Едва барабана послышится грохот, Солдат на ногах уже к бою готовый. В столице одни укрепленья возводят, А мне вот на юг продвигаться походом...
И заунывно-трагичный мотив в исполнении Вэй Усяня, в сочетании с его звонким, мальчишеским, радостным голосом звучал особенно хорошо и задорно. Но вот Вэй Усянь достиг дверей и выбежал в сад, туда, где на широкой лавке, под сенью восторженно-алых клёнов, ожидал его наставник. Он готов уже был извиниться, привычно кивнуть на строгое увещевание, печально покаяться и пообещать впредь быть рассудительнее и относиться строже к себе и своих прихотям. Однако в этот раз наставник ожидал его не один. Подле него, прямой и величественный, не смотря на простоту в одежде и облике, восседал Небесный Владыка Се Лянь и, кажется, вел с господином учителем неспешный разговор. Вэй Усянь спешно приблизился. — Доброе утро! — выдохнул он, стараясь отдышаться и принять благочестивый вид. — Отец!.. Господин Гао!.. Се Лянь обратил к нему тонкое, кроткое и ласковое лицо и укоризненно покачал головой. — Ты опоздал, А-Сянь, — заметил он. — Почему? Что задержало тебя? Вэй Усянь виновато потупился. — Ничего, отец, — проговорил он поспешно. — прости меня, отец. Этого больше не повторится. Се Лянь вздохнул и ласково, хотя и несколько устало, улыбнулся. — Господин Гао говорит, что ты способен и одарен многими достоинствами, однако ленив и излишне беспечен, в тебе нет тяги к достижению совершенства, ты владеешь многим, но это тебе быстро наскучивает, и ты оставляешь, — проговорил он, обращаясь к благообразному старичку, белобородому и многомудрому, как вырезанному из слоновой кости для интерьеров буддийского храма. — ты с готовностью изучаешь то, что тебя влечет, и достигаешь в этом куда больших успехов, чем многие из твоих ровесников. Но все прочее, что хоть на толику не угождает тебе, ты спешишь отринуть с презрением. Пожилой наставник степенно кивнул, подтверждая правоту всего, только что произнесенного Небесным Владыкой. — Скажи мне, — продолжал Се Лянь, немного подумав. — разве так можно? Знания и умения, которым может обучить тебя господин Гао, позволят тебе стать истинно благородным молодым господином, прославленным заклинателем, достойным продолжением твоего славного рода. Неужели ты не хочешь этого? — Хочу, — покаянно откликнулся Вэй Усянь. — очень хочу. Я буду, буду стараться! И он просяще, ласково и виновато заглянул в светлое лицо названного отца, в котором тут же появился оттенок радостной нежности. — Я надеюсь, — неизменно мягко ответил Се Лянь и погладил Вэй Усяня по голове. — ты взрослый и разумный, А-Сянь. Ты сам все понимаешь. Пусть господин Гао не сердится на тебя, хорошо? Учись и будь послушным, помни о выдержке и терпении в долгом пути постижения тайн и истин, а главное, не стремись только к темной магии и искусству кровавого боя, которым скуки ради учит тебя Сань Лан. Такие премудрости без благородной основы и прочих знаний могут быть опаснее, чем ты думаешь. Скажи мне, А-Сянь, ты ведь будешь стараться? Вэй Усянь сложил руки домиком и жарко кивнул. — Буду-буду-буду! — подтвердил он, улыбаясь. — Вот и хорошо, — обрадовался Се Лянь. — учись. Я приду после и проверю все как следует. Будешь умницей — позволю тебе остаться на вечер в Призрачном городе с Сань Ланом вместо очередного визита в Небесную Столицу, которую ты так не любишь. — Я понял тебя, — сказал Вэй Усянь, поклонившись. И он действительно сдержал свое слово, занимаясь весь день настолько прилежно, насколько вообще мог. Его старания не были напрасны: господин Гао пришел в неописуемый восторг, и стоило только Се Ляню придти с послеобеденной проверкой, как на него обрушился целый шквал заверений и восторженных замечаний. Вэй Усянь скромно стоял в сторонке, потупившись, и старательно приняв вид совершенной невинности, однако в его глазах, стремительно потемневших весельем, как лепестки лотосов в бурю, мелькали голубые чертинки. Со стороны он мог показаться весьма и весьма прилежным мальчишкой, ответственно и скрупулезно подходящего к изучению разного рода премудростей. Но Вэй Усянь не был усидчивым и прилежным. Он являл собой едва ли не наилучший пример задиристого деревенского хулигана, непослушного, капризного и веселого, склонного к выходкам. — О, если бы это славное дитя всегда было столь сильно заинтересованно в обучении, как сегодня! — не без восхищения посетовал господин Гао. — Клянусь Небесами и всем сущим в мире, лучшего ученика мир бы не знал. Се Лянь слушал его с лёгкой улыбкой, и лишь дав докончить, утешающе произнес, потирая двумя пальцами точку между бровей: — О, господин Гао, А-Сянь такой, какой он есть, и требовать от него грации шелка и холодности мрамора было бы... отчасти даже жестоко. Не корите себя: он дитя, и дитя озорное. Но непослушные дети всегда находчивы и смышлены. Сдается мне, не люби он лазать по деревьям, водиться с бесами и изучать таинства тьмы, он не был бы и в половину так способен и любознателен. Со временем это пройдет, а таланты и навыки останутся... Он промолчал, глядя прямо перед собой и несколько вверх, туда, где, проступая из-под опушки золотисто-киноварных клёнов, в росписе червонного золота, сияла чистая ляпис-лазурь кристально-осеннего неба, лилового, белого и землисто-стального из-за наползающих с севера туч. И вместе с Небесным Владыкой замолчал, казалось бы, мир, замолчал, поражённый красотой его мягких и строгих одновременно черт. — Я от всей души желаю вам, господин Гао, истинно наставнического терпения и сил в воспитании моего сына. Я хочу видеть его достойным, чистым сердцем и помыслами, мудрым и искушённым в науках, но избавленным от власти некоторых губительных заблуждений... В любом случае, я доволен вашими успехами. Наставник склонился в поклоне и с достоинством произнес: — Благодарю вас, Владыка. Служить Вам и Вашему Дому — истинно большая честь для меня. Се Лянь же повернулся к названному сыну и ласково произнес: — Ты хорошо поработал, А-Сянь. Я позволяю тебе остаться в Призрачном городе на весь вечер. Можешь даже пойти к Сань Лану в игорный дом и как следует повеселиться. Всё-таки, из нас двоих он куда вернее научит тебя разным хитростям и снабдит неким житейским опытом, чтобы ты не оказался заложником собственных идеалов. Ну, ступай, ступай. Скажи Хуа Чэну, чтобы не ожидал меня, если я задержусь. Вэй Усянь понятливо закивал и дунул что было мочи прочь, как лист, подхваченный порывом восточного ветра — только его и видели. Господин Гао со вздохом покачал головой, будто бы признавая поражение перед мощью необузданного и свободолюбивого характера его подопечного. Се Лянь закрыл лицо рукавом и негромко хихикнул. И сразу же после этого повлек наставника за собой, увлекая тихой беседой. *** Вэй Усянь бежал так, будто за ним гналась стая цепных псов, все до одного из которых, казалось, были одержимы лютыми бесами. Он почти вылетел из Дома Блаженства, когда внезапная мысль заставила его остановиться и поменять направление. Чуткий нос Вэй Усяня уловил вкусный и пленительный аромат свежей выпечки, тянущийся с самой кухни. А его обладатель, как назло, успел порядком проголодаться. Именно поэтому он свернул прямо по коридору и толкнул тяжёлую дверь, открывшуюся прямиком в обширное, светлое помещение, в котором две хорошенькие девицы возились с тестом, белые от муки и раскрасневшиеся от долгой работы, а третья — не менее румяная и белолицая совала булочки в печь, а готовые — румяные и аппетитные, раскладывала по широкому отрезу льняного, грубого полотна. От вида этого зрелища у Вэй Усяня потекли слюнки. — Сестрицы, а, сестрицы, — заискивающе проговорил он, притворяя за собой дверь. — а чем вы тут заняты? Одна из месильщиц подняла голову, отерла пот со лба и весело засмеялась. — Аааа, молодой господин пожаловал, здравствуй-здравствуй, — заговорила она и ей завторили мелодичные смешки остальных. — какие новости нам принес? Что сказать хочешь? Вэй Усянь улыбнулся. — Отец отпустил меня гулять, — сказал он гордо. — Наш даочжан хороший-хороший, — подтвердила одна из девиц. — всех любит и балует. — Поэтому я хочу найти Хуа-гэ. Девица у печки повернула голову и с интересом поглядели на Вэй Усяня. — Забавно, что ты ни капельки не боишься нашего господина градоначальника, — заметила она. — но он отправился с утра в город, а потом мог остаться в Игорном доме, если ты хочешь знать мое мнение. Поищи его там. — Как раз собирался идти! — обрадовался Вэй Усянь. Девицы наперебой засмеялись-зазвенели и зашептались. — Сестрицы, а, сестрицы! — протянул Вэй Усянь. — Не дадите ли вы мне пирожка на дорожку? Смех девиц стал оглушительным. — Вот ты зачем к нам пожаловал, маленький хитрый лисенок, — проговорила одна из них, и выбрав самых румяных, завернула их наскоро в чистую тряпицу. — повезло тебе, молодой господин, что ты такой миленький да пригожий, так и хочется тебя побаловать. Любимцем будешь... На уж, возьми. Вэй Усянь подошёл с осторожностью, чтобы ненароком не наступить на пушистый хвост одной из обитательниц кухни, порой выглядывающий из-под их долгополых юбок. Чистый кулек нырнул ему за пазуху и приятно колол мягким теплом. Вэй Усянь поклонился. — Благодарю вас, сестрицы! — весело прощебетал он. — Пусть всегда будет жарок огонь и легка ваша работа! — Бывай-бывай, — хором отозвались работницы и замахали руками на прощанье. — благодарствуем. Но стоило только Вэй Усяню выйти из кухни, как они затянули какую-то задорную песенку, которая просочилась сквозь дверь и последовала за Вэй Усянем в Призрачный Город. И скоро уже все, включая мостовые, грязные вывески и старые черепичные крыши, дрожало и хохотало, повторяя народные и безымянные куплеты ни о чем-нибудь, а о самом Призрачном городе и его страшном, но великолепном хозяине:В Городе этом хозяин один — Почтеннейший Чэнчжу Хуа; Он здесь хозяин и он господин — Алое бедствие дня!..
Вэй Усянь подпрыгивал от восторга, шлепая пятками в лужи, и радостно подпевал, задавая настроение каждой улице и каждому мертвяку, встречному на пути, где только он ни являлся:Видишь ли, ходит как маковый цвет — Ярче, чем клён и вино!.. Ликом надменен, на глаз один слеп, Смотрит насмешливо, зло!..
Мало-помалу он достиг ворот игорного дома и только там присел отдохнуть на ступеньках. Солнечный, буйный вечер уже истрепал косы и окунул край расшитого золотом и рубином плаща в бледно-лиловое озеро сумерек. Вэй Усянь вытащил из-за пазухи румяную сдобу, ещё теплую и золотистую, и с удовольствием запихнул в рот. Вокруг было достаточно оживленно, тут и там ползали, сновали и парили над землёй духи и мелкие бесы, а болотная, лесная и горная нечисть всех видов и мастей скребла когтями и стучала копытами, либо негромко шурша, либо завывая так, что закладывало уши. — Эй, а ты ещё что за червяк? — грубо выкрикнул громадный и черный, как смоль, яогуай, принявший вид дикого вепря, источенного язвами тьмы. — И чего тут расселся, без почтения и трепета, ходить только мешаешь? Что ты за дух такой, ни на живое, ни на мертвое не похожий? Он несильно толкнул Вэй Усяня в бок, но оказался слишком силен, как и любой хищный зверь-оборотень, а потому, мальчишка отлетел в сторону и несильно пришибся локтем о край первой ступеньки. Вокруг поднялось шевеление, вздохи и запоздалая возня. — Ой, прибил! Дитенка градоначальника прибил! Ой, ужас! Ой, горе! — запричитали со всех сторон тонкие и громкие голоса лисиц хули-цзин, хуапигуев, обряженных в кожу обольстительных барышень, и уродливых маогуев, которым, в общем-то, было все равно кто и что сделал, лишь бы шуму устроить побольше. В то же время вепря уже хватали за клыки мелкие бесы и тянули прочь, а он пыхтел и озлобленно упирался. — Не шуми, не зли градоначальника Хуа, — уговаривали его. — чего тебе, сдалось что ли нарваться на неприятности? Коль не знал, так узнай, этот мальчик с внешностью детского духа — наш молодой господин, названный сын почтенного градоначальника. И великий князь демонов Хуа Чэн, и светлый небесный владыка Се Лянь души не чают в этом отроке с глазами цзянши. Не гневи сильных, оставь, оставь, оставь!.. Вэй Усянь между тем поднялся на ноги, неспеша отряхнулся и огляделся по сторонам. За те жалкие пару минут, пока он лежал у подножия лестницы, откуда не возьмись набежала толпа. Всем было интересно взглянуть на развернувшиеся события, тем паче, что у игорного дома всегда ошивались толпы досужих сплетников и зевак. Вэй Усянь со вздохом отряхнулся от пыли и почтительно поклонился раздражённому вепрю. — Прошу меня извинить, дядюшка, — произнес он. — я был непочтителен к вам. Очень прошу не гневаться. Вепрь хмыкнул и повел мордой, смягчаясь. Вэй Усянь, будто поняв это, поднял взгляд и заискивающе-детски улыбнулся. — Я могу идти, дядюшка? — Иди, — прохрипел вепрь. — сдается, ты не так уж и плох, как мне сперва показалось. Но на него тут же засвистели и зашикали со всех сторон, а вышедшая из игорного дома служанка во всеуслышание объявила, что господину градоначальнику не терпится узнать по какому поводу у дверей затеян сыр-бор. Вэй Усянь, воспользовавшись смешанностью ситуации, дожевал булку и протиснулся внутрь. В главном помещении игорного дома было душно и людно, а шум и гам стоял просто невообразимый, ещё больший, чем на крыльце — удивительно, что Хуа Чэн мог еще что-то разбирать среди этой какофонии звуков. Но, видать, на то он и был князем демонов высшего ранга, чтобы видеть и слышать все, что происходит в его владениях. Вэй Усянь насилу протискивался сквозь толпу, которая хохотала, дралась и рыдала, завывая в едином мотиве и рассыпаясь стозвучием отточенных голосов. Казалось, все три мира сошлись в этот вечер проиграть жизни и золото в игорном доме хозяина Призрачного города. На счастье он завидел служанку в смеющейся маске, идущую по рядам, и кинулся к ней. — Сестрица! Сестрица! — закричал он, привлекая внимание. Девица остановилась, сперва неохотно, но затем, признав его, удивлённо и выжидающе. — Что стряслось, молодой господин А-Сянь? — спросила она, явно улыбаясь под маской. Вэй Усянь встал перед ней, согнувшись напополам и пытаясь выровнять сбившееся дыхание. — Уф, жарко, — посетовал он, отдуваясь. — Сестрица! Проводи меня к Хуа Чэну. Боюсь, все эти меня тут затопчут. Служанка со смехом ухватила Вэй Усяня за руки и выдернула их толпы. — Имей ввиду, — прокричала она на бегу и вновь засмеялась. — за ручку к нашему градоначальнику я тебя не поведу. Нечего, у меня и без того дел много. Однако и один, и вторая понимали, что причиной такого условия были не столько дела, сколько нечто другое. — Хорошооо! — покричал Вэй Усянь и тоже захохотал, едва поспевая и с трудом удерживая себя в равновесии. — Спасибоо! Служанка подскочила к длинному столу темного дерева и резко затормозила. У самого края дрались двое нелюдей, чьи безобразные морды в большей степени напоминали карнавальные маски, коими люди в селениях имеют привычку пугать непослушных детей. Вэй Усянь наскоро склонился в благодарном поклоне и ринулся вдоль стола, туда, где отрез ярко-алой, дымчатой ткани отгораживал кресло главного шулера и игрока, хозяина всех и вся — почтеннейшего градоначальника. Хуа Чэн заметил его еще издали и поприветствовал ласковым хмыканьем. — Здравствуй! — расплылся в счастливой улыбке Вэй Усянь. — Здравствуй и ты, коль не шутишь, — откликнулся Градоначальник Хуа. В руках он держал игральный стакан, который расслабленно покачивал из стороны в сторону, иногда неспешно царапая срезом острого ногтя. Длинные серьги тонко звенели, покачиваясь в такт стакану. — А меня отпустили, — гордо заявил Вэй Усянь. — отец сказал, что отпустит меня к тебе, если я буду старательным. — Дай угадаю: ты был? — вновь усмехнулся Хуа Чэн и небрежно отставил стакан и подставку в сторону. Вэй Усянь проследил взглядом за движением его руки и повернулся спиной к пологу, за котором маячило множество теней, а неизменно стоящая у самого края служанка зазывала игроков и объявляла итоги. — Как никогда, — ответил он и громко засмеялся. Улыбнулся и Хуа Чэн. — И чему же учили тебя на этот раз, что рассказывал этот нудный старикашка, давай-давай, признайся, как многое из этого тебе было интересно и насколько пригодятся тебе эти премудрости? Вэй Усянь хихикнул и пожал плечами. — Отец желает, чтобы я был образован и сведущ, — простодушно ответил он. — если он хочет, я это сделаю. Может быть, я окажусь там, где мне пригодятся не только навыки выживания, полученные от тебя? Хуа Чэн одобрительно кивнул головой. — Это верно, — сказал он, вновь принимая в руки стакан. — если гэгэ чего-то хочет, ты должен это делать. Ничто не должно расстраивать гэгэ. Так ведь? — Абсолютно! — с готовностью кивнул головой Вэй Усянь. И они переглянулись с теми понимающими улыбками, с какими смотрят друг на друга очень близкие люди, занятые беседой о ком-то третьем, но дорогом первым двум трехкратно. Хуа Чэн вновь выкинул кости на стол, без интереса поглядел, оценивая выпавшую комбинацию, а затем подал знак служанке, которая сладкоголосо объявила победу "почтеннейшего Хуа Чэнчжу". Вэй Усянь закрыл руками рот и громко хихикнул. — Чего ты? — спросил Хуа Чэн, поглядев на него косо, но весело. — Смешно, смешно, смешно, — выдавил из себя Вэй Усянь, давясь новым приступом хохота. Хуа Чэн неспешно повел бровью и носком тяжелого сапога подвинул круглый низенький табурет, обшитый алым бархатом. Тонкие колокольца на его сапогах зазвенели-захохотали в такт жесту. — Ну-ка присядь, — как бы между прочим бросил он. — раз уж пришел с позволения гэгэ и уходить не собираешься. Пол-то загаженный и холодный. Вэй Усянь с готовностью плюхнулся на табурет, поерзал, устраиваясь поудобнее, с омерзительным скрипом подвинулся вперёд, практически вплотную к величественному креслу Хуа Чэна, а затем согнулся так, чтобы умоститься на коленях последнего. Хуа Чэн удивленно поглядел на него сверху, а Вэй Усянь, будто того и ждал, с весёлым урчанием уткнулся лицом в подол его кленово-алых одежд. Хуа Чэн дрогнул. С минуту он сидел неподвижно, глядя только на жмущегося к нему Вэй Усяня, а затем неспешно провел по макушке длинными изящными пальцами, светлыми до белизны, белее набело бесцветных волос ребенка. На среднем пальце вилась алая змейка — шелковая нить, символ памяти и любви, ставший и для Вэй Усяня некоторым Символом. — Недостойный спрашивает градоначальника, — подала голос служанка, низко-низко склоняясь к пологу, но заметила происходящее и несколько смутилась. — не хочет ли он сыграть. Прикажете вышвырнуть наглеца вон и хорошенько отделать? Градоначальник задумался, а затем лениво зевнул и хитро улыбнулся замершему в нетерпении Вэй Усяню. — Отчего же, сыграем, раз он хочет. Что ставит хоть? — резко спросил Хуа Чэн. — Жизнь невесты и силу своего рода за богатство и процветание на тридцать пять лет, — был ответ. Вэй Усянь сморщился. — Какой отвратительный человек, — глухо сказал он. Рука Хуа Чэна мягко, но настойчиво приподняла его за подбородок. — Смотри внимательно, А-Сянь, — наставительно произнес градоначальник. — смотри и мотай на ус. Люди злы, продажны и низки. Не верь им, не подставляйся. Лучше пусть они становятся жертвами твоей удачи, чем наоборот. — Но мне не сравниться с тобой в удаче, — наивно возразил Вэй Усянь. — Твоя фортуна не даёт осечек! Губы Хуа Чэна исказило горькой усмешкой. — Я родился под несчастливой звездой, А-Сянь, — непривычно задумчиво и мягко произнес он. — настолько несчастливой, что она была сродни проклятию. Люди чурались меня, и даже самые близкие отвернулись. И, наверное, из-за этого по ту сторону жизни, в третьем мире, удача стала моей заложницей и рабой... Впрочем, не об этом. Ты другой. Ты удачлив с рождения, а о твоей судьбе пекутся небеса и бездна.Так что... Тут он осекся, а минуту спустя его губы растянула лукавая полуулыбка. — А знаешь что? — проговорил Хуа Чэн, и в его единственном глазе полыхнул игривый огонь. — А давай-ка мы сделаем кое-что? Вэй Усянь улыбнулся в ответ. — Что сделаем? — спросил он с веселой готовностью. Хуа Чэн поманил его пальцем, и когда Вэй Усянь подтянулся, шепнул ему на ухо пару слов. Последний громко захохотал и быстро-быстро закивал головой. — А у меня получится? — только и уточнил он. Хуа Чэн ободряюще кивнул. Вэй Усянь наморщил нос и захлопал в ладоши, полный истинно детского энтузиазма. — Я отвечаю присутствующим, — сурово произнес Хуа Чэн, поворачиваясь к служанке лицом, на котором застыло властное и ледяное, беспощадное выражение. — сей игрок, бросающий мне вызов и жаждущий благ на земле в обмен на блага нравственные и духовные, слишком жалок, чтобы пытаться меня обыграть. Пусть попытает счастья в партии с моим сыном. Проиграет — отниму предложенное, выиграет — исполню его желание. Вэй Усянь заерзал на табурете. — Говорят, когда-то ты поразил всех, взявшись учить во время партии отца, это так? — спросил он с затаенным восторгом, пока служанка отчётливо и томно-зазывающе передавала волю своего господина. Хуа Чэн самодовольно кивнул. — Я и тебя направлю, — сказал он спокойно и подмигнул Вэй Усяню единственным глазом. — в отличие от этих жалких созданий, я ценю то, что могу со всей гордостью называть семьёй. Да и потом, А-Сянь, тебе нужно время, чтобы научиться управлять собственной везучестью. Вэй Усянь просиял. — Спасибо тебе, — проникновенно произнес он. Потом он подумал и добавил: — Правда я немного боюсь. Хуа Чэн вскинул бровь. — Чего же? Вэй Усянь несколько смешался от его ласкового, но отчётливо смеющегося голоса. — А вдруг я не смогу? — ровно произнес он, собравшись с мыслями и от всей души надеясь, что не звучит виновато. — Знаешь, у меня далеко не все получается с первого раза. — Люди азартны и алчны. Он поставит ещё. И ещё. И ещё. И будет играть до тех пор, пока не проиграет. И я заберу всё, как забирает одна только смерть в одеждах забвения. Вэй Усянь сперва обрадовался, но потом, поразмыслив, снова сник. В его лице читалось уныние. — Но, — пробормотал он, чувствуя себя виноватым, но не имея силы смолчать. — но ведь... тогда его невеста лишится жизни... И я... Хуа Чэн задумался. — Не хочешь, чтобы это случилось? Вэй Усянь горячо закивал. — Проиграй ему, — милостиво позволил Хуа Чэн. — ну его, все равно глуп, что старый пень, не удержится на гребне волны. Сделаем вид, что это не я пошел у тебя на поводу, а ты не смог распорядиться удачей. Все же, я демон, А-Сянь, а не божественное вмешательство в проблемы человеческого скудоумия. — Спасибо, — обрадовался Вэй Усянь. — правда. Отца бы это тоже порадовало. Губы Хуа Чэна дрогнули нежной, благоговеюще-смущенной улыбкой. — О, — только и сказал он. — да, думаю, так и есть. Гэгэ сам бы так сделал. Разумеется. Вэй Усянь радостно хихикнул и принял из рук названного родителя тяжёлый игральный стакан, тряхнул двумя руками и бездумно опрокинул. Кости стукнулись внутри друг о друга, зазвенели об стенки. Вэй Усянь сдернул стакан с подставки и с облегчением выдохнул: кости сложились в суммарную комбинацию тройки — один и два. Его противник выкинул несколько больше — два и три. Теперь же зал оглашали его вопли искреннего восторга. — Я обыграл твоего мальчишку, градоначальник! — самоуверенно выкрикнул он. — Обыграл! Ты и он должны мне теперь!.. Вэй Усянь, почуяв, что начинает злиться, и боясь, что то же самое испытывает и Хуа Чэн, схватил последнего за руку. — Ты обещал мне, — произнес он взволнованно. — пожалуйста. Я не хочу, чтобы эта женщина пострадала из-за глупости и непочтительности мужчины, который берет ее в жены. Хуа Чэн покривился. — Ты так мал, но уже благороден и рьянен в защите слабых, — непривычно мягко сказал он. — ты похож на гэгэ. Иногда я забываю, что он нашел тебя на улицах моего города, и тогда мне становится легко поверить, что ты его сын. Меня это удивляет... Что же, пусть проваливает. Вэй Усянь, однако, на этом не успокоился. Пользуясь его добрым расположением духа, он ловко пролез под руку названному отцу, и ластясь к нему, как котенок, заискивающе прошептал: — Ты ведь князь демонов, так? Освободи эту женщину от ужасного брака. По-жа-луй-ста. Ты ведь хороший, отец говорит, что ты хороший. Он ведь прав, так? Щеки Хуа Чэна на мгновение тронуло краской. — Негодник... — прошипел он сквозь зубы, однако, тотчас же с превеликой осторожностью попытался убрать руку. — ну-ка, тихо, не вертись, заденешь ещё головой наручи! Хорошо, я спасу эту женщину, но это последняя уступка на сегодня, понятно тебе? И прекрати вить из меня веревки! Гэгэ никогда и в голову бы не пришло злоупотреблять своей властью надо мной, но ты, как вижу, стараешься за двоих. Вэй Усянь спрятал лицо в рукавах и оглушительно захохотал, да так, что в зале шум немного угас и внимание само по себе сосредоточилось на красном пологе. — Из Призрачного города нельзя уйти, задрав нос и непочтительно высмеивая меня или членов моей семьи, — холодно и страшно произнес Хуа Чэн, глядя из-за газовой пелены в упор на противника Вэй Усяня. — поэтому, я ставлю условие. Я прощу тебе твою грубость и отпущу с миром, да при этом отдам то, что ты выиграл в кости. Но взамен ты позволишь мне заглянуть в судьбу своей нареченной. Идёт? Перепуганный насмерть игрок тотчас же согласно замотал головой. Вэй Усянь как раз в этот момент ощутил, что проголодался, а потому, повернувшись спиной к пологу и Хуа Чэну, вынул аппетитную булочку и с восторженным чавканьем умял ее за обе щеки. В присутствии Хуа Чэна можно было не следовать правилам и приличиям, и Вэй Усянь радостно пользовался этим, как и многим другим, что давало ему общество Собирателя Цветов Под Кровавым Дождем. — Вот что, — сказал Хуа Чэн, вновь опускаясь в кресло и осторожно касаясь детского плеча. — дам тебе совет, А-Сянь. Не порывайся спасти каждого и изменить всякую судьбу, что кажется тебе несчастной. Ты можешь лишь испортить все или навлечь беду на себя. В судьбе женщины, которую ты пожалел, нет места счастью. Она смертельно больна, а потому, не протянет долго и не сможет иметь детей. У нее нет шанса на другое замужество, а умереть невенчанной она не желает. Сейчас мы с тобой лишили ее этой возможности: сперва лишь отчасти, одарив богатствами ее избранного, а теперь — целиком, оборвав брачные узы. Запомни как следует: не позволяй себе любить и жалеть людей. Такие, как этот мужчина — трусливы и жалки. Но те, что могут показаться тебе благородными и мудрыми, или коль сколько-нибудь храбрыми и рассудительными — из породы тех, что едва не убили тебя, а не убив, обрекли на голодную смерть в пустоши. Эта женщина же из тех, что знали и не вступились, думая, что ты сглазишь их самих или их малолетних детей. Если ты будешь и впредь защищать каждого и болеть за чужие судьбы, люди уничтожат тебя. Они не любят благородных и чистых душой. Они придумают за что тебя погубить и обязательно погубят, уж поверь мне. Не позволяй им сделать этого с собой. Никогда. Ты понял меня? Вэй Усянь яростно сжал пальцы в кулаки, ощущая, как к горлу подступает слезливый комок. И отрывисто кивнул, избегая глядеть на Хуа Чэна. Тот помолчал и вдруг с тяжёлым вздохом опустился на пол, так, чтобы быть на одном уровне с сидящем на табурете ребенком. Приподнял ладонью его голову за подбородок и заставил прямо взглянуть на себя. Вэй Усянь нехотя подчинился, хотя в глазах у него мутилось и щипало от слез. Но взглянув в лицо Хуа Чэна, он вдруг обнаружил, что лицо у того строго и пасмурно, брови сосредоточенно сдвинуты, а в глубине единственного глаза застыла тревога. — Позволь быть с тобой откровенным, — наконец произнес Хуа Чэн, тщательно подбирая слова. — я говорю это, потому что ты беспокоишь меня. Я не связан с тобой кровными узами, но я привязан к тебе, как к сыну, и беспокоюсь за тебя, как отец. Я не хочу, чтобы твое благородство однажды стало твоей гробницей. Я знал ребенка, А-Сянь, которого в мешке тащили по мостовой позади повозки, потому что он был слабым и другим. Это то, каким ты был, и та опасность, которая тебе угрожала. Но я знал и юношу, в благородстве забывшего о себе и желающего ценой своей жизни спасти невинных людей. А они, чтобы спасти себя, без жалости терзали его, пронзая клинком снова и снова, продлевая муки сжигающей разум агонии... Да, А-Сянь, это то, каким ты можешь стать, и та опасность, которая тебя будет ждать в этом случае. Именно поэтому сейчас я буду настойчив и крайне суров с тобой. Ты должен уяснить, что ты не имеешь права подставлять себя под удар и стремиться защитить весь мир. Все беды и страдания порождаются самими людьми, а ты, восстав против этого, будешь убит потоком привычки и общечеловеческого устоя. Поэтому ты должен беречь себя и всегда думать не о тех, кто нуждается, а о себе и тех, кто истинно печется о твоём благополучии. Ты понял меня, А-Сянь? Вэй Усянь ощутил холодную дрожь, прокатившуюся по телу, и странное тепло у самого сердца. Рассказ и упоминания двух страшных судеб, похожих на его собственную, вселили в него тоску и испуг, он хотел, но не решался спросить ни о ком шла речь ранее, ни как закончили эти неизвестные страдальцы. Но и вместе с тем, он ощущал тепло и благодарность по отношению к Хуа Чэну, который заботился и пекся о нем, как о родном, а получать подобную искренность от князя демонов казалось хоть и невероятным, но приятным втройне. Он доверчиво поглядел в глаза Хуа Чэну и кивнул. — Да, отец, — сказал он, называя так Собирателя Цветов Под Кровавым Дождем в первый раз, и как бы уравнивая его с Се Лянем по степени влияния и наставления, отвечая серьезностью на серьезность. — я понял тебя. Обещаю, что буду осторожен. — Гэгэ и я делаем всё, чтобы оградить тебя от жестокости и зла человеческого мира, — строго сказал Хуа Чэн. — но мы не можем держать тебя при себе вечно. Ты живой человек и однажды должен будешь вернуться к себе, в мир людей, к смертным. Однако тебе суждено вознестись, а потому, однажды ты станешь богом и вернешься к нам с гэгэ бессмертным, и, если захочешь, мы вновь станем семьёй. — Я хочу, — серьезно сказал Вэй Усянь. — я вернусь к вам, конечно! Но... что если я больше хочу быть демоном, а не богом? Хуа Чэн с минуту молчал, а потом от души отвесил ему звонкую затрещину. — Ай! — взвыл Вэй Усянь и захныкал, выпятив губу от обиды. — А это ещё за что? — Ещё раз сболтнешь подобное — оттаскаю за уши, — хмыкнул Хуа Чэн, скалясь. — а скажешь при гэгэ, так и вовсе, найду хворостину потоньше и проучу так, как крестьяне своих выродков учат. — Ты бы лучше, чем грозиться, объяснил что в этом такого, — обиженно протянул Вэй Усянь, отворачиваясь. — Глупый мальчишка, — почти болезненно поморщился Хуа Чэн. — чтобы стать демоном, человек, не знавший счастья, умирает в мучениях и на последнем вздохе отравляется яростью, проклиная свою душу. Демоны же ранга Непревзойденный, великие князья, вроде меня или — неудачный пример, ибо ничего великого в нем нет, но тебе будет понятно — Черновода, прошли ужасы горы Тунлу, где в страшной резне перебили всех до единого и потеряли себя. Не смей поминать всуе такую участь. Я лучше прибью тебя сам, чем позволю сгореть в этом. А гэгэ хватит и одного демона. Он и так настрадался достаточно, чтобы лицезреть падение сына и не иметь сил спасти его. Вэй Усянь сжался в комочек и испуганно всхлипнул. Слезы полились сами. — Значит, ты когда-то страшно умер и возненавидел все? — тихо спросил он. — И в твоей душе умерло все, кроме этого гнева? Хуа Чэн хмыкнул и поднялся во весь рост, ослепительно сияющий и страшный. — Да, пожалуй, что так, — сказал он степенно и холодно. Но затем, подумав, смягчился и припечатал тише и ласковее: — Но кое-что сохранилось. Мое сердце осталось предано гэгэ.