Луноцвет на обочине

Почтеннейший градоначальник Хуа Чэн в тот вечер истинно был в замечательном, садистско-вдохновленном настроении: он взялся истязать грешные души особенным способом. И в том ему помогал Вэй Усянь, его названный сынок, не кровью, но духом и разумом пошедший в родителя — бестия бестией. Так ли это на самом деле или нет — всем было, откровенно говоря, чихать с полным презрением. Только четвертью часа спустя, когда двери в харчевню со стуком раскрылись и вошли двое, вепрь-трактирщик волей-неволей припомнил ползущие по улицам сплетни. На пороге оказались двое: высокий, статный мужчина и юный мальчик, едва достигший четырнадцатилетнего возраста. Мужчина был облачён в алое платье, шитое бархатом и серебряной нитью с угольной вязью по подолу и рукавам, отливающей пурпуром и аквамарином, с кровавым, как киноварь, бликом. Трактирщик испуганно поклонился — Хуа Чэн был узнаваем. Кто-то мог признать его по этому платью, а также, по надменному повороту головы и обилию драгоценностей на пальцах, в ушах и порядком растрёпанной гриве волос. Это было не столь важно. Главное, что об его присутствии узнавали задолго до того, как он сам попадал в поле чужого зрения. Вэй Усянь хорошо знал об этом и втайне гордился. Ему почему-то было очень приятно ходить с Хуа Чэном по улицам и на глазах у всех способных смотреть запросто болтать с ним о крошечных радостях и пустяках. — Эй, хозяин! — лениво проговорил Хуа Чэн, не глядя по сторонам. — Принеси всего самого лучшего и накорми моего сына. И шевелись, ну! Вэй Усянь посмотрел на названного отца почти с обожанием. — Хочу быть как ты, — сказал он с запальчивой радостью. — хочу, чтобы меня боялись и уважали. Как сделать так? Ты мне поможешь? Хуа Чэн хмыкнул и тряхнул волосами. Он посмотрел на ребенка через плечо, сверкнув единственным глазом. Вэй Усянь невольно отвлекся на качнувшуюся в ухе серьгу и вдруг подумал, что цвет у нее кроваво-рубиновый, как радужка глаза. Это было завораживающее зрелище. — Чтобы тебя уважали, надо быть взрослым, — сказал Градоначальник Хуа, но как-то печально, не поучая, без строгости. — взрослым и сильным, А-Сянь. А ещё хорошо, чтобы красивым, могущественным и очень-очень богатым. И не важно с кем ты имеешь дело: небожители, люди и нечисть, все они уважают только таких. К сожалению. — Почему? — удивился Вэй Усянь. В этот момент как раз возвратился хозяин. Рядом с ним шли две девицы-прислужницы с розовыми хвостами, пушистыми, как у кошек. Девицы были облачены в традиционные ханьфу бледно-голубого цвета, а в руках они несли широкие подносы с едой. Хозяин поклонился в пояс, вытянув руки, и быстро-быстро забормотал льстивые пожелания. Девицы тоже поклонились, но молча. Вэй Усянь повернулся через плечо и глядел на них с интересом. — Хозяин, принеси мне выпить, — презрительно велел Хуа Чэн. — или пусть одна из твоих девок нацедит и принесёт мне рисового вина. А потом убирайтесь. И он махнул рукой, как бы отпуская недостойных с благосклонностью истинного императора. Вэй Усянь тихо хихикнул. —Вот тебе и ответ, — равнодушно проговорил Хуа Чэн, поглядев прямо на сына. — Да, — неубежденно пробормотал Вэй Усянь. — наверное, ты прав. Но я все равно не вполне понимаю... Нет, я понимаю, как это делаешь ты. Но ты ведь Алое Бедствие, Собиратель Цветов под Кровавым Дождем Хуа Чэн! А я всего лишь... — Не смей даже думать, что ты «всего лишь», — прервал его Хуа Чэн. — растопчут. Держись с достоинством, поскольку ты можешь себе это позволить. Ты, в конце концов, приемный сын Императора Небес и Хозяина Города Нечисти! Даже среди бессмертных лиц ты привлекаешь внимание миловидностью черт, а у людей такие, как ты, считаются красивейшими среди красивых. Ты обаятелен и ловок, находчив и смел, у тебя сильное золотое ядро и могущественная аура ци. В конце концов, ты будущий Небожитель. А-Сянь, я хочу, чтобы ты учился держать себя с достоинством. Иначе любой попытается унизить тебя. Вэй Усянь поспешно вытянул шею и расправил плечи. В руках он держал прибор, который сам не помнил, когда схватил. На концах черных палочек плясали золотистые блики. — Мир людей омерзителен, — буркнул А-Сянь. — и он добивает слабых. Со мной было так. Всегда, если верить тебе, а я тебе верю. Это ужасно. Губы Хуа Чэна тронула тень странной улыбки. — Ну-ну, — сказал он. — ты кое-что упускаешь. В том мире много зла, но есть люди, способные на добро. Поверь мне. На зверя находится волкодав, а на дурного человека — святой. Я не склонен умалять всего многообразия низости и подлости в мире людей. Но среди толпы бездушных зевак найдется один наследный принц, который нарушит церемонию, чтобы спасти жизнь мальчишке-оборвышу, нелюбимому и презираемому. В этом все дело. Вэй Усянь в этот момент как раз зацепил палочками салат из водорослей и капусты и принялся с аппетитом жевать. Он не обратил внимания на слова Хуа Чэна, а тот в последний раз позволил себе странную полуулыбку и нацепил на лицо непроницаемое выражение. — Вкусно? — спросил Хуа Чэн, когда молчание затянулось. Вэй Усянь поднял блестящую от масла рожицу и с агрессивным удовольствием закивал. Хуа Чэн засмеялся и пригубил вино. — А почему мне ты не даёшь пить? — вдруг спросил Вэй Усянь. —Я уже взрослый! — Успеется, — мягко осадил его Хуа Чэн. И они опять замолчали. Еда с подносов исчезала с поразительной скоростью. Собиратель Цветов под Кровавым Дождем с интересом наблюдал за белобрысым мальчишкой, поглощающим маринованный имбирь и сладкий картофель в прикуску с вареной рыбой и тушеными овощами, и едва сдерживал смех. — Сколько же помещается в этих детей! — насмешливо проговорил он, покачав головой. Вэй Усянь что-то пробурчал, членораздельно настолько, насколько это позволял ему туго набитый рот. Он поглощал еду с искренним удовольствием, но при этом, нет-нет, да и поглядывал на Хуа Чэна: что тот делает, как держит себя, как ведёт. И запоминал, временами невольно копируя. — Нам надо встретить гэгэ, — сказал Хуа Чэн и отер губы рукой. Пустая пиала с грохотом опустилась на поверхность стола, да так, что посуда со звоном подпрыгнула. Вэй Усянь положил палочки на край тарелки и понятливо закивал головой. — Он всегда просит не утруждать себя, — заметил он. Хуа Чэн пожал плечами. — Я знаю, — сказал он почти с нежностью. — но мой гэгэ — Император Небес. Ему не пристало ходить пешком до Призрачного города. Поэтому я предпочитаю ждать его на границе. Что, скажешь, я не прав? Вэй Усянь помотал головой. — Ну разумеется, ты прав, — сказал он. — можно я поеду с тобой? Хуа Чэн сделал вид, что задумался. — Можно-можно, — снисходительно разрешил он и захохотал во всю глотку. Вэй Усянь так и подскочил на месте, к тому же, Хуа Чэн уже тоже поднялся и пошел вон, степенно, хотя и на ходу, оправляя полы одежд. У самого выхода А-Сянь настиг его и схватил за рукав. — Ты никого не забыл? — спросил он. — Меня, к примеру? Хуа Чэн хмыкнул, чуть поводя взглядом. — А ты что, успел потеряться? — насмешливо спросил он. Вэй Усянь завертел головой по сторонам, будто бы раздумывая — был ли у него вообще шанс потеряться. Его взгляд зацепился за россыпь монет на столе, между пустых тарелок и разбросанных приборов, и тут же перетек на хозяина, который с вожделением разглядывал эту блесткую россыпь. И почему-то А-Сяня от души повеселила эта картина. Он молча вышел вслед за Хуа Чэном в теплую ночь и пошел рядом, все ещё держась за рукав и подпрыгивая на месте. — А я завтра планирую пойти к людям, — вдруг сказал он. — Гм, — откликнулся Хуа Чэн. — Так скоро? И что же ты позабыл там? Не всех ровесников распугал от заборов Ши Цинсюаня? Вэй Усянь сдавленно захихикал. — Нет-нет, — сказал он. — конечно, у главы местного клана знати сынок не сахар, и собаки у него ужасные, но с ним, сынком, вполне можно водиться... При желании, разумеется. — Так в чем же дело? Вэй Усянь помедлил, но потом все же достал из рукава тонкий гребень, такой, какие обычно носят в причёсках совсем молодые девицы благородных фамилий. Гребень был украшен розовыми кораллами, как цветами, под россыпью которых вились полоски тонкого, как веточки сливы, золота. Хуа Чэн в удивлении вскинул брови. — Неужто к девице захаживаешь? — не поверил он. Вэй Усянь посмотрел на него недоуменно, а затем, поняв, замахал руками. — Нет-нет-нет, что ты, — проговорил он. — эта вещица принадлежит юной госпоже Цзян. Ее украли мелкие духи, из пакостников-шутников. Вытащили из волос, растрепали прическу, а блестящую побрякушку утащили с собой. Я обменял ее у них на крошки сыра и рыбы, она им быстро наскучила. Хочу вернуть. Думаю, дева Цзян очень расстроилась своей потере. Хуа Чэн помолчал, едва шевеля губами. — Вот как, — сказал он. — однако. И больше ничего не стал добавлять. Вэй Усянь шел рядом с ним — белое пятно на фоне сумрака улиц — и с любопытством глазел на все, что только не попадалось ему на пути. На повороте одной из дорог наперерез им вылетел огромный и страшный, как сама смерть, даолаогуй. Он бежал на коротких культях, которые были похожи на лапки морского краба, но являлись ни чем иным, как уродливыи отростками. Верхняя часть даолаогуя ревела, откинувшись назад и широко распахнув огромный-огромный рот с криво торчащими сверху и снизу клыками. В мерзких клешнях чудища были ядовитые дротики, коими оно любило кидаться в одиноких путников, застигнутых непогодой в горах. Женская часть даолаогуя, напротив, по-змеиному вытягивалась вперёд, откидывая назад обрубки чего-то, что отдаленно напоминало руки. Тугие, бурые груди тряслись и покачивались у всех на виду. Даолаогуй несся и выл, не разбирая дороги. Вэй Усянь невольно ойкнул и схватился за руку Хуа Чэна. Даолаогуй пронесся на полной скорости мимо, обдавая стены, вывески и редких прохожих клубами пыли и вязкой слюной. — Вот мерзавец, — покачал головой Хуа Чэн, малозаметным, но мягким и ободряющим жестом коснувшись ладонью плеча Вэй Усяня. — но что с него взять? На редкость глупое и бесполезное существо. — Он страшный, — обиженно буркнул А-Сянь, не желая признаваться, что испугался, а потому, переходя на обиженное бурчание. — и злой. И, и, и... И хорошо говорить, когда его дротики не могут тебе навредить! — Учись сопротивляться собственным страхам, — мягко произнес Хуа Чэн. — никто не бесстрашен, если он не безумный глупец. Богач боится за деньги, деспот — за власть. Влюбленные дрожат за жизни любимых, а одинокие — что всегда будут отвергаемы и брошены. Но ты должен понимать, что мелкие и глупые страхи ослабляют тебя. — К чему ты клонишь? — неуверенно спросил Вэй Усянь. Хуа Чэн вместо ответа поднес два пальца к губам и оглушительно свистнул. Даолаогуй замер на месте. — Гляди, — сказал Хуа Чэн. Он всё ещё стоял за спиной Вэй Усяня и пригибался, опираясь на детские плечи. А-Сянь чувствовал прикосновения его волос к затылку и холод рубиновых бусин, продетых сквозь косы. — Гляди, — Хуа Чэн чуть подвинул названного сына в сторону, чтобы тот не загораживал обзор, и вытянул руку. Пальцы у него были сложены щепотью, а кисть плавно двигалась туда и назад. В следующее мгновение эта рука, завораживающая белизной и играющая тусклыми бликами на кольцах, дрогнула и опустилась, как будто ей досадливо взмахнули, отвергая. Даолаогуй вздрогнул следом за ней, завизжал, завыл, а потом его потянуло в сторону, закрутило спиралью и понесло прочь. Потом он дрогнул в воздухе, хрюкнул и рухнул на землю, обратившись мелкой и глупой ползучкой, в палец длинной. Вэй Усянь наблюдал за этим, хлопая глазами. — И теперь всё ещё страшно? — хитро уточнил Хуа Чэн. — Это очень простой фокус, — удивился Вэй Усянь. — даже я так умею. А он перестал быть страшным… Совсем! — Я же говорю, — улыбнулся Хуа Чэн. — на редкость бесполезное существо. Ещё и урод, каких поискать. Вэй Усянь засмеялся, теперь уже облегченно. Хуа Чэн как ни в чем не бывало отошёл от него, а потом обернулся и протянул руку. — Ну, порядок? — спросил он. — Идём? Вэй Усянь подал ему руку. — Идём! В молчании они дошли до Дома Блаженства. Там их уже ждал роскошный паланкин, весь в золоте и алом шёлке тончайшего свойства и качества. Паланкин был огромен, и вверху собирался в нечто, скреплённое причудливыми складками тафты цвета перезрелых вишен и свернувшейся крови. Четыре скелета поддерживали его с угловых сторон, покачиваясь под тяжестью своей ноши. Мутный свет Призрачного города играл на их золоченых костях. Вэй Усянь завизжал от восторга и захлопал в ладоши. Он видел этот паланкин, разумеется, не впервые, но каждое подобное путешествие в алом тумане шелков, на плечах у скелетов из золота, повергало его в совершеннейшее ликование. Хуа Чэн оглушительным, истинно демоническим свистом подозвал скелетов к себе. — Забирайся, — сказал он, одной рукой отодвигая газовую ткань полога. Вэй Усянь взобрался на мягкое сиденье, обитое парчой и также окаймленное золотым шитьем вставок. Следом вскочил Хуа Чэн, легко, как горный зверёк, пригнулся и сел рядом. Вэй Усянь склонился к нему на колени, положил руки под голову и прикрыл глаза. Уже сквозь дрёму А-Сянь услышал, как Хуа Чэн звонким окриком повелел скелетам начать движение, а сам опустил ладонь на его спутанные волосы. Мимо летели жемчужно-белые и пепельно-золотистые тени ночи. Ледяной ветер, свиваясь в плотные кольца, несся огромным драконом навстречу алому паланкину господина Градоначальника. Паланкин, весь в надушенных шелках и туманах газовых тканей, сиял теплом, многогранно-сложным оттенком, поворачиваясь то коралловой, то пурпурной, то розовато-рубиновой складкой. Он был, как бумажный фонарь в черноте ночи, дивный и объятый смешанным пламенем света. А над его куполом блестели холодные, но ясные звёзды. Скелеты бежали во всю прыть, преодолевая в краткие сроки небывалые расстояния. Они топали и хлопали, скрипели и выли, а вместе с паланкином выглядели столь помпезно и демонически-потрясающе, что вполне могли заткнуть за пояс любой иной вид транспорта. Глядя на них, любому, будь то живой или мертвый, становилось понятно — нет на свете такого препятствия, которое могло бы помешать их свободному бегу. Взглянув один раз по сторонам, Вэй Усянь едва успел сфокусировать взгляд на мелькнувшие с боков густые и черные, древесные кроны, в тяжёлом пространстве между которыми светилось вечернее небо, а у стволов, в траве, катила свои глянцевые изгибы небольшая речушка. Потом он все же заснул, без снов, но с ощущением подвешенного покоя. От подола хуачэновых одежд пахло пылью, благовониями и мертвой землей. Этот запах щекотал ему ноздри, и А-Сянь несильно морщился, однако не мог не находить, что ему он приятен. Потом паланкин качнуло, и скелеты остановились. Вэй Усянь поднялся, протер плохо видящие глаза и несколько раз подряд сладко зевнул. Сиденье как будто расширилось, да так оно и было — теперь оно было вполне способно вместить двух взрослых и одного ребенка. Хуа Чэн соскочил на землю и галантно помог Се Ляню забраться в паланкин. Тот влез, мягко, почти пастельно сияющий, окутанный простыми складками света. Вэй Усянь с восторженным визгом повис на шее приемного родителя. — Вот и ты наконец! — радостно воскликнул он. — А я весь день тебя ждал, честно-честно! Как дела в Городе Духов я знаю всегда, а на Небесах давно не был... Ты ведь расскажешь, правда? Се Лянь мягко улыбнулся и покачал головой. Он был разодет с ног до головы в роскошные императорские одежды, тускло и переливчато, как дорогой перламутр, светившиеся в темноте. Вэй Усянь украдкой подсел ближе и прижался щекой к его руке. Се Лянь склонился, светясь мягкой и светлой улыбкой, погладил ребенка по голове. Вэй Усянь зажмурился, как симпатичный котенок-подросток, замотал головой, наморщился, принимая ласку. Косые лучи лунного света, розовые от алых шелков, лежали на его взъерошенных волосах. — Ох, милый, — сказал Се Лянь, тонко и тихо, по-взрослому, улыбаясь. — дела Небес скучны, поверь мне. Это совершенно не то, что должно занимать твое внимание. По правде говоря... Вэй Усянь выпятил губу. — Ну пожааааалуйста, — принялся канючить он. — ну расскажиииии... Се Лянь со смехом покачал головой, и драгоценные серьги в его ушах зазвенели вслед за звуком его голоса, тоже смеясь. — А-Сянь, — строго сказал Хуа Чэн, выразительно подняв бровь. — не приставай к гэгэ. Небеса представляют собой весьма унылое зрелище. Они утомляют и без твоих расспросов. То ли дело... Се Лянь прикрыл лицо ладонями и щекотно засмеялся, изящно щуря глаза. Вэй Усянь смотрел на него, тонкого и чудеснейшего из возможных, все такого же простого и ласкового, несмотря на императорскую роскошь одежд и обилие украшений из золота и камней в сложной причёске. И в это мгновение он любил его трогательной детской любовью, со всей благодарностью и теплотой. Он видел в нем отца и готов был всем своим существом почитать его, в соответствии с древней традицией. Се Лянь был чудом, чистым и светлым, таким, на какое хотелось смотреть и к которому хотелось стремиться. И Вэй Усянь уже тогда немало удивлялся своей судьбе и втайне гадал, почему именно ему, смертному, отмеченному уродством, выпало счастье быть принятым в семью Владыки Небес и Князя Демонов. — Что это ты задумался? — заботливо спросил Се Лянь, поддавшись вперёд и коснувшись надушенной рукой щеки Вэй Усяня. Тот перехватил тонкие пальцы и прижался ко всей ладони лицом. — Я люблю тебя, — тихо признался он. — и дагэ. И этот удивительный мир, скрытый от глаз людей. И этого так много, что мне иногда кажется, что мое сердце не выдержит и взорвется... Ты меня понимаешь? — Понимаю, — ласково сказал Се Лянь, опустив ему руки на плечи, и глаза у него мягко блестели. — Спасибо, А-Сянь. Хуа Чэн прицокнул языком, и скелеты бросились бежать, похрипывая и постанывая. Они бежали скоро-скоро, поднимая клубами дорожную пыль, задевая ветви деревьев, пересекая в один шаг целые реки и перепрыгивая по сельским хижинам с крыши на крышу. Вэй Усянь смотрел через газовую тень полога на окутанный дымкой мир, на чудный небесный купол, усеянный миллиардами алмазных осколков-светил. Мир бормотал в полудрёме, древний и чудный, свернувшийся, подобно дракону, между гор и морей в роскошные кольца. Между тем, пейзажи сменились. Местность, в которой под покровом ночи пробегали дьявольские прислужни Хуа Чэна, была холодна и прекрасна, утопленная в зелени и туманах. Все здесь было высоким и светлым, ясным и каким-то по-монастрыски отрешенным в своей строгости и умиротворении. Меж тяжёлых островков тенистой и сочной зелени проглядывали мраморно-белые стены и угольно-черные крыши. На стенах не было ни единого пятнышка, а черепица была уложена ровно и цельно, без скола и слома. Стояла завораживающая тишина, в какой можно было только медитировать или молиться. Шелест воды приглушался перистыми туманами, плывущими, набегая друг на дружку накатами, подобно голубым волнам в Великой и Вечной воде бескрайнего океана. Вэй Усянь невольно замер, приоткрыв в удивлении рот. Никогда прежде он не встречал мест, похожих на это. С восторженным изумлением он вытягивал шею, силясь получше разглядеть этот непорочный, как цветение по весне, мир. В этом месте, казалось, все замерло в умиротворении и молчании, строгом и незыблемом, как сама тишина. И Вэй Усянь был поражен, поскольку ничего подобного никогда раньше не видел. Он провел много лет в Призрачном городе, а потому, привык к шуму и толкотне, к дьявольскому мельтешению цвета и причудливости несуразного. Но никогда он не думал, что место, где царит тишь и благодатный покой, может поражать и пленять, как блик стали на иноземном клинке. Признаться, мгновение притягательной тишины ослепило и оглушило его. Хуа Чэн внезапно, а потому особенно громко, выругался, не стесняясь в выборе выражений. Вэй Усянь вздрогнул и будто проснулся. Осоловело и через силу он повернулся и поглядел на родителей. Се Лянь в этот момент как раз неодобрительно хмурился, покачивая головой, а Прославленное Алое Бедствие виновато заглядывал ему в глаза, как побитая собачонка. — Что это за место? — громко спросил Вэй Усянь, хватаясь разом за края рукавов и одного, и другого. — Гнездо святош-заклинателей, — буркнул Хуа Чэн, но повторно от комментариев воздержался. — Это земли одного весьма именитого клана, милый, — сказал Се Лянь, поглядев на А-Сяня. — его адепты столетиями неукоснительно следуют светлому пути самосовершенствования и к каждому важному празднику делают обязательные пожертвования в мои главные храмы. — А тамошний Глава спит и видит, как его молодцы отловят меня и уничтожат прах, — встрял Хуа Чэн. — более того, он и юнцов из числа приглашенных учеников учит тому же. Вэй Усянь звонко расхохотался. — Это такие самонадеянные мечты! — воскликнул он. — Не думаю, что когда-нибудь заклинателям это удастся. Хуа Чэн прищелкнул пальцами. — Вот и я твержу это им всем, этим напыщенным индюкам в белом, и безмозглым болванам в золоте, и многим-многим другим! — проговорил он возмущённо. — Ну будет тебе, будет, — ласково пожурил его Се Лянь, и тут же, будто бы ненароком коснулся пальцами небольшого серебряного кольца, которое висело на серебряной цепочке и скрывалось от досужих глаз под слоем богато расшитых одежд. — Перестань. Возможно, глава этого клана стремится объять необъятное, но он молод и убежден в непорочности света. Я знаю вкус этого пути, и он столь часто приносит печаль, что не стоит бранить избравших подобное добровольно. Но есть и иное. Один из старейших адептов рода — его наставник и , хотя бы, способен требовать от себя и других прилежания на пути самосовершенствования. О, Сань Лан, не делай такое лицо!.. Этот человек весьма недурен, более того, в его сердце есть место любви и страху за тех, заботы о ком вверила ему сама судьба. Возможно, во мне говорит мое сердце, не спорю. Но я могу понять его, а потому... Словом, я думаю, что этот добрый господин весьма и весьма достоин. — Только, если не перегнет палку в суждениях о том, что есть достоинство, — хмуро, но осторожно заметил Хуа Чэн. «Из всех заклинателей Поднебесной, наверное, именно ему я смог бы доверить дальнейшее воспитание А-Сяня, — выразительно сказал Се Лянь, прибегая к общению по безмолвной сети. — Ты понимаешь меня? Как бы печально нам ни было это осознавать, но мы не сможем держать его при себе вечно. Наш А-Сянь должен уйти к людям, туда, откуда однажды пришел. Живым не место в городе Демонов, но пока он был ребенком, на это можно было закрыть глаза. Но чтобы исполнить свою судьбу, почтить память рода и ушедших родителей, мир их праху, А-Сянь должен ступить на заклинательский путь вместе с ровесниками. И помочь сделать по нему первую пару шагов мы не сможем. Но сможет...» «Прости меня, гэгэ, — отозвался Хуа Чэн. — сейчас я перечу тебе и не желаю слушать. Но мне все равно не нравится эта идея». Лицо Се Ляня смягчилось. «Мы ещё вернёмся к этому вопросу», — сказал он спокойно. А вслух произнес: — Твои носильщики топчутся на месте. Выходит, здесь, в этом чудном месте, живут мастера, способные поставить барьер, который не пересечь даже Великому Князю в ранге Непревзойденный! — Ты прав, гэгэ,— откликнулся Хуа Чэн, нахмурив точеные брови. — Но вряд ли барьер подействует на тебя. Попробуй скрыть нас с А-Сянем, и тогда, возможно, у нас получится проскочить. Вэй Усянь, уже порядком заскучавший к этому времени, радостно вскинулся. Он подозревал, что между взрослыми какое-то время велась интересная беседа, не предназначенная для его ушей. — Я проголодался, — заявил он, чтобы вернуть родительское внимание на себя. Хуа Чэн вдруг заговорщески подмигнул ему. — Как пролетим по садам, — сказал он тихо, наклоняясь к уху Вэй Усяня. — улучи минутку и сорви плод локвы с ветки. Тут они должны ещё плодоносить. При должной сноровке ты сможешь. Лицо Вэй Усяня осветилось шкодливой улыбкой. — Понял! — сказал он, хихикнув. Се Лянь как раз к этому моменту повернулся к ним и сказал, что можно продолжать путь, а потому, скелеты бросились бежать, перейдя с трусцы на галоп. Вот они миновали тенистую аллею, перепрыгнули с крыши на крышу. Они как раз неслись по крыше одного из жилых помещений, когда Вэй Усянь заметил раскидистую локву, всю в плодах. Он ухватился за руку Хуа Чэна, и когда скелеты круто повернули, высунулся из-под алых шелков и молниеносно сцапал тяжёлый, душистый плод. На минуту он засмотрелся — его как раз пронесло мимо окна, в котором он увидел аскетичное убранство удивительно чистой комнаты, разобранную постель и спящего юношу, примерно ровесника ему самому, со строгим и ледяным, как у старца, лицом. Вэй Усянь замешкался, таращась на спящего незнакомца, так, что Хуа Чэну пришлось силой втащить его обратно в паланкин. — А-Сянь! — укоризненно покачал головой Се Лянь. — Воровство — это, к твоему сведению, некрасиво. А если бы ты вывалился? Вэй Усянь глупо хихикал, привалившись к боку откровенно веселящегося Хуа Чэна. — Прости нас, гэгэ, — покаянно произнес последний и с силой взъерошил волосы Вэй Усянь в единый колтун белой гривы. — мы больше не будем. — Извини, отец, — в тон ему подтянулся Вэй Усянь, но тут же, украдкой вгрызся зубами в локву. Она оказалась удивительно сладкой, такой, каким бывает только первое и неизведанное ранее переживание, ощущение, чувство. При том она была мясистой, медвяной: сок хлынул меж пальцев. ...А тремя часами позже, когда Вэй Усянь уже сладко спал в своих комнатах, между Хуа Чэном и Се Лянем всё-таки состоялся тот нелегкий и печальный для каждого из них разговор. Говорили они о скором будущем, которое подкралось так внезапно и сулило разлучить их с названным сыном. И пусть оба они, и бог, и демон, знали, что дети растут быстро, а потому, час прощания должен был наступить, но теперь об этом не получалось думать без боли. А уж говорить — и подавно. Всё-таки, даже бессмертным понятны такие вещи, как тоска и разлука. Вновь поднял эту тему опять же Се Лянь, рассудив, что иначе поговорить не удастся. — Сань Лан, — проговорил он, входя в их общую спальню и останавливаясь у высокого, створчатого окна, затянутого алым занавесом. — послушай... Нам стоит поговорить об А-Сяне. И поговорить сейчас. Хуа Чэн поглядел на него долгим и странным взглядом, но потом все же сдался со вздохом. — Хорошо, гэгэ, — откликнулся он. — я тебя слушаю. Се Лянь стоял у окна, облаченный в тонкий шелк нижних одежд, залитый жемчужным сиянием Вечного Города Демонов и невыразимо прекрасный. Хуа Чэну как-то особенно сильно, глядя на него, захотелось преклонить колени и вознести молитву возлюбленному и божеству, как бы странно ни выглядело это в исполнении Собирателя Цветов под Кровавым Дождем. — Ты ведь не хуже моего понимаешь, что наш А-Сянь должен уйти к людям и встать на путь заклинательства, — медленно проговорил Се Лянь, коснувшись ладонью прохладно вибрирующего стекла. — Иначе нельзя. Думаю, жизнь бок-о-бок с нечистью пошла ему на пользу в том смысле, что он никогда не будет воспринимать детей тьмы и падшие души, как порождения абсолютного зла. Он будет жалеть их, а кого-то, возможно, освободит от страданий в сумраке смерти и даст вступить на круг перерождения. Но А-Сянь — живой человек, и, поверь мне, я готов отдать все, только чтобы он не сгинул, в конце концов, в огнях твоего мира. Хуа Чэн подошёл к нему со спины и накрыл обманчиво изящную, но удивительно сильную ладонь возлюбленного супруга. — Я слышу тебя, — проговорил он неожиданно хрипло. —И я понимаю. Но ты уверен, что этот старик-учитель сможет его уберечь? Не случится ли так, что его чрезмерная строгость и нетерпимость ко тьме станет косвенной причиной падения нашего сына? Се Лянь невольно улыбнулся тому, как Хуа Чэн назвал Вэй Усяня. В душе у него что-то трепетно сжалось и потеплело. — А-Сянь должен увидеть, каковы из себя люди, — проговорил он рассудительно. — и должен научиться вести себя с каждым из них. Это важно. Он должен следовать своей судьбе, но не должен обольщаться. Я не допущу, чтобы он оказался во власти благородных заблуждений и возжелал спасать ценой своей жизни все живое на свете. — Но сможет ли он сделать верные выводы? — покачал головой Хуа Чэн, в это же мгновение склоняясь к плечу Се Ляня и покрывая его осторожными, ласкающими поцелуями. — На этот случай он всегда может обратиться к нам за советом, — легко отозвался Се Лянь, подставляясь под ласку. — от того, что он уйдет к людям, он не забудет путь к вратам твоего Города. — А они всегда будут для него открыты, конечно, — просиял Хуа Чэн. — Как хорошо ты все придумал, гэгэ! Се Лянь кивнул, улыбнувшись. — Мы не можем вечно водить его за руку по путям жизни, — проговорил он, поддаваясь назад, в объятия супругу. — но мы можем время от времени подсказывать ему куда лучше пойти, так ведь? Да и не только мы. Думаю, и Ши Цинсюань, и Хэ Сюань будут рады помочь ему добрым советом или словом. Хуа Чэн согнулся напополам, уткнувшись лицом в волосы Се Ляня, и громко захохотал. — Хочу видеть, как эта тухлая рыбина, Черновод, с радостью поможет А-Сяню! — покачал головой он. — Ему бы свои проблемы разгрести сперва, а потом уже советы давать. А то, смотри-ка, советчик, в долгах, как в шелках, лелеял столетиями свою злобную месть, а теперь бегает от меньшего братца Ши и сохнет от самой дурацкой влюбленности, какую только можно представить. Се Лянь тонко улыбнулся и покачал головой. — Ну-ну, перестань, — мягко сказал он, поворачиваясь к Хуа Чэну лицом и заключая того в объятия. — Не смейся над чужими чувствами. Никогда... Я, если честно, надеюсь, что они оба, Ши Цинсюань и Черновод, разберутся в собственных чувствах и придут к соглашению. Это непросто, я понимаю, но все же... Мне жаль их обоих. Ладно, речь не о том. Ты, возможно, не хочешь это в полной мере осознавать, но Черновод привязан к А-Сяню намного сильнее, чем это можно представить. Уж поверь мне, он будет ворчать и ругаться, такой уж характер. Но он сравняет с землёй резиденцию того клана, что посмеет причинить вред Вэй Усяню. — Так ты симпатизируешь Черноводу? — весело хмыкнул Хуа Чэн. — Я вдруг понял, что он умеет быть верным, — печально сказал Се Лянь. — Ему тяжело, он худо ладит с людьми, но дорожит теми, к кому случайно привязывается. Хуа Чэн пожал плечами. — Быть может и так, — не стал спорить он. Они помолчали, наслаждаясь тишиной и обществом друг друга. Тень алого занавеса обнимала их фигуры поволокой тумана. — Будь добр, — вдруг попросил Се Лянь, чуть склоняя голову и целуя Хуа Чэна в уголок губ. — завтра же возьмись тренировать Вэй Усяня. Он разумеет в этом не хуже любого другого молодого господина, но этого мало, ты знаешь. Иначе он так и не научится в должной степени управляться с мечом. — Хорошо, — покладисто согласился Хуа Чэн, отвечая на поцелуй. *** А на следующий день Вэй Усяня действительно учили управляться с мечом и постигать искусство ведения боя. Хуа Чэн умел держать слово. Солнце только всходило, отражаясь в сумеречных небесах алыми пятнами, а Вэй Усянь уже стоял на тщательно расчищенной земле и едва дышал от усталости. Ноги у него подгибались, руки дрожали от напряжения, а по лбу и вискам ручьями катился пот. Напротив него стоял Хуа Чэн, облаченный не то по-мальчишески, не то — по-крестьянски, в одну простую сорочку и просторные шелковые штаны цвета клёнов. И вот он был чудесно спокоен, так, будто не совершал ничего утомительного, а проводил время на шелковых подушках в компании любимого существа. Вэй Усянь взирал на него снизу вверх со смесью досады и раздражения. — Ты дышишь неправильно, — укорял его Хуа Чэн, блуждая кругами. — и слишком медлителен. А-Сянь, скажи мне, почему ты думаешь, что обилие лишних движений — это что-то хорошее? — Да ты издеваешьсяяяя, дагэ, — обиженно протянул Вэй Усянь, откидывая в сторону точеную палку, которая заменяла ему клинок. Он уселся на землю, запрокинул голову в небо и картинно насупился. Хуа Чэн посмотрел на него с насмешкой и покачал головой. Он был удивительно хорош собой, даже растрёпанный и самодовольный до обидного, и Вэй Усянь завистливо хмурился, втайне желая хоть немного походить на него. Хуа Чэн подошёл сзади и мягко подтолкнул его концом своей палки в спину. — Поднимайся А-Сянь, — проговорил он, улыбаясь. — утро едва наступило. Ты ещё не успел как следует утомиться. Ну же, вставай! И на сей раз, будь добр, дыши правильно. Вэй Усянь обернулся через плечо и поглядел на Се Ляня, расположившегося на заботливо расстеленной циновке чуть поодаль. Се Лянь сидел с идеально прямой спиной и читал какую-то книгу, время от времени поднимая ласковый взгляд на тренирующихся. — Вот обижусь на тебя и уйду к отцу! — заявил Вэй Усянь, поворачиваясь и показывая Хуа Чэну язык. — Он хороший, он не станет гонять меня до седьмого пота и пихать этой дурацкой палкой!.. Когда ты мне дашь меч, когда?!.. Хуа Чэн протянул ему руку и несильным рывком оторвал от земли. — Рано ещё, — только и сказал он. — сперва научись точно и скоро управляться с оружием, а уж после бери его в руки. Ну же, давай. Дыхание, А-Сянь... — Ну все, — сказал Вэй Усянь, хмурясь и встряхивая гривой волос, ставшей бледно-коричневой из-за песка. — не буду я больше с тобой тренироваться, дагэ! Пусть меня отец учит. Хуа Чэн покачал головой. — Гэгэ, — сказал он, наставительно подняв палец. — вознесся в качестве сильнейшего Бога Войны. Его искусству владения мечом могут позавидовать многие, оно чисто и совершенно, не в пример моему. Тебе пока рано даже думать о том, чтобы соперничать с ним. Вэй Усянь опять обернулся и поглядел на Се Ляня, который выглядел удивительно одухотворенным и ласковым, будто светящимся внутренним светом. — Показали бы хоть... — буркнул он. — Я, может быть, хочу видеть, как это, когда на мечах сражаются мастера... Я хочу знать, ради чего подвергаюсь изнурительным тренировкам! Отец, дагэ!.. Се Лянь перевел взгляд на них и задумался, подперев щеку рукой. — Это можно, — наконец сказал он. — но с одним условием. А-Сянь, не спорь, пожалуйста, с Сань Ланом и прояви прилежание. Очень прошу тебя. Вэй Усянь подскочил, как мячик, на месте и покорно поклонился. В этот же момент Хуа Чэн оказался возле него и несильно стукнул концом палки по коленям. — Прими стойку, — сказал он. — и дыши, дыши правильно. Помни о технике всегда, где бы ты ни был. Твои движения должны быть точны и остры, а шаг мягок, как у дикой кошки. И только тогда, если ты, конечно, сможешь заставить свое тело подчиняться себе, если начнёшь управлять им совершенно и безраздельно, только тогда ты станешь серьезным противником. Ну, давай, защищайся! Вэй Усянь, зло сопя от напряжения, едва-едва успевал отражать его быстрые, молниеносно сменяющиеся атаки. — Дыши, кому говорят! — бодро командовал Хуа Чэн. — Помни об этом, заставляй себя, пусть каждый вдох, что ты делаешь, будет верным! — Легко рассуждать тому, кто давно не дышит, — бурчал в ответ взмыленный Вэй Усянь. — Дыхание сделает твои мышцы крепче и выносливее, — наставлял Хуа Чэн. — ты станешь неуязвим для врагов. Ну, чего ждешь? Нападай, давай-давай, пробуй отразить мои атаки, защищайся, А-Сянь! И Вэй Усянь пробовал, Вэй Усянь защищался, отдаваясь тренировкам с горячей запальчивостью до тех пор, пока еще мог стоять на ногах. Спустя три с половиной часа, когда солнце упало на кроны деревьев шелковым полотном, несколько тая в мгле Призрачного Города, из которого никогда не уходила зыбкая полутьма, Вэй Усянь с обессиленным стоном рухнул в песок. — Ты молодец, — сказал ему Хуа Чэн, поднимая с земли и заставляя принять вертикальное положение. — теперь передохни. Ступай к гэгэ, пусть он позволит тебе испить воды и укажет, где ты можешь стереть с лица пыль. — А вы покажете мне?.. — с затаенным волнением спросил Вэй Усянь. Хуа Чэн обернулся к Се Ляню. — Что скажешь, гэгэ? — спросил он мягко и ожидающе. Се Лянь с улыбкой поднялся, и скинув ханьфу, принялся расшнуровывать верхние одежды. Оставшись, как и Хуа Чэн, в одной сорочке и нижних штанах, он быстро разулся и с величайшим почтением взял в руки светлый клинок в узорчатых ножнах. — Я согласен, — сказал он просто. — Прошу тебя, Сань Лан, составь мне компанию. Пускай А-Сянь смотрит и мотает на ус. — Если гэгэ хочет, я доставлю ему удовольствие, — с готовностью откликнулся Хуа Чэн, опуская ладонь на рукоять сабли у пояса. — однако, он должен быть снисходителен к недостойному, кой не обладает и половиной мастерства гэгэ. Се Лянь замахал руками. — Что ты, что ты, прекрати пожалуйста, я не хочу этого слышать! Вэй Усянь плюхнулся на циновку и приготовился наблюдать. А поглазеть воистину было на что. Се Лянь не вошёл, а ворвался в пространство заднего двора, уже изрядно истоптанного и изрытого. Он был подобен гибкой стали и мягкому аромату махровых цветов из императорского сада. Он летел и пылал, пылал, как звезда и свеча, а на гранях его клинка играли тусклые тени Города Демонов. Его движения были точны, но неуловимы, а потому — во сто крат чудесны. И Вэй Усянь, затаив дыхание, глядел на Се Ляня, который всегда казался воплощением элегантности и сдержанной мудрости, но который предстал пред ним теперь истинным воином, равных по силе и мастерству которому было немного. Он действовал плавно, спокойно, почти ласкающе, так же, как и направлял руку Хуа Чэна при занятиях каллиграфией. Вэй Усянь искал и не находил в движениях Се Ляня напряжения или усталости, которая на долю мгновения, нет-нет, да и проявлялась в незначительных осечках и уклонениях Хуа Чэна. Да, Хуа Чэн выглядел куда более напряженным, хотя по его лицу понять этого было нельзя. Он смотрел на своего гэгэ с тем абсолютным и возвышенным обожанием, какое сложно было вообразить на лице демона. Он восхищался своим противником, невыразимо тонким и гибким, как звонкая сталь, и он заведомо гордился от мысли, что будет сокрушен этим ослепляющим мастерством. Клинок Се Ляня казался выточенным из тонкого льда, в нем отражались тени белого и голубого, но сам он был черным, как уголь. Вдоль же он казался тонким, не тоньше шелка. Раз за разом клинок ловко и гибко пролетал в дюйме от лица Хуа Чэна, и тогда на его чудное лезвие ложились звёзды алого цвета. Вэй Усянь звонко вскрикивал от восторга, срываясь на визг. Его сердце билось и трепетало в груди, как крылья маленькой птички. Мысленно он невольно представлял себя на месте Се Ляня, молниеносно, но плавно управляющегося с клинком, на зависть другим. О, как хотелось ему в ту минуту быть хоть в половину таким же умелым и поразительным, как Се Лянь, двигаться, как он, чтобы весь мир замирал, любуясь! Се Лянь ходил, ступая мягче, чем крадущийся тигр, был легче ветра и быстрее змеи, а зрение и слух у него становились острее, чем у великого дракона. И впечатлительный ум Вэй Усяня был совершенно очарован и покорен его техникой фехтования, больше похожей на удивительный и завораживающий танец. То и вправду могло быть танцем, не сражайся Се Лянь в полсилы, желая просто показать, как именно выглядит искусство того, кто вознёсся в качестве Бога Войны. И даже маленький Вэй Усянь какой-то частью себя понимал, что будь его противником не Хуа Чэн, а кто-то другой, это тонкое и красивое действо обратилось бы в стремительную и священную пляску смерти. И пока он был отрешен, погружаясь все глубже в свои пространные размышления о прекрасном и страшном, показательная схватка окончилась. Одним-единственным, неуловимым, но отточенным до совершенства движением, Се Лянь рубанул клинком наискось, и тонкое лезвие, опасно блеснув, остановилось у самого горла поверженного Князя Демонов. Тот с влюбленной улыбкой медленно-медленно опустился на колени перед своим божеством и сложил руки на груди в благодарном жесте. —Мой гэгэ — абсолют совершенства, — сказал он. — ему нет равных. Я польщён, что ты позволил мне ощущать и лицезреть твое величие вновь. Се Лянь смущённо улыбнулся и, потупившись, убрал клинок в ножны. Его лицо было розовым и нежным, как персик. — Ты преувеличиваешь, — мягко возразил он. Хуа Чэн поднялся, все ещё улыбаясь, и просто пожал плечами. Затем он подал Се Ляню руку, и вместе они подошли к Вэй Усяню, подпрыгивающему на месте и радостно пищащему от восторга. — Давай, малец, — хмыкнул Хуа Чэн, потрепав его по белой макушке. — приходи в чувство. Твой урок еще не окончен. Вэй Усянь глубоко вздохнул и стёр с лица восторженную гримаску. Прикрыл рот. — Отец! — крикнул он, однако, запальчиво хватая Се Ляня за край рукава. — Отец! Я тоже так хочу! Хуа Чэн несдержанно хмыкнул. — Ну-ну, А-Сянь, — мягко, но с некоторой, истинно родительской наставительностью отозвался Се Лянь. — не все сразу. Чтобы обучиться искусству войны, нужно долго и упорно работать над собой, приучая тело и тренируя разум. Само собой ничего не выйдет. Уж поверь мне. Вэй Усянь нахмурился, склонив голову к груди. — А если я буду?.. — робко спросил он. Се Лянь поглядел на него долгим взглядом, а потом вдруг тепло рассмеялся, прикрывшись ладонью. — Ну хорошо-хорошо, торопыга, — сказал он. — я скажу тебе кое-что. Хочешь стать умелым воином, начинай прямо сейчас и пообещай, нет, не мне, но себе, что будешь строг и беспощаден к себе. Учи себя правильному дыханию, оно откроет тебе путь к тому, чего ты раньше не мог. Ты начнёшь управлять своим телом, перестанешь быстро уставать, преисполнишься в быстроте реакции. Подумай над этим, А-Сянь. Вэй Усянь обернулся и вопросительно поглядел на Хуа Чэна. Поднял брови, то ли ища поддержки, то ли просто интересуясь. — Вот-вот, — поддакнул тот и щёлкнул А-Сяня по носу. — слушайся гэгэ. И если будешь, нам не придется краснеть за новоиспеченного божка, которым ты вознесешься. Ну, пошли? Твое занятие ждёт тебя. Вэй Усянь споро поднялся на ноги. — Я вас не подведу, — сказал он, улыбнувшись трогательной детской улыбкой. — идем.