Луноцвет на обочине

— Не смей отвлекаться на пустяки, — строго произнес Лань Чжань, на мгновение оторвавшись от вдумчивого занятия каллиграфией. Вэй Усянь вздрогнул и уронил на пол прибор для письма. Лань Чжань проследил взглядом за этим и неодобрительно покачал головой. — Ты занят глупостями, — сказал он укоризненно и сурово. Вэй Усянь вскинулся и капризно надул губы. — А вот и нет! — тут же откликнулся он. — Ты несправедлив ко мне. Не видишь? Я работаю, как и ты, а может, даже больше тебя!.. Батрачу, как последний ишак, переписывая ваши дурацкие правила и запреты. О, ты только посмотри на меня, загляни в мои несчастные глаза, взгляни на мои руки — они все сплошь в мозолях от многочасовой и, при том, едва ли посильной работы! О, не будь ко мне так жесток... Вэй Усянь откинулся назад, оглушительно ударив ладонями по столу, от чего его письменный прибор и книги подпрыгнули, а тушь не разлилась только чудом. С мгновение Вэй Усянь сидел неподвижно, откинув голову, в ребяческом озорстве зажмурив глаза и высунув кончик языка, но вскоре ему это наскучило. Он вновь сел прямо и перевел взгляд на Лань Чжаня, не без некоторой досады подметив, что тот и бровью не повел на все его выходки и слова. Вэй Усянь подпёр кулаком щеку и некоторое время смотрел на Лань Чжаня. Тот сидел прямо и чинно, безукоризненный и прекрасный, точно гравюра, повествующая о деяниях небожителя. Лица его не касалось и тени сторонней мысли. Весь Лань Чжань был из себя — точно свет одинокой луны, полный льда и сдержанного сияния. Поневоле Вэй Усянь призадумался о том, что могло крыться под непроницаемым убором извечной благовоспитанности, ибо он не мог даже помыслить, что душа подобного человека похожа на его внешний облик. Скорее, за этим крылось нечто иное, куда более глубокое и отличное, но что именно — Вэй Усянь, как не бился, не мог даже вообразить. Бросив эту затею, он вновь было принялся за работу, но не окончив строки, снова отвлекся и отбросил кисть в сторону. — Братец Лань, — позвал Вэй Усянь. Гробовое молчание было ему ответом. Вэй Усянь нахмурился и завозился, перебирая разложенные по столу листы тонкой бумаги. Меж ними, тщательно скрытые, покоились сумбурные вычисления, которыми Вэй Усянь развлекал себя, желая отогнать скуку. Идеи, одна суматошнее и дерзновеннее другой, занимали его целиком. На досуге он часто думал о непостижимых и незнакомых заклинательскому миру вещах и наскоро сочинял возможности воплощения некоторых творений, что однажды, быть может, смогли бы послужить в деле. Вэй Усянь страстно желал не столько помочь людям оградить себя от вмешательства Третьего мира, сколько дать путь и тем, и другим сосуществовать бок-о-бок, не причиняя вреда друг другу. Он желал сотворить нечто, что могло бы подарить людям шанс жить, не боясь кровавой расправы нечистых, защитить их, но так, чтобы новое изобретение не стало губительным для порождений вечного мрака. — Ванцзи-сюн! — вновь произнес Вэй Усянь, на этот раз куда менее терпеливо. Он вновь поглядел на смутный чертеж подле себя и быстрой мыслью сообразил, что было бы хорошо показать его при случае Хэ Сюаню и испросить совета, как у более старшего и разумного. В его собственные вычисления, как казалось, ненароком вкралась ошибка, но Вэй Усянь не имел сил самолично ее обнаружить. — Лань Чжань! — почти что крикнул последний, вновь хлопнув ладонями по столу и нарушая таким образом строгую тишину самым ужасающим способом. Названный вскинул голову, и губы его строго поджались. — Не смотри на меня так сердито, — улыбнулся Вэй Усянь. — Я не сказал ничего особенного. Однако теперь ты обратил на меня внимание, и это ладно. Скажи-ка, тебе самому не тошно учиться дни напролет в тишине? Я бы, будь здесь вместо тебя, давно бы сошел с ума. — Убожество, — холодно бросил Лань Чжань и вновь погрузился в чтение. На том едва начавшаяся беседа казалось исчерпанной. Вэй Усянь обиженно хмыкнул, и передёрнув плечами, вновь взялся за переписывание устава. — Я так устал, — протянул он скучающим голосом. — Сил моих больше нет! Скажи-ка, Лань Чжань... Последний пошевелился, но глаз не поднял и ничем не выдал, что обратил на Вэй Усяня и его слова хоть какое-либо внимание. А последний вдруг ощутил, как неведомая сила с непоколебимой жёсткостью сдавливает его губы, не давая возможности говорить. Это привело Вэй Усяня в совершенное раздражение. Он мотнул головой раз и другой, но быстро понял, что так ни к чему не придет. Обида поднялась в нем медленно и текуче, возбудила жгучий огонь борьбы, сокровенное желание сотворить что-то наперекор и не дать Лань Чжаню и некому тайному фокусу, известному лишь его роду, поставить точку в подобном. Вэй Усянь заерзал, мучительно соображая. Едва ли Лань Чжань желал вывести своего подопечного на молчаливое противостояние, но так или иначе, он это сделал. И Вэй Усянь, не имея возможности говорить, обрёл время как следует все обдумать. Он не мог знать тонкостей использованной против него техники, но тем не менее, и он был не так прост. Быть может, иной заклинатель, тем паче, столь молодой, не имел ничего в запасе против тайного знания. Но Вэй Усяня взрастил Призрачный город. От самого Хуа Чэна и от многих его вассалов понабрался он множеству тонких и не вполне честных практик, достаточно безобидных, но тем не менее, отчасти лукавых, как и все, чем промышляли создания Третьего мира. И вот теперь, напрягая память до боли, Вэй Усянь перебирал их одну за другой, как кусочки цветного стекла, ища подходящую для сложившейся перед ним картиной мозаики. Разумеется, снять с себя печать молчания тем же путем, каким оно было наложено, он бы не смог. Однако умел он иное. Его фокус был прост, но изящен. Он требовал абсолютной концентрации и призвания силы воли, однако, при должном исполнении мог разрушить любые проклятия и наваждения, любые чары и заговоры. Не секрет, что любая техника, приведенная в действие, похожа на сложный замок, запертый уникальным ключом. Однако даже такие замки поддаются отмычкам и грубой силе, даже их возможно разбить на куски. С заклятием любой природы и формы дела обстояли так же. Точный поток высвобожденной в нужном объеме энергии Ци мог переломить и остановить самые сложные и тайные чары, не требуя проникновения в их хитросплетенную тайну. Для того требовался как заклинательский навык, так и определенная сила золотого ядра. Но у Вэй Усяня на счастье в запасе имелось и одно, и другое. Стоит ли говорить, что практики, полученные от Хуа Чэна, никогда не оставались бесплодны и не давали осечки? У Вэй Усяня получилось сладить с чужой техникой пускай и не сразу, но в конце концов она поддалась, и он не без тайного удовольствия смог-таки разлепить губы. Разреженные потоки духовной энергии витали вокруг него призрачным облаком, не спеша угасать и пронзая воздух вокруг себя в точности так же, как звук голоса пронзает долгую тишину. — Это был подлый прием, — заявил Вэй Усянь, внутренне лучась гордостью и весельем. — И как тебе было не совестно, Ванцзи-сюн, так со мной поступить? Словами не передать, что сотворилось в этот момент в холодной душе Лань Чжаня. Многолетняя практика и отточенный годами навык контроля позволили ему не выдать всей глубины изумления. Он бросил свое занятие и воззрился на Вэй Усяня, точно был не в силах моментально поверить в произошедшее. Единожды уже пробужденное чувство, памятное по краткому поединку на крыше, пробудилось в душе Лань Чжаня с новой силой. Сам не свой он подскочил с места, и оказавшись подле смеющегося Вэй Усяня, схватил последнего за руку, требовательно потянув на себя. — Ты... — выдохнул Лань Чжань, не имея сил подобрать нужные слова. — Ты... Бесстыдник! Вэй Усянь фыркнул и успокаивающе похлопал последнего по руке. — Ну-ну, — заговорил он. — не будем ссориться. У меня и в мыслях не было нанести тебе оскорбление. Ванцзи-сюн, не смотри на меня столь грозно. Не стоит оно того, в самом деле. Между мной и тобой и так уже есть одна тайна, так пусть эта будет ещё одной, и мы сохраним ее. Клянусь тебе, что никому не скажу. Лань Чжань задохнулся собственными противоречиями во второй раз и с силой рванул Вэй Усяня за руку. Тот притворно вздохнул, всем своим видом изображая печаль. — Что же это ты так переполошился? — спросил он, невинно моргнув. — Как будто мгновение, и ты снова примешься твердить, что я нечистый демон, посягающий на твою непорочную обитель и достоинство рода. Поверь мне, я не сделал ничего дурного, лишь не захотел мириться с несправедливостью, которой ты меня одарил. Неужто ты поступил бы иначе? — Что ты сделал? — жёстко спросил Лань Чжань, не разжимая руки, но как будто вновь обретя дар речи. Вэй Усянь присвистнул. — У каждого заклинателя, коль скоро он желает достичь вершин, должно быть в запасе некое количество навыков, — откликнулся он предельно серьезно. — Твой род располагает множеством тайных техник и знаний, с которыми никто иной не посмеет спорить. Мне так же, как и другим невдомёк, как творится эта твоя забавная техника. Но вспомни другое, прежде чем смотреть на меня столь грозно. Я не принадлежу ни к одному из известных заклинательских родов. Моя кровь иная. Быть может, ты помнишь, кем была моя мать, быть может, тебе то было без надобности. Но я напомню тебе. Слушай. Я сын Цансэ Саньжэнь, спустившейся с гор. Ее обучала великая бессмертная, овладевшая множеством сложных и тайных искусств, о которых не ведают здесь, на твердой земле. Моим воспитанием занимался один из ее бывших учеников, стало быть, брат по совершенствованию моей бедной матушки. Именно он открыл мне секреты некоторых техник, самых простых и ничуть не опасных. Слова Вэй Усяня были просты и точны. В них был смысл и правота, спорить с которыми Лань Чжаню и в голову бы не пришло. Расчет был верен подобно тому, как бывает он верен в вопросах логики и математики. Не секрет, что в своих словах Вэй Усянь выдал одну истину за другую, приукрашая действительность и выставляя ее в безобидном свете. И быть может, если бы в этот самый момент великая Баошань Саньжэнь могла услышать его болтовню, она немало бы удивилась тому, что ее тайным практикам приписываются колдовские секреты Градоначальника Хуа Чэна. Но на счастье проведать про столь дерзкую клевету она не могла. Гнев Лань Чжаня угас, охлаждённый кажущейся простотой искреннего признания. В его сознании прояснилось, картина стала ясна и приняла совершенно иной смысл. Он с лёгкостью поверил словам Вэй Усяня, но даже они не помогли ему смириться с произошедшим. Напротив. Теперь он вдруг взглянул на Вэй Усяня иными глазами. Дерзкий и бесстыжий юнец, окутанный мороком тайн, стал к нему на шаг ближе, раскрывшись в едином признании. И вместе с этим неотзывчивая душа Лань Чжаня родила в глубине своей новые чувства. Впервые за много лет узрел он перед собой равного не только в летах, но и в умениях. Вдруг он задался вопросом, как чувствовал себя сам Вэй Усянь, столь рано оставшийся в одиночестве. Нечто неясное шевельнулось в Лань Чжане. Поневоле он примерил очертившуюся картину на себя: точно так же осиротевшего и отдавшегося совершенствованию своего тела и духа. Но как не суди, а в жизни Лань Чжаня оставались родной дядя и брат, в то время как Вэй Усяню чудом посчастливилось встретить только лишь одного из соучеников своей умершей матери. Быть может, в другой ситуации он тут же бы задался вопросом каким был путь становления Вэй Усяня и был ли его наставник к нему хоть сколько-нибудь снисходителен или же гонял до седьмого пота, заставляя повзрослеть и раскрыться в заклинательской практике раньше положенного. Но эта мысль так и не сформировалась в сознании Лань Чжаня, погребенная под грудой иных чувств и оставленная до поры. На долю секунды Лань Чжань поглядел на Вэй Усяня без предубеждения, и тут же ощутил нечто, схожее с восхищением. Он вдруг почувствовал, что живая душа пробудилась в нем и потянулась к этому тонкому и способному ровеснику, притягательному в своей призрачной красоте и совершенстве смелого духа. И не говори наперекор тому дважды уязвленная гордость, быть может, Лань Чжань бы нашел в себе смелость повести себя непривычно и просто, заговорить, объясниться, попытаться постичь и понять. Но злая обида больно кольнула его в самое сердце и обратилось в по-детски глупую ревность. Не зная до той минуты никого похожего на себя, Лань Чжань испугался мнимой угрозы и позорно отступил. Его выбор был опрометчив, и сулил теперь только одно — запоздалое и болезненное раскаяние, грозящееся прийти с годами и опытом. Тогда же Лань Чжань резко отдернул руку и отвернулся, чем вызвал у Вэй Усяня неловкий смешок. И это лишь сильнее подстегнуло в нем вернувшееся раздражение. — Убожество, — бросил Лань Чжань, вновь замыкаясь в себе. Ответом ему был насмешливый возглас. — Ну, опять по-новой, — вздохнул Вэй Усянь, взмахивая руками. — вот что ты заладил... Далось тебе!.. Но так как ответа более не последовало, последний вновь взялся за кисть и некоторое время сосредоточенно сопел над работой, выводя черты каждого символа. Лань Чжань стоял к нему спиной и дышал через раз, отчего-то не имея сил изгнать из сознания живой прелести чужого лица, взгляда глаз и движения губ. И эта сложность, досель незнакомая, лишь сильнее злила его. Наконец он повернулся, но бросив взгляд в сторону подопечного, заприметил, что тот вновь бросил работу, и будто задумавшись, глазеет на неряшливо исписанный лист, постукивая по нему кончиками пальцев. Сосредоточенность и непривычная строгость чужого лица заинтересовали Лань Чжаня. Он решительно шагнул вперёд и склонился к столу, но Вэй Усянь, поймав его жест, проворно подхватил заветный лист и попытался засунуть в рукав. Дальнейшее произошло слишком внезапно и осталось в равной степени непонятным для обоих участников сложившейся сцены. Будто бы вне себя Лань Чжань подался вперёд и попытался выхватить лист из рук оторопевшего Вэй Усяня. Какое-то время они молча возились, стараясь пересилить в сноровке друг друга, однако, неожиданно для себя Лань Чжань одержал верх над соперником. Он вытянул руку с отбитым листом и взглянул на него прямо. Однако Лань Чжань к своему несчастью ещё не был в полной мере знаком с Вэй Усянем. В тот момент, когда он взглянул на чужие расчеты, те уже незримо переменились. Глазам уязвленного в лучших чувствах Второго нефрита предстала картинка весьма откровенного и бесстыдного содержания. Лань Чжань вздрогнул и выронил лист. После же, в возмущении переведя взгляд на Вэй Усяня, он не без разочарования осознал, что тот едва ли не катается по полу, завывая от смеха. — Вэй Усянь! — выкрикнул Лань Чжань, чье сознание вновь утратило способность к вдумчивому осмыслению. Названный же залился ещё более громким и почти что оскорбительным смехом, и превозмогая себя, отчаянно замахал руками. От несдержанного веселья лицо Вэй Усяня приобрело розовато-алый оттенок, а волосы растрепались и неподобающе торчали в разные стороны, застилая глаза. При иных обстоятельствах такой его облик можно было счесть почти что очаровательным. — С..спок... спокойно, молодой господин Лань! Ты сам... сам виноват в этом!.. Ой, молодой госпо... Спокойно! Помни о достоинстве! Лань Чжань шарахнулся в сторону, разом потеряв остатки контроля и едва имея силы трезво оценивать происходящее. Вэй Усянь же ползком добрался до брошенного листа и проворно запихал его за отворот верхних одежд. — Мне это дорого, как память! — вдруг выкрикнул он, как будто всего прочего было недостаточно. — Уж извини, подарить не смогу! — Пошел вон отсюда, бесстыдник! — в тон ему отозвался Лань Чжань. Вэй Усянь подскочил на ноги, шатаясь и икая от смеха, и, как был, бросил вон, в окно, едва не оступившись по неосторожности. Оказавшись на твердой земле, Вэй Усянь осел на траву и зашелся в новом приступе хохота. Именно таким его обнаружил Не Хуайсан, как раз проходивший мимо. — Что это с тобой, братец Вэй? — спросил тот, моментально переполняясь чужой веселостью. — Выкладывай, что ты опять учудил? Вэй Усянь замахал руками и замотал головой, не имея сил произнести ни единого слова. — Я слышал, как второй господин Лань велел тебе убираться, — вновь заговорил Не Хуайсан, и звук его голоса звучал слишком радостно и восторженно. — Признаться, я и не думал, что в мире есть человек, способный довести Лань Чжаня до белого каления. Ну говори, говори скорее, а не то я умру от любопытства! Вэй Усянь в ответ на его слова взвыл на высокой ноте и ничего большего от него ещё долгое время добиться не получалось. Лишь спустя какое-то время друзья смогли все как следует обсудить, а заодно уж, и перекинуться некоторыми новостями. От Не Хуайсана Вэй Усянь узнал о небывалом везении: старик Лань Цижэнь в срочном порядке отбыл куда-то по важным делам, и на долгие несколько дней все ученики Гусу были предоставлены сами себе. Поразмыслив об этом немного на трезвую голову, Вэй Усянь осознал, что все складывается как нельзя более кстати. Свобода могла дать ему шанс затеряться среди праздно шатающихся учеников и улизнуть из Облачных глубин, быть может, на целую ночь. Даже если кто-то из ровесников заприметит его отсутствие, то спишет на чужое желание как следует поразвлечься в одном из ближайших трактиров, а то и вовсе вскоре выкинет из головы. На деле же Вэй Усянь задумал наведаться в гости к одному из опаснейших демонов Третьего мира. Как не крути, а помочь в разрешении внезапно возникшего затруднения ему мог один лишь Хэ-сюн.

***

Осуществить задуманное Вэй Усяню удалось уже к следующей ночи. Втайне он несколько опасался возможности затруднений, но все прошло гладко. Нельзя сказать точно, благоволили ли Вэй Усяню удача и некие высшие силы или же попросту он выбрал удачное время. Однако Гусу он покинул без особого труда, проказливо улыбаясь всякий раз, как в голову приходило осмыслить абсурдность происходящего. Подумать только! Он, Вэй Усянь, приглашенный ученик одного из известнейших заклинательских орденов, украдкой проникал посреди ночи за черту клановых стен, чтобы после наведаться в гости к демоническому князю в ранге Непревзойденный. О, без сомнения, старика Лань Цижэня хватил бы удар, случись ему однажды прознать о подобном! Ночь была тихой, но ветренной. Глубокие воды, разливаясь ничто не щадящей волной, гладкой и глянцевой, окружали Чертог Сумрачных Вод. Они были чернее и молчаливее обыкновенного, и в их глубине как будто тонул весь мир, разъедаемый древней и необъяснимой тоской. У дальних берегов лениво перекатывались бледные тени: быть может, некоторые из речных гулей, раннее потерявшие дом, пришли за милостью к своему господину. Воздух, пронизанный буйной энергией демонической Ци, был нестерпимо тяжёл и печален. Вэй Усянь, не имевший возможности какое-то время ощущать вокруг себя подобные запахи и колебания, поневоле терялся в них, однако, не боясь, а отчаянно наслаждаясь. Поистине, он провел необратимо многое время в глубинах Третьего мира, и теперь называл его домом, не имея поводов измениться в своем понимании. Внезапно в темноте различились неясные тени, зыбкие и туманные, как два огонька колеблющиеся в отдалении на ветру. Вэй Усянь повернул голову и напряг зрение, весь обратившись в слух. Он не мог видеть сквозь мрак столь же четко, как иные звери или нечистые твари, но потоки чужой энергии он различал на удивление тонко. И тот оглушающий, величественный и погребающий под собой все сущее мрак, что стелился на многие пространства вокруг, был ему неоспоримо знаком. Хэ Сюань и Градоначальник Хуа прогуливались неподалеку. Что за дела свели их в эту пору и расположили к беседе было ведомо лишь ветру да им двоим. Вэй Усяня же, не привыкшего видеть в демонах близость страшной угрозы, подобные вопросы мало заботили. Напротив, почуяв присутствие двух темных князей где-то поблизости, он воссиял радостью истинно детской и искренней. Все переживания рассеялись по мановению ока, и он присел на влажную землю, не заботясь о чистоте белых одежд приглашенного ученика. Он терпеливо ждал, когда его обнаружат, и в это время предавался раздумьям, припоминая все произошедшее с ним в прошедшее время. После Вэй Усянь отбросил и это, сосредоточившись на том замысле, с которым пришел этой ночью, ожидая получить помощь от более сведущего в такого рода делах Хэ Сюаня. — И что это за заклинатель пожаловал к нам? — внезапно прозвучал, растекаясь в пространстве, ленивый голос Хуа Чэна. — Неужто он так самонадеянно храбр, что осмелился прийти в Третий мир под покровом ночи, когда Тьма законно властвует на земле? — Брось ломать комедию, хозяин вшивого городишки, — раздражённо откликнулся на эту речь Черновод. — будто сам не знаешь, кто наш сегодняшний гость. Твое дитя куда умнее тебя, а потому, не поведется на эту нелепую шутку. Брось, в самом деле. Своими речами ты утомляешь не только меня, но даже безмозглых гулей, резвящихся в темных водах. Вэй Усянь, мгновенного очнувшись от недолгой задумчивости, подскочил на ноги и с радостным возгласом бросился на звук голосов. Тяжёлый туман расступился, и взгляду ночного гостя предстали две высокие фигуры, облаченные в угольно-черный и кроваво-алый шелка. Оба они, и Хуа Чэн, и Черновод, терпеливо стояли на месте, взирая на бегущего к ним со всех ног Вэй Усяня радостно и приветливо. Последний же, сравнялся с ними удивительно скоро и без лишних церемоний ухватил за руки и того, и другого, силясь будто бы одной стрелой поразить двух ястребов сразу. — Хэ-сюн! Чэн-гэ! — выдохнул Вэй Усянь, и не найдясь, что сказать и какими словами выразить охватившую его радость столь скорой встречи, безмолвно расплылся в широкой улыбке. Хуа Чэн оглушительно расхохотался и шутливо взъерошил и без того крайне лохматую голову названного сына. — А ты, я гляжу, изрядно подрос, — заметил он, насмешливо щуря единственный глаз. — А уж прыти и озорства набрался и того лучше — без меры! Ну-ка, ну-ка, пойди чуть правее, я на тебя погляжу... Истинно, как есть! Все тот же бесёнок, даром, что обрядили в унылые тряпки ордена узколобых монахов Гусу. Мою породу не спрячешь! Черновод издал досадливый возглас, при этом весьма красноречиво поджав губы и закатив глаза. — Дай тебе волю, трепать языком станешь до грядущей луны, что торговка на ярмарке, — несдержанно фыркнул он. — Выдумал тоже ещё! Где ты там сыскал свою природу, пустобрех несчастный? И то ладно, другое печальнее. Тебе, небось, все, что не в цвет человеческого безумия, не в камнях да узорах без меры, то уродливо и противно. Хуа Чэн повел головой и надменно скривился, сделав вид, будто Черновод представляет из себя личность столь незначительную, что и речи его стоят меньше двух горстей риса. Вэй Усянь, переводя взгляд с одного на другого, облегчённо и восторженно хохотал, ощущая спокойствие и покой, какие доступны любому из смертных лишь под сенью родного дома. — Что там за стенами Гусу, в гнездовище чопорных выродков? — вновь обратился Хуа Чэн к Вэй Усяню, с истинно отцовской лаской опуская руку последнему на плечо. — Все так же скучно и тускло, как бывало до этого? — Безмерно! — отозвался Вэй Усянь, лукаво стреляя глазами. — Не поспорю, однако, что мне весело среди людей. Но холодная строгость клана Гусу Лань, их невообразимые и ужасающие правила, их множество множеств запретов, их подъемы ни свет ни заря и отбои до первой звезды, их извечная сдержанность и благовоспитанность — о-о-о! Сил моих нет никаких после этого! Хуа Чэн схватился за бока и разразился несдержанным хохотом. — Чего ты смеёшься все, Чэн-гэ? — притворно обидевшись, спросил у того Вэй Усянь. — Неужто ты не понимаешь, как я страшно страдаю? Можешь ли ты хоть на мгновение вообразить сколько раз за столь ничтожное время я был вынужден переписывать избранные разделы треклятого свода, раздумывая за тем над своим неподобающим поведением? Хуа Чэн захохотал с новой силой. — Пальцы, небось, стёр до трухи, бедолажка, — протянул он, желая подразнить Вэй Усяня. — А ты погляди, погляди! — не остался в долгу последний и сунул под нос Хуа Чэну обе ладони. — Уймитесь-ка оба, — вставил свое Хэ Сюань, поднося руки к вискам. Водные гули, меж тем, пересекли черные воды и вынырнули у самого берега. Они сбились в нестройную кучку и слабо хрипели что-то, ворочая распухшими языками. Их шеи вытягивались на невообразимую длину, руки и тела гнулись под неестественными углами, а обрывки спутанных волос и светлых одежд волоклись по водной поверхности, растекаясь и надуваясь. Вэй Усянь повернул голову и с интересом поглядел на сгрудившихся на мелководье тварей. У каждого из них были ужасные, деформированные черепа, пустые или затянутые бельмами глазницы и искаженные лица, сгнившие и опухшие до крайности. Гули разевали широкие пасти, в которых виднелись ряды острых, как бритва, зубов. Многие из них были облачены в подобия белых и черных халатов, но были и иные, стоящие чуть впереди. На их телах остались куски некогда дорогих тканей, а в волосах застряла не только тина и грязь, но и разодранные на части драгоценные безделушки. Отчего-то Вэй Усяню это показалась достаточно любопытным, и он на какое-то время отвлекся, изучая облик нечистых созданий. — Ой-ой-ой, тухлая рыбина, и не совестно же тебе держать столь важных гостей на пороге! — вновь вывел его из задумчивости голос Хуа Чэна. — Так-то ты соблюдаешь законы гостеприимства! Черновод нахмурился. — Гостей я предпочитаю звать сам, — отозвался он сухо. — А вы заявились сами собой. Стало быть, гости незваные и в радушии не нуждаетесь. Хуа Чэн насмешливо фыркнул. — И много же ты назвал за последние, скажем, пять сотен лет? — не упустил случая для остроты он. Гули, никому не интересные и практически никем не замеченные, вдруг странным образом оживились. Они выползли на мокрый песок, оставаясь в воде лишь на одну половину. Их ноздри раздувались и трепетали, пасти были распахнуты, а пальцы с обломками сгнивших ногтей скребли по земле. Странным образом все они вдруг сконцентрировали внимание на Вэй Усяне и тянулись к нему, жадно и странно принюхиваясь. Не нужно было разумом соответствовать десяти, чтобы понять: намерения тварей весьма и весьма недобрые. Быть может, все дело было в том, что они являлись попросту безмозглыми гулями, жадными до человеческой крови и мяса, и принюхавшись, вдруг обнаружили поблизости человека. Вэй Усянь взвился и с силой дёрнул Черновода за край рукава. — Хэ-сюн, Хэ-сюн, помоги! — заверещал он. — Иначе твои гули не равен час сожрут меня, а косточки бросят! Черновод мгновенно оборотился на звук, и свирепые волны удушающей тьмы, пропахшей величием, демонической злобой и трепетом разошлись от него в разные стороны. Будто невидимый порыв ветра налетел со стороны, заставив его волосы и одежду вскинуться, устрашающе, но красиво развеваясь в суровых потоках энергии. — Пошли вон! — пророкотал он, и даже лицо его было демонически ужасно и полно явной угрозы в этот момент. — И если когда-нибудь хоть один волос упадет с головы этого ребенка!.. — Придушил бы ты своих головастиков, — сквозь зубы проговорил Хуа Чэн, и Вэй Усянь, подняв голову, вдруг понял, что тот тоже выступил вперёд и взялся за рукоять ятагана. — покуда беды не вышло. Гнев Черновода утих, а тяжёлая демоническая аура мало-помалу развеялась, смешавшись с тишиной проклятой ночи его молчаливых угодьев. — Они его более не тронут, — непривычно жёстко проговорил последний. — Не посмеют, даже если он первый на них нападет. Ты не хуже моего знаешь: даже самые тупые и кровожадные твари не посмеют пойти против воли своего господина, который наложил на них запрет посредством воли и ужаса. Рука Хуа Чэна плавно соскользнула с рукояти Эмина. — Хорошо, коли так, — сказал он сурово, но под сталью уверенных интонаций проступило отчётливое беспокойство. — Запах Третьего мира выветрился с нашего А-Сяня, и теперь многие из недалёких безошибочно чуют в нем человека. В Третьем мире его ждёт теперь не только родное тепло, но и угроза. И мы с тобой должны помнить про это. Помолчав, Хуа Чэн повортился к Вэй Усяню и докончил ещё строже: — А ты должен крепко-крепко усвоить одно: мир демонов не похож на счастливую и безобидную сказку. Здесь сыщется с десятка два, а то и больше существ, что с удовольствием попытаются полакомиться тобой. Пускай те, что сильнее и сложнее, что способны чувствовать, мыслить и помнить, знают тебя. Пускай большинство из них на века предано мне или же Черноводу. Но Третий мир полнится и безмозглыми хищниками, бесполезными и отвратительными. А среди разумных есть ещё подлые и коварные, что способны нарочно тебя погубить, мстя кому-то из нас или попросту оскорбившись твоей принадлежностью к миру людей и среде заклинателей. Никогда не позволяй себе забываться. Никогда не недооценивай неприятеля. Всегда будь наготове, не позволь врагу застать себя врасплох. Поступай так всегда: и с тварями, и с людьми. Быть может, однажды это тебя сбережёт. Вэй Усянь быстро кивнул, глядя на Хуа Чэна широко распахнутыми глазами. Странные и противоречивые мысли шевелились в его неспокойной душе. Внезапно он испытал и горечь, и страх, поняв, что до той поры приветливый и знакомый мир демонов может его погубить как и любого другого из числа заклинателей. Сложилось также и понимание, что именно демонический мир некогда отнял у него отца и мать, и был виноват во многих его несчастьях наравне с человеческим. Все это обдало его разом, словно поток ледяной воды, смешало все чувства и представления. Ничтожным мгновением он стал сомневаться в правильности своих желаний дать людям и демонам существовать бок-о-бок, в самой возможности жить, не причиняя вреда порождениям мрака и не вступая с ними в кровавую схватку. Неужто, в конце концов, старик Лань Цижэнь был прав, говоря о демонах, как о исконных врагах, и вбивая в головы своих подопечных мысль о безжалостном уничтожении многих из них? Подметив его смятение, Хуа Чэн разом смягчился, выдавил виноватую полуулыбку и потрепал названного сына по щеке, как ребенка, что надо сказать, было не вполне уместно по отношению к юноше. — Я беспокоюсь о тебе, — сказал он, смягчая резкость голоса. — Будь добр, не дуйся. Вэй Усянь неловко помотал головой. — Я не сержусь, — проговорил он потерянно. — Я просто не знаю, как быть. Знаешь, я ведь так хотел найти способ идти путем заклинателя, не вредя миру демонов. Но возможно ли это?.. Хуа Чэн не успел ответить, но вместо него внезапно вступил в разговор Черновод. — Среди людей тоже встречаются как хорошие, так и дурные, — сказал он задумчиво, будто пропуская через себя каждое слово. — Иные из живых не лучше обезумевших от жажды крови покойников. Тебе уже неоднократно твердилось про это. Нельзя спасти всех, как и нельзя примириться со всеми. Иных людей надо избегать, а если они угрожают тебе — поднять оружие и пролить кровь, в ином же случае они не устрашатся придать смерти тебя самого. Любой из миров признает силу и власть. Даже боги не гнушаются презирать и клеймить слабых. Иных демонов стоит избегать, а коль выхода нет — биться за право сильнейшего. Однажды они поймут, что ты стал слишком силен и опасен, и не посмеют охотиться за тобой. Не стремись любить всякого и жалеть каждого. Береги и цени лишь себя одного да воистину близких тебе. Сделай все, чтобы твоему могуществу и силе не было равных. Иного пути нет. А прочим же не терзайся без надобности. Все пройдет и исчезнет. Вода просочится сквозь острые камни и обратится из горного потока в спокойное озеро. Хуа Чэн дёрнул уголком острой губы. — Вынужден с ним согласиться, — заметил он. — Такое бывает нечасто, но сейчас Черновод прав. Не терзай себя пустыми сомнениями, но запомни все это и извлеки верный урок. Лицо Вэй Усяня просветлело, а губы тронула тень слабой улыбки. — Спасибо, — прошептал он. — Я это запомню. Черновод одобрительно кивнул головой и поманил его за собой движением быстрой руки. — Идём же, — проговорил он совсем другим тоном. — Не стоять же нам все на ветру у холодной воды. С чем ты пришел? Вэй Усянь оживился. — Я задумал воплотить кое-что, — заговорил он быстро, волнуясь и подбирая слова. — Не все успел продумать, как следует, однако... Я провел кое-какие расчеты, но в них вкралась ошибка. Я... Я хочу создать некую вещь, похожую не то на талисман, не то на компас, каким пользуются моряки. Она указывала бы на присутствие нечистых из числа самых простых и опасных, чтобы дать людям знать о их приближении, и тем самым, подарить время и возможность уберечься от опасного столкновения... Быть может, и не только для этого. Сейчас мне кажется, что было бы дельным использовать его, если нужно продумать план нападения и тем самым дать себе некое преимущество. Я и пришел-то к тебе, чтобы разобраться в своих вычислениях. Ты мне поможешь, Хэ-сюн? Лицо Черновода озарилось искренним интересом и плохо скрываемым восхищением. Черты его заострились, а взгляд принял сосредоточенное и задумчивое выражение. — Посмотрим, — сказал он. — Сперва надо взглянуть на твои расчеты. Может статься, что я найду чем тебе подсобить. И они пошли по направлению к Чертогу Сумрачных Вод, оживлённо переговариваясь и делясь минутными размышлениями. В тот миг они были точно учёные мужи из достойнейших, почитаемые всей Поднебесной, но в делах своих понятные очень немногим. Хуа Чэн не пошел с ними. Он остался стоять на мокром песке, скрестив на груди руки. Весь его вид выражал абсолютнейшую и точнейшую скуку.

***

— Я много думал над этим, — сказал Вэй Усянь и беспечным движением закинул в рот сразу несколько печёных каштанов. — и пришел к выводу, что был не прав. Далеко не со всеми демонами можно договориться. Молодой наследник дома Цзян, шедший в этот момент по правую руку от него, насмешливо хмыкнул. — Это они таскали тебя по всем ухабам и лужам, да так, что ты вернулся лишь на рассвете, мокрый до нитки и грязный, как мусорное божество? — язвительно спросил он. Вэй Усянь подавился каштаном, но быстро взял себя в руки и засмеялся. — Ох, будет тебе, не ставь меня в неловкое положение! — отмахнулся он. — Куда уж мне, — отозвался Цзян Чэн. — Я даже скажу спасибо этим неизвестным выродкам мрака, если их силами в твоей беспутной голове наступило мгновенное прояснение. Вэй Усянь зацокал языком и разом перепрыгнул через ступеньку. — Да, я признаю, что иных тварей нельзя вразумить, — повторил он. — однако, я не стану от этого почитать за врага каждого из порождений Третьего мира. И уж тем более мне нет дела до вашей вражды с князьями Непревзойденными. Каждый из них умён и благоразумен, способен на чувства и редкое благородство. А это ли не благо? — Прояснения не наступило, — подытожил Цзян Чэн. Не Хуайсан тихо хихикнул, прикрыв лицо веером. — Уж не знаю, как ты, Вэй-сюн, а я бы не стал судить об этом столь скоро, — осторожно заметил он. — Демонические князья — не шутка. Лично меня они страсть как пугают. Чего стоит Повелитель Темных вод и Князь гулей!.. Вэй Усянь засмеялся. — Что я такого сказал, братец Вэй? — удивился Не Хуайсан. — Как по мне, все справедливо и ясно. О демоне Черных Вод ходит множество жутких легенд. Я слышал немало историй, что некогда он был талантливым и способным молодым господином, лучшим из светлейший умов на своем веку. Однако с ним стряслась беда, и он умер ужасной смертью, возненавидев и прокляв все, ибо его дару не суждено было зацвести и принести плод. А потому, теперь он мстит всякому и каждому из рода людского... — Больше слушай россказни бродячих актеров, и не такое узнаешь! — насмешливо бросил Цзян Чэн. — Мне как-то раз посчастливилось услышать на диво дурную легенду, что, дескать, этот самый гулий князь влюбился в прекрасную небожительницу — ныне позабытую Богиню ветров. Богиня та была замужем, и как назло, супругом ей приходился непримиримый враг черного демона — Хозяин Рек и Озёр, светлый покровитель мореплавателей и торговцев. И тогда коварный демон похитил ту небожительницу, а как только справедливо оскорбленный супруг явился к обидчику, гулий князь подло убил его, а отсеченную голову подал возлюбленной, как доказательство своей любви. — Какой кошмар! — потрясенно воскликнул Не Хуайсан, округляя глаза и принимаясь агрессивно размахивать веером. — Как это подло! Но что же случилось потом? — Да вздор это все, — грубо отмахнулся от него Цзян Чэн. — Ничем не закончилось. Я не помню. Не знаю. Не слышал. Не о том речь! Важно лишь, что бессовестные врали придумывают кто во что горазд, а после брешут на всех углах, чтобы наивные дурачки, вроде тебя, слушали, развесив уши! — Согласен-согласен, — закивал головой Вэй Усянь. — Черновод бы... И вдруг что-то кольнуло у него в памяти, внезапно пробужденное рассказанной Цзян Чэном историей. Вэй Усянь напрягся, силясь припомнить, что именно не дало ему выбросить из головы глупую побасенку бродячих артистов. И вдруг на память пришло странное выражение лица Ши Цинсюаня, печаль в лучистых глазах и неловкие движения рук. Припомнилось, что и он, и Черновод избегали поминать друг о друге, хотя по всему были знакомы, и при этом, достаточно хорошо. Наконец, Вэй Усяню припомнился и чудный веер, найденный среди книг и бумаг Хэ Сюаня, вещь, которую Ши Цинсюань бесспорно узнал и принял назад, как свою, однако отнюдь без радости. Вэй Усянь напрягся, силясь вспомнить в точности до деталей вид этого веера. Смутно, но у него получилось, увидеть тонкий веер снежно-белого цвета, изящный, как самые тонкие облака в голубом небе. Помнится, в самом центре был изящно выписанный иероглиф, обозначающий... Ветер. Вдруг Вэй Усянь припомнил и это. Мысль показалось ему абсурдной и глупой. Он помотал головой, отмахиваясь от нее, пытаясь убедить себя, что услышанное сыграло с ним злую шутку, а в самой истории нет и малой толики правды. Однако нечто неясное по-прежнему не давало Вэй Усяню покоя. Раз за разом он перебирал в памяти краткие воспоминания, припоминал выражения лиц и слова, говорившиеся вокруг него, ловил ощущение чужой тайны, которой не интересовался по малолетству. И хотя между рассказанной легендой и реальностью существовало много отличий, отдельные части и в том, и в другом совпадали, безыскусно, однако же дополняя друг друга. Вэй Усянь ощутил, как голова у него закипает от такого количества размышлений. — Чего это ты затих? — вдруг произнес Цзян Чэн, подозрительно сощурившись и тряхнув Вэй Усяня за плечо столь сильно, что тот чуть не обронил свёрток с каштанами. — Замыслил нечто дурное? А ну признавайся! Вэй Усянь отрицательно помотал головой. — Нет-нет! — проговорил он, натянуто улыбнувшись. — Клянусь, никаких глупостей! Просто вспомнилось нечто... При этих словах в создании Вэй Усяня как-то особенно ярко отразились глаза Ши Цинсюаня, полные отчаяния, тоски и виноватой, задушенной боли. Это заставило его умолкнуть повторно, сжав губы до боли. Цзян Чэн недоверчиво покачал головой. — Имей ввиду, — заметил он нравоучительным тоном. — Старик Лань снова тобой недоволен. Вот вернётся — не видать тебе неба! Будешь днями и ночами сидеть в библиотеке и отрабатывать каждую провинность. Не усугубляй своего положения. Вэй Усянь поглядел на Цзян Чэна, склонив голову на бок. Отношения с ним он не мог назвать особенно близкими, хотя, памятуя при каких обстоятельствах они познакомились впервые, следовало отметить, что теперь они весьма сносно поладили. Быть может, между ними и не были тесной дружеской связи, но они вполне могли благосклонно и уживчиво сосуществовать подле друг друга, временами болтая о ерунде или обсуждая наставников и друзей. — Да будет тебе, — фыркнул Вэй Усянь, с аппетитом принимаясь за оставленные было каштаны. — Что я, без ума совсем, что ли? Но покуда старикашки нет, будь добр, не мешай мне жить в свое удовольствие и наслаждаться таким даром Небес, как тишина и спокойствие. — Забудь, — отрезал Цзян Чэн. — там, где появляешься ты, их никогда не бывает. Они прошли наискось через двор, тенистый и невыразимо прекрасный из-за обилия пышной зелени и благородных деревьев. Солнце стояло высоко, а день был столь благостным и утонченно-изящным, что лучшего и пожелать было нельзя. О таких днях говорят, что они — будто улыбка Небесного императора, даруются раз за несколько лун и несут с собой лишь хорошее. В Облачных глубинах воцарилось спокойствие, и ничто в целом свете не предвещало беды. Из общей гостиной навстречу веселой троице вышло несколько человек, облаченных в безукоризненно-белые одеяния и имеющих на своих лицах выражения благопристойной сосредоточенности. Впереди них шествовали двое, прекрасных лишь так, как бывают великолепны самые крупные и яркие звёзды, выточенные из уборов мороза и прозрачного хрусталя. Оба юноши были статны и пригожи, у обоих лица были тонкие и благородные, как у истинных небожителей императорской крови, оба они несли себя с достоинством и благовоспитанной чинностью. Их одежды развевал озорной ветер, он же едва касался концов гибких лент, обвитых вокруг лба каждого из идущих. Удивительное и завораживающее впечатление производили эти двое на всякого и каждого, кто мог лицезреть их воочию. — Великие Небеса! — воскликнул Вэй Усянь, хватаясь за голову. — Я брежу, ой, держите меня, я действительно брежу! Мало мне было одного, а теперь их двое. Это же в два раза больше проблем и укоризненных замечаний, а как пристально они будут смотреть за мной, покуда я опять стану отбывать наказание!.. Цзян Чэн стукнул последнего по плечу. — Да уймись ты! — прикрикнул он. — Что, как неразумный, орёшь и себя позоришь? Что за глупые фантазии, в самом деле?.. И уймись уже, перестань, ради Небес, тыкать пальцами во все стороны! Вэй Усянь издал возмущенный возглас и комично надулся, выпятив губу, точно неразумный ребенок. — Два Нефрита клана Лань, — проговорил Не Хуайсан с нескрываемым восхищением. — Воистину совершенство!.. Куда это, интересно, они держат путь, да ещё и с таким возвышенным видом? Цзян Чэн сосредоточенно покачал головой, но ничего не сказал. Он выглядел спокойно и равнодушно, но и без слов было понятно, что схожие вопросы занимали и его самого. — А вот это мы сейчас и узнаем! — несдержанно воскликнул Вэй Усянь, порываясь вперёд. Цзян Чэн рванулся за ним, желая поймать за край одежд и тем самым остановить, но не сумел. Вэй Усянь вывернулся, точно дикая кошка, и обернувшись, показал своему неудачливому преследователю язык. А после, вновь отвернувшись, он прибавил шаг, оказавшись как раз на пути у идущих. При этом у Лань Чжаня сделался столь ледяной и неприязненный взгляд, словно Вэй Усянь намеревался показать ему уличный фокус, как то делают иные попрошайки-артисты.