Десять талонов

Конечно, я был моментально заблокирован в чате — наше едва зародившееся дружеское общение оборвалось. Зато у меня был трофей, белый халатик с аккуратно вышитым на кармане «Мармеладова Т.М.» Я думал об этом, идя по путям метро и шаря фонариком по рельсам и Васильевским пяткам. И если раньше мне хотелось поделиться своими переживаниями хоть с кем-то, теперь мне доставляло удовольствие иметь секрет. Я снова и снова прокручивал в голове мою маленькую тайну, вкус Танечкиных губ и ее испуганное личико, и в душе становилось приятнее. Тем более, меня еще не скрутили и не доставили в тюрьму пожизненно фасовать белковые батончики, а это значило, что Танечка тоже умела хранить тайны. Ночью на станции был шмон. Вернувшиеся завсегдатаи метро тащили обратно свои коробки, палатки, складные стулья и прочее добро, разбросанное и поломанное ликвидаторами. — Ну точно во славу Партии, — бросил я, глядя на чумазого мужичка, волокущего деревянную паллету. — Мрази, — согласно кивнул Васильев. С другого конца тоннеля медленно катилась, лязгая, дрезина. Толстый Илюха приветственно замахал, Вадим с автоматом гордо держал свое оружие с видом победителя всех подземных крыс. Краюшкин сидел на краю — он принципиально на дрезине только катался и никогда не работал руками. Анька полезла к парням обниматься. Я пожал каждому руку и поспешил отдать роль главного дипломата и переговорщика Васильеву — я восторга не разделял и подозревал каждого из них. Краюшкин был из тех людей, которые любят загребать жар чужими руками, и раз уж со мной договориться не получилось, то он вполне мог припахать к похищению своих дружков. Мы снова расположились вокруг костра. Вадим плеснул бензина. Я прикурил самокрутку и бросил спичку. Остатки угля и обломки дерева вспыхнули ярким пламенем, согревая сырой холодный воздух заброшенных подземелий. В этот раз я сам отвел Краюшкина в сторону. Из тоннеля тянуло холодом и болотом, как бывало поздней осенью на границе Союза. Казалось, закроешь глаза и снова окажешься в трущобах, у плотной белой завесы — только здесь не было так страшно, не довлело чувство безысходности. — Ну, решился? — сразу спросил он вполголоса, переминаясь на краю платформы. Краюшкин глядел на меня исподлобья, будто задирать ради меня голову было выше его достоинства. — Хочу лично обсудить с заказчиком, — уклончиво отозвался я. — Дело-то серьезное. Парень хмыкнул. — Думаешь, я знаю его? Шишка какая-то. До меня через третьих лиц дошло. Он никак не изменился в лице, но я почему-то отчетливо ощутил, что он лжет. — Дай контакты. Процент все равно будет твой, мне талонов не жалко. — Да как бы тебе сказать… Мне ж влетит, понимаешь, — Краюшкин чуть наклонил голову в бок и нервно шевельнул руками, спрятанными в карманы штанов. — Не скажу, что от тебя. Скажу, сам нашел. Он вздохнул. Было понятно, что не признается, и меня охватило чувство отчаяния — казалось, я подвел Танечку. Я не узнал ровно ничего, а мои расспросы местных были уже на грани: еще немного, и меня самого начали бы подозревать. — Тогда мне еще время надо, — поспешил сказать я. Отказаться нельзя — он сразу найдет исполнителя и все случится. — Не могу решиться. Страшно. Непонятно, поверил ли Краюшкин, но он кивнул и поспешил отпрянуть от края платформы. Я смотрел ему в спину, раздумывая, пока он шел обратно к теплу огня. Я же возвращаться не стал. Махнул рукой Аньке с Васильевым и спрыгнул на рельсы — под ногами треснула, проломившись, замшелая шпала. Шел я быстро, полностью погрузившись в свои мысли, и машинально шарил тонким лучом фонарика под ногами. Рядом прошмыгнула крыса. Не мутированная, но жирная, с длинным хвостом. Прошуршала еще одна. Их я не боялся, а двухметровых мне увидеть еще не посчастливилось. Слева зашелестело совсем громко. Я интуитивно метнулся в сторону и вскинул фонарик, а рука дернулась под куртку, там, где был пистолет. Достать его я не успел. На голову обрушилось что-то тяжелое, да с такой силой, что искры посыпались из глаз. Я упал на руки. Фонарик откатился, мигнул и погас. Сверху на меня кто-то прыгнул, окончательно сбивая на рельсы. Я кое-как выкрутился, замахнулся, мазнул по чужому уху, а потом поддал ногой, на этот раз точно попадая в цель. Под пальцами скользнул шершавый кирпич, но тут же выпал из рук нападавшего с глухим стуком. Мы сцепились намертво, так, что было не извернуться и не достать оружие: он хотел задушить меня, кряхтя и тяжело дыша, а я пытался его отпихнуть. Меня спасли выносливость и умение драться, полученное еще в детстве. Противник запыхался, ослабил хватку, и я оторвал его руки от шеи и мощным рывком сбросил с себя. Пока тот приходил в чувства, я поднялся, держась за шею, и из последних сил бросился туда, где по моему разумению была станция Академика Маслова. Как я выбрался из метро, я не помнил. Раскалывалась голова, болело в груди, словно ее сжали тисками, а из носа то и дело лилась кровь. Мысли путались, меня мутило, и я едва держался на вертикальной лестнице, боясь сорваться, но продолжал карабкаться вверх. Надо было застрелить ублюдка или хотя бы посветить коммуникатором ему в лицо, запомнить, но я растерялся. Легкая жизнь на кольцевой расслабляла, и я жутко злился на себя за эту беспечность. На работе Костик было кинулся расспрашивать меня, что случилось, но быстро умолк и притащил мне из столовой льда в пакете — благо, она еще не была закрыта. У меня болело все и везде, отчаянно кружилась голова и начал заплывать глаз. Я держался, потому что не мог не думать о Танечке: я должен был предупредить ее. Краюшкин явно перестал на меня рассчитывать, а это значило только одно — скоро появится другой исполнитель. Я написал об этом Танечке, но сообщение натолкнулось на невидимую преграду — я был заблокирован. И дернул же меня черт поцеловать ее… Хотя, нет, я не жалел. Я прокрутил этот момент еще раз в голове и робко коснулся своих разбитых губ. Я хотел, чтобы она была моей, хотел целовать ее снова и снова, хотел… Я буквально сходил по ней с ума, но большее, что я мог сделать, это попытаться защитить ее. Впрочем, у меня был трофей. Я написал от руки записку, сунул ее в карман халата и, аккуратно сложив его, принялся ждать. Аксенов уже разложил ключи и собирался уходить, когда в на проходной появились трое. Митрохин, традиционно лохматый, но задумчиво-мрачный, Андрей, надменный, с иголочки одетый, и Танечка в вязаном свитере и летящем платье под ним. Аксенов лениво зашевелился, ища колбу с нужным ключом, а я подхватил халат и вышел в холл. Танечка, сжимавшая ключ в руке, не сразу заметила меня. Зато увидел Андрей и застыл, оторопев. Митрохин тоже замер, удивленно бегая взглядом по моему лицу. — Ваш халат. Нашел в коридоре, — сипло сказал я, когда Танечка подняла голову. Она даже не дрогнула — так хорошо держала себя в руках. А может, ей в действительности было плевать. — Спасибо, товарищ… Сычев, — прочитала она, словно впервые. В душе у меня все перевернулось. Она была так прекрасна и так жестока ко мне, так безразлична… Мне хватило бы и сочувственного взгляда, хотя бы капельку жалости и тепла, но Танечка смотрела на меня, как и положено смотреть на простого охранника. Я злился, ненавидел весь мир, но ничего не мог поделать. Она не была моей, а больше мне ничего было не нужно. Я отступил назад, надеясь, что она скажет что-то еще. Увы. Танечка взяла халат у меня из рук и развернулась. Андрей последовал ее примеру, и только Митрохин, уходя, сочувственно похлопал меня по плечу. Оставалось лишь надеяться, что Танечка прочтет записку, а не выбросит. Объяснить я старался кратко: «Ты в большой опасности. Ходи в НИИ только в мои смены. А лучше не ходи никуда. Ты ведь рассказала дедушке?» Спал я плохо. Метался, то и дело просыпался, чтобы укрыться с головой от будто нарочно заглядывающего в окно солнца. Кошмары перетекали из одного в другой. Бесконечные отжимания в колонии, надзиратель, бивший меня и других юных правонарушителей скрученным полотенцем, лица ликвидированных мной когда-то неугодных партии, поезда, туман, мама, уходящая от меня снова и снова… Когда я проснулся в очередной раз, надо мной стоял обеспокоенный Васильев. — Вань, ну ты чего? Глаз открывался с трудом. Я все еще пребывал в прострации, хоть и чувствовал себя не так ужасно, как вчера ночью. — Нормально, — пробормотал я. — Вляпался, а? Вань? — настороженно спросил он. Но я не мог рассказать ему. Просто не мог. Не хотел втягивать его. Я и так был виноват перед ним, и только сейчас Васильев наконец приободрился, познакомившись с компанией из метро — я не смел разрушить его едва появившуюся новую жизнь. — У Аньки в аптечке есть мази, таблетки и все такое, — он кивнул на полку, занятую ее вещами. — Тебе помочь? — Я сам, — покачал головой я и сел, борясь с приступом тошноты. — Спасибо. Иди… Васильев цокнул языком, подхватил легкую куртку и вышел. Коммуникатор на руке завибрировал, и я только сейчас понял, что забыл его снять. Стоило мне прочитать имя, голову прострелило болью: только этого не хватало. Звонил Тепляков. — Але? — ответил я, судорожно тыкая в экран коммуникатора, забыв, как выключить камеру. Рядом с недовольным лицом начальника красовалось мое собственное, разбитое и измученное. — Сычев, Сычев, — разочарованно покачал головой он. — Ты что творишь? — Я ничего, я просто подрался немного. Извините за мой вид, — поспешил оправдаться я. — Жалуются на тебя, Сычев. — Я дрался в нерабочее время, — резонно заметил я. — Еще бы ты дрался на работе! — огрызнулся начальник. — На, полюбуйся. Коммуникатор пискнул. Я смахнул видео в сторону и посмотрел в чат: Тепляков скинул мне фото. На ней был изображен я сам, спавший на посту, сложив голову на руки. А я и не помнил, как вырубился… Костика рядом не было, время на часах показывало как раз обход, да и я был уверен, что он бы не стал меня сдавать. Мысли в голове вертелись туго. Я не знал, что сказать, что сорвать — ум и язык подводили меня сегодня. — Вот что, Сычев, — тон начальника смягчился, хотя смотрел он все так же строго, исподлобья. — Давай-ка отоспись сутки, а завтра жду тебя в смену, если будешь нормально себя чувствовать. Понял? И чтоб больше такого не повторялось, иначе выгоню. — Понял, — бесцветно ответил я. Потерять работу я не имел права, иначе тогда исчезли бы все шансы подступиться к Танечке. Но сейчас я не мог ничего здраво анализировать. Тепляков нажал отбой, и я откинулся на подушку и опять провалился в сон. В этот раз кошмары отпустили. Мне снилась Танечка, что бывало редко, и в этом сне она была моей. Она улыбалась мне и позволяла целовать себя так, как я хотел, то жадно, с напором, то медленно, коротко приникая к пухлым губам. Я бродил руками по ее стройному телу, комкал платье, а потом расстегнул его и оно упало к Танечкиным ногам. Я обожал ее фигуру, обожал ее улыбку, ее холодную рассудительность и строгий взгляд, я любил ее даже когда она отталкивала меня. И сейчас Танечка играла со мной в свою игру, выскальзывала из рук, выкручивалась, чтобы потом все же позволить мне сжать ее бедра или оставить поцелуй на нежном плече. Я брал ее нежно, медленно, растягивая удовольствие. Было горячо и узко, и мучительно возбуждающе, так, что по коже бежали мурашки и перед глазами плыло. Она царапала мою спину, с силой стискивала плечи, обнимала ногами и все просила двигаться быстрее. И было так жарко, так невообразимо хорошо, как не было никогда прежде ни с одной девушкой до нее. Я бесконечно покрывал поцелуями ее лицо и терял рассудок от мысли, что она моя, только моя.