Луноцвет на обочине

Вэй Усянь посвятил изнурительным тренировкам всю ночь. Алое солнце рухнуло в пепельную тяжесть небес у самого края земли, а затем поднялось снова. Закат сменился рассветом, а между ними протекла целая ночь, усыпанная алмазными звездами. Вэй Усянь не позволил себе ни на мгновение смежить веки. Подобное Вэй Усянь проделывал не раз и не два множество месяцев кряду, сперва давая себе отдохнуть, а потом вновь посвящая работе над собой долгие дни и холодные ночи. Он как никогда понимал, что совсем скоро закончится беззаботное детство под кровлей Дома Блаженства, и мир людей примет его назад. Вэй Усянь, говоря откровенно, и желал, и не желал этого. Мир людей манил его краской и звуком, впечатлением нового и непознанно-новой, взрослой свободой вдали от родительских глаз. Однако то был мир людей, который так ненавидели Хуа Чэн и Черновод, и который некогда возненавидел самого Вэй Усяня. Нет, А-Сяню нравились люди, и вместе с тем, он страшился их непринятия. Он помнил, как они нарекли его демоном, как избили и прогнали вон, а потому боялся вновь оказаться изгоем. Подчиняясь детской запальчивости, он без жалости тренировал свое тело. Да, Вэй Усянь желал добра людям, но в случае необходимости должен был уметь защищаться. Эту мысль внушил ему Хуа Чэн. И вот, А-Сянь изводил себя, с каждым днем укрепляясь в теле и преуспевая в азах мечного мастерства. По крайней мере, азами они были для него самого, перед чьим взором долгие годы стоял чистейший и совершеннейший из образцов ратного дела. Вэй Усянь не знал, что отроки из Подлунного мира не имели и четверти подаренного ему хозяином Призрачного города и супругом последнего. Для него они казались лучшим образцом, тем, до которого он сам должен был выучиться и дорасти. Нет, разумеется, он бывало встречал подобных себе: живых детей, обычных мальчишек из плоти и крови. Но то были сыновья крестьян, простых горожан или мелких торговцев, возящиеся в пыли на дорогах или по ошибке забредающие во владения Хуа Чэна. Всего раз или два за жизнь видел А-Сянь молодых господ из заклинательских кланов, и то мельком, поскольку те не имели привычки свободно слоняться по улицам и заводить общение с кем попало. А потому, волей-неволей он заблуждался, принимая на веру наставления господина Гао, кой попросту желал приструнить своего непоседливого ученика, но не задумывался о последствиях. То, что для него было просто словами, в уме Вэй Усяня приобретало вид некого знания о малознакомом мире людей. Ему говорили, что все дети родовитых фамилий умны и прилежны, и он верил. Господин Гао как бы ненароком замечал, как искусны дети земли в управлении мечом и владении заклинательскими и боевыми искусствами. А Вэй Усянь, испытывая истинно детскую ревность, принимался тренироваться в два раза усерднее. Мысленно он желал доказать всему миру, что является не хуже других. Быть может, в нем говорил тот горький опыт, который пережил крошка А-Ин. Некогда люди уже осудили и возненавидели Вэй Усяня, дав понять, что он никогда не сможет стать одним из них. Теперь же, когда срок возвращения в живой мир стал так скор, Вэй Усянь начал поневоле задумываться, как отнесутся к нему люди теперь. Он страшился их ненависти, но вместе с тем, верил в хорошее. Он убеждал себя, что даже с его наружностью можно быть интересным кому-то, если при том иметь все достоинства и знания, какими в совершенстве обладают иные юные заклинатели. И Вэй Усянь стремился развивать и улучшать в себе многие качества, даже не подозревая, что и без того способен шутя потягаться со многими талантливыми учениками прославленных орденов. Эти мысли не преследовали его день и ночь. Большей частью он по-прежнему оставался веселым и беззаботным. Он мог делать много того, о чем не смели и мечтать его ровесники. Он был свободнее и счастливее многих, с детства причисленный к тайнам и чудесам, воспитанный подобно наследному принцу, но не обремененный условностями и обязательствами высокого титула. В мире заклинателей было некое количество орденов, утопленных в золоте и обласканных властью. Их дети с высокомерной гордостью заявляли о способности своего рода тягаться с самим императором. Но как известно, выше Средних Небес есть Небеса Верхние. Выше императора земли всегда был великий император Небес. Вэй Усянь грозился стать чудом, неповторимым и поразительным, единственным в своем роде. Второй мир прежде не знал смертных детей, в коих сплетались наследие и воспитание божественного и дьявольского. Сам он, однако, не понимал этого. Он шел в мир людей просто и скромно, желая быть одним среди многих, не уступать, но и не превосходить, и даже не думая, что может быть значительно лучше многих. Но понимали то Се Лянь с Хуа Чэном. Говоря об этом один на один друг с другом, верили они, что великая и удивительная судьба ждет их названного сына. Не было прежде того в мире заклинателя, что, не страшась, любил Небеса, и вместе с тем, уважал лукавую Тьму. Не было раньше того, к чьим молитвам стали бы прислушиваться обремененные многими заботами небожители, уважая своего императора и тайно любя звонкую дерзость юности в его приемном ребенке. Не было и того, чьей смерти искренне не желали бы нечистые твари. Известно давно, как люто и беспощадно ненавидят духи и демоны заклинателей, как часто вредят им и как прячутся от их разящих мечей. Но Вэй Усянь, воистину, не стал бы выжигать отовсюду тьму огнем и мечом, без жалости и сомнений. Он бы защищал беззащитных и обделенных, но не более. А твари, конечно, обходили бы его стороной, не желая после держать ответ перед своим благодетелем — Градоначальником из Непревзойденных. — Быть может, — рассуждал пречистый Владыка Се Лянь, оставаясь наедине со своим возлюбленным супругом и самым преданным верующим. — в лице А-Сяня мир заклинателей узрит новый путь, без кровопролития и вражды. Быть может, он подаст пример людям, когда умеющий многое не добивается своего страхом и силой, но добрым словом и чистотой разума. — А коль станется так, что люди в ослеплении проклянут и погонят А-Сяня, он сумеет отбиться, — не без скрытой гордости добавлял Хуа Чэн. — Быть может, он и вправду станет великим чудом. Но может произойти и иное. Быть может, однажды его доброта сыграет с ним злую шутку. Что же. Минует пять зим, и никто из живущих не осмелится свести клинки один на один с нашим А-Сянем. Его могущество и техника лишь приумножатся к тому времени. И даже у толпы заклинателей, безмозглых и обозленных, точно стая бешеных псов, не хватит сил совладать с тем, на чью сторону в случае крайней нужды встанет Бездна, ибо ей, в отличие от Небес, не возбраняется лезть в дела смертных. Но в тот день, о котором уже было сказано ранее, Вэй Усянь посвятил изнурительным тренировкам всю ночь. На исходе раннего утра, бледно-розового и туманного, пречистый владыка Се Лянь обнаружил его спящим чуть поодаль поля для тренировок. Волосы, лицо и одежда Вэй Усяня были в пыли и отметинах физического и духовного истощения, однако, губы его улыбались. Се Лянь укоризненно покачал головой и без труда поднял спящего сына на руки. Вэй Усянь приоткрыл глаза и поглядел прямо перед собой бессмысленным взглядом. — Мне порой кажется, что люди от меня опять отвернутся, — пробормотал он, с трудом вороча заплетающимся языком. — а после я начинаю думать, что не все они таковы. И тогда у меня будут друзья... И я хочу, чтобы они у меня были. Это будет так здорово — жить в мире людей. Ну, я так думаю... Скажи, я прав? — Все будет хорошо, — миролюбиво согласился Се Лянь. — но ты спи, спи. Я отлучусь на некое время, что-то неладно в мире, Небеса нуждаются в моем постоянном присутствии. Тем паче, что мне придется выкроить время и наведаться к почтенному господину Лань Цижэню, что из Облачных Глубин. В его орден ты поступишь в качестве приглашенного ученика и будешь учиться мастерству заклинателя. Вэй Усянь сонно моргнул. — Я тебя понял, отец, — согласился он вяло, а потом вдруг улыбнулся. — Значит, ты отлучишься. Что же, Чэн-гэ за это время доведет до повторной смерти каждого бесенка в стенах своего города. Се Лянь щекочуще засмеялся, практически беззвучно, но так ласково, что Вэй Усяня мгновенно объяло нежностью и теплом. — Спи пока, — только и сказал он. — Все в порядке. Мир людей примет тебя и полюбит, я в это верю, а тебя нельзя не любить. Вэй Усянь улыбнулся абсолютно детской улыбкой и смешливо наморщил нос. — Днем я пойду к Хэ-сюну, — пробормотал он прежде, чем снова уснуть. — Я вспомнил. Мне не стоит спать долго, чтобы не сидеть в его Чертоге допоздна и не заставлять Чэн-гэ бегать по всей округе... Да. Днем я пойду к Хэ-сюну. Се Лянь на его слова лишь улыбнулся, и медленно повернувшись, пошел в направлении к дому. Обильно и красочно цвели вокруг розы, столь огромные и прекрасные, каких не бывает в мире людей. Утреннее небо, начинающее золотиться лучами летнего солнца, скрадывалось в светло-пурпурном и было, как лепесток лотоса, цветущего по этой поре.

***

Чертог Сумрачных вод был объят угнетающей тишиной, как и прежде. Промозглый и влажный воздух стоял тих и недвижим, ничто не казалось живым и приятным на многие расстояния вокруг мрачных владений демонического хозяина вод. Вэй Усянь никогда не смел спрашивать напрямую о причинах столь удручающего вида, однако, он смутно догадывался, что дело нечисто. Даже такому юному и непосредственному существу, как А-Сянь, не составляло труда понять, что причина отчаяния и тоски, окруживших владения нелюдимого Хэ Сюаня и его самого, крылась где-то вглуби его прошлого. «Быть может, — рассуждал Вэй Усянь, ковыряя большим пальцем правой ноги вязкую жижу и время от времени поглядывая в сторону запертой на все замки двери, что вела в недра Чертога. — с Хэ-сюном однажды стряслась беда, или же он совершил нечто дурное. Все может быть. Все-таки, он демон, а демоны неспроста враждуют с великими Небесами и миром людей. Однако мне нет дела до этого! Хэ-сюн добр ко мне, пусть и ворчит, грозясь надрать уши. Я не должен спрашивать его о другом, как не должен и думать дурное. Я люблю Хэ-сюна, как в иной жизни мог бы любить старшего брата. А больше и думать не стоит!» И порешив так, А-Сянь сорвался с места и побежал к Чертогу. Полы его одежд колыхал ветер. Он частенько наведывался к Хэ Сюаню, и всякий раз сперва бродил поблизости, не решаясь потревожить уединение хмурого хозяина вод. После же он стучал в двери, которые всегда были заперты, кричал под окнами или же находил незаметную щель, в которую влезал с удивительной ловкостью. В этот раз судьба явно улыбнулась ему, приветливо скрипнув точеными рамами окон. Чертог Сумрачных вод был пристанищем демона, а потому, все окна в нем имели симметричные и выверено-четкие формы. Во всем просматривалось великолепие и главенствующее превосходство геометрических форм и законов, и даже решетки, прикрывавшие широкие щели окон не имели в себе ни единой кривой или своевольно идущей линии. Они шли в соответствии с замыслом, одна с одной, и прилегали к окнам столь плотно, что даже ветру не нашлось бы щели, чтобы протиснуться внутрь. Но как уже было сказано раннее, Вэй Усяню в тот день повезло. Одна из решеток покосилась и отошла, образовав неаккуратную щель как раз в том месте, до которого Вэй Усянь мог добраться с земли, всего лишь подпрыгнув и чуть подтянувшись. Так он и поступил. В жилище Черновода было темно и зябко. В нем тяжело дышалось, ибо воздух был затхлым и стылым, а ряды однообразных и заброшенных комнат вызывали в живой душе лишь уныние и беспокойство. Даже Вэй Усяню, повидавшему в своей жизни немало дурного и выросшему в мире безобразных демонов и причудливых духов, становилось не по себе всякий раз, как он оказывался в тягостном молчании Чертога Сумрачных Вод. Он боялся этого места, потому как не знал его и страшился спутаться коридором, а после век блуждать в черных закутках, в углах которых копилась плесень, а с потолков капала гнилая вода. А потому, Вэй Усянь всякий раз зажмуривался и бежал наощупь, по памяти, в точности повторяя путь, которым его неизменно водил сам Черновод, коль уж снисходил до того, чтобы встретить у самой двери. Надо сказать, память и инстинкты никогда не подводили А-Сяня. Этот раз тоже не стал исключением. Привычно разлепив веки, Вэй Усянь увидел узкую лестницу и невзрачную дверь, к которой та и вела. Лестница ужасно скрипела и выла, будто прогибались вовсе не доски, а кости утопших, а их несчастные души жаловались и страдали, исходясь в тот миг болью и гневом. Но меньше всего Вэй Усянь думал об этих звуках, когда взбирался по лестнице. Слух у Черновода был острым — А-Сянь знал это. Вэй Усянь понимал, только лишь поднимая ногу и касаясь ею первой ступени, что Черновод его слышит. Он доходил до конца на одном дыхании, и каждый раз испытывал невольное беспокойство, будто бы недовольство и усталое раздражение Черновода давили на него через дверь. Быть может, это и вправду было так, потому что где-то на половине пути Вэй Усянь слышал несколько медлящий щелчок отпираемой двери, а войдя в комнату, он сразу же видел кислую мину, искажающую черты Хэ Сюаня. — С чем на этот раз пожаловал? — требовательно спросил Черновод, досадливо отворачиваясь и опускаясь в резное кресло. Вэй Усянь прикрыл за собой дверь и широко улыбнулся. — Неужели ты не рад мне, Хэ-сюн? — спросил он, звонко хихикнув. Черновод повел бровью, и взявшись за кисть, вернулся к прерванному занятию. Вокруг него на столе лежали карты и книги, кое-где чернели бамбуковые края древних манускриптов-табличек, неряшливо и хаотично топорщились листы бумаги. Со своего места Вэй Усянь мог видеть и аккуратно разложенные письменные принадлежности, и вычислительные инструменты, нужные для сложной ученой работы. Он нерешительно помялся в дверях. — Я отвлек тебя, Хэ-сюн? — наконец полюбопытствовал он. — Я тебя не звал, — сварливо откликнулся Черновод. — Я занят. Мне недосуг плясать вокруг несносного ребенка и выполнять его прихоти. Уволь! Найди себе другого болвана, в твоём окружении и так их с излишком. Вэй Усянь досадливо поморщился. — Я пришел к тебе, — сказал он неожиданно серьезно. — и мне нужен именно ты. Рука Черновода не замерла ни на мгновение, все так же продолжая выводить черты на бумаге. — Гм, — сказал Хэ Сюань, спустя некоторое время. — страшусь спросить какое-такое дело у тебя ко мне. Вэй Усянь подошёл ближе, и облокотившись локтями на край стола, выжидательно поглядел на Хэ Сюаня. Тот поднял голову и обреченно вздохнул. Теперь он вновь смотрел прямо на Вэй Усяня из-под опущенных век, но как будто несколько мимо. В его взгляде было бесконечное утомление, но не злость. Черновод не спешил спрашивать вновь, не тормошил Вэй Усяня, не желал узнать причины его визита скорее и не интересовался им до самозабвения. Хэ Сюань ждал. С ним никогда не проходили детские игры. Вэй Усянь знал, что к хмурому хозяину Черных вод нельзя было прийти по делу и не изложить суть тут же, без лишней возни. Тот не терпел такого и быстро выходил из себя. Вэй Усянь принял самый серьезный и вместе с тем умоляющий вид, на какой было только способно его живое лицо, и даже слегка поклонился в знак вежливости. — Я прошу тебя, Хэ-сюн, — сказал он. — я знаю, тебе недосуг учить меня. Но... Хэ Сюань отложил в сторону кисть и скрестил на груди руки. — Вот как, — сказал он, помедлив. — ты опять с этим. Неужто тот наставник, что приставлен к тебе волей Небесного Императора выжил из ума и бросил учить тебя? Вэй Усянь подавил смешок и отрицательно помотал головой. Хэ Сюань поймал его настроение и негромко хмыкнул. — Нет, — проговорил он с расстановкой. — Хорошо. Тогда ответь мне, отчего ты повадился приходить ко мне с подобными просьбами? Вэй Усянь улыбнулся. Его улыбка, широкая и лукавая, блеснула и окрасилась снопами двенадцати солнц и будто бы побежала рябью призрачных бликов по темным углам комнаты. Даже Хэ Сюань невольно вздрогнул, увидев эту картину, и перестал хмурится. — Господин наставник говорит так нудно, — зачастил Вэй Усянь, то ли оправдываясь, то ли попросту сетуя. — его речи всегда тяжеловесны и далеки от природы изучаемых вещей. Мне с тобой проще. Ты объясняешь понятнее. Ты говоришь емко и по делу, все то, о чем ты рассказываешь, подчиняется тебе и служит твоим интересам. Если я ошибусь, ты не станешь давать расплывчатые подсказки, требовать от меня ответа, которого я не знаю, и повторять одно и то же по множеству раз. Ты отвесишь мне подзатыльник, у меня вылезет шишка размером с кулак… но почему-то именно так до меня доходит быстрее! — А если бы тебя пороли чуть чаще, давно стал бы учёным мужем, — съязвил Черновод. — Кончай льстить, А-Сянь, твоя речь сомнительна и неискусна, да и потом, мне и вовсе не до твоей болтовни. Со мной она не работает. Но Хэ Сюань, конечно, в этом кривил душой. Слова Вэй Усяня были ему отчаянно приятны, пусть он и принимал их с недоверием и опаской. Его душа, проклятая безумием демонической Ци, более всего в мире любила чистейшую прелесть науки и ее тонкое мастерство. Хэ Сюань утратил возможность отдаться этой любви при жизни, а после смерти она стала бесплотной и мертвенно-молчаливой, навсегда отрезанной от мира людей, как и ее хозяин. Но вот Вэй Усянь... Он был жив и юн, и пускай непоседлив, болтлив и шумен без меры, ум его был остер и глубок. Хэ Сюань имел удовольствие говорить о предметах и явлениях великих наук с этим ребенком. В первый раз он делал это неохотно и снисходительно, но быстро подметил интерес Вэй Усяня, и понемногу оттаяв, смягчился. После он заметил иное. С удивлением обнаружил Хэ Сюань во вздорном и непоседливом приемыше Хуа Чэна прекрасные данные будущего ученого. А-Сянь только казался ветреным и пустоголовым болтуном. Пожалуй, его было сложно усадить за книги и убедить оставить дурачества, но когда это всё-таки удавалось... О, Вэй Усянь демонстрировал интерес и небывалое понимание в изучении, конструировании и расчете. Он легко схватывал и уяснял математические и физические истины, он находил решение к многим непростым задачам, а своей жадностью к познанию и желанием к творению был дивно похож на самого Хэ Сюаня. Неулыбчивый Черновод видел в буйном мальчишке себя, и раз за разом содрогался от этой мысли, невольно припоминая свой конец, объятый агонией истинного страдания. Но как бы то не было, но именно в лице Вэй Усяня Черновод неожиданно обрёл не только союзника, но и возможность облегчить душевную муку. Науки были его страстью, но невозможность подарить миру или облечь в форму результат своей тысячелетней работы тайно язвили и без того изъеденную болью душу хозяина Черных вод. Но, как известно, не в одном призвании живет человеческий труд. Подобно тому, как память об умершем цветет в его детях и внуках, так память ученых мужей цветет в их преемниках и учениках, расширяясь и наливаясь новой краской и силой. И великий талант Черновода, некогда раздавленный самодурством Ши Уду, неожиданно получил шанс обрести новую жизнь. Хэ Сюань, будучи мертвецом по своей глубинной природе, уже не мог ничего подарить миру. Но, улучшив и дополнив, его идеи мог воплотить Вэй Усянь. В нем одном была великая надежда и великое облегчение. Да, быть может, со стороны и казалось, что нелюдимый Черновод не рад своему гостю и не горит желанием тратить на него время, но на деле все обстояло иначе. Хэ Сюань, быть может и хотел, но страшился и не умел выказывать свою привязанность и расположение. Внешне он кривился и ворчал, сетуя на докучливость Вэй Усяня, а в душе затаенно и неверяще радовался его обществу, а более того, его интересу к их возможным занятиям. А потому, неловкие похвалы Вэй Усяня были Черноводу не столь безразличны, как он о том говорил. И быть может, Вэй Усянь понимал что-то такое о душевных противоречиях Хэ Сюаня, потому как он не обращал на его внешнее недовольство никакого внимания. — Хэ-сюн, — вместо того заискивающе проговорил А-Сянь, выдержав паузу. — Хэ-сюн, так ты поможешь мне? Господин наставник говорит столь заумно, будто хочет нарочно запутать меня. На днях он говорил со мной о пропорциональном распределении, но мне тяжело понимать тонкости изучаемой области, пока о них говорится так несуразно. Мне кажется сама суть этой темы увлекательной и полезной, и я старался постичь ее, но постоянно допускаю ошибки. Мне кажется, Хэ-сюн, что я что-то упускаю. Черновод одним быстрым движением сгреб со стола все лишнее и расчистил место как раз на одного Вэй Усяня. После он таким же прицельно-острым движением подвинул к столу второе кресло и жестом велел Вэй Усяню присесть. Тот подчинился, а Черновод подал ему кисть и бумагу. Порывшись, он обнаружил между книг обрывок относительно чистого листа и положил его перед собой. — Мне хватит, — сказал он спокойно. — как видишь, места мало, но когда я испишу все подчистую, ты поймёшь тему. Проверим? Вэй Усянь подпер щеку рукой, и засмеявшись, кивнул. В его глазах полыхнул азартный огонь с перламутрово-винным отливом, и Хэ Сюань, уловив это, ощутил, как в нем поднимается нечто, похожее на восторг. И так они начали, разом потеряв счет времени, поскольку оно позорно скомкалось и отошло в тень, давая путь общему увлечению двух столь непохожих созданий: древнему демону и юному сорванцу. Хэ Сюань оказался прав: ему не пришлось объяснять долго. Вэй Усяню нельзя было рассказывать пространно и много, он от того уставал, терял интерес, начинал клевать носом и переставал понимать предмет обсуждения. Хэ Сюань никак не мог понять, почему господин наставник никак не мог усмотреть в своем подопечном такую особенность. Сам он говорил быстро, сухо и четко, и то больше лишь пояснял то, что выводил на бумаге. Вэй Усянь следил за ним жадно и увлеченно, высунув от усердия кончик языка, а потом брался доказывать и повторять, спрашивал, удивлялся и лез в самую суть, вырывая знания с корнем. Хэ Сюань, сам того не замечая, в процессе разъяснений менялся: таяло его недружелюбное отчуждение и вечное недовольство, а на смену им приходил увлеченный азарт, столь заразительный для А-Сяня. Хэ Сюань не находил в себе силы прерваться, а Вэй Усянь не выказывал признаков усталости или же скуки. А потому, покончив с одним, они брались за другое. — Итак, — говорил Хэ Сюань, разворачивая перед Вэй Усянем очередные страницы великого собрания «Математики в девяти книгах», прославившего детей Поднебесной среди прочих в веках и вовеки. — как ты сам можешь видеть и понимать... И Вэй Усянь видел. И Вэй Усянь понимал. С Хэ Сюанем ему действительно было интересно, и не только из-за четкости и быстроты объяснений. Наука не замыкалась для Хэ Сюаня лишь в одной дисциплине, и он, будто проверяя из раза в раз Вэй Усяня, подкидывал ему практические и логические задачи, арифметические и прикладные головоломки, давал вопросы и действия, составленные им же на месте, а после с интересом наблюдал за весьма остроумными способами своего неожиданно обретенного ученика дойти до ответа. — Возьми чистый лист из стопки и пиши, — скомандовал Хэ Сюань, искоса поглядев на А-Сяня поверх книги и удостоверившись, что тот не выглядит измученным или же сонным. — Имеется пять воробьев и шесть ласточек. Их взвесили на весах, и вес всех воробьев больше веса всех ласточек. Если поменять местами одну ласточку и одного воробья, то вес будет одинаковым. Написал? Хорошо. Итак, далее... Общий вес всех ласточек и воробьев равняется одному цзиню. Спрашивается, сколько весят ласточка и воробей. Доканчивая читать, Черновод уже не сидел, а ходил взад и вперед, мимоходом поглядывая на подобравшегося от напряжения и размышлений А-Сяня и безмерно гордясь им в эту минуту. Вэй Усянь же подпер щеку кулаком и принялся грызть кончик кисти, размышляя. Потом он взмахнул рукой, от чего тушь ужасно и недопустимо брызнула во все стороны. Хэ Сюань нахмурился и хотел было сделать Вэй Усяню замечание, но заметив с каким воодушевлением тот выводит по листу черты, не замечая усиленного беспорядка, тут же прикусил язык. Спустя некоторое время Вэй Усянь поднял голову и победно засмеялся. На носу у него было пятно от туши, но это не портило его вида ничуть. — Хэ-сюн, я все! — радостно закричал он. — Куда быстрее, чем раньше, не правда ли? Я понял, я решил, я все! Хочешь, я могу объяснить и доказать, почему я сделал именно так и почему мой ответ именно таков. Черновод приблизился к нему, и улыбнувшись одними глазами, протянул руку. — Не стоит пока, — покачал головой он. —позволь, я взгляну. Если у меня возникнут вопросы, я попрошу тебя объяснить ход решения. Если же нет... Черновод замолчал, пробежав глазами написанное. — Что-то не так? — спросил Вэй Усянь. — Нет-нет, — покачал головой Хэ Сюань и вернул ему лист. — Все абсолютно верно. Не будем на этом задерживаться. Вэй Усянь захлопал в ладоши. — Дай мне что-нибудь сложное! — запальчиво попросил он. — Вот увидишь, я справлюсь! Хэ Сюань против воли дрогнул и улыбнулся краями бесцветных губ. — В следующий раз, хорошо? — сказал он. — А сейчас я дам тебе одну головоломку и посмотрю сколько времени займет у тебя поиск нужного сочетания. Вэй Усянь разочарованно выпятил губу. — Так быстро? — протянул он. — Скажи, Хэ-сюн, я тебе уже надоел? Последний покачал головой. — Не в том дело, — сказал он. — Поздно уже. Хуа Чэн вновь заявится с целью перерыть здесь все. Сказав это, Черновод как бы ненароком указал смазанным жестом в сторону окна. Близ Чертога Мутных Вод всегда было пасмурно и темно, но сквозь зыбкую пелену нет-нет да и проглядывали лихорадочные протуберанцы тлеющего заката. Вэй Усянь потер глаза рукой и смущенно улыбнулся. — Действительно, уже так поздно, — сказал он и зевнул. — а я не заметил. Черновод, между тем, порывшись в одном из ящиков, извлек резную шкатулку, в которой что-то хрустко шумело. Вэй Усянь нетерпеливо потянул руки вперед, растопырив напряженно подрагивающие пальцы. — Между прочим, Хуа Чэн действительно связался со мной, потому что искал тебя, — как бы между делом заметил Черновод. — и кажется, он ещё не успел взбеситься из-за долгой разлуки со своим благоверным. Быть может... Вэй Усянь хихикнул. — Попытаешься отыграть у него часть долга, Хэ-сюн? — лукаво спросил он. Хэ Сюаня передернуло, будто бы он проглотил нечто крайне горькое, скользкое и противное. — Хуа Чэну способствует слепая удача, — сказал он разом и раздраженно, и грустно. — Считай, это прощальный подарок его прежней жизни. Не мне с ним тягаться. Наука бессильна в игре с тем, под кого подстраиваются обстоятельства. Черновод вдруг помолчал, задумчиво разглядывая Вэй Усяня и машинально теребя край собственного рукава. — А ты — дело другое, — вдруг добавил он, криво осклабившись. — Хуа Чэн подпитывает тебя своей удачей, а ты и без этих подачек счастливчик. Быть может, если ты попытаешься просчитать сочетания ходов до победы и призовешь на свою сторону хоть малость удачи, у тебя выйдет обыграть Хуа Чэна. А что? Не хочешь попробовать? — Спрашиваешь! — почти что возмутился А-Сянь.

***

Однако не в тот вечер, не в последовавший за ним игры не случилось. И виной тому было все же некое количество дел, внезапно навалившееся на Се Ляня и едва не погребшее последнего под собой. Великому Императору Небес пришлось работать день и ночь напролет, не имея сил и времени спуститься с Верхних Небес в недра Третьего мира, где ожидали его возлюбленный супруг и названный сын. В те дни Хуа Чэн сделался раздражительным и нелюдимым, все чаще придирался по пустякам к каждой шныряющей твари, к каждому нечистому существу своего города. И пусть с Вэй Усянем он был по-прежнему мил, насколько вообще может быть мил демонический князь в раздражении, но всех прочих без разбору потчевал отборной руганью и болезненными пинками. На улицах он появлялся поздно вечером, где-то между часом Крысы и часом Быка, когда тяжелое марево окутывало Призрачный город по самые крыши, а свет фонарей становился особенно лихорадочным и резким для глаз. О его появлении заранее возвещал перезвон колоколец, куда более траурный и замогильный, чем в обычное время. Нечисть, только заслышав вдалеке этот звук, испуганно шарахались в стороны и хоронились в углах и щелях. Шепотом нечистые твари передавали друг другу о неблагом настроении своего покровителя и плаксиво жаловались на судьбу. В те дни Хуа Чэн был столь страшен и недобр в настрое, что даже фонари испуганно гасли при его приближении. Перед ним расступались даже туманы: все бежало с пути господина Градоначальника, боясь навлечь на себя его гнев. Немудрено, что и Черновод в эти дни предпочитал держаться на расстоянии от собрата-демона и его приемного сына, справедливо опасаясь попасть под горячую руку и схлопотать взбучку. Вэй Усянь понимал и это, тем паче, что "рыбий князь" Черновод столетиями ходил в долгах, как в шелках, вынужденный время от времени просить у Хуа Чэна ещё, и тем самым, увязая лишь глубже. В дурном расположении духа Градоначальник Хуа вполне мог если не потребовать деньги назад, то увеличить саму сумму в несколько раз. И Вэй Усяню ничего не оставалось, кроме как терпеливо ждать счастливого разрешения. Он и сам пребывал в подавленном настроении, отчаянно скучая по Се Ляню и боясь за него. Так прошло, сменяясь хрустким бумажным хороводом, несколько мучительно-долгих дней. И не то перенимая настроение Хуа Чэна, не то просто не желая сидеть в Доме Блаженства без дела, Вэй Усянь стал подолгу задерживаться на улицах. Он часами торчал на крышах или приставал с расспросами к хозяевам мелких лавочек и трактиров, однако же, делал все, чтобы в час Тигра не встретиться на улице с Хуа Чэном. А-Сянь понимал, что градоначальник Хуа не обрадуется встрече с маленьким полуночником, который не слушается старших и шляется где попало. Но в один день вдруг все прекратилось, причем так внезапно, будто и не случалось совсем. Туманы развеялись, фонари вспыхнули ярким светом и даже смазанные вывески налились новой краской и как будто вернули себе облик разнузданного бесстыдства. Призрачный город наполнился шумом и гамом, призрачные образы и теневые фигуры шастали тут и там, ничего более не боясь и ничуть не смущаясь. Вэй Усянь успел отвыкнуть от шумных толп, от воющих, скулящих и хрюкающих, от драк и ругани, смеха и гадких шуток, а потому, теперь оглядывался в недоумении, быстро-быстро открывая и закрывая глаза. Обернувшись через плечо, он увидел прилавок с уродливым человеческим товаром, порезанным на большие куски. — Дядюшка! — набрав побольше воздуха в легкие, заорал Вэй Усянь. — Извините меня, дядюшка! Скажите, почему так шумно вокруг? Огромный вепрь швырнул на разделочный стол громадный тесак и отер засаленной тряпкой свое безобразное рыло. — Ишь ты, — пробурчал он, но совсем не сердито. — Разорался тут почем зря! Почтенный дядюшка воротился, а господин Градоначальник вновь стал милостивым и благодетельным, что отец родной, вот тебе и шумно, и людно! Да ты ж, малявка, ихнее дитя, сам-то небось более меня о том знаешь! Вэй Усянь расплылся в широкой улыбке. — Отец вернулся, — проговорил он, будто стараясь впитать в себя тепло этих слов. — Отец вернулся! Ура! И подпрыгнув, будто бы тугой мяч для игры в Цзу Чу, Вэй Усянь побежал прочь, высоко задирая ноги и оставляя за собой клубы уличной пыли. Он бежал, что было сил, а сердце глухо стучало, заходясь от радости и беспокойства. С одной стороны, маленький А-Сянь воистину успел крепко соскучиться о своем названном отце. С другой — он вдруг осознал, что раз последний вернулся в Призрачный город, следовательно, и Хуа Чэн никуда не отлучался из дому и наверняка уже заприметил подозрительное отсутствие самого Вэй Усяня. Вот он и бежал во весь дух, внутренне надеясь на благосклонное настроение обоих родителей. Однако в Доме Блаженства было удивительно тихо. Казалось, градоначальник Хуа попросту запретил шуму с призрачных улиц проникать в его дом и блуждать по углам, мешая покою всем его обитателям. Вэй Усянь миновал ряд одинаково прохладных и гулко пустых комнат, оставляя на вылизанных до блеска полах следы от грязных ступней. В конце концов, он вступил в одну из уютных зал, спрятанных в восточной части Дома Блаженства, да так и замер. В зале горело воистину множество множеств свечей, из-за чего та была словно облита тусклым золотом рассеянно блуждающих огоньков. Вэй Усянь втянул носом воздух, и уловив тонкий аромат курящихся благовоний, завертел головой. В самом углу обнаружилась нефритовая кушетка, одна из многих. Но эта резко отличалась от своих подруг тем, что была укрыта отрезами тончайших шелков и завалена мягчайшими перинами и подушками, будто некто предусмотрительный заранее обустроил все в этой комнате так, чтобы иметь возможность прийти сюда после изнурительно-долгой работы и как следует отдохнуть. На кушетке возлежали двое, но в комнате было темно, и Вэй Усянь не мог разглядеть ничего более двух силуэтов, притиснувшихся близко-близко друг к другу и тихо беседующих. Вэй Усянь кашлянул и замялся. Он вдруг подумал, что не имеет права влезать в тихую идиллию названных родителей и портить их часы духовного единения после затянувшейся разлуки. Однако спустя всего пару мгновений его переживаниям был положен моментальный конец. Быть может, глаз и слух демона был остр как ни у кого больше, но Хуа Чэн довольно легко заприметил фигурку названного сына, топчащегося у самого входа. — Уже очень поздно, А-Сянь, — заметил он, не поворачивая головы. — какие-такие дела могут быть посреди ночи у такого, как ты, в городе, полном нечисти? Вэй Усянь невольно расхохотался. — А я здесь живу, Чэн-гэ! — радостно возвестил он таким тоном, будто сказанное и вправду могло быть для Хуа Чэна новостью. Ответом ему был тихий смешок, мягкий и переливчатый — несомненно принадлежащий Се Ляню. — А мой А-Сянь все так же чудит и проказит, а когда его ловят на том, лишь громко хохочет, — мягко проговорил он, приподнимаясь и поворачиваясь в сторону Вэй Усяня. — Неправда, отец! — засмеялся последний и состроил уморительную гримасу. — Я был послушным и славным все эти дни, а вот Чэн-гэ — напротив, бесился так, словно в него все черти Третьего мира разом вселились! Се Лянь вновь засмеялся, покачивая головой. — Иди сюда, А-Сянь, — позвал он. — Подойди ближе. Мне тяжело напрягать голос. Вэй Усянь, застигнутый врасплох смыслом сказанных слов, тут же приблизился к ложу. Се Лянь, оперевшись о заботливо протянутую ладонь Хуа Чэна, поднялся, и сев посреди кушетки, прямо взглянул на названного сына. Вэй Усянь прикусил губу. В свете мерцающих язычков пламени он мог видеть осунувшееся лицо Се Ляня, будто посеревшее и потерявшее краски. Великий император Небес сидел, облокотившись на одну из подушек, пока Хуа Чэн все так же поддерживал его за руку. И это зрелище вдруг безотчетно и абсолютно испугало А-Сяня. — Отец, отец! — зачастил он, подбегая вплотную и хватая Се Ляня за руку. — Что с тобой? Что случилось? Однако прежде, чем тот успел что-либо ответить, Хуа Чэн недовольно покачал головой и поднес указательный палец к губам. — А-Сянь! — воскликнул он разом и укоризненно, и осуждающе. — А ну не кричи. Не видишь что ли, как устал гэгэ? Не донимай его понапрасну. Се Лянь мягко коснулся его руки, успокаивая. — Будет тебе, — сказал он негромко. — Будет. А-Сянь беспокоится обо мне, только и всего. Ты испытываешь то же самое, уже поверь мне. Но ты за долгие годы научился скрывать свои страхи и переживания, а Вэй Усянь пока просто ребенок. У него что на уме, то и на языке. Вэй Усянь, воспользовавшись создавшимся промедлением, опустился на край кушетки и вжался лицом в колени названного родителя. Се Лянь просто погладил его по голове и ничего не сказал. — С тобой точно все хорошо? — совсем тихо спросил Вэй Усянь, и в нем чудным образом заговорил тот крошка А-Ин, что однажды уже ощутил вкус горькой потери, а потому теперь боялся ее, как огня. — Правда ведь? С тобой ничего не случится, отец? Се Лянь засмеялся. — Вы оба просто несносны, — сказал он с трепетной нежностью в интонациях. — Как можно так переживать из-за какого-то пустяка? В последние дни у меня было чересчур много утомительных дел, ничего более. Ну-ну, все! Сань Лан, А-Сянь, перестаньте! Чего, вот чего вы... В самом-то деле? Хуа Чэн обнял супруга, и коснувшись губами его лица, укоризненно нахмурился. — Гэгэ совсем не жалеет себя, — сказал он печально. — Как он только может так себя изводить? Вэй Усянь жался к Се Ляню, однако, молчал, но вместо него говорило его сердце, глухо и беспокойно стучащее в его грудной клетке. Он не вполне осознавал, что плачет, и даже не понимал откуда и почему взялись эти слезы, когда совсем недавно на их месте было веселье. Но тем не менее, Вэй Усянь плакал, комкая между пальцами полы одежд Се Ляня. И тот, будто бы почуяв неладное, плавными движениями обеих рук привлек плачущего А-Сяня к себе, и удерживая в объятиях, окатил неплотным потоком духовной энергии. То отдалось обжигающе-приятным теплом в каждой клеточке тела, и Вэй Усянь успокоился, не сразу, но скоро, сперва перестав плакать, а после и вовсе весело улыбнувшись и стерев с лица недавние слезы. — Один прекрасный человек однажды сказал мне, А-Сянь, — вдруг начал Се Лянь, проводя пальцами по привычно спутанным волосам Вэй Усяня и вынимая из них листья и щепки. — что быть дома можно лишь с теми, кто близок тебе. Пожалуй, это действительно так. В Доме Блаженства давно не бывало запустения и одиночества. Это воистину дом, где всегда есть место теплу и спокойствию. А потому, не плачь о страшном и темном, что язвит тебя и питается твоими старыми страхами. Не стоит плакать в таком месте о том, что тебе не грозит. Как бы не повернулась твоя жизнь отныне и впредь, ты никогда не будешь один. Два бессмертных мира — великих и недостижимых для бесплотных ночных кошмаров — оберегают тебя. А потому, не плачь о дурном. Пусть страхи развеются и никогда больше не тяготят твои думы. Вэй Усянь поднял голову и поглядел в удивительно тонкое и молодое лицо Се Ляня, столь благостное и сияющее светом божественной милости, что душа сама собой замирала, а сердце в груди начинало биться скорее. — Мой гэгэ так мудр и добр, — прошептал Хуа Чэн одними губами, не спеша разводить сомкнутые руки и выпускать возлюбленного супруга из объятий. Вэй Усянь просиял самой чистой и веселой улыбкой, на какую только лишь был способен. — Это так глупо, — смущенно признался он. — но я вдруг испугался. Чего — сам не знаю. Но теперь все прошло. Спасибо тебе. Се Лянь улыбнулся ему одними глазами. — Тебе нечего бояться, А-Сянь, — мягко произнес он. — Вы и вправду отправите меня к людям совсем скоро, Чэн-гэ, скажи, это ведь правда так? — вдруг спросил Вэй Усянь, неизвестно отчего вдруг подумав про это. Хуа Чэн ухмыльнулся. — Не прежде, чем я расскажу тебе кое-что о тех, с кем тебе придется иметь дело, — произнес он лукаво. — Сань Лан! — укоризненно воскликнул Се Лянь. Вэй Усянь засмеялся. — Правда расскажешь? — воскликнул он, заметно оживляясь лицом. Хуа Чэн расплылся в несколько коварной, но вполне теплой улыбке. — А как же без этого? — произнес он серьезно. — Должен же ты получить что-то от столь жестокого и беспощадного демона, коим я слыву в мире господ-заклинателей? Вот я и научу тебя видеть их насквозь, дразнить, но никогда не страшиться. Никто не будет среди живущих под луной опасен тебе, и в том мое неблагое благословение. Хорошо, когда тебя берегут Небеса, но поддержка и тайная сила Бездны — куда как больше значит по силе. Пусть уж гэгэ не сердится, но сам я на дух не переношу заклинателей, а потому, научу дитя, кое назвал своим сыном, самому главному. Среди лукавых и жестоких, ветреных и двуличных, среди тех, что чтут превыше всего пустую мораль или льют кровь без мысли и интереса, я хочу видеть моего А-Сяня, что пройдет меж их рядов, и опалив их умы, продолжит свой славный путь. Недаром же этого А-Сяня наставлял и учил гэгэ. Он будет лучшим из всех живущих. А я прослежу лишь за тем, чтобы лукавые ехидны и бессердечные кровопийцы не погубили его. И пусть содрогнется равнодушная Поднебесная! — Сань Лан! — разом и смеясь, и укоряя, воскликнул Се Лянь, спеша остановить последнего. — Чему ты его только учишь! Хуа Чэн весело сверкнул своим единственным глазом. — Этот недостойный желает одарить своего сына силой и знанием, что помогут ему. Что тут плохого, гэгэ? Неужто тебе не хочется увидеть, как пройдет свой путь наш А-Сянь, как годы превратят его в мужчину, для которого по уму и силе хорошо, если будет равным тот нефритовый гений-юнец из ненавистного мне клана ханжей-заклинателей? Да и тот, боюсь, что уступит, не имея в душе своей силы и вольности Вэй Усяня. Се Лянь тихо улыбнулся. — Хорошо, если они двое подружатся, — вдруг поделился он, поведя головой чуть в сторону. — Ведь и отрок нефритовой ветви имеет судьбу небожителя... А знаешь, я ведь спустился в Облачные глубины. Хуа Чэн мягким и исполненным бесконечной нежности жестом взял руку Се Ляня в свою и поцеловал раскрытую ладонь. Тот же как-то особенно улыбнулся и свободной рукой погладил по щеке возлюбленного супруга. И на том их беседа ненадолго прервалась, поскольку Хуа Чэн, будто позабыв все на свете и себя самого, целовал руки Се Ляня, а тот смущенно смеялся и отвечал точно такой же нежностью. — Бьюсь об заклад, старик Лань Цижэнь нынче места себе не находит, — наконец произнес Хуа Чэн, когда пыл в нем несколько поугас. — размышляя о сыне той, которая была подобна ветру и звуку и никогда не могла принадлежать мужчине, ибо выбирала не любовь, но искусство, полагая, что первое придет к ней в руки само и на него не стоит искать особенного вдохновения... Однако что он сказал тебе, гэгэ? Се Лянь задумчиво улыбнулся. — Ты чудно вовремя припомнил ту талантливую монахиню, что слышала голоса трёх миров и была куда могущественнее и сильнее других. Я желаю, чтобы иные из знавших то время рассказали А-Сяню какой была его покойная мать, и чтобы его сердце открылось к гордости и любви в память о ней. Однако сам он спит, измученный нашими разговорами и беготней по вечерним улицам. Оно и к лучшему. Пускай себе спит. А что до господина Лань... Хорошо, я расскажу тебе. Слушай.