Ataraxia

             — Спасая утопающего, можно либо спасти двоих, либо никого.

— Зачем тогда спасать кого-то, рискуя собой?

— Потому что половину ты уже проплыл.

      Да ладно. Чуя прекрасно знает, на что идёт, соглашаясь выпить с таким человеком, как Дазай Осаму, не так ли? Но в то же время, это кажется ему отличной возможностью попробовать вытянуть из него информацию о том, что с ним произошло, пока Дазай был в плену у Достоевского. Не то, чтобы пьяный Осаму сильно разговорчивее, чем обычно, нет, но тем не менее, алкоголь всегда располагает к искренности чуточку больше. Поэтому Накахара без раздумий принимает его приглашение и молча следует за ним, в голове пытаясь предугадать различные исходы событий. Самое сложное, пожалуй, не позволить себе напиться самому, ведь иначе Чуя будет словно открытая книга. Но Дазай слишком… слишком умён? Накахаре не хочется этого признавать, но бывшему напарнику ничего не будет стоить быстро разгадать его план. К тому же, Осаму достаточно внимателен даже к незначительным вещам, так что пить медленнее него и ждать, пока Дазай опьянеет определённо не самая лучшая идея. Чуя внимательно наблюдает за каждым его действием, садясь за столик. Они расположились на кухне, в которой горит всего одна тусклая бледно-жёлтая лампа. Свет от неё скользит по стенам, тенями играя на потолке. Звук поленьев, потрескивающих в камине соседней комнаты, успокаивает, и когда у Накахары перед носом оказывается бокал с вином, конечно не таким дорогим, что он привык пить, но тоже неплохим, он расслабляется даже слишком быстро. Один вид Осаму, смакующего на языке, кажется, обычный виски, успокаивает. Чуя все же постепенно привыкает к тому, что бывший напарник снова здесь, рядом с ним. Внимательный взгляд голубых глаз подмечает всё, включая выступающие из-под кожи кости. Дазай и так всегда был достаточно худ, а сейчас его лицо и тело выглядят болезненно. — Кстати, Чуя, — Осаму ставит на стол опустевший бокал, намереваясь налить себе второй, возвращая рыжего из раздумий. — Ты сможешь уехать отсюда завтра, мне договориться с Сузумэ? Она отвезёт тебя в аэропорт. На такси выйдет слишком дорого, да и водитель может заблудиться… — Нет. Дазай с немым вопросом приподнимает одну бровь, делая очередной глоток. Он ждёт объяснений? А может ли Накахара сказать ему, что просто переживает? «Не могу тебя оставить. Не сейчас.» — Ты должен ехать, Чуя. — Да в чём дело? Накахара чувствует себя так, словно его выгоняют. Но ведь ни для кого не секрет, насколько он бывает упрям. И Осаму это знает. Догадывается, что Чуя ни за что его не оставит, и в Йокогаму они вернутся вместе. Принц спас свою принцессу из заточения злого дракона помойной крысы, и жили они долго и счастливо. Осаму решает игнорировать очередной его вопрос, не прекращая пить, и Чуя, в принципе, разделяет его позицию, делая почти в точности то же самое, что и бывший напарник. И это определённо становится его ошибкой. Потому что Накахара не хотел быстро пьянеть. Но он так эмоционален сейчас. Даже будучи трезвым, в голове постоянно крутились назойливые желания прикоснуться к Дазаю. И это совершенно не странно, ведь Чуя его любит. А алкоголь… Что алкоголь… Все знают, как легко можно потерять власть над самим собой всего лишь переборщив со спиртным. Но сейчас, сегодня, в эту минуту, так хочется забыть о самоконтроле и отдаться омуту из бесконечных чувств. — Ты не можешь вечно уходить от вопросов. Я вижу, что что-то не так, — Накахара, как и всегда, говорит то, что думает. Он гораздо прямолинейнее своего собеседника, и это делает его чуточку более уязвимым, чем есть на самом деле. — Я не отстану от тебя, даже не надейся. Осаму улыбается. Просто так. По-настоящему? Разве он когда-то говорил, что хочет, чтобы Чуя от него отстал? Никогда. Дазай, кстати говоря, уже теряет счет времени, когда опускает на стол третий опустевший бокал. Он так привык к чувству наркотического опьянения, что алкоголь с непривычки действительно ударяет ему в голову, ощутимо помутнив рассудок. В голову настойчиво лезут мысли о том, какие желания у него возникали вовремя пребывания в плену у Достоевского, и это пугает его самого… Кажется, Накахара впервые выглядит и чувствует себя трезвее, чем он. Как странно… Стенки горла обжигает янтарная жидкость. Послевкусие горечи и тепла. Он по-настоящему забыл, какого это. Расслабление, приятная слабость в теле, лёгкое головокружение, чуть больше искренности… Осаму смотрит на Чую изучающе. Своими тёмными карими глазами, с опасно расширенными зрачками. Чуя смотрит в ответ. Мутными голубыми. И у него снова алеют щёки. А Дазай… Дазай, конечно, это подмечает. Каждую деталь. Накахара чувствует, что сильно пьянеет. Слишком. Вовремя опускает на стол бокал, отодвигая его подальше от себя и, тихо буркнув себе под нос что-то неразборчивое о том, что ему нужно отлучиться, идёт в ванную комнату. Ноги такие ватные. И чёртова слабость внутри, словно собственное тело ему не принадлежит. Как знакомо. Мысли. Мысли. Мысли. Мысли, блять, только об Осаму. Только о нём. И каждый день Чуя всё болезненнее осознает, насколько же он погряз в этом человеке. Насколько глубоко он готов зайти ради него. Насколько сильны и безумны его чувства. Опирается ладонями о мраморную раковину, включает воду. Холодная. Опускает руки под струю — пальцы немеют. Но жар в груди не унимается. Тревожности нет, но он знает, как быстро та вернётся, стоит наступить новому дню. Подносит пальцы рук к покрасневшим глазам, массирует веки, шумно выдыхает через нос. Смотрит в зеркало. Пристально и долго. Голова тяжёлая. Ты помнишь, скольких людей убил тогда, Чуя? Накахара стискивает зубы. Руки неконтролируемо сжимаются в кулаки. Голубые глаза смотрят в зеркало на самого себя столь ненавистно, что ненароком хочется от них избавиться. Нет, не помнит. Не помнит. Не помнит. Или не хочет помнить? Чуя жмурится, сгибает руки в локтях и подставляет лицо под струю воды, игнорируя отросшие пряди, упавшие на побледневшее лицо. Ему так легко удаётся уйти в себя прямо сейчас. В эту темноту и мрак, где нет места свету. Где его окружает лишь липкая ненависть к себе и запах крови. Хочет подняться, но чья-то рука с силой надавливает на поясницу, вынуждая прогнуться из-за эффекта неожиданности. Он дёргается, открывает глаза и чувствует горячее дыхание совсем рядом, возле уха. Осаму тяжело дышит. Обжигает горячим воздухом. Распаляет в нем желание. Дазай едва касается кончиком носа его уха, кусает за мочку, оттягивает зубами и скользит внутрь влажным горячим языком, свободной рукой обвивая его талию. Чуя чувствует, как переходит в чужие руки. Как быстро оказывается во власти Осаму. Как у него не находится сил даже сопротивляться. Тело покрывается мурашками. Дазай прижимается ещё ближе, соединяя их тела через одежду, и Накахара в полной мере ощущает твёрдость между ягодиц, найдя в себе силы лишь на обрывистый выдох. — Осаму… ты пьян. Чуя хочет. Пиздец как хочет ощутить его в себе. Хочет внимания Осаму. Хочет поцелуи. Сильно и много хочет. Но он даже стоять сейчас не в состоянии. — Ты тоже. Его пальцы так незаметно скользят под его футболку, касаясь обнажённой кожи. Двигаются вверх. Пробегаются по рёбрам. Останавливаются у крыльев ключиц. — Блять. Тебе нужно… восстановиться. Накахара знает, что позорно сбегает, когда выскальзывает из его хватки и удирает на кухню. Находит свое спасение в том, чтобы заняться мытьём посуды, в глубине души надеясь, что сегодня Дазай его хотя бы поцелует. Немного глупо. Собственное желание зудит под кожей, но Чуя пытается игнорировать его. Он знает, что Осаму ходит почти бесшумно, словно кот, поэтому ничуть не удивлён тому, что тот спустя пару минут всё также сидит за столом, неотрывно глядя на него. И взгляд у Дазая сейчас другой. Не тот спокойный и равнодушный, каким он бывает обычно. Глубокий, полный желания. Пристальный. Накахара слышит, что он встал. Слышит, как шаги приближаются к нему, но продолжает перемывать и так кристально-чистые бокалы. Колени предательски начинают дрожать, когда Осаму вновь оказывается сзади. Ставит руки по бокам от него, отрезая пути к бегству. — Не убегай от меня, Чуя. Слабость. Снова. Бешеный стук сердца и в миг пересохшие губы. Он не может пошевелиться, словно парализованный. Лишь безжалостно кусает губы, периодически прикрывая глаза. — Чу-у-уя. Я так ждал нашей встречи, — выдыхает Дазай ему в шею, тут же прикасаясь к ней холодным кончиком носа. Трётся. Обнимает и пьяно улыбается. — Я тоже...тоже ждал, — обессиленно шепчет Накахара в ответ, слегка дрожа от рук, блуждающих по его телу и нагло забирающихся под одежду. — Знаю. Осаму незаметно оставляет его без футболки, чуть ли не урча, довольно покусывает выпирающие лопатки, осыпанные веснушками. Пальцами вырисовывает на горячей коже только одному ему известные узоры, и Чуя плавится. Плавится и окончательно сходит с ума от его изводящих касаний. Он ведом Дазаем. Потерян в ощущениях, захлёстывающих его с головой. Даже толком не замечает, когда Осаму умело перетягивает его подальше от раковины, вжимая грудью в ближайший стол. И плевать, что на нём стоит посуда. Не до неё как-то. Пальцы пробегаются по каждому позвонку, добираясь до копчика. Дазай спускает с него штаны вместе с бельём, и Накахара сгорает от стыда и этой унизительной позы, боясь открыть глаза. Словно сон. — Расслабься. Чуя слишком пьян, чтобы возмущаться по поводу происходящего. С губ неконтролируемо срывается тихий стон, когда Осаму опускается вниз, покусывая внутреннюю сторону бедра и медленно поднимаясь вверх. Руки, дразня, задевают возбужденную плоть, отчего Накахара выгибается в спине, тихо поскуливая. Его внутреннее я презрительно кривится, словно видит нечто очень мерзкое. Готов отдаться ему на столе, как… Плевать. Можно подумать об этом позже, но не когда он слышит тяжёлое дыхание Дазая, не когда желание подчиниться берёт над ним верх, не когда зверь внутри него тает от ласк и внимания… — Хочу взять тебя прямо на этом столе. Хотел бы в кабинете Мори. Хотел бы у тебя дома. Всегда хотел. С уст Осаму льётся какая-то бессвязная речь. Чуя не может сосредоточиться, отвлекаясь на приятный бархатистый голос над ухом. Щелчок вынуждает его вздохнуть, а тело — начать дрожать. Дазай едва прикасается холодными и скользкими от смазки пальцами к колечку мышц, как Накахара стискивает зубы, шумно выдохнув через нос. Аромат вишни вокруг отвлекает, дурманит ещё сильнее жара, заполняющего всё тело изнутри. — Раздвинь-ка ножки пошире. Щёки предательски краснеют, хотя куда ещё сильнее? Чуя находит в себе силы разозлиться. Но его минутное негодование сменяется на широко раскрытые глаза, когда Осаму сам довольно грубо вынуждает его раздвинуть ноги и прогнуться для него. Это все слишком странно, ведь ранее Дазай был холоден. Неужели за то время, что он был у Достоевского в плену, что-то изменилось? Может быть Осаму понял, что у него есть какие-то чувства? Разве такое возможно? — Я хочу видеть твоё лицо. Накахара стремительно заливается краской после этих слов и прикусывает нижнюю губу. Он действительно скучал, черт бы его побрал. Удивился такому желанию? Дазай замирает, и Чуя с трудом поднимается на ватные ноги, глядя на него. Мне достаточно и одного поцелуя, чтобы почувствовать себя счастливым… Он кладёт руки ему на шею и тянется за тем, чего желает, а Осаму и не сопротивляется. Позволяет себя целовать, трогать, даже переплести их пальцы. Их взгляды встречаются, и Накахару пробирает дрожь. Его глаза, словно две бездны, руки слегка потряхивает, и Дазай словно сам не свой. Странный. — Мы можем продолжить? И Чуя трезвеет так быстро, как только можно, когда он понимает, что за необычное чувство у него возникает, когда он видит Осаму таким. А видит он впервые. — Что с твоими глазами? Что ты пил, Дазай? Человек трезвеет так быстро, когда понимает что-то для себя. Так быстро, когда что-то случается. Так быстро, когда это происходит с близким ему человеком. Накахара чувствует странный горький вкус на губах. Ему хватает около пары минут, чтобы присмотревшись к Осаму, распознать в нем употребляющего человека. И Чуе больно. Снова. Потому что Дазай не сказал ему об этом сам. Более того, он хотел это скрыть. Теперь стало ясно, почему Осаму хотел, чтобы Накахара уехал. — Блять. Почему ты молчишь? — Чуя хватает его за грудки, вглядывается в пустые тёмные глаза и понимает, что из-за алкоголя сдерживать внутреннюю злость гораздо сильнее. — Хватит, Чу-у-уя, — Дазай отвечает довольно медленно, в своей излюбленной манере, растягивает слова. Мягко, но уверенно отцепляет от себя его руки и шагает ближе. — Я хочу тебя, давай не будем останавливаться? Осаму ловко подхватывает Накахару под бёдра, пока тот потерянно смотрит на него и опускает на стол. «Когда Дазай успел принять наркотики?» — Я убью его. — М? Кого? — Осаму отрывается от его шеи и смотрит на него заинтересованно. — Ты такой напряжённый… — Достоевского. — Накахара отталкивает Дазая от себя и прищуривается. — Сядь. У Чуи крайне приказной тон сейчас, не требующий возражений. Но для Осаму это пустой звук. — Чуя. — Дазай проводит ладонью по его бедру, но Накахара грубо ударяет его по руке, спрыгивает на пол и толкнув ножку стула, чтобы тот показался из-за стола, пододвигает его к Осаму. — Сядь, я сказал, — чуть ли не рычит на него. Но Дазай продолжает стоять, непонимающе глядя на него. Чуя не хотел прибегать к таким методам, но… Немного сил и ему легко удаётся посадить Осаму, надавив ему на плечи. — Где ты это взял? Тишина сейчас настолько неприятная, что его почти выворачивает. И алкогольное опьянение не кажется таким приятным, скорее мешает ему трезво оценивать ситуацию и понять, как поступить. Конечно Дазай молчит. — Просто пиздец. Накахара чувствует вину. Сильную. Она неприятно давит на лёгкие, оседает горечью на языке и пожирает изнутри, словно голос в голове, шепчущий ровным счётом одно и то же «виноват, виноват, виноват, твоя вина.» Он так уязвим, когда речь заходит об Осаму, не так ли? Эмоционален и зависим. — Я подниму на воздух весь этот гребаный дом, если ты не отдашь мне все, что у тебя есть прямо сейчас. Дазай не слушает. Не слышит. Хватает Чую за руку, пока тот ходит вокруг него. Резко тянет вниз, чтобы Накахара оказался ровно у него на коленях и обвивает за талию, не позволяя встать. — Убери руки! — он кричит на него. Пытается вырваться, но не может. Мерзко. Ужасно. К горлу подступает рвота, глаза невольно наполняются слезами. — Больше я тебе не нравлюсь? — спокойно интересуется у него Осаму, поглаживая Накахару по спине. Чувствует, как тот вздрагивает. — Не трогай меня, блять. Дазай тихо вздыхает, ослабляет хватку, и Чуя почти сразу же вскакивает на ноги. Даже не взглянув на него, хватает футболку и выходит из комнаты. Хлопает входная дверь. Осаму остаётся сидеть. Сидит все там же почти несколько часов, наблюдая за забавными галлюцинациями, пока не чувствует знакомую желчь в горле. Все повторяется вновь, когда его сгибает пополам у унитаза и темнеет в глазах. Он бы мог умереть прямо здесь и сейчас, но не хочется, чтобы об этом знал Накахара. Просто нет желания. Сгустки крови на ладонях не вызывают никаких чувств. Совсем ничего. Дазай никогда не выбирал мучительную смерть. Чуя возвращается очень поздно. Осаму так и не сдвинулся с места. Все ещё сидит в ванной, слышит, как Накахара роется в его вещах, как шуршат пакеты, как он со скрипом опускается на кровать, как шумно выдыхает… Ищет его, но не зовёт по имени. Наконец, дверь распахивается, и Осаму окутывает запах сигарет. Такой сильный, словно он курит сам. Чуя смотрит на него, на красные пятна на раковине, на испачканные бинты и запускает руки в карманы, отвернувшись. — Надо завязать с этим дерьмом. Тихо произносит он, даже не пытаясь предложить поехать в больницу. Во-первых, Дазай явно не намерен уезжать отсюда, во-вторых, это бесполезно. Бесполезно. — Почему ты мне не сказал? Когда успел принять наркотики? Когда, Осаму? Дазай лишь пожимает плечами. Что ж, Накахара явно ждёт, что он встанет. Только вот не получится. — Поднимайся. Нам нужно поговорить. Осаму прикрывает глаза и сглатывает вязкую слюну. — Дазай. Сейчас спать хочется особенно сильно.

***

Чуя много курил в последнее время. Даже слишком. Он толком-то и не заметил, когда его жизнь превратилась в какую-то бессвязную густую и липкую серую массу, которая заполняла его изнутри и не позволяла дышать полной грудью. Он слишком часто позволял себе думать о Дазае, слишком часто винил себя и слишком часто не считал себя за человека. Ключевое слово «слишком», всегда должны быть границы. Всегда мы должны понимать, как нам нужно, как нравится и как будет лучше. Раньше молодого Накахару многое не заботило. У них с Дазаем была довольно безбашенная жизнь в Портовой мафии, алкоголь, всякого рода сомнительные развлечения, да и в принципе, они пусть и не были обычными подростками, во многом ничем не отличались от них. Да, руки в крови, да, постоянные угрозы для жизни, да, порой не самые приятные картины. Но это было ярко. Это было хорошо. Это было в часа четыре ночи на байке с Осаму позади, на которого силой пришлось натянуть шлем. Это были догонялки в кабинете Мори с Элис. Это были вынужденные командировки вдвоём. Это были они. Двойной чёрный. Чуя толком и не знал тогда, кто для него этот человек. Просто чувствовал, что ради Дазая он готов пойти на всё. Это было легко спутать с привязанностью, пока Осаму не поцеловал его с целью выиграть в поединке. Уже тогда все стало ясно, но лишь повзрослев, лишь когда пути — его и Дазая — разошлись, он все понял. Тоска и собственное состояние вызывали у Накахары отвращение. Как-то непривычно. Уязвимо. Не для него. А Чуя ведь пытался жить как прежде: смаковать дорогие вина, позволять себе несказанную роскошь, жить сегодняшним днём, привлекать к своей огненной персоне уйму внимания, идеально выполнять поручения от Огая и помогать своей организации двигаться вверх, служа собственному выбору верой и правдой. Каждый день он убеждал себя, что прошло слишком много времени, что Дазай для него уже толком никто, разве что человек, которого ему хочется убить лично. Но после любого мимолётного и случайного пересечения почему-то вновь появлялось это навязчивое желание подойти и сказать что-то язвительное, что хотя бы чуточку утолило жажду мести от его внутренней обиды в груди. Накахара слышал о любви на всю жизнь, но никогда не думал, что он сам станет её пленником. Гордость не позволяла изменить свое отношение к Осаму. Впрочем, в тот самый день, когда Мори пригласил его к себе в кабинет, чтобы попросить стать для Осаму неким телохранителем на неопределённый срок, многое изменилось. Сейчас же Чуя сидел у кровати, где лежал Дазай. Как он мог сначала думать первым делом о своих желаниях, если на теле его бывшего напарника проступали кости? Если Осаму выглядит, как ебаный живой труп? Накахара приготовил ему риса с чаем, успел взять необходимые лекарства, даже не желая вспоминать, как ему это удалось, с трудом принял решение не звонить в больницу и никому ничего не говорить. Да и телефона у него не было. В данный момент он просто перебирает дазаевские волосы, находя в этом успокоение для своей души. Он корил Осаму за эгоизм, хотя на деле был ничем не лучше. Снова дождь, снова Дазай далеко от него, пусть их и разделяет пара сантиметров. Чуя заменил ему бинты, и, подушечками пальцев изучив каждую шероховатую поверхность, заметил новые следы. Поцеловал длинный шрам, рассекающий шею. Положил подбородок Дазаю на живот, всем видом походя на пса, преданно ожидающего пробуждения своего хозяина. Переплетал их пальцы и снова курил. Сигарету за сигаретой. Пока горло не стало саднить настолько, что заболела голова. Извинения бесконечно крутились на языке, ведь он должен был прийти раньше. Чтобы Осаму не превратился в это. В то, кем он стал сейчас. Достоевский исчез в тот же день, когда он разрушил завод, — и всё затихло. Чёртова неизвестность. Желание забрать Дазая и уехать в какую-нибудь деревню в другую страну сейчас было как никогда сильным. И мысли о том, что это настоящее предательство своей организации уже не пугали, а лишь безмолвно отходили на второй план. — Прости меня. — Чуя утыкается лбом в чужую ладонь, прикрывает глаза, еле слышно дышит, ощупывает пальцами пульс на запястье у Осаму, чувствует облегчение, когда находит, пусть и очень медленный. — Ты не умрешь, Дазай, нет, хренов ты кусок бинта, доживешь до старости. Будешь таким же ебанутым дедком, только с седыми волосами. И сдохнешь с какой-нибудь особенно везучей бабкой. По любви, на старости лет. Голос звучит устало, да и глаза закрываются. Но он хотел бы поговорить с ним сейчас. Хотел бы снова устроить перепалку, а потом, как ни в чем не бывало, пойти на миссию и разъебать там всё и всех, выслушивая позже ворчание Огая. — Если не проснёшься, я твой труп рыбам скормлю. Накахара вдруг вспоминает, что Осаму как-то случайно обмолвился, что хотел бы быть похороненным рядом с Сакуноске. Блять. Здесь ревность неуместна. — Убью Достоевского. Любой ценой… Чуя пытки не любил и уж тем более, в кровавых месивах для себя ничего не находил. Но Фёдора хотелось убить по-особенному жестоко. Хотелось отрезать ему голову и оставить в качестве трофея. Достоевский мог играть по правилам, Дазай достойный соперник, но он пошёл грязным путем. Настолько, насколько можно. Таблетки Накахара нашёл, но всегда есть шанс, что Осаму где-то спрятал ещё. Самое хреновое, что он не знает название препарата. Чуя неплохо осведомлён о наркотиках, не раз видел, пробовал траву… Тем не менее, эти белые длинные таблетки… Таких ему встречать не доводилось. Вопросов оказалось так же много, как и проблем. Вытаскивать Дазая из этого дерьма нужно срочно, он хочет и сделает это, вопрос в другом: пойдёт ли Осаму навстречу, позволит ли помочь ему…