Рывок

С самого детства Хэлу везло. Его вся эта фигня с родственными душами обошла стороной. Возможно это был какой-то сорт особенной, чисто джордановской удачи, а возможно он просто не умел любить таким образом, чтобы было больно от распускавшихся в глубине грудной клетки цветов. Ну, или потому что влюблялись чаще всего именно в него, а сам Хэл никогда ещё не видел смысла отказываться от любой возможности хорошо провести с кем-нибудь время. Даже с Кэрол все прошло как-то гладко, едва ощутимые покалывания в груди и все. А спустя некоторое время после предательства Синестро, Хэл обнаружил в своей раковине первый цветок. Цветы были маленькие, аккуратные и до безобразия жел-ты-е, настолько желтые, что Хэл почувствовал как к горлу подкатывал ком тошноты от одного лишь взгляда на них. Это был именно тот кислотный, насыщенный желтый, который вцеплялся в зрительные нервы раскаленными щипцами, желтый, от которого стучало в висках, а все перед глазами мутнело от отвращения к чувствам внутри себя. Хэлу мерзко и погано от одной лишь мысли об этом, словно у него в груди разрастается не куст с мелкими желтыми цветами, а свернулось что-то скользкое и противное, пачкающее своими грязными щупальцами то оставшееся небольшое хорошее, что когда-то связывало его с наставником в те времена, когда он еще позволял себе думать, что их понимание гораздо крепче чем у просто коллег по корпусу. Когда позволял себе думать, что со временем они бы стали хорошими друзьями. Те времена, когда он совершил одну из своих самых огромных ошибок возведя себе пьедестал и кумира, только чтобы наблюдать его падение, а после чувствовать странную пустоту в груди, не понимая куда разом делись все решительность и злость. А потом случился Параллакс и все остальное за ним, и вновь об этом он вспомнил уже после возрождения корпуса, потому что не все симптомы ушли вместе с призраками и сединой на висках. Хэл не знал наверняка болеют ли инопланетяне "цветочной болезнью", ( он наблюдал пару раз как один из его зелёных друзей выхаркивал украдкой что-то похожее на комок странных водорослей, но не был уверен что это оно), и даже это знание не давало бы никакого гаранта, что Синестро страдал как он. Были времена, когда он вообще не был уверен в том, что тот способен кого-то любить и осознание того насколько жестока была вселенная связывая его с бесчувственным маньяком заставляло его ненависть гореть совершенно новыми цветами спектра. Синестро был способен причинять ему боль, даже находясь чертовски далеко, и это порождало кошмары, в которых он почти физически ощущал как насмешливо шевелились под кожей побеги жёлтых инопланетных цветов, добираясь до органов. Он даже не может назвать это любовью, потому что любовь никак не может быть связана с теми чувствами, которые он испытывал в очередной раз спасая вселённую от Синестро и чувствуя, как после где-то глубоко внутри солнечного сплетения распускался очередной цветок. Возможно это были остатки приязни, которые не были способны перебить даже боль от предательства и обида за сломанный идеал, подсознательное уважение, желание доверять и наивная, глупая надежда на лучший исход для них обоих. Но точно не любовь, нет. У цветов мерзкий кислый вкус, от которого противно вяжет горло, и слабый сладковатый запах. Хэл нещадно топит их в раковине, словно они в чем-то виноваты, и однажды вертя один из них в окровавленных пальцах неожиданно замечает на нем шипы. Маленькие и цепкие, словно откровение того как прочно Синестро засел у него внутри и как сильно не хочет отпускать даже спустя столько лет, и ему так хочется найти Синестро и бить до боли в костяшках не важно как долго, методично стирая с самодовольного лица улыбку превосходства, но вместо этого он лишь заходится очередным приступом кашля и сплевывает в перепачканную кровью и размякшими лепестками раковину целую лозу. Проведенные в корпусе годы научили его тому, что если приложить достаточно силы воли, то можно совершить все что угодно. И Хэл старается, правда старается убрать из себя эту пакость: не обращая внимания на боль выдирает из собственной глотки окровавленные, покрытые мелкими еще не распустившимися почками побеги, обещая что в этот раз уж точно убьёт Синестро, избавляя вселенную и себя от дальнейших страданий, с отчаянием бросается в любые подвернувшиеся отношения и даже находит в себе силы опять сойтись с Кэрол (которой, к слову, ничего объяснять не потребовалось сразу после того, как во время одного из их свиданий он чуть не захлебнулся кровавой пеной с размокшими лепестками. Тогда, вытирая губы, он понял, что действительно её не заслуживает ). И болезнь медленно отступала, гнила изнутри, выходя из него поникшими колючими стеблями и даруя наконец возможность какое-то время свободно дышать. Но не навсегда. Иногда у него все же не получалось. Иногда, когда случался очередной апокалипсис или звезды сходились так, что им с Синестро опять приходилось работать вместе, когда все становилось до боли похожим на "старые-добрые времена" он чувствовал как глубоко внутри него наливается соками поросль, а на концах заново зеленеющих побегов вновь проклевываются желтые бутоны. И это в разы хуже, чем смерть.