Десять талонов

Голоса приближались, словно сходили на нас с высокого сводчатого потолка станции. В темноте эти звуки приобретали особое, настолько пугающее звучание, что я невольно заледенел от ужаса. — Надо уходить, — шепнул я, с трудом разлепив пересохшие губы, и доверчиво тронул Танечку за талию. Но та оцепенела, зачарованная голосами. Я неожиданно догадался, на что они были похожи: сектанты. Именно сектанты входили в транс, исполняя свои странные монотонные песни и повторяя заученные движения. Наилучший эффект достигался после настойки на грибах или вытяжки из слизи. — Нам нельзя оставаться здесь, — зашептал я, уверенно потянув ее вниз. Старая лесенка заскрипела под моим весом. — Ну же. Танечка, очнитесь! Я несильно тряхнул ее, испуганный, что она поддалась влиянию пения. Но Танечка вдруг резко оттолкнула мои руки и поднялась на ноги. — Мы должны посмотреть, — сказала она тихо, а в голосе ее уже не было страха. — Это сектанты. Мы недавно проходили их в университете на социологии, а я и подумать не могла, что смогу увидеть их вживую. Теперь она говорила как увлеченный ученый. Я узнал мою Танечку, решительную, смелую, заинтересованную, и от отчаяния мне захотелось взвыть. Прежде мне уже приходилось вытаскивать таких исследователей из тумана, спасать из радиоактивных зон и сгребать с пола граблями после взрыва их инновационных изобретений. — Слезай, — все еще стоя внизу, на лесенке, я крепко ухватил Танечку за лодыжку. С эскалатора плавно сползал ореол света, озаряя станцию. — Посмотришь на них из тоннеля. Она не шелохнулась. Ее тонкий силуэт вырисовывался в темноте тенью; желтоватый блуждающий свет становился ярче, голоса приближалось. Сектанты, облаченные в черные балахоны с капюшонами, медленно спускались по эскалатору на платформу, освещая путь направленными вверх слабыми фонариками. Их было человек двадцать пять, если не больше — прежде я никогда не видел такого количества туманопоклонников вместе. — Они не опасны, — пояснила Танечка, коротко обернувшись ко мне. — Они всего лишь почитают туман и поют свои песни. Каждый из сектантов в одной руке держал фонарь, а в другой — литровую банку. Я плохо видел в полумраке, но знал, что в банках заточены сгустки ядовитого тумана. — Мы не знаем, как они относятся к чужакам! — возразил я и поспешно выбрался на платформу. — Ты хочешь, чтобы мы сдохли прямо здесь? Хочешь больше никогда не увидеть дедушку? Танечка обернулась и приложила палец к губам. — Они могут помочь нам, — доверительно шепнула она и двинулась вперед. Я не мог с ней спорить. Я любил ее, бесконечно болезненно любил, а потому не мог не уступить, сдавшись перед ее чарами. Я мог бы загородить ее, если бы кто-то вздумал стрелять в упор, а спорить — нет. — Мы только посмотрим, — сказал я, уже понимая, что слушать меня она не станет. Танечка решительно двинулась к сектантам. Я неотступно следовал за ней, держа руку под курткой, где во внутреннем кармане был спрятан пистолет. Ожидаемо и неизбежно — нас заметили. Сектанты остановились и замолкли, от чего станция погрузилась в жуткое безмолвие, нарушаемое лишь порывами ветра и далеким гулким эхом. Танечка робко замерла. Одна из фигур в темном балахоне отделилась от прочих и направила на нас луч фонаря. Я сощурился, прикрыв глаза ладонью, но продолжил напряженно наблюдать. Когда мужчина приблизился, стало видно, что под распахнутым балахоном поперек груди висит короткий автомат — оптимизма к безумной Танечкиной затее это не добавляло. Туман в банке в руках сектанта таинственно мерцал. — Вы кто такие, неуважаемые? — сипло спросил мужик в капюшоне, нарушая всю таинственность момента. Я раскрыл было рот, чтобы ответить, но Танечка мне опередила. — Туман зовет меня, — промямлила она самым странным тоном, на который была способна. Я закрыл рот точно так, как и открыл. Только игры в сектантов нам не хватало. — Я хочу прикоснуться к нему, — завороженно добавила Танечка, протянув руки к банке. Сектант направил свет фонаря в потолок и осторожно вручил девушке банку. Другие туманопоклонники, нарушив строй, полукругом обступили нас, с удивлением глядя на Танечку. По толпе прошелся восхищенный ропот, а я застыл в ужасе. Такая ситуация не привиделась бы мне даже в самом страшном сне. — Она вышла из темноты на свет тумана, — шепнул кто-то с благоговейным трепетом. — На свет тумана… — Из темноты… Главный сектант напряженно зыркнул на остальных. Я буквально чувствовал, как в его голове шевелились мысли — как и в моей. — Пора продолжать путь тумана, братья, — наконец провозгласил он и изъял у Танечки банку. Продолжая свое заунывное бормотание, сектанты выстроились в колонну и двинулись дальше. Мы же примкнули к ним сзади. Отстав на пару шагов, я шепнул Танечке: — Еще не поздно передумать. Пожалуйста. — Просто подыграй мне, разве это так сложно? — раздраженно ответила она. — Что мы будем делать в тоннелях без еды, фонарика и коммуникаторов? Я промолчал. Слабый свет, до этого озарявший лишь темный арочный потолок, наконец осветил то, к чему мы шли. На противоположном конце платформы, там, где должен был быть подъем на поверхность, удобно устроилась аномалия: многоквартирный дом, классический, до боли знакомый хрущ рос прямо на разбитых искореженных эскалаторах, уходя этажами высоко вверх. Безжизненно смотрели квадратики-окна, стекла в которых казались нетронутыми, к открытому балкончику были привязаны детские санки. Между эскалаторов находился подъезд, точно такой, каким он и должен быть: с козырьком, тяжелой металлической дверью и низкой кривой скамеечкой подле. Я резко остановился и схватил Танечку за руку. — Мы не пойдем туда. Это аномалия! — с трудом сдерживая рвущиеся наружу эмоции, вполголоса проговорил я. — Они явно делают это не в первый раз, — она дернула рукой, пытаясь освободиться. — Посмотри же. Я обернулся. Главный открыл дверь и последователи двинулись внутрь. — Даже ликвидаторы не спускаются ниже трех пролетов под землю, — яростно проговорил я, наклоняясь к ней. — Здесь как минимум десять этажей! — Хватит! Товарищ Сычев, я благодарна вам за спасение, но будьте добры не возиться со мной, как с маленькой! — строго заявила Танечка и, наконец высвободив руку, оттолкнула меня. Конечно, нас было слышно. Те из сектантов, кто еще не успел зайти, обернулись. Один из них, который без без фонаря, вытащил из-под полы маленький пистолет-пулемет и направил ровно мне в лоб. — Отойдите от девочки, неуважаемый, — сказал он. — Туман видит ее. Она чувствует туман. — Туман видит… чувствует… осязает… — эхом отозвались остальные. — Я пойду с ней, — зло выплюнул я и под дулом автомата шагнул вслед за Танечкой. — Туман видит твое черное нутро, — миролюбиво добавил сектант и блаженно улыбнулся. — Туман растворит твою тьму. Не противься. Стиснув зубы, я шагнул в мрачный сухой подъезд, чувствуя, как во рту появляется химический вкус, а в носу — явный запах сырого бетона. Нас не скрутило аномалией, не раздавило, не расщепило на атомы и даже не отравило парами тумана. Внутри дом представлял печальное зрелище: редкая поломанная мебель, тряпки, рисунки на стенах черным углем — мазня, изображающая рожи, глаза, грибы и поезда. Вдоволь напевшись своих песен и выслушав неразборчивое бормотание главного о сотворении тумана, сектанты разбрелись по этажам. В одной из комнат разожгли буржуйку; нам с Танечкой сварили по стакану каши и дали горького напитка, который я пригубил и предпочел вернуть обратно. Исследовательский дух в девушке не угасал: неприветливые люди в глубоких капюшонах нехотя отвечали на ее вопросы и с подозрением косились на меня. Я держался поодаль, но никогда не выпускал Танечку из вида, готовый вспороть глотку любому, кто рискнет дернуться. Наконец мы остались одни. Нам дали одно большое стеганое одеяло на двоих и оставили в пустой комнате, такой же бетонной клетушке с одиноким окном, как и все остальные в порожденном аномалией хруще. Разжился я и фонариком, стащив его под шумок у кого-то из сектантов. В его слабом свете Танечка выглядела изможденной и усталой. — Вот видишь, — сказала она тихо, расстилая одеяло на голом бетонном полу. — Иногда можно вести себя дружелюбно… А не так, как ты с тем бедным парнем в сторожке. — Димка, — вздохнул я. Димка не пострадал. Я ударил его по голове для его же безопасности: он мгновенно превратился из соучастника и пособника в пострадавшего. А с пострадавшего какой спрос? Объяснять это Танечке я не стал. — Может быть они и безобидны, эти сектанты. Но туман и аномалии — это не шутки. Возможно, ее разум просто вычеркнул из воспоминаний несчастного Костика, так невовремя оказавшегося на пути безжалостной аномалии. Возможно, ее бесстрашие, граничащее с глупостью, было продиктовано попыткой выжить. Танечка села на одеяло. Я отвел луч фонаря, но все равно рассматривал ее. Золотистые волосы теперь были заправлены за уши, сажа на щеках подчеркивала скулы; она прикусила губу, глянула на меня исподлобья, и светлые глаза блеснули в полумраке. — Иди сюда, Сычев, — безразлично бросила она. — Надо поспать. Я вытянулся на одеяле рядом с ней и накрыл нас обоих его краем, насколько это было возможно. Танечка вдруг оказалась совсем близко, всего в паре сантиметров от меня, лежала, отвернувшись спиной. И я не смел даже коснуться ее, не то что обнять. Пролежав с полчаса, мучаясь тяжелыми размышлениями о наших безрадостных перспективах, я не выдержал. Хотелось тепла и спокойствия, закрыть глаза и на миг представить себя далеко-далеко от голых стен подземного хруща — и только она могла подарить мне это. — Можно? — я выдохнул ей в затылок и осторожно скользнул рукой по плечу. Танечка вдруг завозилась и резко перевернулась. В темноте без фонарика я не видел ее, но чувствовал теплое дыхание кожей. — Мне холодно, — ответила она, и в голосе скользнули притворно-капризные нотки. Я улыбнулся и поспешно притянул ее к себе, крепко прижав к груди. Наконец стало теплее, и в зияющей черноте подземелья я больше не чувствовал себя так одиноко. — Я очень хочу домой, — едва слышно всхлипнула она. — Очень хочу увидеть дедушку. Я не мог ей ничего обещать. Обвинения в адрес профессора Мармеладова были крайне серьезными, на нас охотился весь Союз, и было неизвестно, сколько еще мы могли продержаться. — Мы выберемся, — шепнул я и коротко поцеловал ее в волосы. — Обязательно выберемся. Вскоре всхлипы стихли, ее дыхание выровнялось — Танечка уснула. Мне сон не шел. Этажом выше кто-то возился, далеко в тоннеле выл ветер, за стенкой глухо кашляли. Я размышлял, что же нам делать дальше. У меня был план на случай, если нам удастся переждать сутки у Танечкиной родственницы, но что делать, если затея провалится, я не знал. За Васильевым и всеми теми, с кем я общался по работе, наверняка усиленно следили — служба безопасности обладала огромным штабом, и я бы не удивился, если бы к каждой уборщице в НИИ Радиации приставили по наблюдателю в попытке изловить нас. Было легко затеряться где-то на задворках Союза — но не здесь, не на опрятных улицах с высаженными по линейке деревьями, где каждый знал соседа в лицо, а ООБшники шастали по квартирам как к себе домой. Танечка спокойнл спала, все так же прижавшись ко мне. Пустой бетонный хрущ затих, лишь гуляло по тоннелям неустанное эхо. Вдруг где-то послышались шаркающие шаги двух пар ног — словно кто-то пытался переступать аккуратно, но сбивался из-за волнения. Люди спустились по лестнице. Я напряженно прислушался, ожидая, что они минуют еще пролет и выйдут из подъезда, но этого не произошло. Они пересекли узкий коридорчик и остановились в нем, заглядывая в комнату. По полу мазнул неяркий луч фонаря, и я поспешил прикрыть глаза, притворяясь спящим. — …девчонка. Сектанты бормотали едва различимо. Я аж перестал дышать, чтобы разобрать хоть что-то, но не мог. — …девчонку. — …мясо. — …опускается. Туман опускается. — …смыкается. — …мясо. — …обволакивает. Шаги зашуршали в обратном направлении. Едва они отозвались эхом и скрипом где-то наверху и смолкли, я отбросил одеяло и мягко толкнул Танечку. Она завозилась, с трудом просыпаясь, доверчиво ткнулась носом мне в щеку, не понимая, где она и с кем. — Вань? — Тише-тише, — шепнул я, уже садясь. Фонарь сам закатился под руку, тут же нашелся и рюкзак. — Надо уходить. Сейчас. Танечка медленно поднялась, потирая сонные глаза. Я прикрыл фонарик ладонью. — Почему? — Они хотят убить нас. Вставай. Я одернул на ней тонкий Димкин ватник. Усталая, ничего не понимающая, она не могла сопротивляться. Подхватив рюкзак, я подтолкнул Танечку в спину. Мы выскользнули из комнаты и быстро спустились по лестнице. Запах бетона, к которому я уже привык, усилился, на зубах захрустел песок. Я придержал девушку рукой и осветил дверь подъезда, но все было нормально: ни слизи, не каких бы то ни было изменений — обычная подъездная дверь с кнопкой и намалеванная белым надпись «Туман придет». — Я ничего не понимаю, — встревоженно шепнула Танечка за моим плечом. — Что случилось? Я приложил палец к губам и снова заглушил свет фонарика ладонью. Потом толкнул дверь. Та предательски скрипнула, вспугнув сидящего на лавочке сектанта. Он дернулся, как от удара, и вскинулся, одной рукой держа незажженную самокрутку, а другой — направленный в потолок автомат. Капюшон его был скинут, являя темному подземелью заброшенного метро обычного коротко стриженного парня с простоватым лицом. На скамейке рядом лежал включенный фонарик. — Вы куда, уважаемые? — растерянно спросил он, забыв, как начальство велело называть нас. — Прогуляться, — коротко ответил я, и, прежде чем он бы опомнился, резко наклонился и тут же обрушил ему на голову подобранный с узорчатого мраморного пола кирпич. Недостаточно сильно, чтобы он вырубился, но так, чтобы сектант рухнул мешком. Танечка коротко ахнула и тут же зажала себе рот рукой. — Не подскажете, где здесь выход на поверхность? — я пнул автомат в сторону и ногой придавил парня к полу. Он ошалело таращился на меня, раскрыв рот от боли и шока. — Там… На середине… С той стороны… — сектант неопределенно махнул рукой в сторону эскалаторов с противоположной стороны. Это нас устраивало. Я схватил фонарик туманопоклонника и сунул его Танечке в руку. Подумал, но с сожалением оставил автомат — на поверхности с ним могло возникнуть слишком много вопросов. — Бежим, — коротко бросил я и рванул в сторону эскалаторов. За спиной раздалось истошное «Помогите! Убивают!» — сектант опомнился. Мы буквально взлетели вверх по навсегда замершим железным ступеням. Танечка застыла внизу, я шарил фонариком по сторонам — впрочем, успешно. Туманопоклонники устроились более, чем хорошо: из открытого люка свисала веревочная лестница, а значит, выход на поверхность был неприметным и безопасным. Танечка полезла первой. Я последовал за ней, полминуты послушал топот ног и крики на платформе, а потом подтянул лесенку за собой, существенно усложняя неуважаемым и не товарищам Союза обстановку. Выбираться было, к счастью, не высоко. Измученные, мы вывалились в сырой узкий коллектор. Танечка устало привалилась к стене, уже не обращая внимания на бегущий под ногами ручеек воды, а я пошарил по потолку и толкнул крышку люка — стало неважным, куда мы выйдем, лишь бы наконец увидеть над головой небо вместо бетона и дыхнуть свежего воздуха. Люк со скрежетом сдвинулся, и лицо обдало свежим ветром. Времени, наверное, было около пяти утра — весеннее небо оставалось темным, Союз спал. — Давай, осталось немного, надо уходить, — подбодрил я. Растрепанная, так и не пришедшая в себя Танечка шмыгнула носом, но послушно подошла. Я подсадил ее, помогая выбраться из люка. Потом, с трудом подтянувшись и едва не свалившись обратно, сам выполз наружу и первым делом задвинул крышку люка. Мы так и остались сидеть на шершавом асфальте около мусорных баков. Маленький дворик квадратом обступали аккуратные пятиэтажные хрущи, посередине был клочок земли с усталой детской площадкой; на железной балке болтался большой вытертый до дыр ковер, который какая-то бабка вытащила, чтобы выбить, и не смогла затащить обратно. Танечка натянула грязное платье на ободранные колени и глянула на меня, будто собиралась что-то сказать. Растерянно разомкнула губы. Она не понимала. Была разочарована мной. Была измотана и абсолютно потеряна. — Почему? Я покачал головой. В памяти всплыли обрывки воспоминаний: такие же сектанты в плащах, дурацкие банки с туманом, растерянные лица, страх. Тогда мне было жаль их, но теперь я думал: что, если партия знала больше, чем простые ликвидаторы? Что, если сектанты были действительно опасны, а не только смешны в своей глупой, противоречащей принципам Союза вере? Я не разобрал, о чем они говорили, но что бы они не имели в виду, мне это не понравилось. — Я не спал. Они пришли и говорили о нас… Не знаю. Я всю жизнь от кого-то бегу, и в тот момент я был уверен — надо бежать. Я выдохнул и опустил голову. Танечка помолчала с минуту, потом осторожно тронула меня за руку. — Я знаю этот двор. Моя тетка живет как раз неподалеку. Сил радоваться уже не было. Поднявшись, я поплелся за Танечкой.