Десять талонов

Вскоре Танечка отпрянула, успокоившись. Я смотрел на нее в тусклом свете опущенного вниз фонарика и, не удержавшись, мягко погладил по щеке тыльной стороной ладони. — Мы почти на станции. Давай отдохнем и потом поднимемся, — предложил я. Танечка кивнула. Мы прошли еще немного, и луч фонарика провалился в бесконечную темноту. Академика Маслова. Я подсадил девушку, помогая ей выбраться, и сам неловко подтянулся на руках, выползая на платформу. Силы были на исходе. Кое-как мы добрели до эскалатора и опустились на ступеньку, тесно прижавшись друг к другу. В противоположном конце станции находилась лестница, на которую можно было попасть через канализационный люк и шахту — я очень надеялся, что ночью ей никто не воспользуется, но фонарь на всякий случай выключил. Было трудно сказать, сколько мы просидели так, молча, в кромешной тьме. — Пить хочется… — пожаловалась Танечка. Я сполз на одну ступеньку ниже, в свете коммуникатора расстегнул рюкзак и принялся шарить в нем. Лишившись моего тепла, девушка обняла себя руками. В бутылке оказался чайный гриб с лимонным вкусом. Попробовав сам, я протянул ей. Порылся еще, нашел стандартную маленькую аптечку, такую, какие лежали и у нас с Костиком на посту. При воспоминании о друге в горле встал ком. — Будет щипать, — предупредил я, прежде чем вылить спирт Танечке на колени. Она даже не пискнула и стойко снесла экзекуцию. Я замотал марлей раны и вернулся обратно к ней на ступеньку, а Танечка вновь прильнула к моему боку. Вместе с ней было хорошо и спокойно даже после того ужаса, который мы пережили. — Прости меня, — наконец сказала она. В темноте я не видел ее лица, но по голосу чувствовал, что она вот-вот заплачет. — Из-за меня нас заметили. Мне показалось, что под рукой крыса, и я… — Это жизнь, — прервал я ее оправдания. — Так случается. Ты не виновата. Спорить она не стала, лишь шмыгнула носом. Немного оклемавшись, я ткнул коммуникатор: тот противно замигал и потребовал вставить чип. Он у меня был. Из разреза в ремне-браслете я извлек маленькую карточку, мою вторую поддельную личность, пусть и с реальным именем. В ней я был никому не нужным тунеядцем, живущим в трущебах — на таких отбросов общества партия всегда смотрела сквозь пальцы, предпочитая делать вид, что в красивой картинке Союза их не существует. «Добро пожаловать, Иван Сычев,» — высветилось короткое. — «Местное время полпятого утра. Рекомендуем оставаться дома до шести. Слава Партии!» — Давай посмотрим новости. Здесь есть интернет? — предложила Танечка. Я смахнул карту, которую хотел изучать, и кое-как поймал сигнал. Главное, не таскаться с чипом по туннелям — если НИИ Высоких Технологий заметит перемещения, не совпадающие с улицами, все сразу станет ясно. — Какие? — я протянул девушке руку. Она коснулась своей ладонью тыльной стороны моей, оперлась на мою ногу локтем и разместила мое запястье так, чтобы было удобно листать ленту каналов. Я боялся даже шевельнуться, лишь бы она продолжала вот так прижиматься ко мне. В пустоте и холоде заброшенной подземной станции отчаянно не хотелось лишиться ее тепла. — Шестичасовых утренних еще нет… Посмотрим ночные, — она крутанула вниз и включила видео. На маленьком экране появился диктор, солидный дядечка в очках, одетый в темный костюм. За его спиной горела красным голограмма с надписью «Вести Союза». Диктор беззвучно шевелил губами. Танечка прибавила звука. В тишине станции прорезался голос. «…таким образом, новый закон вступил в силу. А теперь перейдем к срочным новостям. Только что был взят под стражу известный ученый, директор НИИ Радиации, доктор пост-катастрофических наук Алексей Семенович Мармеладов. Профессор подозревается в проведении исследований, противоречащих принципам Партии и безопасности товарищей Союза. Под следствием так же находится его сын, который может оказаться важным свидетелем или соучастником. Внучка Мармеладова разыскивается. Вероятно, она обладает сведениями… " Я тупо пялился на всплывающие на экране фотографии Танечкиной семьи, ее самой и здания НИИ, в котором мы были совсем недавно. Мне хотелось выключить это ужасное видео, не смотреть его больше никогда, но я слишком хорошо понимал, что любая информация сейчас — ключ к спасению. Под конец показали наши с Костиком лица. Мол, соучастники побега внучки ученого. Ловко же все обставили, сволочи. Внутренне я порадовался, что фотка старая: мои прежде коротко подстриженные волосы отросли, появилась темная щетина — в полумраке и не узнаешь. Только глаза такие же, ярко-зеленые, под густыми ресницами. Васильев любил говорить, меня выдает именно взгляд. — Мой дедушка не мог! — воскликнула Танечка, задыхаясь от возмущения. Ее голос эхом разлетелся по станции и утонул в далеком эхе тоннелей и бездонном пространстве бесконечно огромного зала. В сердцах она отпрянула, ударила меня по плечу и вскочила. — Мой дедушка всегда помогал людям! Он разрабатывал лекарства от последствий радиации, он, он… Как они могли подумать такое? Мой дедушка… Обида в голосе девушки смешивалась с яростью. Я очень хорошо понимал ее. Такой же была и смерть Костика: внезапной и несправедливой. Я подался вперед, все еще сидя, обхватил Танечку за бедра и рывком усадил к себе на колени. А потом обнял, прижимая к себе еще крепче, так, как тогда, на подходе к этой станции. Она снова разрыдалась, и на этот раз это были не слезы страха, усталости и потрясения, а настоящее надрывное отчаяние. — Я тебе верю, — прошептал я, беспорядочно целуя ее лоб, скулы и щеки. — Мы что-нибудь придумаем. И твой дедушка обязательно что-нибудь придумает, правда? На самом деле ситуация была ужасная — нам было некуда возвращаться, пока все не уладится, а оно могло не уладиться… Никогда. Гнетомый тяжелыми мыслями, я буквально убаюкивал Танечку на руках, раскачиваясь на жесткой ступени эскалатора. В какой-то момент она затихла и действительно уснула, уткнувшись носом в ворот моей куртки. Измученный, я вскоре тоже провалился в беспокойную дрему. Разбудили меня холод, жажда и боль. Я полулежал, кое-как скрючившись поперек ступеней, и в придачу к старым ушибам, тело ныло от неудобной позы. Кое-как я сел, не сразу понимая, где я. Потом дошло, и к горлу подступил ком тошноты. Все происходящее отнюдь не было ночным кошмаром. Танечка сидела внизу, прямо на полу платформы, и аккуратно сортировала содержимое Димкиного рюкзака в слабом свете своего мерцающего коммуникатора. Она снова была собой: сосредоточенной, строгой, уверенной в себе и невыразимо прекрасной. — Дай воды, — прохрипел я, спускаясь вниз. — Нет воды, только гриб, — покачала головой она и протянула бутылку. — У нас вообще толком ничего нет. Я хлебнул кисловатого гриба. Хотелось осушить всю бутылку, но нужно было экономить. Где-то вдалеке гуляло пугающее эхо, гулкое и протяжное, словно чье-то гортанное пение. — Я достану. Надо решить это, пока в метро мало народу. Сколько времени? — У меня не показывает… Я глянул на коммуникатор и чертыхнулся. Был десятый час утра. Скоро тоннели грозили наполниться всякими Краюшкиными, бесцельно шляющимися тут. — Надо идти. Скорее. Присев, я помог ей сложить вещи обратно в рюкзак. Прежде чем выпрямиться, перехватил ее взгляд и тут же смутился. — Ты извини, что я так… Я знаю, что ты не привыкла к такому образу жизни, и вообще… — Не сахарная, не растаю, — хмыкнула она. Да, это вновь была моя Танечка. Собранная, требовательная к себе и окружающим. Мы перешли на кольцевую. Батарейки стоило экономить, но я разрешил девушке бегло рассмотреть станцию, не забыв, какой восторг и интерес вызвали у меня эти заброшенные залы, когда я увидел их впервые. А потом перед нами потянулся тоннель, темный и долгий, шелестящий сквозняком и пахнущий сыростью. Мы довольно быстро дошли до соседней станции. Обычно она пустовала, и в другой день пришлось бы преодолеть еще перегон, но сегодня нам повезло — горел костер. — Спрячься вот здесь, в тени, ладно? — шепнул я Танечке, отводя ее от края платформы к будке у эскалатора, в которой раньше должен был сидеть работник метро. — Почему с тобой нельзя? — Ты же слышала в новостях, сколько за нас назначили вознаграждения, — тихо ответил я, бросая беглый взгляд на костер. Люди, если и заметили нас, то не подали виду. — Ни с кем не разговаривай. Чуть что, беги ко мне. — Не надо со мной как с маленькой, — с легкой обидой отозвалась она. Я вздохнул и пошел на свет. У костра сидели трое, судя по телосложению, двое мужчин и одна девушка — лица под шарфами и капюшонами я разглядеть не мог. Блестели, внимательно уставившись на меня, глаза. Над огнем кипела и булькала кастрюля. — Уважаемые, — обратился я. «Товарищей» использовать было рискованно — не все могли оказаться товарищами Союза. — Не будет ли у вас немного воды и чего-нибудь поесть? В рюкзаке Димки лежали белковые батончики, однако тратить их было рано. Кто знал, надолго ли мы влипли. А вот пить хотелось очень. — Сыграешь с нами? — подала голос девушка. Она, кажется, была немногим старше меня. Только сейчас я обратил внимание, что у костра прямо на полу разложены игральные карты. Похоже, я прервал игру своим появлением. Этого могла быть ловушка — я привык к таким трюкам в заключении и на службе. Сыграй и проиграй все. — Во что? — В деберц, — ответила она, сгребая карты с пола обратно в колоду. — У меня времени нет, — помотал головой я и принялся искать купоны. — Мне бы воды. Я заплачу. — Тогда в двадцать одно, — решила девушка. Спутники воззрились на меня с укором. Я глянул туда, где сидела Танечка, а потом на кастрюлю, которую облизывали языки пламени. В животе заурчало, а пересохшие губы слипались. — Три раза, — согласился я наконец. — Нам хватит. Я сел на холодный мрамор и притянул к себе рюкзак с нашими немногочисленными пожитками. Потом, последний, вытянул три карты. Было ровно двадцать: пиковый туз, король треф и пятерка бубен. Пытаться дотягивать бессмысленно. — Плохое известие ты уже получил, вечный странник. В уголках ее глаз появились морщинки. Девушка улыбалась. Я бросил карты на пол и взял еще три. Снова проигрыш: две десятки, пики и черви, и шестерка бубен. Я прошелся кончиком пальцев по краям карт — обычные. Старые и мятые. — Ты будешь плакать и будешь радоваться, странник. Кто-то бережет тебя. Я с раздражением бросил карты. У меня не было времени слушать глупые предсказания, тем более, я не верил в эту чушь — карты были всего лишь бумажками для игры, нарисованными человеком. По платформе пронесся сквозняк. Я сглотнул и взял еще три. Ровно двадцать одно. Туз и дама червей, да снова пятерка бубен. Какого черта мы вообще играли в полную колоду? — А вот и твоя червонная дама, странник. Я обернулся и увидел, что Танечка замерла неподалеку. За треском костра я не слышал ее шаги. Золотистые волосы она аккуратно спрятала под ватник, скулы перемазала сажей, что сделало ее старше и худее. Она казалась испуганной. — Там голоса вверху эскалатора, — сообщила она. — Ты не поднималась? — встревоженно спросил я. Танечка отрицательно качнула головой. Ходить дальше пятнадцатой ступеньки по эскалатору в метро строго запрещалось. У ликвидаторов тоже была такая фишка: не подниматься выше третьего в заброшенном безжизненном хруще и не спускаться далее чем три пролета под землю. Всякая вера в Союзе строго отрицалась, но вот суеверия были неискоренимы. — Дайте нам воды, пожалуйста, и мы уйдем, — попросил я в очередной раз. — С тебя десять поганых бумажек, странник, — наконец подал голос один из мужчин. Я отсчитал десять талонов. Люди засуетились. К моему удивлению, нам не только наполнили бутылку, но и отрезали по куску хлеба, дали картонный стаканчик кипятка и пакетик каши. Тем не менее, я не чувствовал себя в безопасности рядом с этими незнакомцами, поэтому поспешил отвести Танечку к уже другому краю платформы. Без согревающего пламени костра стало зябко, но зато здесь мы были только вдвоем. — Не разобрала, что за голоса? — спросил я, пока засыпал концентрат «пальчики оближешь» в стакан. Порошок стремительно разбухала в кипятке, превращаясь в склизкую кашеобразную массу. — Нет. Может, мне просто показалось. — Ну, были бы ликвидаторы, мы бы об этом знали, — пожал плечами я и раскрошил в кашу половинку белкового батончика. — Попробуй. Танечка осторожно глотнула жидкой каши и скривилась: — Гадость. — Пей давай. Ты привыкнешь. Давясь, Танечка выпила полстакана. Потом вернула мне, торопясь закусить кашу хлебом. — Думаешь, мне придется? — с тоской спросила она, возобновляя оборванный разговор. Я неопределенно пожал плечами. Мне теплая каша показалась неожиданно приятной — я проголодался. — Пока с твоего дедушки не снимут обвинения, лучше не высовываться. Подумай, у тебя есть родственники, к которым можно пойти? Танечка ответила не сразу. Аккуратно завернула остатки хлеба в салфетку, проглаживая пальцами каждый сгиб, потом подняла на меня грустный взгляд. — Нет. Кто-нибудь обязательно сдаст. В этом была вся суть Союза. Чем бы ты ни занимался, всегда был кто-то, кто доводил до сведения сотрудников ООБ, хоть за мизерное вознаграждение, хоть за грамоту в рамочке, просто чтобы «все было как у всех». — У границе тумана легче затеряться… — раздумывая, произнес я. — Какие у твоего дедушки враги? Девушка продолжала сворачивать и разворачивать салфетку, опустив голову. Если бы я был поумнее и обладал нужными связями, я бы, может, решил эту политическую задачку, но, к своему стыду, я понятия не имел ни о делах Партии, ни о распрях внутри разных администраций и среди директоров НИИ. — Не знаю, — наконец ответила она. — Он со всеми был доброжелателен, никогда не говорил, чтобы у него были проблемы… Я решился высказать свою догадку: — Ты уверена в Андрее? Может быть, его родня захотела спихнуть твоего дедушку с должности. Танечка вскинула голову. — С чего ты взял? — Ну… Он так смотрит на тебя, — смутившись, ответил я. По факту, ничего на него у меня не было, и по большей части я просто завидовал Андрею и бесился. Даже тот же Митрохин, их друг, казался более подозрительным. Танечка улыбнулась краешками губ и убрала хлеб в рюкзак. — Что тебе говорил тот мужчина у костра? — ловко перевела тему она. — Я разговаривал только с девушкой, — я зевнул, тыкая коммуникатор. Здесь связь почему-то еле ловила. — Какие-то дурацкие предсказания на картах. — С какой девушкой? — Танечка прищурилась. — Там один мужчина. Я завис, как бывало зависает старый коммуникатор, если в него слишком часто тыкать пальцами. Потом переглянулся с Танечкой, и мы вместе обернулись. Вдалеке у костра сидел одинокий темный силуэт. — Пойдем-ка отсюда, — скомандовал я и, подскочив, торопливо засобирался. Танечка не сопротивлялась и ни о чем больше не спрашивала.