Возвращение домой

      Торстена вели в кандалах и в грязной робе. Конечно, казнь назначили на вечер, когда большинство работников и простых людей уже шли домой. Наместнику, этому жалкому сосунку хотелось, чтобы все посмотрели на унижения генерала, и показать, кто здесь на самом деле власть. Никакого почётного караула, лишь солдаты охраны, чтобы сдержать народный гнев и следить за порядком.       Бывший генерал шел семеня, ноги тоже сковали на случай, если ему вздумается бежать или окончить свои дни не в мучениях, а всё-таки напоровшись на чье-то оружие. Босые ступни неприятно холодили булыжники мостовой, но, по сравнению с тем, что его ожидало, это – сущий пустяк.       Возле виселицы стоял престарелый священник в потрёпанной, но отглаженной и выстиранной ризе, рядом палач в тёмных одеждах, молчаливо ожидал отмашки начать казнь. Торстен сразу понял, что священником был отец Петрус, поскольку послом Телемы в Новой Серене была женщина. Интересно, Корнелия решила действовать не в лоб, а принялась давить на Лилиану. Что ж, зрелище вышло бы занимательным, если бы судьба не посмеялась над его планами. Виселица – только начало, сама казнь была долгой, и он успеет вспомнить все прегрешения, но, видит Озарённый, он ни о чём не жалел.       Первым выступал глашатай, предъявляя обвинения Торстену, донося до обычных людей и аристократов, которые собрались поглазеть на кровавое зрелище, за что его приговорили к смерти. Его охватил нервный смех, когда увидел в толпе компанию белоручек в жизни ничего тяжелее тренировочной шпаги не державших. Они презрительно кривили лица и губы, когда видели слуг или прочих работников, от которых вечно пахнет потом, землёй или пылью. Но при этом с удовольствием ходили на казни, где человека ради зрелищности и потехи публики медленно убивают, стараясь растянуть момент.       Неподалёку запылал костёр, облитый маслом сухой хворост, быстро загорелся, затрещали ветви, а в воздух поднялся удушливый чёрный дым. Люди тут же отхлынули от него. В их головах, наверняка, всплыли картины погребальных пожарищ континента.       – Ваше последнее слово, генерал, – из размышлений Торстена вывел вкрадчивый и участливый голос священника. – Не желаете исповедаться и просить прощения за свои грехи? Подумайте о душе, Озарённый милостив.       – Вот только люди жестоки, – прорычал он и глянул в сторону дворца.       Фигуру Константина он различил явственно, тот стоял у самого края балкона и глядел на всё свысока. За его спиной возвышались двое стражей, возможно там же стояла и его кузина, но её не удалось разглядеть.       – Делайте своё дело, я жалею лишь о том, что не смог воплотить свой план.       – Что ж, воля ваша.       С этими словами его потащили к виселице.              Лилиана не хотела на это смотреть, потому стояла за спиной кузена, лишь вздрогнула, когда с площади донёсся запах гари. Как и все, она воспринимала его только как свидетельство заражения малихором. Она знала, как проходит четвертование – сначала повешение до потери сознания, потом виновного вынимали из петли, обливали холодной водой, чтобы пришёл в себя. Затем палач ножом медленно вскрывал ему брюхо, будто рыбу на рынке. Именно в этот момент человек умирал, внутренности бросали в костёр, а тело затем рассекали на части и только потом отрубали голову.       Это ужасно. И потому, когда взревела толпа, девушка поняла, что Торстена толкнули с помоста, но не это сейчас её пугало. За государственную измену и попытку переворота во всех трёх городах приговорённый полностью заслужил свою участь...       Её пугал Константин.       Кузен застыл статуей, и на бледном лице не виднелось никаких эмоций. Она никогда не видела его таким отрешённым, запертым в себе и холодным. Предательство и измена – страшные вещи, они меняют людей, но девушке казалось, что причина намного глубже. Один из слуг проговорился, что видел, как ночью кто-то выскользнул через чёрный ход дворца в потрёпанной дорожной одежде и скрылся в темноте. Лица он не разглядел, но различил звук кашля.       Альфра заперлась в подвале не желая видеть это бесчеловечное зрелище. Курт остался в лазарете, он получил несколько ранений и доктор настоял, чтобы тот ещё хотя бы ночь провёл в стенах казармы. Сиора же, узнав, что собираются сделать с Торстеном, позеленела, и ей явно стало плохо. Островитянка убежала и больше не показывалась на глаза. Лилиана не удивится, если молодая донейгад решит, что с этого момента пора заканчивать со знакомством с чужеземными порядками. Васко остался в порту, видимо, разбирался с тем самым капитаном, который решил перевести Торстена обратно на материк за щедрое вознаграждение в случае неудачной попытки захвата власти.       С площади послышался полный боли крик, снова заверещала толпа, но Константин так и остался безмолвным, будто находился не здесь. Вот только девушка ощущала, как тот напряжён и понимала, что если сейчас едва коснётся его, тот резко отмахнётся, а может и ударит. В воздух поднялся запах палёной плоти, свистов топора она уже не слышала.       Только когда огонь начали поливать водой и тот протестующее зашипел, кузен, наконец-то, отмер, выдохнул, будто до конца не верил, что это происходит с ним. Для лейтенантов, участвовавших в заговоре, казни были не столь страшными – всего лишь повешение.       – Как ты? – спросила Лилиана, когда они с кузеном оказались в его комнате, положила руки на плечи.       Он выглядел слабым, будто разом на него навалилась невиданная тяжесть, которую тот пока не в силах унести или осознать весь её масштаб.       – Плохо, – тихо выдохнул он. – Ты не представляешь, как это тяжело – осознавать собственную никчёмность.       – Не говори так, – попросила она его, обняв и прижимаясь щекой между лопаток. – Ты не никчёмный.       – Перестань! – Константин расцепил её руки, и устало сел на край кровати.       Ещё бы пару дней назад он бы стоял и наслаждался таким редким моментом – её объятием, таким тёплым и искренним. Ему тяжело осознавать, но отсутствие единственного дорого человека негативно сказывалось на нём. Он будто терял силы и волю, саму жизнь, и сейчас, когда она снова была рядом, чувствовал их прилив, хоть и очень слабый. Но не только это, ему не хватало поддержки, её смеха, взгляда, заверений, что всё будет хорошо, вот только теперь всё оказалось по-другому.       Слова Торстена сильно задели, но показать это даже ей – проявить непростительную слабость. Мало того, впервые за столько лет, Константин всерьёз видел в ней соперницу. Конечно, с леди Моранж ему пришлось бы считаться, так же, как пришлось бы считаться с Лилианой де Сарде. Кузина не знала, но на одной из встреч, когда очередной торговец решил подсунуть документы на подпись, услышал тихое: «Была бы на твоём месте она, не стал бы даже пытаться».       Константину тогда стоило больших усилий, чтобы не вскочить и не разбить ему голову чем-нибудь тяжелым. И эхом в голове проносились последние слова генерала: «Даже она в тебе мужика не видит!»       – Кузен, – тихий зов, успокаивающее прикосновение сухой тёплой ладони к щеке, такой желанный аромат весенней свежести и ощущение спокойствия. Она даже не представляла, как ему этого не хватало. Как с плеч будто разом упала скала, стоило ей только позвать его. – Ты справишься, я верю в тебя.       Он взял её ладонь в свои, аккуратно сжал, посмотрел в красивые голубые глаза. Как же ему хотелось сейчас сказать всё накипевшее в душе, вообразить на секунду, что он её просто поцелует и не надо будет ничего говорить. Вот только Константин опасался реакции, ведь он уже давно смотрит на неё не как на родственницу, а вот в её взгляде даже намёка на подобное не видел.       Идиллию разрушил стук в дверь и Константин раздражённо бросил, что никого не хочет видеть. Вот только за дверью стоял отец Петрус, Лилиана кивнула и открыла ему, решив выслушать его, вряд ли бы он пришёл сразу после казни, если бы не важная причина. Священник принёс с собой запахи гари и – до тошноты отвратительный – палёной плоти. Тут же захотелось выставить его, но кузены сдержались и даже выдали дежурные улыбки.       – Простите, что не даю передохнуть, ваша светлость, но из посольства мне прислали ноту, – сказал он и вытащил из складок ризы письмо с сургучной печатью предстоятельницы.       Константин нехотя вскрыл письмо, вчитался в цветистые, но официальные строчки. Корнелия предлагала встретиться, укрепить союз и обсудить проблему островитян и их войны с Альянсом, предложить альтернативу и возможно выработать решение. Вот только печать открылась как-то подозрительно легко.       – Так понимаю, вы его читали, – заметил Константин.       – Всего лишь удовлетворил своё любопытство, – хитро улыбнулся священник.       – И что там? – поинтересовалась Лилиана.       – Корнелия приглашает на встречу, благодарит за оказанную помощь и информацию, – сказал кузен. – Вот только мне ехать не хочется совершенно, подозреваю, она попытается меня «взять в оборот».       – Я тоже так считаю, потому предлагаю просто сказаться больным и дать нам время, – неожиданно для обоих сказал Петрус. – Она искушённый политик и может вплести вас в свои интриги так, что вы даже не поймёте этого, пока не станет слишком поздно.       – Ну, конкретной даты не стоит, лишь выражение пожелания встретиться как можно скорее, – протянул Константин. – А о моём слабом здоровье многие знают, да и после покушения, предательства…       – Курт нас не предал, – внезапно выпалила девушка.       – Да, но ей это знать абсолютно необязательно.       – А не станет ли это подозрительным, если мы наведаемся в его компании в Сан-Матеус? Признаться, мне не хотелось бы отсылать телохранителя ночевать под звёздами. Ему, конечно, многое пришлось перенести, но всё-таки…       – Поверь, дитя моё, Корнелия, как многие, абсолютно не всматривается в лица солдат, тенью ходящих за нанимателями. Так что уверен, нашего бравого капитана она не запомнила.       – Хорошо и что тогда предлагаешь делать?       – Думаю, зачистка рядов стражи займёт некоторое время, – прозрачно намекнул Петрус. – А нам пока следует наведаться в деревню, где местные жители заключили сделку с демоном. Там как раз неподалёку отстроили лагерь священники, подозреваю, что там находятся люди Ордена Света. Если мы сможем провести расследование, а так же уловить хоть намёк на греховные дела Ордена, то воспользуемся этим. Уверен, Корнелия схватится за любую возможность отстранить от себя инквизиторов. Тогда вы сможете выставить свои условия.       – И вы уверены, что после этого она не станет меня втягивать в свои делишки? – с сомнением поинтересовался Константин.       – К сожалению, гарантий я дать не могу, но всё-таки предстоятельница – человек старой закалки и даже у таких прожженных интриганов есть некое понятие слова «честь».       – Хватаемся за соломинку, но другого выхода у нас пока нет, – прокомментировала Лилиана.       – Даю добро, выезжайте, когда посчитаете нужным, а сейчас, я бы хотел побыть один. Лили, со мной всё в порядке, – тут же сказал тот, когда девушка попыталась возразить.       Спорить с кузеном она не стала и вышла за дверь. Уже оказавшись на улице, где догорало кострище и разносился запах палёной плоти, а толпа возбуждённо переговаривалась, Лилиана воспользовалась ситуацией. Она схватила священника за локоть и потащила темноту лестницу, где их никто не увидит, пока не столкнётся нос к носу.       – Почему вы нам помогаете? Только не надо говорить, что вас будоражат воспоминания. Мы оба знаем, что это не так! – ей не хотелось рушить образ доброго и улыбчивого мужчины, который в некоторой мере заменил ей отца, учил контролю не только над магией, но и над эмоциями. Сердце бередили воспоминания о его часто молчаливой поддержке, двусмысленным фразам, за строгостью которой прятались совсем непозволительные ему шутки. Но слишком много времени прошло, и священник был подданным иного государства.       – Дитя моё, – он опустил голову, закрывая лицо полями шляпы. Голос его оставался невозмутим, но, похоже, Петрус опасался выдать себя хотя бы взглядом. – Ты очень напоминаешь мне свою мать.       Лилиана поклялась бы что ей послышался тяжёлый вздох. Интересно, почему? Может, он когда-то был влюблён в её матушку, но умело избегал любых недвусмысленных ситуаций. Ведь что скрывать, до самой болезни Ливи де Сарде оставалась красивой женщиной и ещё долгое время после рождения Лилианы ей продолжали поступать предложения руки и сердца.       – А я когда-то пообещал ей помогать тебе, – он решился приподнять взгляд, и в выцветших глазах девушка видела странный отблеск, которого никогда раньше не замечала. Хотя нет, подобный она видела в последний год его наставничества. Потом он грустно улыбнулся и продолжил: – Понимаю, из уст такого циника, как я, это слышать странно, но… Я, правда, весьма искренне к тебе отношусь. И не стану скрывать, во всей этой истории меня волнует твоя судьба, нежели Константина. Но без кузена ты никуда. Пострадает он, пострадаешь и ты, а я не могу этого допустить.       – Из-за какого-то обещания? – недоумевала девушка.       – Как бы невероятно это ни звучало, но да. А теперь прости, эта казнь меня вымотала, пойду, погрею в тепле старые кости.       Он улыбнулся и быстро направился в сторону особняка, пресекая продолжение любого разговора. Лилиана не верила ни единому его слову, но вместе с тем каким-то подспудным ощущением чувствовала, что он говорит искренне. Пусть на его лице за всё время не проскользнуло и тени эмоции, но глаза выдали с головой. Он никогда с такой тоской и болью не смотрел на неё, а ещё почему-то упомянул схожесть с матерью. Все во дворце, да она сама не находили никакого внешнего сходства между матерью и дочерью. И тут внезапно Петрус говорит обратное.       Может, он имел в виду сходства характеров? Но матушка всю жизнь была тихой и безропотной, живя под крылом брата. Она всегда плыла по течению, вздыхала и иногда не удерживала недовольство тем, что шутливо бороться с кузеном на кулаках, играть с ним в догонялки и драться в тренировочных боях ей милее, чем уроки этикета, поведения в обществе и шитья. А ещё её порой раздражало склонность дочери носить мужскую одежду. Однажды надев корсет, та выпуталась из него с криками, и сказал, что никогда больше не влезет в это под страхом смерти.       Так что, похожего у них не так много. Наверное, кроме любви у них и не имелось ничего общего.       В растерянности. Она отправилась следом за Петрусом, стараясь не глядеть в чадящий костёр и на людей, которые провожали её долгими шепотками и взглядами. По счастью стражников хватало на месте и те поспешили перехватить оружие, как только один из граждан сделал шаг в её сторону.              Сиора выбежала за пределы Новой Серены и не горела желанием возвращаться. Живое воображение и жизнь полная охоты на зверей, нарисовало всё в мельчайших подробностях. Несколько раз вдохнув-выдохнув, она смогла взять себя в руки и немного остудить голову.       Неужели люди могут быть такими жестокими? К чему всё это? Когда кто-то из клана совершал страшное преступление, то его изгоняли из деревни на милость природы. Все знали, что doneigad любого клана услышит шёпот острова и такого человека никто не примет, дабы не опорочить себя. Зачем превращать власть над жизнью человека в кровавое зрелище?       Первый порыв сбежать, она подавила огромным усилием воли, хотя теперь признавала правоту матери. Если чужаки столь жестоки к своим, то что мешает потом относиться ещё хуже к её народу?       Но потом вспомнила лицо on ol menawi, которой явно не хотелось этой казни. Её кузен тоже не казался довольным, но всё же отдал приказ. Возможно, это какая-то страшная традиция, о которой пока неизвестно или о которой renaigse предпочитают не говорить и не применять без крайней нужды. Она даже ухмыльнулась этой мысли. Стоило подумать, что знает об их мире всё, и ничего сложного там нет, а вскрывалось всё больше странностей и подробностей. И если она сейчас убежит, то чем будет лучше них, привыкших судить лишь по первому впечатлению?       – Не хотите смотреть на это, принцесса? – послышался знакомый голос.       Возле впадающей в море реки находился небольшой причал. В журчании воды и в опускающихся сумерках Курта едва удалось бы разглядеть. Он сидел облокотившись о ящики и рассеянно смотрел на бликующую в свете закатного солнца воду. Но больше всего Сиора удивилась его внешнему виду: рубашка с закатанными рукавами, свободные штаны до колен. Сейчас он ничем не отличался от многих живущих в тесноте стен городов renaigse, разве что шрамов для обычного работяги слишком много.       Из любопытства, девушка подошла ближе и села подле, поскольку увидела в этом возможность узнать больше и хоть немного понять, к чему такая жестокость.       – Почему они это делают? Ведь я видела их лица, они не хотели, – заметила Сиора.       – Потому что есть вещи, которые должны снять груз с души, – туманно заметил Курт и зашипел, когда попытался сжать раненую кисть.       Лезвие прошло насквозь, неизвестно сможет ли он нормально держать меч, восстановится ли рука. В противном случае придётся уйти на пенсию, а кроме как воевать и охранять он больше ничего не умел делать.       – Я могу помочь лучше ваших докторов, – заверила Сиора и, не дожидаясь его позволения, размотала повязку.       Рану промыли, кровь запекалась, но каждое движение причиняло боль и пачкало бинты. Островитянка произнесла слова заклинания, мигом вокруг закружилась листва, а над раной показалось зеленоватое свечение. Края быстро затянулись, наросла розоватая кожа, наверняка останется шрам, но Курту не привыкать. На его теле от них живого места нет, след очередной битвы не расстроил. Главное, что он смог нормально сжать-разжать пальцы и не почувствовать никаких неудобств или боли.       – Твой груз всё ещё с тобой, – заметила ему Сиора, слишком долго сжимая его руку.       Курт тут же уловил едва различимое покалывание от её пальцев, понял, что та всё ещё пользовалась магией, и поспешил высвободиться. Островитянка не пыталась удерживать, не выглядела оскорблённой таким резким жестом, но в зелёных глаза плескалось участие и ожидание рассказа.       – С чего ты взяла? – он попытался отделаться отговоркой, отвернулся, чтобы не смотреть на неё.       – Этот человек предал тебя так же, как предал кузенов. Попытался уговорить предать тех, кто дорог. Значит, ты должен быть счастлив, раз он получил своё, но мрачен.       – Это моё обычное состояние, если ты не заметила, – буркнул он. На душе скребли кошки, а, слыша столь мягкий и участливый голос, ощущая странный покой рядом с этой девушкой, хотелось выложить всё скопившееся на душе. Но твёрдая убеждённость в ненужности этого заставили сжать зубы до скрежета.       После того, как они оказались в призрачном лагере, воспоминания о пережитом рвали когтями душу. Ему до ужаса хотелось сбросить с себя груз или хотя бы облегчить его, но Лилиана де Сарде – его работа, не друг и не соратник. Да, он не переступил ту черту, после которой невозможно повернуть назад. Как бы ни раздражали эти два сорванца, но ведь он их вырастил, сделал такими, какие они есть. И после всех вложенных сил, стараний, эмоций, просто взять и повернуться к ним спиной… Нет, он бы не смог дальше с этим жить.       – Знаю, но ты убежал вместо того, чтобы смотреть на казнь.       – Ты тоже убежала, хотя тебя я понимаю. Это не самое лучшее зрелище.       – В моём народе не принято так обращаться даже с убийцами или предателями. Природа сама возьмёт своё, если на то будет её воля. Никто такого изгнанника не примет, даже те, кто считается среди нас самыми жестокими. И всё-таки я вижу, что эта смерть не принесла тебе мира.       – Ты ошибаешься.       – Я – doneigad, если ты не забыл, – немного обиженно заявила она. – Пусть я не знаю ваших порядков, но вижу на твоей душе рану, она кровоточит застарелой кровью, отравляя тебя, разъедая разум.       – Ладно, ты права, – отрицать дальше было бессмысленно, а врать Курт никогда не умел. – Вот только не надо меня спрашивать ни о чём, хорошо?       – Почему? Разве не для этого существуют carants?       – Для этого. Но я привык с проблемами разбираться сам, Сиора. Да и грузить кого-то ими… Нет. Солдат должен решать их самостоятельно.       – Почему ты так упорно никого к себе не подпускаешь? On ol menawi объяснила мне, что ей почему-то не положено это делать из-за её происхождения. Мне трудно это понять, но почему так ведёшь себя ты?       – Потому что душевные откровения – это слабость, которой любой может воспользоваться.       Островитянка вскинула брови, обижаясь на его слова, потому Курт поспешил поправить себя.       – Я доверял Торстену, считал, он лучше знает, что нужно страже. И если бы не моя упёртость, если бы не желание узнать о том, что на самом деле стряслось с Райнером я… Не знаю, как бы поступил, когда Торстен отдал приказ избавиться от кузенов. Боюсь, его слова действительно убедили бы меня, что так будет лучше для горожан и стражи. И проблема в том, что я бы принял его доводы и избавился не только от них, но и от вас всех: Петруса, Альфры, Васко… тебя. – Сиора не перебивала, хотя по её лицу сейчас тяжело понять, что она испытывала. Её эмоции сменялись настолько быстро, что уловить хоть какую-то не представлялось возможным. – И не сделал я это просто потому, что миледи оказалась достаточно чутка и жалостлива, раз посчитала нужным ввязаться в эту историю, хотя не обязана была.       – Я понимаю.       – Нет, Сиора, не понимаешь. И честно, не хочу, чтобы понимала.       – Но я хочу, как же тогда договариваться с вами и вести дела на равных, если я не знаю о том, чем живёт каждый из вас?       – Послушай, даже зеленокровая не знает всего. Она понятия не имеет что творится в казармах, да много где ещё. Знаешь почему? Потому что, хоть она и дипломат, но есть вещи, которые не то что благородной леди, простой бабе знать не следует. А то, почему у меня вскрылась старая рана… Скажу так. Это очень-очень личное и поверь, такому милому цветку, как ты, это знать не следует.       Островитянка на этот раз не стала удивляться неуклюжему прозвищу. Курт не хотел об этом говорить, никто не должен знать об этой части его жизни, тесно повязанной с призрачным лагерем. А открываться Сиоре? Она, правда, напоминала ему цветок: дикий и странный. Про такие говорят, что их невозможно нигде высадить, в дикой природе растут спокойно, но стоит их насильно вырвать из почвы и украсить какой-нибудь сад, сразу начинают погибать. И как бы ни ухищрялся садовник, всё равно цветок не спасти.       А Курту не хотелось говорить о том, что ещё ему пришлось пережить, и с кем это связано. Он уже послал весточки в Хикмет и Сан-Матеус, очень надеясь, что давний обидчик и жестокий ублюдок сдох в горниле междоусобицы или был казнён. И плевать как: повешен, обезглавлен, как угодно. Лишь бы он больше никогда не смог причинить боль мальчишкам, пришедших в стражу ради лучшей жизни. И сидящая рядом по-детски наивная девушка не должна знать эту грязь в первую очередь. Да и самому себе не хотелось напоминать о том, насколько тогда он был слаб. Они привыкли его видеть грубым, мрачным и циничным, так пусть он в их глазах таким и остаётся.       – Это неправильно и ты это знаешь, – уверенно произнесла Сиора и встала на ноги. – Я буду рядом.       – Слушай, вот оно тебе нужно? – покачал головой он. – Тебе правда хочется знать подробности моей жизни?       – Да, – без обиняков сказала она и ушла, оставляя Курта наедине с мрачными мыслями.       Первым порывом было догнать её и всё рассказать. Взять слово, что никто больше этого не услышит. Он не сомневался, что островитянка его сдержит. Она всё слишком близко к сердцу принимала и не умела находить лазейки в договоренностях. Но подавил это не желание, чтобы она за него не пыталась решить эту проблему. Сейчас следовало успокоиться, чтобы ни у кого больше не возникало вопросов по поводу его состояния.       И в следующее мгновение поймал себя на мысли, что разговор с Сиорой всё-таки немного облегчил ему душу.