Рывок

Одна звезда, две звезды.. Все вперед и вперед, не оглядываясь. Все дальше в пустое забвение, все глубже в космос где никогда не было ни третьей армии, ни ставшей морем осколков погибшей планеты с навеки застывшими в вакууме криками его народа. Словно не было никогда чужих глаз, в глубине которых он не хотел видеть ответы на вопросы, которые никогда бы не отважился задать. В глазах у Джордана разрывалась на части бесконечность и отражается свет далёких звезд. Он смотрел в них и любил и ненавидел одновременно, и желание смешивалось с яростью, как пролитая в чистую воду кровь, а Джордан все отказывался гаснуть, раз за разом выходя живым из их поединков и в очередной раз сотрясая вселенную своими бравадой и силой воли. Это началось еще очень давно, еще до того как они стали заклятыми друзьями, но вылезло наружу только сейчас: нечто корявое и изуродованное до неузнаваемости клыками старательно взращенной ненависти, грубо вытащенное наружу руками Первого фонаря и вскормленное ностальгией по былым временам. Противореча самим себе, странные и уродливые, но чувства были. Обжигали внутренности живым огнём, а вместе с ними горел и каждый раз сгорал Таал, остатки которого все еще остались внутри его души, не выжранные Параллаксом. Параллакс внутри подобен застывшему поперёк горла сгустку крови. Он клубится ядовито-желтой туманностью и захлебывается от смеха глядя на страдания жалкого существа, решившего поиграть в бога, и просто забавы ради вкрадчиво шепча в уши предложения, от которых кровь бы застыла в жилах, будь она по прежнему горячей. "Хэл Джордан",- уговаривает он, - "заслужил упасть лицом в землю и заплатить за свои грехи". Хэл Джордан - грешник, каких мало. Когда-то он смог уйти от возмездия Спектра, но от Параллакса ему не уйти никогда. Параллакс карает по другому, не сразу, а по частям, вгрызаясь в волю изнутри словно червь в яблоко, оставляя после себе лишь жалкие остатки и не позволяя им сгинуть в очистительном изумрудном пламени. Синестро все равно на игры Параллакса почти ровно столько, сколько Параллаксу, в сущности своей, на него. Он методично разрывает все ниточки, связывающие его с бывшим учеником и другом, и старательно игнорирует тепло чужих ладоней на запястьях или плечах, когда они в редкие моменты все же не сжаты в кулаки рядом с ним. Он старается не думать о боли, отчётливо плескавшейся на самом дне глаз Хэла, когда он сказал, что уйдёт навсегда, и всех тех вещах, которые так и не смог заставить себя произнести вслух даже перед лицом грандиозного финала. "Чувства эти", убеждает он себя, "Не настоящие." Они давно уже сгнили, потому что не существует больше тех Синестро и Хэла, что когда-то вместе патрулировали космос и сражались плечом к плечу за идеи корпуса, но продолжают напоминать о себе, оставшись полу-зажитым загноившимся шрамом. Чувства эти, твердит он себе словно мантру, приносят одну боль и ведут в никуда, а значит бессмысленны и должны быть забыты. Поэтому он отдает свою последнюю жертву (хотя казалось бы, что еще может отдать тот, кто и так потерял абсолютно все?) телепортируя себя за тысячи световых лет прежде чем Хэл успеет сказать что-либо, что смогло бы что-то изменить. От чего все тайное вылезло бы наружу, а вселенная искривила свой рот в немом ужасе. "Твоя трагедия, жалкое создание," - смеется Параллакс, -"давно уже начертана на звездах." И Синестро впервые смеется вместе с ним. Ведь в чем может заключаться трагедия, если ничего по сути и не было, верно?