***
Он ступал по дороге, ведущей к воротам мрачного серого здания, находящегося посреди хвойного леса. Ни души. Среди растущих деревьев царила мёртвая тишина, а заходящее солнце едва лишь дотягивалось до огненно-рыжих волос, ласкового перебирая отдельные пряди ломаными лучами. Эта весна запомнилась ему слишком хорошо. Воздух напоминал собой парное молоко, хотя уже ощущалась свежесть наступающей ночи. Тень приближающихся сумерек сыграла Чуе на руку, и он, накинув капюшон чёрной толстовки, постепенно скрылся в сгущающейся темноте. Накахаре не составило труда обойти пару каких-то человек в военной форме, говорящих о своём, и незамеченным добраться до забора, возвышающегося в несколько метров. Он понятия не имел, что будет дальше. Ка-ма-ку-ра. Хренов Достоевский постарался. Место было далёкое и безлюдное. Как отшельник какой-то. Даже дороги потрескавшиеся, и громкий ручей неподалёку. И вот так вот всегда происходит, не так ли? Вот он, Чуя, который готов рискнуть своей жизнью с минуты на минуту, а в его голову, словно пчелы в улей, лезут мысли о том, насколько же красива окружающая нас природа. Он всегда находил в ней успокоение своей души, но сегодня у него нет времени на философские мысли. Одинок ли я? Делаю ли я все правильно? Накахара даже пытался представить, что бы сказал ему Дазай, окажись он рядом. Может быть, сначала что-то глупое, а затем… Чуя, не дели себя, других и поступки на «правильные» и «неправильные». Не ограничивай себя. Фраза «слушай свое сердце» ведь всё ещё кажется тебе смешной? А я в неё верю. Я тоже верю, Осаму. И Накахара не лжёт. Теперь многое приобретает иной смысл, жаль, что люди понимают для себя что-то важное именно в тот момент, когда думать об этом уже поздно. Чуя не готовился. Но и не был самонадеянным глупцом. Вчера крошечный скомканный листок в его дрожащих пальцах дал ему надежду. А человек с надеждой какой? Не-по-бе-ди-мый. Голубые глаза пристально следят за незнакомыми ему людьми, а может быть, даже эсперами, обходящими огромный завод со всех сторон. И знал бы кто, какая леденящая ярость покоится на дне этих двух очей. Глаза — зеркало души, не так ли? От взгляда Накахары кровь стынет в жилах, когда зрачки уменьшаются до размера крошечных точек, а алые ленты обвивают его тело и лицо. Такого Чую никто не хочет и не хотел принимать, кроме него. Кроме того, кого сейчас он хочет увидеть живым и забрать навсегда. Осаму всегда говорил, что если есть способ не пачкать руки, им нужно пользоваться… Но. Накахара не уверен. Он просто смотрит перед собой и полностью осознаёт собственную уязвимость. Дазай не может знать, что он здесь. Он неизвестно в каком состоянии. Он не сможет его обнулить. Чуя шумно выдыхает через нос, осторожно сбрасывает с плеча рюкзак и достаёт пистолет. Спокойно крепит глушитель к рамке оружия и прищуривается. Двенадцать человек из тех, что он застал. Голоса доносились отовсюду. В здании шесть этажей, ни в одном из окон он не может разглядеть ничего стоящего… Что-то подсказывает Накахаре, что на этом заводе есть что-то ниже цокольного этажа. Он потратит неприлично много времени, если будет справляться не используя порчу. Порча — риск для него и для всего живого в округе, но в то же время возможность стать непобедимым, не исключая возможность, что Достоевский вполне предвидел это. Пробираться в одиночку — тоже опасно… Блять. Прямо сейчас Чуя ненавидит себя за то, что тратит время. Он прицеливается, кусает нижнюю губу и чувствует металлический привкус крови во рту. Бодрит. Палец легко надавливает на курок — и тишина. Тело почти бесшумно опускается на колени, а затем на землю. Неплохо. Он, кстати, не тратит время на угрызения совести. Смерть становится обыденностью, когда ты видишь её слишком часто. — Кацуя! Наконец, кто-то замечает неладное и поднимается долгожданная шумиха, пока Накахара чувствует резкий прилив отвращения к Достоевскому. Люди ведь для него всего лишь пешки? Пушечное мясо? Грязь на подошве? Фёдор оставляет их вот так, зная, что за Осаму могут прийти. — Найдите ублюдка! Чуя хрипло усмехается, когда следом за первой его мишенью падают ещё двое. Он уверен. Достоевский уже в курсе. Накахара достаточно меткий. Люди приходят в движение: кто бросается врассыпную, кто кучками. Открывают ворота, покрытые ржавой проволокой и выбегают наружу. Кто-то начинает командовать. Кто-то бежит в лес, чтобы самолично устранить проблему, а кто-то… подбирается совсем близко. Накахара с трудом успевает увернуться от пули, летящей в него, активирует способность и сбрасывает с себя капюшон, с вызовом глядя на противника. Быстро. — Так это ты… Молодой. Не больше тридцати лет. Чуе стоит убить его прямо сейчас, дабы остальные не прознали о его местонахождении, но он, почему-то, вместо этого демонстративно отбрасывает ружье, закатывая рукава. Подчинённый Достоевского не лыком шит, схватывает на лету и поступает также, оставляя лишь голые руки в перчатках, обтянутых в некоторых местах кожей. Так будет справедливо. Накахара бьёт первым, потому что так надо. Потому что привык. К его приятному удивлению, противник успевает увернуться и даже неслабо так ударяет его в живот, на секунду выбивая весь воздух из лёгких. Но когда резкая боль продолжается, он вдруг понимает, что это, блять, ножевое ранение. Глубокое. — Какого? Неконтролируемая ярость вместе с разочарованием берет над ним верх и ему ничего не стоит справиться с ним голыми руками, напоследок хорошенько соединяя ствол какого-то дерева и его лицо. Подкрепление… Его заметили. Когда Чуя оказывается окружён четырьмя военными, он усиленно выкидывает из головы мысли о пропитавшейся кровью футболке. Пули не долетают до него, и противники достают ножи. Накахара смеётся почти истерически, когда на одного человека нападают столько людей. Не показатель ли это его превосходства над ними? Бой начинается хорошо, он справляется с одним из парней, отправляя того отдохнуть под деревом, но минус Чуи в том, что он недостаточно осторожен. Второй подчинённый собирается воткнуть нож ему в плечо, и Накахара ловит его, чувствуя, как кожу ладони и пальцев разрезает даже через перчатку. Неприятная боль добавляет масла в огонь, и голубые глаза сверкают синим пламенем, когда его выпады становятся ожесточеннее. Когда он получает прилив адреналина, ему это нравится, он не может без этого, он хочет испытывать это снова и снова. Стоя в окружении из пяти тел, ему… больно? Да, Чуе непривычно истекать кровью. Губы сами начинают шептать заветный текст, когда он видит приближающееся к нему подкрепление, направляющее на него свои пушки. Облик меняется, как и уходит вся его человечность… — Это бесполезно, — доносится чей-то тихий и спокойный голос из наушника его первого врага. — Уходите. Уходят не все. Но Накахаре, использующему порчу, ничего не стоит добить такие жалкие фигуры одной большой гравитационной бомбой. Мысли растворяются в липкой дымке желания разрушать. Бомбы летят повсюду, и он уже не различает свои и те, что отправляют в него с крыши здания. Слишком много дыма и гари. Чуя кричит, и собственный голос вновь кажется ему чужим. А почему хочется кричать? Выть? Словно зверь? Здание должно взлететь. Так хочет голос внутри него, так хочет Арахабаки, так хочет голодная ярость, так хочет месть. Он видит, как бегут люди, похожие на муравьёв… Куда же? В разные стороны. Как выпрыгивают из окон, а уши режет неприятный звук битого стекла… Почему? Накахара перестаёт различать свои желания и реальность. Неужели он и правда сошёл с ума? Ему не удаётся контролировать порчу… — Срочно эвакуируйте сотрудников! Чуя запускает очередную бомбу, и она отламывает вместе со взрывом кусок шестого этажа, падая вниз, к людям. Смех… собственный. Накахара опускается на крыльцо, пуская глубокие трещины повсюду… С его носа бежит алая густая кровь, но он лишь сплевывает очередной её сгусток на бетонный пол и с ноги выламывает металлические двери. Как шумно… Первый этаж встречает его пустотой и осыпающимися стенами. Чуя плохо соображает. Глухой выстрел в его сторону забавляет, и он с улыбкой поворачивается к источнику звука. Женщина лет сорока сидит, забившись в углу. На её перевёрнутом бейджике можно с трудом различить имя Майко. Мило. — Беги-ка ты отсюда, Майко, пока я тебя не убил. И та бежит. Бежит, не жалея сил. Словно добыча от охотника. Спотыкается, падает, снова бежит, параллельно, словно в бреду, шепча какие-то молитвы. Молитвы здесь не помогут, глупая. Но Накахаре это быстро наскучивает, и он идёт дальше, периодически подрывая и без того сотрясающиеся стены. По пути до лестницы он встречает три трупа. Затуманенный рассудок не позволяет ему мыслить здраво, так что Чую это никак не смущает. Он продолжает творить хаос, время от времени посмеиваясь над людской беспомощностью перед силой гравитации. Под чёрно-белыми кедами, испачканными кровью, хрустит стекло. Он идёт, безумно улыбаясь, и такой Накахара действительно пугает. Поддающийся диким животным желаниям. Слишком ярко ощущающий свое превосходство над другими. Не человек. — Где же ты, Дазай? — он громко зовёт его по имени, и настоящий Чуя правда хочет его найти, но Арахабаки внутри него хочет только уничтожать. Поразительно, как столь кишащее людишками здание за считанные минуты опустело, превратившись в заброшенный склад мёртвых тел. Он слышит чьи-то шаги, и тьма внутри него податливо раскрывает свои руки для объятий смерти, которые ждут невинного. — Прошу, не убивайте… Мольбы, мольбы, мольбы… Много, скучно, надоело. Бесит. Его от них уже тошнит. Не Чуя смотрит на стремительно хладеющее тело с кровью, вытекающей из головы, с таким не присущим ему равнодушием и огоньком азарта в помутневших глазах. Собственные ранения совсем не беспокоят его. Его не беспокоит ничего. Откуда-то сверху, с далёкой крыши, доносится громкий звук ударяющегося о поверхность камня. Здание разваливается, а ведь он совсем не помнит, когда успел так хорошенько оторваться. Идти наверх слишком скучно. Накахара решительно шагает вниз, перила покорно прогибаются под его пальцами, принимая лишь ту форму, что он пожелает, и ничего так не радует, как эта сущая мелочь… Слишком тихо. Не нравится. Новая бомба летит вниз и часть лестницы обрушивается, открывая вид на ещё целых три этажа. Внизу темно, но Чую это не волнует, он прыгает вниз, весело улыбаясь и вежливо интересуется у тишины о том, нет ли здесь кого, кто хотел бы испытать на себе всю его ярость. — Где же наша главная помойная крыса? — его голос неузнаваем, но Накахаре очень хочется думать, что Достоевский, мать его, слышит его. И знает, что к нему пришли. — Ну же, давай поболтаем. Секунда и его виски сжимает с такой силой, что Чуе приходится вжаться в стену, зажмурив глаза. Кровь из носа продолжает бежать, капая на холодный пол. В глазах начинает темнеть. Тело не выдерживает нагрузки. Блятьблятьблять. Накахара теряется в пространстве, шагает назад и проваливается в свою же дыру, сильно ударившись позвоночником. И он почти теряет сознание, пока внимание не привлекает приоткрытая палата. Чутье подсказывает, что там кто-то есть. Чуя с трудом поднимается на дрожащие ноги, зажимает ладонью ножевое в правом низу живота, свободной рукой опирается на стену и вытирает окровавленный кончик носа о толстовку, медленно приближаясь к двери. Сил не остаётся совсем. Картина перед глазами плывёт настолько, что Накахара не понимает, кто подходит к нему и заботливо проводит по щеке прохладной ладонью… Так хорошо. Можно ведь поспать немного?***
Чуя открывает глаза, и первым, что он видит, становится серый потолок. В горле присутствует неприятная сухость, язык вяжет, и ему трудно шевелиться. Хочется встать, потому что надо понять, где он находится. Взгляд цепляется за окно. Машина. Остаётся лишь узнать о том, кто сидит за рулём. Собственные пальцы кажутся чужими. Он запускает их под свою футболку, потому что его чёрную толстовку с него сняли, и нащупывает большой мягкий бинт. Бинты окольцовывают всё его тело, и они выглядят знакомыми? Неужели за рулём Осаму.? Опираясь ладонями по сторонам, Накахара с трудом поднимается и спускает затёкшие ноги вниз. Слабость в собственном теле раздражает, но он лишь сглатывает вязкую слюну и устремляет настороженный взгляд в зеркало перед водительским сиденьем. Знакомые карие глаза уже смотрят на него в ответ. — Дазай? Чуя ещё не до конца отошёл ото сна, поэтому увиденное кажется ему чем-то за гранью возможного… Он быстро соображает, что к чему и тянется вперёд, буквально переползая на переднее сиденье. — Тебе нель… — Дазай! Им везёт, потому что дорога совершенно пуста. Постепенно темнеет — приближается ночь. Накахара молчит, он хочет, чтобы Осаму хоть немного осознал всю силу чувств, нахлынувших на него сейчас. Тишина давит, поэтому первое время Чуя просто смотрит на него, не понимая, что же такого изменилось, если не считать того, что его бывший напарник больше похож на живой труп… И снова в такой важный момент у него не находится слов, поэтому Накахара просто тянет к нему свои тёплые руки, прикасаясь сначала к холодным щекам, потом к растрепанным и, утерявшим всю свою мягкость, волосам, к потрескавшимся губам и… плачет? Да, глаза неприятно печёт, и он старается смотреть вверх, но эмоций так много, что… они беспрестанно катятся вниз, оставляя солёные дорожки на щеках. Дазай сворачивает куда-то в траву и останавливает машину, выключает фары, продолжая просто смотреть на него. — Почему ты молчишь…? Расскажи мне… Но Осаму не хочет. Не хочет вспоминать всё то, что там было. Нет ничего такого, что ему хотелось бы рассказать. Или разве что… Знаешь, Чуя, под кайфом я перепутал тебя с Достоевским и чуть не трахнул его на столе в своей же камере пыток… Или… Я часто видел тебя в своих снах и галлюцинациях, когда в меня очередной раз запихивали наркотики. А может… Я пытался убить себя более пяти раз, но Достоевский всегда успевал вовремя. Или всё-таки… Я оказался слишком слаб, потому что сдался почти в самом начале… Дазай чувствует очередной приступ тошноты и открывает окно, откидывая голову на спинку сидения. Он позволяет его рукам прикасаться к себе, трогать волосы, перебирать пряди и… чувствует странное фальшивое спокойствие? В последнее время фальшивым ему начало казаться всё. Лишь благодаря дозе жизнь приобретала краски, становилась настоящей и забирала его боль. — А этот Чуя настоящий? Вопрос с губ срывается неожиданно. Сам. Словно Осаму неподвластно его тело. Он звучит тихо и отстранённо. Почти смешно. — Конечно… Конечно настоящий. Сейчас мы поедем домой, и все будет нормально… — голос Накахары дрожит, когда он начинает говорить, пытаясь отвлечь Дазая от своих мыслей и наконец напомнить о своём присутствии. — Всё осталось позади… Осаму молчит. Долго и напряжённо. Смотрит на звёзды, постепенно заполняющие всё пространство бескрайнего неба, а Чуя рядом почти не дышит. Он не знает, что именно, не знает в какой момент, просто чувствует, что Дазай изменился. И это обидно. Ведь он не считает нужным поделиться с ним и ничего не говорит… — Почему ты даже не смотришь на меня? Последний раз они виделись так давно, что Накахара кое-что позабыл… Осаму никогда не говорил ему, что испытывает к нему то же, что и он. Но в такие моменты ты отбрасываешь здравый смысл подальше и делаешь то, что считаешь нужным, потому что чувства и желания берут над тобой вверх. Как и сейчас. Чуя соскучился по нему, по его голосу, по его рукам… Он идёт на поводу у своего сердца, перемещаясь на переднее сиденье, оказываясь у Дазая на коленях. И Накахара теряется в ощущениях, когда его нос утыкается в чужую шею, пахнущую так по-родному. Его не заботит та унизительная поза, в которой он оказался, как и не заботит то, что Осаму всё ещё продолжает молчать. Главное ведь, что он жив и прямо сейчас находится перед ним. — Я не пришёл раньше. — Чуя звучит виновато. И это правда. — Прости меня. Руки Дазая спустя долгое время всё же осторожно обвивают его талию в ответ. Осаму испытывает слишком сильное отвращение к себе, которое перебивает все его мысли, ведь знай бы Накахара, что вместо попыток сбежать, Дазай пытался только умереть, стал бы обнимать его так же крепко? — Тебе не за что извиняться… — Нет! — Чуя почти кричит это в ответ и поднимает на него покрасневшие глаза. — Посмотри на себя… А что было бы, если бы я пришёл позже? Осаму равнодушен к собственной смерти, но сейчас, обнимая Накахару, его бывшие убеждения пошатнулись. Жить ради кого-то, значит? Тогда, в палате, он отходил от действия наркотиков… Звуки выстрелов, битых стёкол, крики, шум и беготня сначала не привлекли его внимание. Но когда же пошатнулся пол под босыми ногами, Осаму вдруг понял, что всё серьёзно. Он был достаточно расслаблен, чтобы спокойно опуститься на свою кровать и лечь, устремив взгляд в потолок. Его не волновало толком ничего. Дазай все ждал, когда же за ним придёт Достоевский и объяснит причину происходящего, но этого не происходило. Не пришёл даже Гоголь. Мысли о том, кто мог устроить такой погром приходили на ум совершенно спонтанно, но каждый раз Осаму успешно отбрасывал их в пустоту, прикрывая тяжёлые веки. И вот тогда, когда все начало затихать, кто-то вошёл в его палату. И он долгое время был уверен, что ему почудилось. Однако, оказалось не так. Чуя действительно пришёл за ним. Весь в крови. С красными лентами, обвивающими всё его тело. Со зрачками, походящими на крошечные точки, и сбитым дыханием. Как странно, но Дазай оказался не так плох в оказании первой помощи при ножевых ранениях. Жизненный опыт сыграл своё. А здание оказалось не таким уж и страшным. На деле он нашёл все необходимое, даже машину. Как итог — сейчас Осаму вёз их в дом, находящийся в лесу. Почему? Потому что у него не было никакого желания возвращаться в Йокогаму и писать отчёты о том, что с ним было. Дазай вообще действительно был настроен умереть, но… — Куда мы вообще едем? Чуя все же задаёт один из тысячи вопросов, волнующих его на данный момент, и, выслушав короткий ответ про какой-то «дом в лесу», запутывается ещё больше. — Тебе тоже стоит передохнуть, не знаю, насколько хорошо я смог подлатать тебя… После этих слов Накахара почему-то чувствует тепло, разливающееся в груди. — Едем дальше? Чуя слышит это, как намёк наконец слезть с его коленей, что он нехотя и делает, возвращаясь на место. Навязчивые мысли все ещё лезут к нему в голову, но Накахара так зациклен на Осаму, что не может сосредоточиться на какой-либо из них. Неприятная боль в теле начинает чувствоваться только сейчас, и он поджимает нижнюю губу, прислоняясь лбом к стеклу. Они просто устали… Чуя хочет предложить Дазаю поменяться с ним местами и заменить его, но язык не слушается, а сознание предательски погружается в сон.***
Снова сон его кончается… а ведь был насыщен тот счастьем и покоем… Просыпается Чуя в полном одиночестве, первым делом пытаясь разыскать Осаму глазами. Бесполезно. Дазая снова нет рядом, и это поднимает новую неконтролируемую волну тревоги внутри него, отчего Накахаре хочется кричать. Дверь салона слегка приоткрыта. Снаружи доносятся тихие голоса… Мужской и женский. Чуя долго щурится и наконец ему удаётся разглядеть два силуэта, один из которых принадлежит Дазаю. Рядом с ним стоит женщина, на вид от силы лет двадцати пяти. Её губы трогает едва заметная улыбка, пока Осаму любезно ей что-то объясняет. Накахара понятия не имеет, кто это, и что она делает с ними посреди леса. — Кажется, твой друг проснулся, — незнакомка начинает тихо посмеиваться, кивком головы указав на Чую, встречая недоверчивый взгляд голубых глаз, и это веселит её ещё больше. — Спасибо, Сузумэ. Они говорят о своём ещё несколько минут, пока Накахара с ног до головы осматривает Дазаевскую подружку. Сузумэ, значит… Осаму возвращается к нему, держа в руках связку ключей. На них болтается брелок в виде маленькой коричневой птички и плиток шоколада. Он открывает дверь салона, продолжая хранить молчание, пока слышен звук заводящегося мотора, и деликатно протягивает ладонь, предлагая Чуе взять его руку. Накахара бросает на него убийственный взгляд и демонстративно выходит сам. И ему стыдно за такое поведение, потому что он правда скучал по Дазаю… Осаму дарит ему невинную улыбку и идёт вперед, покручивая в руке связку ключей. Этот дом не так хорош, что был у Чуи. Гораздо меньше, со всего одним этажом, но, выглядит он довольно мило и уютно. Для дома, находящегося вдали от цивилизации, в тёмном и мрачном лесу, очень даже неплохо. И Накахара действительно рад, что судьба складывается так. В голове крутится ненавязчивое желание прикоснуться к Дазаю, убедиться в его сохранности и начать расспрашивать о тех минувших нескольких неделях, но он чувствует, что у Осаму нет настроения говорить на эту тему. И, возможно, пока что это к лучшему? Проходят в дом они в полнейшей тишине и судя по всему, самая мягкая кровать здесь двухместная, находящаяся в самой большой спальне, куда уверенно идёт Дазай. И Чуя. Чуя тоже идёт туда же. И видит Бог, он даже не уверен, получилось ли это случайно. Так что, когда Осаму останавливается и с широкой лыбой поворачивается к нему, он понимает, что сдавать позиции уже поздновато. — Так соскучился, что решил спать вместе со мной? Накахара хмурится и проходит вглубь. Специально ставит свои вещи у прикроватной тумбочки и с вызовом смотрит на него в ответ. — В таком случае, сегодня мы спим вместе. — Дазай усмехается, глядя на недовольство на лице у бывшего напарника. Но он ведь не догадывается, да? Что Чуя, на самом деле, хотел бы этого даже больше, чем он сам. — Лучше уж это, чем уступать тебе кровать. — Накахара пожимает плечами, мол, переживёт такую авантюру и решает осмотреть весь домик, удерживая себя от вопросов. Комнаты здесь довольно маленькие, но уютные. Всё вокруг — один минимализм. Приятно пахнет деревом и теплом. За окном мрак и сплошные деревья. Особо не разгуляешься. Это тебе не его особняк с двумя этажами, баром и прочей ерундой. Хотя, признаться честно, ему тут даже нравилось. — Эй, Чуя. Он поворачивается. — Выпьем?