рельсы. Вдали рокотал поезд. — Максим! Максим! Я распахнул глаза и не сразу сообразил, что зовут меня. Имя не было мне родным, зато голос был хорошо знаком и отозвался прямо в сердце. Это была Танечка. Тяжело дыша и все еще не оправившись от кошмара, я рывком сел в кресле, в котором до этого полулежал. Вокруг было темно, светились лишь голубые экраны. — Мне показалось, что вам нехорошо… Ее милое личико выражало крайнюю обеспокоенность. — Плохой сон, — поспешил объяснить я. — Извините… Я торопливо поднялся, потому что было неловко сидеть перед ней, и одернул футболку — по рукам побежали зябкие мурашки спросонья. — Вы что здесь делаете? — Пришла пораньше, — объяснила она, все еще растерянная и встревоженная. Такой я видел Танечку впервые, и мне стало нестерпимо стыдно, что я предстал в таком виде перед ней. Я бросил взгляд на часы. Времени полшестого — Костик, верно, был на обходе, пока я бессовестно спал. — А как вы… — я замялся, все еще прибывая где-то между сном и реальностью. — Входная дверь была открыта, — пояснила она, не дожидаясь, пока я подберу слова. — А к вам я зашла, потому что хотела попросить кипятка. Столовая еще не работает. Затрещину бы Костику за незапертую дверь. С трудом переваривая услышанное и утирая испарину со лба, являвшуюся отголоском ночного кошмара, я оглядел Танечку. Она была свежа, аккуратно причесана и как всегда одета в бежевый плащ. Смотрела она уверенно и строго, в глаза, и в руках ее действительно был термос. Только сейчас я подумал, что никогда не называл Танечке своего фальшивого имени. Она либо случайно угадала, что кроется под буквой «М» на нашивке, либо узнавала намеренно. — Кипятка… Конечно. Танечка вручила мне термос. Я щелкнул чайником, стоявшим в уголке, подальше от электроники — тот был полный, но вода давно остыла. Похоже, я уснул, не дождавшись чая. Чайник зашумел. Я чуть повернул голову, будто глядя на экраны, но на самом деле искоса смотрел на Танечку. Она стояла совсем рядом, такая маленькая, беззащитная, пусть и серьезная, и совсем не вписывалась в атмосферу комнатки для охранников. Я много думал над предложением Краюшкина и понимал, что должен рассказать ей, но не знал, как подступиться и как объяснить так, чтобы она поверила и поняла всю серьезность ситуации. С тех пор я спускался в метро еще несколько раз, но уже без Васильева и компании. Обзавелся пистолетом на местном черном рынке и дополнительным чипом с картами военного образца. Я пытался выспрашивать, не искал ли кто-нибудь в последнее время исполнителя похищения, но завсегдатаи подземелий молчали, как рыбы. В термосе уже было что-то насыпано. Я залил кипяток, и по маленькой комнате разлился необычайный аромат, совсем не похожий на «завтрак трудящегося». — Я провожу вас, — сказал я, закручивая термос, и поспешил объяснить свою навязчивость: — В коридорах еще выключен свет, да и… не положено как-то вам в такое время здесь бродить. — Как скажете, — на удивление легко согласилась она. Я взял Танечкин термос и бумажный пакет, в котором лежали ее завтрак в контейнере и какая-то книжка, и последовал за ней. Она шла впереди, будто королева, и мне оставалось как зачарованному смотреть на ее стройную фигурку и блестящие золотистые локоны волос. Я все крутил в голове подходящие слова и фразы, и никак не мог подступиться к мучавшей меня теме. Танечка тоже молчала, но внимательно поглядывала на меня, и в лифте я аж отвернулся и смутился от этого изучающего взгляда. Ей нужно было в семьсот пятнадцатый. Там на полу все еще стояла установка, в которой студенты собирались облучать слизь. На столах прибавилось техники и тетрадей с записями. Я поставил Танечкин пакет и термос на пустой край стола и нерешительно полюбопытствовал: — Что это? Я кивнул на термос. За окном над крышами коричневых хрущей, поверх окутанных весенней зеленью деревьев, поднималось яркое солнце. Теплые лучи скользнули по Танечкиному лицу, золотя нежную кожу и волосы. Она была так красива в этот момент, что я уже забыл, о чем спрашивал, и все, чего мне хотелось, так это хотя бы дотронуться до ее щеки. Я был безумно безответно и безнадежно влюблен. — Это настоящий кофе, — ответила она, вырывая меня из оцепенения. — Хотите? — Да… — растерянно отозвался я, сглотнув. По телу мурашками бежало возбуждение, и я ничего не мог с собой поделать. Нарочито медленно она открутила крышку термоса и налила темной густой жидкости. Я внимательно следил за движениями красивых тонких пальцев, не смея нарушить ритуал ни словом, ни движением. Настоящий кофе я видел впервые, хотя, конечно, слышал, что до тумана его делали совсем не из грибов. — И можете обращаться ко мне на «ты», — сказала Танечка и протянула мне крышку-чашечку. Я сделал маленький глоток. Кофе оказался крепким, горьким и чуть кисловатым, совсем не похожим на «завтрак трудящегося». Сперва мне не понравилось, но я глотнул еще, и неожиданно обнаружил, что что-то в этом странном вкусе таки есть. — Нравится? — спросила она, наблюдая за моей реакцией. — Я никогда не пробовал такого, — покачал головой я и добавил: — Необычно. Допив, я отдал крышку ей. Танечка налила немного кофе себе и взяла импровизированную чашку в руки, согревая ладони. Повисла напряженная тишина. Я сходил с ума от ее близости, но вместе с тем едва ли не панически боялся за нее. — Нам нужно поговорить, — решился я. — Это очень серьезно. Танечка вопросительно изогнула брови. На ее лице промелькнуло недоверие, граничащее с насмешкой. — Вы… Ты не должна рассказывать об этом никому, кроме дедушки, — продолжил я, учтя ее просьбу, хоть и обращаться к ней так казалось странно и неподобающе. — Кто-то хочет похитить тебя и ищет исполнителя в НИИ. И не только здесь, скорее всего. — Зачем? — нахмурилась она. В ее глазах все еще было сомнение. Да и выглядело это все глупо: я, какой-то мальчишка-охранник, пугал ее неизвестно откуда взятыми слухами. — Я не знаю, но думаю, что из-за дедушки, — ответил я. — Расскажите… Расскажи ему. И никому больше ни слова — любой может быть причастен. — Чушь какая-то… — девушка нервно улыбнулась, отставила кофе в сторону и помотала головой, отказываясь верить в услышанное. Я был в смятении. Подался к ней, схватил за руки, сжимая тонкие пальцы, заглянул в глаза и быстро заговорил: — Звучит странно, я понимаю, но, пожалуйста, поверь мне. Не ходи никуда одна и никому не доверяй. От этого может зависеть твоя жизнь… Рация, пристегнутая к моему ремню, зашипела. Танечка отпрянула от меня, глядя широко распахнутыми глазами и пребывая в полном замешательстве. Сквозь помехи прорезался голос Костика. — Эй, Сычев, прием! Где тебя носит? Тепляков щас придет нас доканывать, нам же смену вот-вот сдавать! — Прием. Спускаюсь, минут пять, — коротко ответил я, нажав на кнопку рации, а потом бросил, уже Танечке: — Мне пора. Простите. — Стой! — окликнула она меня уже в коридоре. Я замер и обернулся. Привычно бряцнул на груди автомат, из рации что-то неразборчиво пробормотал Костик. Танечка протянула мне руку с коммуникатором, пристегнутым аккуратным кожаным браслетиком. — Давай обменяемся номерами, — предложила она. — Я хотела бы, чтобы ты держал меня в курсе, если узнаешь что-то еще. Получить Танечкин номер и иметь возможность ей написать было верхом моих мечтаний. Я мог бы купить цифры, но в таком случае не посмел потревожить, а тут она предлагала сама — о таком я и думать-то не решался. Я быстро ввел номер. Но когда мы оба подняли головы от коммуникатора, я буквально затылком ощутил чужой взгляд и поспешил обернуться. Инстинкт не подвел — из конца коридора на нас смотрел Андрей, Танечкин однокурсник. Как всегда, в очочках и моднявом плаще. Мне следовало убраться как можно скорее, хотя мне и не хотелось оставлять ее один на один с этим неприятным типом. Пересекшись посреди коридора, мы обменялись уничтожающими взглядами. Что, если он как-то связан с похищением?