* Vorsa - Burn *
Мерного урчания двигателя, что так успокаивало и убаюкивало, теперь не слышно, а это пробуждает похлеще любого будильника. Юна дергается всем телом, ударяясь коленом о ручку двери, и вдруг ощущает тепло широкой ладони Чонгука на своей руке. - Хей, все хорошо, - его лицо напряжено и челюсти сжаты так, будто он изо всех сил старается держать себя в руках. Но вот его голос... Он мягкий и вкрадчивый, бархатный, с ласкающими нотами, латающими раздробленную душу. - Мы приехали ко мне домой. Ладно? А что ей ответить на это? Куда угодно, только не туда, откуда она сбежала. Но нет, получается, не куда угодно, ведь позвонила она все-таки ему. Поэтому Юна только кивает, выдавить из себя хотя бы пару слов сил совсем нет, да и не нужны ему слова, вроде как, потому что Чонгук кивает ей и выходит из машины. Руки девушки все ещё мелко трясёт, но теперь уже не от холода и не от страха даже, а от слез, что какого-то черта последние два часа льются из неё непрекращающимся потоком. Чон открывает пассажирскую дверь, а Юна медлит, стараясь взять в руки то, что ещё осталось от неё, чтобы не рассыпаться под его ногами в ту же секунду, как покинет салон, но Чонгук, видимо, воспринимает иначе ее медлительность, потому что садится так, чтобы посмотреть ей прямо в лицо, и черт бы побрал его глаза, вот правда. Они же притягивают похлеще всякого магнита или чёрной дыры, что заглатывает в космосе целые планеты, а, быть может, и галактики. И Юна раньше думала, что все это глупые выдумки, но нет - вот ее персональная черная дыра, а сама она как маленькая потухшая звезда, неспособная противостоять сильнейшей гравитации. Это же должно ее пугать по сути, это даже звучит страшно, но его взгляд совсем не горит той опасностью, он не предупреждает, не рождает в ней привычное чувство тревоги, он окутывает ее. Но окутывает так, что хочется закрыть глаза, и поддаться, чтобы эта волна несла ее, ей хочется довериться, а с доверием у Юн явные проблемы, и именно поэтому это чувство так настораживает. Оно новое, незнакомое. Хочется руку протянуть и потрогать, какое оно на ощупь: не колется ли, не оставляет ли следов на нежной коже? Не придется ли ей в конечном итоге содрогаться от омерзения или ужаса? - Ты не бойся меня, ладно? - будто прочитав ее мысли, говорит Чонгук. «А я и не боюсь», - мелькает в ее голове. - Я тебя на руки возьму, хорошо? Она кивает, а он чуть улыбается, совсем немного растягивая в улыбке розовые губы. Его тёплые руки бережно подхватывают и так легко поднимают ее ноющее тело, что можно подумать, будто ему совсем ничего не стоит поднять целого человека. Слышно одно лишь его дыхание ровное, ни шума ветра в почти голых кронах, ни скрипа входной двери, ни звука от раздвигающихся дверей лифта, ничего. Только лишь одно дыхание Чона, что эхом отдаётся в голове и шевелит волосы на макушке. Это так глупо и неосмотрительно, но будто ребёнок, Юна прильнула к его груди и закрыла глаза, стараясь подстроить свое дыхание под его: вдох, выдох, ещё раз вдох и выдох. Сердце под ее щекой бьется размеренно, не торопясь, так спокойно, будто это не он чуть ранее сжимал руль до побелевших костяшек, будто не он нёс ее от самой машины и до мягкого дивана, на который так заботливо усадил. - Нужно ссадины обработать. - Что? - в голове пустота такая, что сообразить сразу сложно, отреагировать на его слова ещё сложнее. - Твои ноги, - он показывает на ее избитые голени, на раны, что снова начинают кровить, и морщится. - Я принесу аптечку, - и уходит в сторону кухни, гремит ящиками, а потом возвращается с пластиковой коробкой. Юна смотрит на бинты в коробке, на вату, что Чон смачивает в антисептике, а он в нос ударяет такой резкой вонью, которой в больницах пропитаны даже перила лестниц; глаза режет, и она их зажмуривает, чтобы очередные слезы непрошенные скрыть. Семья - это когда мама и папа, а еще дети, и, может, это один ребенок, а, может быть, и сразу трое. Юна знает, что такое семья, она видит ее у Техена дома. И хоть его семья совсем небольшая - это его мама и он, но почему-то стойкое ощущение, что это именно "то самое". Его мама всегда улыбается, она закручивает свои каштановые волосы в мелкие кудри и красит губы ярко-вишневой помадой, она всегда оставляет им на столе печенье или блинчики, а перед тем как убежать на работу, успевает пожелать хорошего дня и кинуть ничего не значащую шутку, но от нее у Юн внутри тепло разливается бурным потоком. Семья. Техен не верит в свою семью, он ее знал другой, а теперь лишь ее остатки пытается не растерять. У него были и мама, и папа, а теперь - только мама, и от этого он злится порой, хотя в основном пытается казаться полнейшим пофигистом. Но таким быть невозможно, когда дело касается семьи, верно? У Юн от семьи остались жалкие крохи: она сама, да Джиен, который и семьей-то ей по крови является лишь наполовину. А по чувствам - он ей чужой, не брат совсем, не друг, совсем не тот, про кого говорят: "Родная кровь, родная душа". В них родного нет ничего абсолютно, кроме матери, разве что. Но даже внешне они не похожи совсем: Юна - копия своего родного отца, от чего ее отчим, отец Джиена, глядя на нее, частенько выходил из себя, будто девочка сама выбрала, на кого быть похожей. А Джиен раньше всегда заступался за глупую маленькую сводную сестру, что так нуждалась в отцовском внимании, тянула ручонки свои к отчиму и натыкалась лишь на колючий взгляд и кривую улыбку. У Юн была семья ровно до того момента, пока не умер отец Джиена, пока еще брат держал себя в руках, пока не начал потихоньку сходить с ума от оскорблений ненавистной тетки и ее побоев, будто отцовских ему было недостаточно. Она поняла, что нет никакой семьи, когда Джиен впервые сгреб ее волосы всей пятерней так, что чуть голову не отломил, и плюнул ей в лицо такое обидное: "Это все твоя вина". Тогда, в свои десять, она не поняла, в чем именно виновата перед горячо любимым братом, поняла это года через два, когда тот, вернувшись домой под утро, отлупил ее прямо в ее же кровати, когда она еще даже глаз после сна разомкнуть не успела. Вот тогда все стало предельно ясно. - Я отнесу тебя в спальню, - голос Чонгука вырывает из темноты воспоминаний, а белая пелена перед глазами рассеивается густым вязким туманом - слишком медленно и мучительно. - Не надо, - Юна прокашливается и смаргивает картинки прошлого, что так ярко рисуются в ее голове. - Я сама. Почему люди утверждают, что мозг фильтрует информацию, скрывая болезненные воспоминания, искажая их или вообще закрывая где-то в глубинах подсознания, где до них не добраться? Какого-то черта, Юна помнит их все до мельчайших подробностей, самых мерзких и самых пугающих, самых отвратительных по своей природе и самых болезненных. Память ничего не скрывает, хранит бережно как на витрине - протяни руку и схвати любое, даже самое старое. Тело тоже будто рефлекторно отшатывается от рук, что Чонгук было протянул для помощи, и странно, ведь какое-то время назад она позволила ему нести ее до самого дома, а потом и ссадины свои обработать, а сейчас шарахается от него, как от огня. Мозг такой сложный механизм, он почему-то издевательски окрашивает и так жуткие воспоминания в цвета поярче, будто выкручивая цветокоррекцию на максимум, так, чтобы в глаза било целое буйство красок. А хочется забыть, выскоблить этот вечер из головы, закрыть глаза, уснуть, а когда проснёшься, то поймёшь, что это все было просто очередным кошмаром, который забудется к ланчу, а если у них с Джен будут совместные занятия до обеда, тогда и раньше. Ведь рядом с Дженни невозможно думать о чём-то плохом, она стирает все плохие эмоции, словно карандаш ластиком. Во взгляде Чонгука нет жалости, лишь только спокойствие, что плавает на поверхности, подобно листьям, упавшим с дерева на водную гладь. Но если чуть присмотришься, то заметишь на самом дне его карих глаз бурю, что закручивается вихрями. Он старается спрятать, не показывать ее, но ему сложно самому удержать это внутри себя, а Юна привыкла замечать любую, даже самую незначительную смену настроения, потому что в ее мире это позволяет выжить. - Хорошо. Я тебе найду, во что можно переодеться, - бархатный голос его звучит тихо, от этого кажется ещё ниже, чем обычно. И если бы Юн была художником, она бы нарисовала его голос оттенками желтой охры и жженой умбры - теми, что бывают тёплой, не дождливой осенью, когда солнце проглядывает сквозь листву на пестрых кронах и слепит глаза, когда ветер уже не такой обжигающий как летом, но ещё достаточно комфортный для октября. Когда идёшь, шаркая ногами по асфальту, сметая упавшие листья и нацепляя некоторые на шнурки кроссовок, когда этот звук - самый успокаивающий из всех возможных: такой простой и одновременно сложный. Она бы определенно окрасила его в эти цвета и подобрала самые тёплые оттенки.****
Такие ночи особенно невыносимы, когда мысли в голове крутятся без остановки, носятся, гудят, щёлкают, кричат. Из-за этого гула невозможно уснуть, вертишься, как волчок, потолок прожигаешь взглядом. А когда, кажется, задремлешь, что-то выдергивает тебя своим шуршанием и всхлипами. Чонгук открывает глаза и не сразу понимает, что это и не сон вовсе. Он садится на диване и откидывает волосы со лба; со стороны коридора видна слабая полоска света и слышны приглушённые всхлипы. Он старается не шуметь, но и не скрывает своих шагов, чтобы не напугать ее, она же как волчонок: одно неверное движение и придётся заново вытаптывать дорожку к ней. Юна стоит у зеркала, опустив голову вниз, ее плечи подрагивают от рыданий, а руки вцепились в края раковины, словно в спасательный круг. Лица совсем не видно, длинные чёрные волосы закрывают ее ширмой от всего мира, включая и самого Чон Чонгука. И только когда он опирается плечом о дверной косяк, только тогда замечает, что в правой руке она сжимает кухонные ножницы так сильно, что глубокие царапины на ее костяшках, которые уже было перестали кровить, снова открылись и снова окрасили ее пальцы в кроваво-красный. - Я хотела… хотела… отрезать их, - голос ее сорванный, совсем не похож на тот ее настоящий. Чон подходит к ней сзади и едва ли касаясь ее пальцев, достаёт из них отблёскивающие в свете лампы металлические ножницы. - Я могу это сделать, - он смотрит на ее отражение в зеркале и встречается со взглядом красных зареванных глаз, в которых всего лишь на долю секунды мелькает удивление, а потом так же растворяется и тонет в этом чёрном омуте. - Если ты хочешь. Скажи как, и я отрежу. Ее пальцы нервно подрагивают, но рука уверенно касается шеи чуть ниже уха. - Уверена? Вопрос скорее риторический, он и сам видит ее уверенность, может, просто даёт ей лишнее время на раздумье, чтобы завтра она не сожалела о решении, которому поддалась в своих расстроенных чувствах. Но такие решения не приходят в порыве эмоций или не обдуманно, такие решения - это скорее как один из способов что-то изменить. Что-то, с чем ты хотя бы в силах справиться, а если нет, то вот он, Чон Чонгук, рядом, чтобы помочь. Сделать все за неё, если потребуется, не задавать лишних вопросов, не отговаривать и не судить. - Стой ровно, - откидывает на спину ее волосы, что ниже лопаток, чёрные, как смоль; кидает в отражение последний взгляд и, не встретив там ни капли сомнения, звякает ножницами.* One Hope - under my sleeve *
Каждая мышца в теле протяжно ноет и противится любому движению. Дженни пытается пошевелиться, но каждая ее попытка отдаётся в голове оглушающим звоном и треском. Открыть глаза оказалось задачей полегче, в комнате сумрак, шторы плотно задернуты и сквозь темную ткань не проходят солнечные лучи. Понадобилось какое-то время, чтобы понять, где она находится. В комнате Техена Джен была лишь однажды, пару лет назад, но с тех пор здесь многое поменялось. Теперь она не выглядит как комната мальчишки, теперь это комната подростка, которого явно не заботит порядок, а хаос - его второе имя. Вся стена у кровати завешена плакатами с цитатами из фильмов и просто рандомными словами и фразами по типу «Не влезай - убьёт»; вырезки из газет, виниловые пластинки с Мерлином Менсоном, плакаты с альбома Нирваны - это все так не похоже на того Техена, которого Дженни знала. На полу стоит зеркало, обклеенное по периметру героями Южного парка и Симпсонами, оно без всякой подставки, просто наклонено на книжный шкаф с открытыми полками. А там помимо книг - мотоциклетный шлем, довольно пошарпанный, со сколотой краской и вмятиной сбоку. Рядом с ним - шлем совсем новый, чёрный, блестящий, с темным защитным стеклом. Дженни растерянно обводит комнату глазами и сама себе не верит. Когда Техен стал таким? Она его знает как милого, доброго парня, который всегда ходит в огромных наушниках и рубашках в клетку. Который улыбается так, что не улыбнуться в ответ просто невозможно. А здесь повсюду следы какого-то нового Техена: сумбурного и рискового, который слушает тяжелую музыку и любит скорость. Она находит на стене несколько фотографий, которые доказывают, что это и правда он, что ей не показалось и не приснилось. Это место действительно создано его руками, а на фото сам Техен, ерошит рукой свои темные кудри, рядом с ним Чонгук, который смеётся, глядя на своего друга. А вот фото, где они с Юн и Тэ сидят в столовой. Техен тогда бессовестно кидался в них едой, а потом они сделали это селфи, где у каждого в волосах были листья салата. Дженни улыбается и проводит пальцем по глянцевой поверхности фотокарточки. Такое ощущение, будто с тех пор прошла уже целая жизнь. - Проснулась, - Техен опирается плечом о дверной косяк, скрестив руки перед собой. По его лицу невозможно понять его эмоций, но он, должно быть, зол на неё. Вчера уж точно был. Таких его вспышек Дженни не припомнит ни одной, а потому она страшно испугалась. Не из-за того, что боялась его, а из-за того, что вдруг почувствовала себя невероятной тупицей. Глушить свои чувства алкоголем - это один из всех наихудших вариантов, но и он не идёт ни в какое сравнение с таблетками, а вчера она поддалась. И оправдания себе не нашла, даже не пыталась. И почему-то стыдно ей сейчас страшно именно перед ним. Чувство, что стала его разочарованием, хотя он не говорит ей этого напрямую. Смотрит только, но и по взгляду его ничего понять нельзя. Выглядит уставшим, под глазами залегли темные круги, кудрявые волосы собраны в маленький хвостик на макушке, некоторые завитушки выбились и свисают пружинками на висках. Он таким на ребёнка похож, на того самого Техена, который стеснялся своего американского акцента и поэтому больше молчал, кивал все время как болванчик или головой мотал из стороны в сторону, когда с чем-то не соглашался. Его плечи опущены, он будто стометровку пробежал и страшно устал, только дыхание не сбито, а так, все говорит об этом. - Я тебя разочаровала? - Я, скорее, удивлён, чем разочарован. И это в самом плохом смысле, Джен, - его ровный тон не делает лучше, а наоборот вселяет в неё страх, что сковывает и холодит все ее нутро. - Я понимаю… - Да, видимо, нет, не понимаешь. Какого черта тебя понесло туда с ним? Отчего бежишь, скажи? Хотелось дури? Если хотела отключиться, могла бы напиться, но не глотать это дерьмо, - он уже не выглядит таким спокойным, плюет в неё фразами, которые ей под кожу острыми иглами впиваются. Он прав, конечно же, но от этого ещё больнее. - По-твоему, напиться - это лучший вариант? - усмешка как-то сама собой выходит не добрая, болезненная, кривая и колючая. - Нет. Не вариант. Но оттуда я смогу тебя выдернуть, а с этой херни - не факт. Дженни долго изучает его лицо, настолько уже знакомое, но все равно несколько чужое. Этот парень и правда повзрослел, когда только, одному богу известно. - Сможешь, - так тихо, но он все равно слышит, потому что поднимает на неё взгляд свой чуть растерянный, и лишь шаг и к себе за плечи прижимает. И похоже все звёзды сошлись, исчезли все чёрные дыры, и все планеты в ряд внезапно выстроились, потому что вот оно - самое что ни на есть безопасное место. Дженни будто вмиг собрали, склеили и согрели. Он не старается проникнуть в ее сердце, присел тихонько у его дверей и терпеливо ждёт, пока оно ему доверится. И ей совсем не страшно скрипеть заржавевшими замками, чтобы пустить, совсем не страшно ощутить сквозняк, ведь его и нет. От Техена веет теплом и чуть мятным шампунем, его голос успокаивает и даже глаза закрыть не страшно. Страшно теперь потерять, она сильнее сжимает футболку на его лопатках, будто боится, что тот вдруг исчезнет и оставит ее в этом чувстве вариться. А он такой упрямый. Не исчезает. Тоже ее обнимает крепче, чтобы почувствовала, что не одна и что больше никогда не будет. Чтобы поверила. А она верить-то не хочет. Пусть показывает ей каждый раз вот так, сжимая сильно-сильно, чтоб даже вдоха не сделать. Ведь тогда и слов никаких не нужно будет.