Я выпивал… Но такой уж я человек: стоит немного выпить, и если предложат кокаин, тут же это покажется классной идеей… И через сутки идея всё ещё кажется классной: тогда я ползаю по ковру в поисках завалявшейся гранулы… Спустя какое-то время я стал понимать, что утратил контроль. Я начал ненавидеть себя.
- Трент Резнор -
Сколько бы Накахара ни бродил туда-сюда, ни заглядывал в комнату к Осаму, ни курил на крыльце и ни проверял поленья, мирно потрескивающие в камине, мрачные мысли одолевали его всё больше и больше с каждой грёбаной секундой. Он утопал в них, вновь чувствуя разъедающее грудь изнутри противное вязкое одиночество и мерзкую ненависть к происходящему вокруг него. Мысль сделать себе кофе на секунду заняла всё его внимание, и Чуя хмуро направился в сторону кухни, периодически покусывая нижнюю губу, на которой и без того остались следы предыдущих нервотрёпок. Живот закололо совершенно неожиданно. Рана вдруг дала о себе знать, и, подняв футболку, Накахара удивлённо рассмотрел довольно аккуратный шов. Далеко от идеала, но вполне себе сносно. Он и не знал, что Осаму неплох в медицине. Жаль, что себе Дазай помочь не может. Или не хочет. Это все выматывает, верно? Слишком много всего накопилось: непонятные чувства, зависимость Осаму, Фёдор, который только и ждёт, чтобы закончить начатое, Огай, с которым он не связывался уже несколько дней, мысли о том, чтобы просто сбежать. Сбежать? Смешно. Неужели Чуя настолько измотан, настолько слаб, что готов забыть о всей преданности, о всех обещаниях, о всех заслугах и привычной ему жизни и просто уехать? Бросить все. Забыть обо всём. И кардинально изменить свою жизнь? Как же, блять, бесит. Неплохо его подкосила вся эта ситуация. Тогда, в тот самый дождливый вечер, Мори мог и не просить его обо всем. Не просить стать для Осаму кем-то, вроде телохранителя, да и какой в этом всем был толк, если в конечном итоге Дазай оказался у Достоевского в руках. Хуже всего ещё то, что Накахара ни черта не знает о том, как проходили недели в плену у Фёдора: Осаму не рассказывает. Не хочет и не будет? Они, судя по всему, не в тех отношениях? Сироп с миндалём немного отвлекает. Чуя принюхивается, но аромат крепкого кофе не радует. Он просто есть. Никакой бодрости. Вообще ничего. В такой ситуации хочется надеяться на то, что хотя бы что-то способно подбодрить тебя, но кто, если не ты сам? Может ли вообще Накахара жаловаться или позволить себе ныть? Разве то, что переживает он сравнимо с тем, что пережил Дазай? Чуя проводит подушечками пальцев по кухонному гарнитуру, в полной мере ощущая гладкость красного дерева. Правильно говорят: Меньше знаешь — крепче спишь. А вот Накахара, кстати говоря, и спит хуёво, и не знает ничего толком. Комбо. Он тихонько постукивает пальцами по кружке и даже не замечает, что кожу каждый раз печёт исходящий от кофе жар. Как много времени прошло с тех пор, как Дазай потерял сознание? Достаточно. Этакая тоска, что льётся через край, сделала из него выжатый лимон. Тонкий скрип кровати вынуждает его поперхнуться и от неожиданности неприятно удариться поясницей о кухонный гарнитур. Чуя не особо понимает, что чувствует сейчас, но когда слышит звук щелчка, видит свет, льющийся из ванны и различает шум включённой воды, почти замирает, вслушиваясь в остатки прежней разрушенной тишины. Осаму, наконец, появляется в проходе, дёргает плечом, и Накахара снова корит себя за то, что разглядел крошечные капли воды, стекающие с ресниц бывшего напарника. Он, в принципе, ожидал чего угодно, но… Дазай идёт прямо к нему и взгляд у него снова мутный. — Чуя. — Дазай? Осаму встаёт ровно напротив него, делает вид, что дом вовсе не пропах сигаретами насквозь, словно этот запах уже можно черпать ложкой или накуриться лишь от одного его вдыхания, щурится. — Чуя, мне нужны таблетки. Накахара искренне удивляется этой просьбе, ведь… Дазай явно не настолько потерял рассудок, чтобы решить, что он ему их просто так отдаст. — Чуя. В голосе сквозит нечто похожее на угрозу, но когда это Накахара боялся Осаму? Он, конечно, тот ещё ублюдок… — Ну… Чуя. — Дазай дрожащими руками аккуратно вынимает из его рук кружку, ставит на стол, чуть не пролив содержимое кое-кому на ноги и подходит вплотную, опустив голову вниз. — Ну же. — Ты идиот, Осаму? Забудь об этом, понял? Иди лучше воздухом подыши, ты… инвалид хренов. — Чуя. — Дазай хватает его за край футболки, наматывает ткань на кулак и резко дёргает на себя. — Скажи, что мне сделать? Я все сделаю. Просто одну таблетку. Последний раз. По-жа-луй-ста. — Отъебись от меня. — Накахара почти рычит на него, упирается ладонями в чужую грудь и хмурится, глядя в пустые карие глаза напротив. — Мерзость. — Давай отсосу, м? — Чего блять? Совсем ебанулся? — Чуя толкает Осаму от себя, но этого хватает лишь на пару секунд, пока Дазай вновь не приближается к нему, обняв за талию. Его холодные пальцы мимолетно пробегаются по шейным позвонкам, почти стекают вниз, вызывая мурашки, и в конце концов, он просто поднимает Накахару на себя и садит на кухонный гарнитур. Чуя напряжённо молчит, наблюдая за его действиями, пока тонкие длинные пальцы не дотрагиваются до пряжки ремня. — А если бы таблетки были у Достоевского? Тоже отсос бы предложил? — Накахара презрительно кривится. Осаму замирает лишь на секунду, но даже не посмотрев на Чую, добирается до резинки чёрных боксёров, прикрыв глаза. Накахара вновь толкает его, спрыгнув на пол. На этот раз он приложил достаточно сил, чтобы Дазай отшатнулся и остановился, отрешённо глядя на него. — Ты ведь хотел, чтобы я уехал, так ведь? Чтобы остаться здесь, накидаться до беспамятства и подохнуть от передоза. Как же жалко. Осаму ничего не говорит, просто смотрит. Наркотики заполняли его изнутри, дарили желанные счастье и покой, прогоняли пустоту, когда та становилась совсем уж невыносимой, заменяли ему любые потребности, а сейчас глупый Чуя снова пытается его спасти. Абсолютно все потеряли веру в то, что Дазай захочет жить, даже он сам. Но Накахара почему-то упрямо продолжал бороться за него. — Зачем ты это делаешь, Чуя… — Осаму обречённо выдыхает, долго-долго глядя в ледяные глаза напротив и делает короткую паузу. — Я ведь не требую от тебя помощи, но ты все равно стоишь на своём. Лезешь в мою жизнь, хотя я тебя об этом не просил. Тебя не должно волновать, что со мной происходит, как и не должны заботить мои проблемы. Если я захочу, я сам со всем разберусь. Мы уже давно не напарники. И уж тем более, не друзья. Сука… Сердце пропустило удар. Накахара поджимает нижнюю губу. Обида, давно поселившаяся глубоко в груди, вновь дала о себе знать с новой силой. Она пульсирует в каждой клеточке его тела. Он смотрит в пустые, холодные, совершенно незнакомые карие глаза напротив. Хочется избить Осаму до полусмерти, хочется закричать, разодрать себе горло от этого крика. Что ж, видимо Осаму мог понять лишь один человек. И это Ода Сакуноске, который уже несколько лет как существует по ту сторону жизни. Чуя никогда не был терпелив. Контроль собственных эмоций давался ему с трудом, что не скажешь о Дазае. Гнев, злость, агрессия… не имеет значения, они всегда возникали тогда, когда не нужно, заменяя другие различные чувства. И сейчас наступает этот момент. Жаль, что вместо слёз он просто хватается за пряжку ремня. — Давай, отсоси как следует и будут тебе таблетки. — Чуя дрожащими от злости руками растегивает ширинку и с вызовом смотрит на непоколебимое выражение лица Осаму. — Ну?! Дазай прищуривается, медленно приближается к нему и облизнув пересохшие губы, опускается на колени, запуская руку под кромку чёрных боксеров. Пальцы Накахары почти сразу же впиваются ему в волосы, побуждая к действию, и, впрочем, у него уже стоит. Осаму особо не колеблется, достаёт возбужденную плоть и проходится по всей длине горячим влажным языком, сглотнув вязкую слюну. Чуя сжимает зубы до боли в висках, чтобы не издать лишних звуков и резко насаживает его полностью, грубо дёрнув на себя. Из горла рвётся непонятное хриплое рычание, он с трудом контролирует нахлынувшие эмоции, пока Дазай, почувствовав его замешательство, не начинает работать ртом сам, делая это чертовски хорошо. — На ком научился так ахуительно сосать? — Накахара поднимает его голову на себя, намереваясь взглянуть Дазаю в лицо и снова. Снова не видит никаких эмоций в ответ. Осаму хочет продолжить, но Чуя не даёт. — Язык высунь. Я пошутил, сосешь ты отвратительно. И они оба знают, что это ложь. Дазай послушно высовывает наружу язык, и Накахаре хватает лишь пары движений вверх-вниз, чтобы кончить ему на лицо, почувствовав приятное тепло внизу живота. Его губы шепчут презрительное «ш л ю х а», и Осаму поднимается с колен, протягивая раскрытую ладонь. Словно в тумане Чуя уходит в другую комнату, не сказав ни слова. Проходит не более минуты, когда он возвращается с парой таблеток в руках. С презрением смотрит на человека перед собой, бросает эти чёртовы капсулы на пол и брезгливо кривится, когда Дазай принимается собирать наркоту. — Какое же, блять, жалкое зрелище. Он знает, что на деле ему хочется кричать от безысходности и ненависти, но вместо этого лишь нагло врёт, насколько противен ему Осаму. Накахара видит, как Дазай кладёт первую таблетку на язык, но ему и этого мало, следом идёт вторая и… третью он просто выбивает из тонких пальцев, хватая бывшего напарника за шею. — Твою мать! Что ты творишь? Что. Ты. Творишь. — Кажется, у нас был уговор, — невозмутимо сипит Осаму в ответ, непонимающе взглянув на него. Бешенство. Ненависть. Презрение. Он вставляет пальцы ему в рот, надавливая на корень языка и резко дёргает вниз, чтобы вызвать рвоту. Дазай не поддается, сглатывает образовавшуюся слюну снова и снова, пока Накахара не поворачивает его за плечо, нагнув, и не добирается пальцами глубже. Спазм. Желчь. Почти растворившиеся таблетки вперемешку с кровью. И резкая боль в животе. Осаму сгибается вниз, оседает на колени и хватается за свою футболку, начиная откашливать тёмно-алые сгустки. — Блять. Блять. Блять. — у Чуи сдают нервы. У самого возникает приступ тошноты, глядя на все это. — Ненавижу. Ненавижу все это. Он в спешке хватает телефон, набирая скорую помощь, но Дазай хватает его за край штанины, отрицательно качая головой. — Меня… заберут… заберут. Накахара хватает Осаму за руку, наплевав на кровь и рывком поднимает его на себя, подхватив под колени. Бежит к машине, не забыв про ключи, открывает дверь и опускает Дазая на заднее сидение, громко захлопнув за собой. У Осаму перед глазами плывёт, видно лишь как Чуя кому-то пишет, после чего отбрасывает телефон куда-то вниз, заводя мотор. — Потерпи немного. Прошу тебя. Дазай не хочет терпеть. А спать хочет. Потому что во сне такая боль не будет преследовать его, не так ли? *** Накахара едет под сотню километров в час, перед собой не видя ничего, кроме стволов деревьев и дороги, освещённой фарами. За окнами глухая ночь. Он не слышит ничего. Ничего. Ничего. Абсолютно. Кроме своего сердца. И так продолжается уже два часа с тех пор, как Осаму уснул. Презрение к самому себе переполняет сердце. Ублюдок. Я должен был ему помочь. Я должен был ему помочь, чёрт побери! Но вместо этого позволил себе отсосать и кончил за каких-то пару секунд. Жалкое ничтожество. И ничего более. Его самого начинает клонить в сон. И это странно, ведь все мысли занимает лишь человек сзади. Пальцы покрепче сжимают кожаный руль, и Чуя шумно выдыхает. Он моргает всего один раз. Но ведь и секунды хватает, чтобы все изменилось. Яркий свет на секунду ослепляет глаза. Впереди внедорожник чёрного цвета. На встречке. Разворачивается боком и этого хватает, чтобы смять машине капот. Накахара ударяется головой о лобовое стекло, но зная, что сейчас ни в коем случае нельзя отключаться, медленно выходит из машины. Глаза режет яркий свет, но он игнорирует это, упрямо идя к автомобилю напротив. — Убью. Двери незнакомого внедорожника открываются, и оттуда выскакивает Гоголь, присвистывая лёгкую на слух мелодию, приближаясь к Чуе с какой-то красивой, довольно крупной коробочкой в руках, перевязанной лентой. — Что за… — Чуя Накахара! Приятно познакомиться. Моё имя Николай Гоголь, — почти сразу начинает клоун, приветливо улыбаясь. — Может быть, ты слышал обо мне? Накахара встаёт в боевую стойку, и Гоголь разочарованно вздыхает, остановившись на месте. — Не рад меня видеть? Жаль, наши чувства невзаимны. Может хотя бы подарок примешь? — он небрежно бросает коробку на пол и потягивается, зевнув. Чуя быстро оценивает ситуацию. В машине, вероятнее всего, ещё около двух человек. Тонированные стекла мешают разглядеть точно. Крысы. У него Осаму в отключке и, максимум, нож и пистолет, которые лежат в машине. Дазаю нужна экстренная помощь. Способность использовать опасно. — Что внутри? — наивно интересуется он, прищуриваясь. — А ты посмотри и узнаешь! — невозмутимо-сладко тянет Николай, взглядом указывая на подарок. Может Накахара поступает опрометчиво, поднимая коробку, но у него нет времени на перепирательсва. Он развязывает красочный бант и поднимает крышку. «Подарок» падает на землю из дрожащих рук, пока голубые глаза неверяще глядят на содержимое коробки. — Ну что ж ты так неаккуратно? — улыбается клоун. — Это Коё Озаки. А точнее, её часть! — поясняет ему, словно ребёнку, Гоголь. — Николай. — доносится низкий и тихий голос из машины, на что тот цокает и возвращается к открытой двери. — Ой, кажется мне пора! Забыл сказать. Возрадуйся же вместе с нами! В мире стало на несколько эсперов меньше. А все благодаря тебе. Ведь именно ты бросил своих коллег, отдав выбор психу с суицидальными наклонностями, у которого на уме одни лишь наркотики и удовольствие. Спасибо, Чуя! Мы все ценим оказанную тобой помощь. А в качестве благодарности, прими наш второй подарок. Из машины выбрасывают до боли знакомый, разбившийся вдребезги монокль, когда-то принадлежащий Рьюро Хироцу. — Ну, что-то я заболтался тут с тобой. Пока-пока и до новых встреч. С нетерпением жду, когда смогу подарить тебе что-нибудь ещё, что напомнит тебе о твоих близких!