Луноцвет на обочине

Слава о двух Нефритах дома Лань шла широким шагом по всей Поднебесной. Воистину, это было красиво, а потому, легко застревало в памяти и ложилось на узор причудливых слов. Как же иначе? Людям нужна красота, в которой нет ничего вульгарного или опасного, но есть сама возможность для создания идеала истинной добродетели. Помимо красоты, людям всегда был и будет необходим образец — недостижимый пример для указаний и подражания. А двое детей Нефритовой ветви из великого клана прославленных заклинателей как нельзя лучше подходили для этого. С ранних лет они отличались от прочих детей, а потому, с годами лишь укреплялись на пьедестале трепетного восхищения, какому место лишь в древних легендах. Венец наставнического мастерства старого учителя из Гусу — их родного дяди — они не имели равных себе среди смертных детей земли. Это стало ясно особенно теперь, по прошествии времени, когда старший из братьев занял место отца и стал главой рода и ордена, а младший, без оглядки на свой юный возраст, преисполнился в самосовершенствовании тела и духа. Менее всего были похожи они на людей. Рассыпаясь в многочисленных похвалах, смертные с уверенностью возвещали, что и в чертогах Великих Небес не всякий из небожителей так же хорош собой, силен телом и разумом и преисполнен в чистоте морального благочестия, как два Нефрита дома Гусу Лань. Оба высокие, равно наделённые гибкостью ивы и твердостью стали чистейшего образца, они пленяли сердца и взгляды пронзительной и кристальной прелестью черт. Их лица были будто бы лики богов, высеченные из породы драгоценного мрамора. Они ходили по земле лёгкой поступью, будто сотканные из лунного сияния и серебра, и ореол недоступного и ослепительного величия венчал их обоих. Старшего звали Лань Хуанем, меньшого — Лань Чжанем. Во многом они были схожи, и при этом отличны до странного. Если второго Нефрита будто бы сковывал убор нерушимого льда, а вьюги и морозы самой тяжёлой зимы следовали за ним по пятам, то первый Нефрит казался теплым лучом майского солнца, который, опускаясь на землю, сплетается с запахами нежного и трепетного цветения. Оружием младшего была строгость. Старший же выбрал добродетельное тепло и участие. Во всей Поднебесной воистину не было ни единой души, что не слышала бы о двух братьях Нефритовой ветви. Даже Вэй Усянь, проведший множество лет за гранью Третьего мира и воспитанный Призрачным городом, слышал про них. Имена достойнейших из юнош земли приходили на крыльях ветра напополам с людскими толками и пересудами. Их повторяли духи и нечистые твари, падая ниц перед Градоначальником Хуа Чэном и трусливо плачась ему о неумолимо надвигающейся угрозе. О сыновьях рода Лань говорили даже бессмертные небожители. В словах иных сквозило неодобрение и досада, но Небесный Владыка благоволил им, а потому, ропот недовольных богов был ничтожно мал и едва слышим. Быть может, не будь Вэй Усянь иным, заласканным исключительным благоволением Небес и Бездны, он бы, как и все, проникся излишним восхищением к двум Нефритам. На словах он оставался бы все так же дерзок и весел, но — нет-нет — и его души касалась бы тень тонкого очарования. Но беззастенчиво восхищаться и ставить кого бы то ни было выше себя Вэй Усянь не умел. Для того в нём не хватало достаточной скромности, а виной этому, в свою очередь, было влияние Хуа Чэна. Хозяин Призрачного города в обход добродетельным наставлениям своего обожаемого супруга, учил маленького А-Сяня странным, пусть и житейским вещам. Заклинателю из мира людей не к лицу было внимать наставлениям подобного толка. В них было много кощунственного и сомнительного, направленного на себялюбие и лукавую стойкость. Хуа Чэн воспитывал названного сына по своему разумению, и тем самым, одарил заклинательский мир особенным способом. Он подкинул им, без сомнения, уникального в своем роде юношу, быть может, втайне отчаянно желая поглядеть не только на последствия, но и на лица заносчивых заклинателей, когда результаты его вмешательства станут заметны. Однако это должно было случиться потом, позже, с течением времени. А пока Вэй Усянь был лишь звонким и не в меру активным юношей, столь странно не похожим на всех прочих в лице и манерах, что от этого различия у всех прочих перехватывали дыхание. Им интересовались не только друзья и собратья по обучению. Старшие и опытные заклинатели, по большей части, присматривались с беспокойством и любопытством, но были и те, кого радовало присутствие столь непосредственной и бойкой натуры в толпе одинаково чинных и выученно сдержанных юношей. Вэй Усянь был сладким глотком свежего воздуха, чудом, пробивающимся через щель в душные стены на все замки запертых комнат. По крайней мере, таковым видел его молодой глава клана Лань — почтенный Цзэу-цзюнь, Лань Сичэнь. Он был настроен удивительно приветливо и благосклонно, памятуя о нелегкой судьбе Вэй Усяня, которая не мешала тому цвести в свое удовольствие, рассыпаясь фонтаном шума и радости. Может статься, что он проницательно подмечал некие схожести между дерзким юнцом и своим младшим братом, а потому, верил, что они оба смогут однажды помочь друг другу, дополнив недостающее и дельно повлияв один на другого. Иными словами, у Лань Сичэня были свои причины, помимо его неукоснительной привычки не делить людей по роду и славе, а высматривать в них некие положительные черты. Именно поэтому, он ласково и приветливо улыбнулся, когда Вэй Усянь бросился им с братом наперерез и поспешно поклонился, не переставая сиять шаловливой улыбкой. В этот момент разница между двумя Нефритами стала настолько отчётливой, что ее вполне можно было посчитать за забавную. — Вэй Усянь! — представился вышеупомянутый. Он замер и мотнул головой в столь своенравном и резком жесте, что концы его собранных в высокий хвост волос едва не стегнули по лицу окаменевшего Лань Чжаня. — Могу я обратиться? — дерзко заговорил Вэй Усянь, досадливо отмахиваясь от лезущих в лицо волос. — Я проходил мимо, и мне стало любопытно без меры. На холодном лице Лань Чжаня поступило выражение неприязни и разочарованного отторжения. Лань Сичэнь же, напротив, приязненно улыбнулся и кивнул головой. В этот же момент к ним подоспел и Цзян Чэн, который не смог себя удержать и первым же делом пребольно ущипнул Вэй Усяня. Тот взвился и принялся жаловаться, делая это нарочито слёзно и напоказ. Лань Сичэнь не смог сдержать новой улыбки, созерцая эту картину. — А как ваше имя? — уважительно спросил он, поглядев на Цзян Чэна глубоким и мягким взглядом, на самом дне которого то и дело взрывались искры весёлости. Цзян Чэн тут же оставил Вэй Усяня в покое и почтительно поклонился. — Цзян Ваньинь из рода Цзян, что в Юньмэне, — охотно представился он. Впопыхах они оба совсем позабыли про своего спутника, который скромно остался стоять в стороне, обмахиваясь веером. Не Хуайсан лишь один раз прямо взглянул в лицо главы Лань, и поймав его взгляд, сперва почтительно поклонился, а затем покраснел и смешался. — Вы хотели обратиться, молодой господин Вэй, — мягко напомнил названному Лань Сичэнь, вновь вернувшись взглядом к тому. — Я вас внимательно слушаю. Вэй Усянь поглядел на него, наморщив нос, и громко расхохотался, будто бы взрываясь сочными и ясными красками уходящего лета. В нём было неописуемо много всего: и весёлости, и шума, и непосредственной уникальности, а потому, глава Лань не сдержал тёплой полуулыбки, наблюдая за ним. Было в Вэй Усяне нечто такое, что подкупало моментально и бесповоротно, заставляя не обращать ровным счётом никакого внимания на его чрезмерно фривольное поведение и явный недостаток вовремя привитых манер. Хотя, последнее тоже не вполне соответствовало правде. Вэй Усянь не вёл и не демонстрировал себя подобно деревенскому увальню или неотёсанному босяку, грубо попирающему уставы и правила, в нём не было ничего некрасивого, глупого или же неуклюжего. Острый глаз Лань Сичэня видел, что юноша перед ним держится легко и свободно, умея преподнести и показать себя, однако, истинно детская резвость и непосредственность всякий раз оказывались в нём сильнее. И как ни странно, именно это было в Вэй Усяне особенно занимательным. Во всем мире под вечным небом лишь немногие моралисты, навроде Лань Чжаня, не умели разрешить себе отложить в сторону понимание верного и увлечься чужим обаянием. — Да-да! — задорно заговорил Вэй Усянь, строя забавные рожицы и взмахивая руками. — Я действительно хотел это сделать! Скажите-ка, Цзэу-цзюнь, куда вы держите путь? Не сочтите за грубость, Цзэу-цзюнь, но это действительно выглядит до забавного странно. Знаете, до этого момента я считал, что, когда речь заходит о процессии, чьи участники облачены в белое и идут с похоронными выражениями на лицах, то разговор о детях теней, спешащих на фестиваль голодных духов... Но, выходит, я ошибался. Адепты клана Гусу — вот иной ответ на эту загадку! Тут же рядом послышался глухой звук, повернувшись на который, Вэй Усянь не без изумления заметил, что Цзян Чэн стоит к нему спиной, в весьма характерном жесте прижимая к лицу ладонь. Отвлёкшись на это, Вэй Усянь не сразу заметил, как напрягся второй Нефрит и как у него на лбу в раздражении вздулись вены. — Да как ты смее..! — вне себя начал Лань Чжань. Его брат неуловимым движением накрыл его руку своей и мягко сжал, останавливая. — Весьма остроумно подмечено, — с улыбкой проговорил он, глядя на Вэй Усяня. — И, как видно, вы весьма сметливы и сведущи в повадках нечистых тварей, коль знаете подобные мелочи. Цзян Чэн досадливо фыркнул и в шутку хлопнул товарища по светлой макушке. — Не обращайте на него внимания, Цзэу-цзюнь, — сказал он быстро. — Толку слушать речь дурака, у которого язык что помело? Вэй Усянь, может быть, и лёгок в общении, но в голове у него звон да ветер гуляет, все мысли забиты нечистью и чепухой, только о том и болтает, хоть бы раз передохнул. Да нет же!.. Губы Лань Сичэня дрогнули, силясь сдержать смешок. — Вы излишне строги к своему товарищу, молодой господин Цзян, — наконец проговорил он. — Пускай его речи и состоят из множества шуток, они весьма точны. Этого не отнять... А что до вашего вопроса, молодой господин Вэй. Здесь нет никакой тайны. Возникли неожиданные дела, требующие заклинательского вмешательства со стороны клана Лань. Видите ли, в местечке Цзяннань, неподалеку от Облачных глубин, развелось множество речных гулей. Они доставляют хлопоты и угрожают безопасности местных жителей. А потому, мы должны немедленно вмешаться. Вэй Усянь задумчиво присвистнул, вскинув бесцветные брови. В памяти его пронеслось давнишнее происшествие, точно так же связанное с подопечными Черновода. Тот час же все его существо налилось жгучим интересом, напополам с весёлым азартом. А пока он думал, Лань Чжань коротко потянул брата за рукав и негромко сказал ему что-то, неодобрительно хмурясь. — Цзэу-цзюнь! — весело заговорил Вэй Усянь, вырываясь из мгновенной задумчивости. — Не хотите ли вы взять с собой меня, и братца Цзян, и братца Не тоже? В таких делах лишние руки никогда не бывают ни к месту. К тому же, я был обучен охоте на гулей, уверен, что и братец Не тоже. О братце Цзян и вовсе говорить нечего — он родом из Юньмэна, края рек и озёр. Кому, как не молодому заклинателю славного рода из таких мест, знать ремесло охоты на гулей? — Это против правил! — резко парировал до той минуты молчаливый Лань Чжань. — Да и, к тому же, бессмысленно. Адепты Гусу Лань способны... Лань Сичэнь вновь коснулся руки брата, сдерживая его решительный настрой. — Полагаю, молодой господин Вэй прав, — сказал он мягко, однако, с нажимом. — В таких делах количество людей лишь на руку, не иначе. Одно лишь, я не могу звать с собой молодого господина Не, как бы тому этого не хотелось. Его старший брат, почтенный Чифэн-цзюнь, боюсь, будет против такого рода затеи. Вам же, молодые господа Вэй и Цзян, я буду премного благодарен, если вы захотите последовать за нами. Такого рода услуга будет воистину неоценима. Лицо Лань Чжаня при этих словах стало мрачнее тучи, однако, напрямую спорить с братом он не стал. Вместе с ним поскучнел и Не Хуайсан, но тоже не решился высказать вслух мучавшего его неудовольствия, а покорно смирился и поспешил отказаться от прельщавшей его затеи. Вэй Усянь же, напротив, так и засиял восторженной радостью. Он подпрыгнул на месте, звонко хлопнув в ладоши, и кажется, тотчас пустился бы в пляс, не удержи его на месте Цзян Чэн. Адепты клана Гусу продолжили путь, с радостью приняв в свои ряды двух приглашенных учеников. Казалось, что их обществом тяготился только Лань Чжань. Он шел ровно и прямо, не глядя по сторонам и сохраняя на лице столь скорбное выражение, будто недалеко от него что-то скисло и теперь разило дурным ароматом. — Что это с тобой, брат? — мягко и несколько удивлённо поинтересовался у него Лань Сичэнь. Он уже некоторое время бросал на Лань Чжаня короткие взгляды, и как видно, был единственным, кто умел читать настроение на непроницаемо-холодном лице. Второй Нефрит мрачно покачал головой, сделавшись ещё более угрюмым и упрямым, чем был до того. Он не стал прямо отвечать на вопрос, а вместо этого повёл взглядом, задержавшись на легкомысленно растрёпанных волосах Вэй Усяня, задорно подскакивающих в такт шагу своего хозяина. Лань Сичэнь поглядел в ту же сторону. Как раз в этот момент Вэй Усянь, подпрыгивая на бегу подобно молодому горному козлику, легковесно болтал о чём-то, то принимаясь отчаянно жестикулировать, то хлопать в ладоши, а то и вовсе — дергать притворно морщащегося Цзян Чэна за рукава и полы ханьфу. Лицо Вэй Усяня было свежо и очаровательно той беззастенчивой нежностью юности, которая являет себя самой сокрушительной и увлекающей в смехе, гримасах и лукавой подвижности черт. От непрекращающегося движения всего подвижного существа Вэй Усяня, его щеки нежно алели, губы приоткрывались, с упоением вдыхая воздух и тут же изгибаясь в лукавой полуулыбке. Ветер, будто бы поддавшийся соблазну перещеголять в мальчишеской беспечности этого юного повесу, теребил и дёргал складки его одежд, цеплялся за волосы и силился разорвать алую ленточку, ярко и притягательно вьющуюся вкруг копны снежно-белых волос. В то мгновение живая прелесть Вэй Усяня была столь абсолютна и неоспорима, что вступала в насмешливый спор с точёной и совершенной красотой двух Нефритов. Да, двое братьев из Гусу Лань были прекрасны, как редкие звёзды. Но всякий знает, что ослепительный свет вечерней звезды заглушает яркое солнце, полное жизни и красочных бликов. Подобно же ему и Вэй Усянь временами оттенял всех прочих, поскольку сила его обаяния превосходила во много раз внешние прелести. Лань Сичэнь перевел взгляд на брата и, кажется, уловил в глубине его глаз странное внимание, с которым тот следил каждый жест Вэй Усяня. — Не сердись, — ласково сказал Лань Сичэнь, сдержавшись от лёгкой улыбки. — Нет ничего дурного в том, что молодой господин Вэй пошел с нами. Я не имел удовольствия говорить с ним лично, но по тому, что я наблюдаю сейчас, мне видится, что он способен не только на ребячество и озорство. И стоило ему только закончить, как звонкий и чистый смех Вэй Усяня раскатился по воздуху, играя и переливаясь, подобно мотиву несложной мелодии. Лань Чжань тут же отвёл в сторону взгляд, и выражение его лица стало воистину сложным. Лань Сичэнь понимающе коснулся плеча брата и вновь мельком поглядел на резвящегося Вэй Усяня. — Как бы то ни было на словах, — произнес он после непродолжительного раздумья. — в душе ты и сам рад, что он сейчас здесь. И, быть может, я теперь понимаю, почему тебе этого так хотелось. Лань Чжань крупно вздрогнул и ушёл от руки брата, сделавшись ещё угрюмее, чем был до того. — Нет, — быстро отрезал он. Лицо Лань Сичэня исполнилось лукавого участия. — Я позволил ему сопровождать нас, — негромко добавил он к уже сказанному прежде. — поскольку заметил, что втайне от всех ты бы хотел видеть его рядом с собой. Я не прав, брат? Лань Чжань на мгновение остановился, будто споткнулся о что-то незримое посреди широкой дороги. — Это не так, — проговорил он, исподлобья взглянув на старшего брата. Однако душа его волей-неволей вздрогнула в остром сомнении и исполнилась тайного страха, будто бы он одним мигом вдруг осознал, сколь проницателен может быть его старший брат и как легко способен проникнуть он в его собственные мысли и помыслы. — Цзэу-цзюнь! — вновь зазвенел со стороны голос Вэй Усяня, отдавшийся в ушах Лань Чжаня оглушительным громом перед обильной грозой. Лань Сичэнь поднял взгляд на говорившего и приветливо кивнул тому. Лань Чжань с беспомощностью и испугом видел, как дрогнули губы первого Нефрита в тёплой улыбке. — Молодой господин Вэй? — учтиво откликнулся Лань Сичэнь, по-прежнему глядя в сторону, на окликнувшего его. — Не правда ли, день сегодня хорош? — громко спросил Вэй Усянь, заливаясь смехом. — Почему вы сами не глядите по сторонам и не отмечаете, как прекрасен мир, облитый солнцем и полный голосами живого, простирающийся вокруг вас? Брови Лань Сичэня приподнялись в удивлении. С мгновение он глядел на Вэй Усяня, будто бы не зная, как повести себя с ним и что сказать в ответ на столь простой и искренний вопрос, а потом покачал головой и вновь исполнился благодушием. — Не хотите присоединиться к нам? — спросил он, помедлив. — Сдаётся мне, вы лучше многих умеете видеть драгоценность в самом обыденном, а подобные качества, как известно, присущи были лишь прославленным мудрецам древности. Лицо Вэй Усяня сложилось в очередную весёлую гримасу, и он, быстро кивнув, приблизился к двум Нефритам летящим, пружинистым шагом так, будто его ноги и вовсе не касались земли. — Надо отдать вам должное, — вновь заговорил Лань Сичэнь, окинув все пространство вокруг себя долгим взглядом, в котором влажно поступило тихое умиление. — своими словами вы немало удивили меня. Вэй Усянь издал негромкий звук и взмахнул руками, как иная цапля взмахивает широкими крыльями. — Вот как? — несколько озадаченно проговорил он. — И почему же? Лань Сичэнь задумчиво улыбнулся. — Вы указали на нечто такое, о чём никто больше не пожелал бы заговорить, — охотно отозвался он. — Вы сказали о вашем восхищении обыденной красотой живого так просто и незначительно, но мне видится, что в ваших словах присутствует та редкая тяга познания, что рождается сердцем. Вэй Усянь поджал губы, задумавшись над чужими словами. — Быть может и так, — легко согласился он, вновь просветлев лицом. — Вам, почтенный Цзэу-цзюнь, всяко виднее. Я же говорю, не задумываясь как и о чём. Я вижу, чувствую и радуюсь, и все вокруг меня служит мне поводом испытывать вновь и вновь эту дивную лёгкость, от которой хочется кричать и плясать, а голову кружит, будто бы после пригубленного вина. И мне кажется, что о чём-то подобном, что слишком велико для тебя одного, стоит говорить всякому и каждому. В особенности, это касается хороших и приятных вещей. Второй мир полнится злобой и горечью, я насмотрелся на это досыта, и я понимаю, как отвратительно и заразно разочарование, как губительно чужое уныние. И все же... Счастья никогда не бывает много. В отличие от бед и напастей, оно всем нужно и всеми желанно. Лань Сичэнь уловил, нет, даже не взглядом, а скорее, чем-то в недрах своей души лёгкую перемену, случившуюся с его младшим братом в то время, когда Вэй Усянь говорил о своём. И втайне он порадовался этому, однако, и сам, признаться, был увлечён чужими словами. — Ваши слова идут впереди ваших лет, молодой господин Вэй, — заметил Лань Сичэнь одобрительно. — Удивительно, и я не стану скрывать этого, слушать столь мудрую речь от столь юного существа. Вэй Усянь махнул рукой, как бы отвергая столь лестную похвалу. — Моей заслуги в том малость, — быстро проговорил он. — И если мои слова кажутся вам стоящими внимания, то благодарить за это стоит моего наставника. Ему было известно, что в раннем возрасте я претерпел некоторые обиды. Быть может, он видел также, что во мне пустили корни злые сомнения. Однако он не желал, чтобы я возненавидел людей и глядел на мир сквозь пелену отчаяния. Он отдал много времени и сил, чтобы привить мне некоторое понимание, что мир огромен, и в нём много всего того, что ни на что не похоже. Вы и сами можете видеть это, быть может, даже поболее моего. В конце концов, для всех людей одинаково светит солнце и поют птицы. Идут дни, месяцы, годы, а воды в реках по-прежнему тихо и ласково шепчут. Ветра гуляют по Поднебесной от края до края. Иные из них уходят на время в неизвестные нам края, а после возвращаются, и тогда на их крыльях и хвостах приходят незнакомые запахи и далёкие голоса. Весной по крыше стучит ласковый дождь, осенью с деревьев опадает сухая листва, зимой идёт снег, а лето дарит тепло и богатые урожаи. Так было за множество лун до того, как я появился на свет, и так будет, пока пути Трёх миров сходятся в единое целое, а звёзды раскатываются по ткани небес с наступлением ночи. Он всегда говорил мне, что это так, а я слушал и радовался. Мой наставник показал мне, что мир слишком велик и огромен, а я — его малая, но не менее важная часть. И слушая его речи, однажды и я сам смог понять, что решительно невозможно терзаться мгновением прошлого, когда вечное совершенство простой красоты пребывает с тобой в неразрывной гармонии и единстве... Думается, именно поэтому в свой срок он дал мне такое имя. Страшное горе постигло маленького Вэй Ина, сына заклинательской четы, однажды не вернувшейся с опасной Ночной охоты. Но Вэй Усянь должен жить и радовать их души своим смехом. Я иду по миру и не несу в себе сожалений, поскольку для меня это, быть может, единственный способ соблюсти сыновью почтительность. Вэй Усянь моргнул и помотал головой, будто бы сбрасывая с себя сеть тихой задумчивости, накрывшей его столь неожиданно и абсолютно. Он помолчал какое-то время, едва-едва шевеля губами, будто обдумывая все сказанное только что. А потом Вэй Усянь неловко хихикнул и передёрнул плечами. — Вот так всегда, — заметил он несколько виновато. — Начинаю говорить, и слова льются из меня, как вода из худого кувшина. Коль мне будет позволено, я расскажу обо всем и никогда не прервусь. Цзэу-цзюнь, должно быть, я утомил вас. Лань Сичэнь не отвечал. В мыслях своих он с изумлением и симпатией следил за рассуждениями Вэй Усяня, однако, взгляд его был, напротив, прикован к лицу младшего брата. Лань Чжань же, к немалому изумлению себя самого, увлекся проникновенностью сказанного столь сильно, что весь прочий мир перестал для него существовать, поблекнув и мало-помалу угаснув. Вэй Усянь вновь изумлял его, внося беспорядок в чёткое понимание мира и бредя старые раны. Рядом с ним Лань Чжань не мог быть спокойным и не имел сил вести себя, как и всегда, подчиняясь давным-давно выученной манере. Глубоко в душе он терялся и забывался, ощущая себя неловким и непонятливым, и от того мучился только сильнее. Вэй Усяня было бесконечно много, и он был во всем, восхитительный, причудливый и неудобный, как драгоценный камень без оправы и формы. Постичь его природу и душу было до невыносимого сложно, и Лань Чжань путался, терзаемый несовместимыми чувствами, полный стыдливости, переходящей в отчаяние, и влечением, которое разбивалось о тоскливое раздражение. Вэй Усянь был шумным и дерзким, фривольным и невыносимым. Он много дурачился и шутил, молол чепуху и дразнил всех вокруг, ничуть не уставая от столь расточительной траты времени: как своего, так и чужого. И в то же время Вэй Усянь был чутким и понимающим, мудрым не по годам и одарённым в абсолютном значении. Он знал вкус страдания и потери, он умел говорить о важном и правильном, и вместе с тем, был живым и свободным. Лань Чжань решительно не понимал, как все эти качества могли уживаться в одном человеке. Поневоле вслушиваясь теперь в каждое слово и ловя каждую искру непостижимой души другого, Лань Чжань снова, как и раньше до этого, натыкался на некие сходства. Ему были интересны и приятны вдумчивые рассуждения Вэй Усяня, его понимание мира вокруг и объяснение причин несдержанной радости и любви. Какой-то частью себя он уже отбросил предубеждения, хотя простить ненароком уязвлённую гордость и дерзкое поведение покуда не мог. Его душа не знала до того момента беспокойных метаний, возникших теперь. А потому, не решаясь дать себе волю и не понимая, как говорить и держать себя с Вэй Усянем после всего уже сказанного и случившегося, Лань Чжань привычно замыкался, избегая и прячась, скрываясь от болезненных разномыслий за привычной броней отчуждения. — Что вы, молодой господин Вэй, — наконец проговорил Лань Сичэнь, усилием воли заставив себя отвести взгляд от лица младшего брата. — Ваши речи глубоки и интересны. Внимать им одно удовольствие. Вы нисколько не утомили меня. Напротив, я почту за радость продолжить нашу беседу. Вэй Усянь издал удивленный звук, который мало-помалу перекатился в несдержанный смех. — А что насчёт Ванцзи-сюна? — спросил он игриво. — Сдается мне, он немало утомился моей нескончаемой болтовней. Лань Чжань вздрогнул и сжал губы до боли. — Говори, — поспешно выдохнул он, сам не поняв, как это случилось. Лицо Вэй Усяня осветилось проказливой несерьёзностью. — Так значит, — протянул он, лукаво стреляя глазами в сторону молчаливого спутника. — Мы с тобой всё-таки приятели, да, Чжань-гэгэ? Лань Сичэнь бросил непонимающий взгляд, перетёкший с одного лица на другое. В чертах Вэй Усяня он нашел все ту же ребячливую смешливость. Однако лицо его брата было холодно и бесчувственно, подобно траурной маске. Лань Чжань уныло молчал, никуда не глядя, и казалось, не слышал брошенных в него слов. Кончики ушей у него были бледно-малиновыми, как от прохлады. Он выглядел так, будто Вэй Усянь ударил его. Лань Сичэнь отвёл взгляд и ощутил, как душу его обволакивает тихая грусть. Лань Чжань, сколько старший брат помнил себя и его рядом с ним, был таковым. Стена между ним и всем прочим миром возникла давно, быть может, в тот самый момент, когда опустел светлый домик меж зарослей горечавки, а вкруг уединённого заточения Цинхэн-цзюня разлилась горечь помешательства и физического недуга, близкого к смерти. С годами эта непроницаемая и негибкая грань лишь укреплялась и ширилась. Лань Чжань не только добровольно отказал себе в удовольствии понимать широкое многообразие чувств и вещей. Даже простые слова и мимолётные соприкосновения с другими душами давались ему через силу. Это было трагично, но как не крути, весьма ожидаемо. Как известно, слова во многом являются наиболее точным ключом для познания мира и воплощения в нём. Но свой ключ Лань Чжань выпустил из рук и оставил среди волн беспокойно колеблющейся горечавки, и там, обливаемый дождем и утопающий в накатах земли, он растрескался, проржавел, став неповоротливым, уродливым и почти бесполезным. Беззаботная болтовня и серебристо звенящий смех Вэй Усяня были чем-то неожиданным, сокрушительным и, без сомнения, первым за множество лет, что сумело проникнуть за грань стоического отчуждения и поразило Лань Чжаня в самое сердце. Он был, что человек, проведший множество лет в заточении душных комнат, а потому, порыв свежего воздуха возбудил и напугал его до смерти, подействовал, подобно страшному яду. Вэй Усянь, сам того не желая, был чистейшим из лучей великого солнца, что топит суровые льды, лишь мимоходом к ним прикасаясь. Лань Сичэнь умел понимать душу младшего брата лучше других. Втайне от всех он сумел уловить эту тяжёлую перемену и методом перебора обнаружил и причину подобного, о которой Лань Чжань стыдился помыслить даже один на один с собой. Однако Цзэу-цзюнь неспроста был уважаемым и почитаемым Главой без оглядки на юные годы. Он был мудр и всепонимающ. И более всего тревожило его душевное настроение младшего брата. Именно потому теперь его мысли были направлены на Вэй Усяня. Наблюдая за этим дерзким и во всех отношениях исключительном юношей, Лань Сичэнь с робкой надеждой думал, что, быть может, именно Вэй Усянь способен повлиять на Лань Чжаня. Дать им возможность приглядеться друг другу и осознать потребность в надёжном товариществе было мучительно сложно. Однако же Лань Сичэню без лишних слов было ясно: его брат нуждается в таком светлом и непоседливом друге. Только глядя на Вэй Усяня, Лань Чжань сможет пересилить себя и стать лучше, свободнее, оставив боль и настороженное разочарование позади. — О чем же вы хотели бы говорить со мной, Цзэу-цзюнь? — беспечно заговорил Вэй Усянь, не ведая, сколь много сложных и тяжёлых противоречий, сотканных из надежд, желаний и опасений, возбудили его поведение и разговоры в душах обоих Нефритов. Лань Сичэнь мгновенно поглядел на него и легко улыбнулся. — Позвольте спросить, молодой господин Вэй, что для вас путь заклинателя? — спросил он первое, что пришло в голову. Вэй Усянь подпрыгнул на месте, и перекатившись с носка на пятку, некоторое время молчал, с интересом оглядываясь по сторонам и увлекаясь каждой неожиданной мелочью. — Поглядите, как круто и необычно изгибается дорога, по которой мы идём! — воскликнул он вдруг. Рядом с Лань Сичэнем отчётливо хмыкнул Лань Чжань: раздражённо и осуждающе. Дорога и правда извивалась причудливой лентой, подобно тем, что охватывали головы двух Нефритов. Она скатывалась, будто подгоняемая дуновением ветра и уходила круто под склон в отдалении. Недалеко уже был и город Цайи, причисленный к областным владениям Цзяннань. Город этот, испещренный сложным узором рек и каналов, раскинулся в неглубокой долине, которая была благостна и щедра к своим обитателям. Подобно множеству других городов, кормящихся рыбным уловом и речной торговлей, Цайи процветал, не страшась зачахнуть от голода и имея при том иных влиятельных покровителей. Лань Сичэнь, как видно, решивший, что Вэй Усянь утомился долгим разговором и продолжать не намерен, наскоро извинился и отошёл в сторону, дабы отдать короткие распоряжения идущим сзади адептам. Когда он покончил с необходимым и обратил взгляд вперёд, на дорогу, то обнаружил, что Вэй Усянь и Лань Чжань по-прежнему идут друг подле друга, да притом, так близко, что — ещё чуть-чуть — и их руки станут соприкасаться при каждом движении. При том оба они смотрелись необычно и впечатляюще. Прямой, как жердь, закованный в сдержанное спокойствие Лань Чжань представлялся осколком вечной зимы, невесть что позабывшей посреди холмистых массивов, залитых солнцем. Его безукоризненно-чистое одеяние плавно колебалось в дуновениях ветра. Вэй Усянь шел рядом вприпрыжку, высоко задирая ноги и поминутно размахивая руками. Вместе с ним суматошно трепетали и складки черного платья, а рукава заворачивались, будто бы не вполне поспевая. Лань Сичэнь невольно остановился, увлекшись увиденным. Вэй Усянь как раз принялся говорить что-то, повернувшись к своему равнодушному путнику и начав отчаянно жестикулировать. Порыв ветра хватал его волосы, бывшие едва ли не белее траурных ханьфу ордена Гусу Лань. Второй Нефрит, как и прежде, хранил стоическое безмолвие, будто ничто в целом свете не было способно вытравить из него этой прохлады, похожей не столько на благочестивую, как на могильную. Ни единая прядь не выпала из сложной прически, ни единый волос не взметнулся следом за ветром, поддавшись порыву. Так они и шли подле друг друга, разительные в контрасте облика и манеры. И общее впечатление от этого зрелища навевало мысль странную и смутно знакомую. Мнилось, будто они двое: первый в белом, как снег, второй в черном, как сажа, — являли собой древний и вечный образ гармонии, коей полнится все сущее в мире. Лань Сичэнь принудил себя вырваться из лёгкой задумчивости, и ступая нескорым шагом, приблизился к этой удивительной парочке. Постепенно до него стали долетать обрывки разговора, точнее сказать, быстрые и лёгкие замечания Вэй Усяня. — Путь заклинателя, как по мне, это дорога, и храм, и бремя ответственности, — напористо втолковывал Лань Чжаню последний. — Посуди сам. Мы выбираем его, иногда от безысходности, иногда по желанию, иногда — по чужой указке. Вот ты да я, к слову. Ты родился в клане прославленных заклинателей, был способен к самосовершенствованию с малолетства и немало перенял от своего почтенного дядюшки... Да-да, конечно, почтенного учителя Лань, как я мог позабыть и сказать что-то столь дерзкое, да покарают сей же час мой нечестивый язык великие небожители!.. Ладно-ладно, не гневисть, Лань-гэгэ, если небесный Владыка Се Лянь решит взыскать с меня за дерзновенную хулу великих Небес, клянусь тебе на учении Великого старца-мудреца, что приму сию ярость Небес без ропота и лишних обид! А теперь не гляди на меня так, будто я вознамерился воскурить благовония в проклятом святилище Градоначальника Хуа Чэна, а лучше послушай. Ты идёшь по дороге к храму, что стоит на костях и вырезан из драгоценных пород твоими славными пращурами. Это твой путь самосовершенствования и стезя заклинательства. Ты только-только научился ходить, а тебя уже подвели к началу этой дороги и велели следовать ей отныне и до последнего вздоха. Ты не умеешь сомневаться туда ли ведёт тебя этот путь, почему, спрашивается, идти надо строго в одном направлении, а желание спеть песню или прилечь отдохнуть будет сочтено за оскорбительное и недостойное. Нет, Лань-гэгэ, тебе в голову не приходит ничего из обозначенного мной. Ты просто идёшь, потому что в том твой путь и удел. Ты будешь идти ещё долго, и может быть, наконец достигнешь храма. Но что это будет за храм? Почитая узреть перед собой роскошнейшее и прекраснейшее из сооружений, осенённое вековой мудростью и укреплённое поколениями усердной работы... Скажи мне сам, что ты узришь? То будет отнюдь не величественный храм, способный тягаться в значении и убранстве с чертогами Верхних Небес. То будет маленький домик в три этажа вышиной. Его стены окажутся чёрными от старости, да при том же, изъеденными там и сям мелкими гадами. Его двери будут уныло болтаться на расслабленных петлях. Его барельефы окажутся разбиты, резьба стёрта, а чудесный дракон на крыше — размером не больше крохотной ящерицы. И ты будешь не одинок в своем трагическом опустошении. Множество множеств молодых заклинателей идут по стопам предков, не думая ни о чем, кроме призрачного величия древних. И все они найдут в конце не терем, но жалкую развалюху. Именно потому, я назвал ещё и третье понимание заклинательства. Бремя ответственности — это умение принимать, осмысляя. Это сила и смелость, идущие от тебя самого. Это сама возможность подвергать сомнению и осмыслять уже предложенное, учиться идти своим путем, созерцая и исполняясь, чтобы после перестроить старое святилище по своему разумению и принести истинную пользу, не впадая в крайности слепого подчинения или кровавой ярости. Лань Сичэня немало удивило не столько вольнодумие сказанных слов, логичных, однако же чрезмерно категоричных, идущих вразрез с самим представлением о заклинательском ремесле и пути благородного мужа. Нет, его души коснулось иное. Он вдруг понял, что Лань Чжань почти что не спорит, давая Вэй Усяню высказать свою мысль до конца, и не спешит по обыкновению оборвать дерзкие речи яростным окриком. Это было столь ново и не похоже на манеру его младшего брата, что явило себя воистину удивительным образом. Лань Сичэнь сбавил шаг, решив не вмешиваться и дать Вэй Усяню с Лань Чжанем побыть наедине друг с другом и повести разговор именно так, как им заблагорассудится. В это же мгновение порыв особо сильного ветра налетел со спины на идущих. Вэй Усянь вскрикнул и против воли пригнулся. Шквал пронизывающего вихря, будто нарочно, выдрал из его волос алую ленту и потащил за собой. Вэй Усянь охнул повторно, запоздало вцепившись пальцами в гриву волос, беспорядочно рассыпавшихся по плечам. Мгновением позже, будто бы осознав случившееся, Вэй Усянь махнул рукой и расслабленно засмеялся. Лань Чжань, как могло показаться сначала, не обратил на это досадливое событие ровным счётом никакого внимания. Однако же, мгновением позже, он точно и ловко рванулся вперёд, разом давая великолепно отточенному контролю послужить себе хорошим подспорьем. Ещё миг — и гибкие пальцы Лань Чжаня ухватили алую ленту. Вэй Усянь удивленно присвистнул и заложил руки за спину. — Возьми, — буркнул Лань Чжань, отвернувшись и глядя в противоположную сторону. Вэй Усянь, как показалось Лань Сичэню, вновь засмеялся. — Не стоило, Чжань-гэгэ, — зачастил он. — Ну ее, в самом деле!.. Но ты так мил, что помог мне ее вернуть. — Причешись, — бросил Лань Чжань ещё более ледяным тоном. — Стыдно разгуливать среди адептов Гусу Лань в таком виде. Вэй Усянь быстро пожал плечами, и не став спорить, проворно подвязал волосы. Ветер стих, а дорога скатилась вниз, открыв путникам долгожданный вид на Цайи. Город жил и шумел, обласканный солнцем и полный сапфирового блеска пробегающих рек. Он был дивно хорош и по-родному уютен, и это очарование волей-неволей проникало в душу всякому, кто мог поглядеть на него с отдаления. Адепты Гусу принялись негромко переговариваться между собой, указывая в направлении города. — Не к добру это, — хмуро сказал Цзян Чэн, каким-то неведомым образом оказавшийся подле Лань Сичэня. Первый Нефрит воззрился на говорившего с явным непониманием. — Что вы имеете ввиду, молодой господин Цзян? — озабоченно поинтересовался он. Цзян Чэн повел головой и фыркнул. — Ветер поднялся, а воздух пахнет гнилью и холодом, — сказал он несколько резко. — От города несёт тиной и речной водой, но это не то, как должно пахнуть в нормальных речных поселениях. Эти воды охвачены скорбью и могильной вонью. Гули появились здесь не случайно, нет. Они сами по себе слишком ничтожны, чтобы испоганить все вокруг себя столь мощной и тёмной энергией. Они пришли сюда по чужой указке. Допускаю, что на город их натравил человек. Однако твари подчинялись не тёмному заговору, а демоническому трепету кого-то куда более могущественного... — И мёртвого, — согласно кивнул головой Лань Сичэнь, тревожно нахмурившись. Цзян Чэн вновь издал короткий звук, полный ядовитого отвращения. — Кем бы ни был хозяин этой погони, он представляет собой нечто, явившееся из глубин Третьего мира, — сказал, как отрезал, он. — Я вырос подле рек и озёр, и знаю все необходимое для поддержания безопасности на границах своих владений. Уж что-то, а угрозу, пришедшую водным путём, я учую всегда. Лань Сичэнь молча кивнул, признавая правоту сказанных слов. — Я благодарен вам за предупреждение, — сказал он мягко. — Более того, и меня самого беспокоит эта странная вонь. Однако мы не узнаем больше, пока не прибудем на место. Цзян Чэн коротко кивнул и отошёл в сторону, всем своим видом показывая, что более не нуждается в чьей-либо компании. Лань Сичэнь же пошел дальше, повторяя про себя их краткий разговор и временами покачивая головой. Спустя ещё какое-то время небольшой отряд заклинателей ступил на улочки города. Узкие и влажные, они пахли речными водорослями и горькой водой, к которой примешивался намертво въевшийся рыбий дух, аромат специй, бамбука и чая. Среди этого причудливого разнообразия несходящихся запахов странно и особенно чужеродно пробивались тонкие нотки чего-то сладкого и кислого, смешиваясь с благоуханием цветов и фруктов. От царящего смарда поневоле начинала кружиться и гудеть голова. Вэй Усянь с любопытством оглядывался по сторонам, по обыкновению своему тот час же увлекаясь всем, что только могло попасться ему на глаза. Он одинаково был рад и покосившимся лачугам, и добротным серым домам, чьи крыши устилали ряды черепицы, местами серой, а местами — золотящейся до сдержанной рыжины. По улочкам сновали прохожие, но их было не много. Однако на реке все было иначе. Там царило истинное столпотворение, полное шума, возни, плеска и звона. Лодки медленно и величаво двигались по обеим сторонам, а их борта ломились от товара разнообразнейшего свойства и качества. Звучали, растекаясь по воздуху, обрывки будничных разговоров, которые были интересны особой певучестью выговора, сладкой и плавной, как текучее золото меда. И пока Вэй Усянь беспечно глазел по сторонам, его спутники успели договориться с местными жителями и раздобыть несколько лодок. — Эй! — окликнул зазевавшегося товарища Цзян Чэн. — Хватит ловить ворон! А то все уплывут, не став тебя дожидаться, и сиди себе на пристани хоть до головной боли. Вэй Усянь взвизгнул и засмеялся, отвечая извечной шутливостью на нетерпеливую речь товарища. Он подобрался, как кошка в прыжке, а после побежал со всех ног — и даже более, полетел, едва касаясь ногами земли. Все его вёрткое, ловкое тело при этом выгнулось и налилось силой истинной молодости, чудеснее которой нет ничего в целом свете. Случайные зеваки смотрели на него с удивлением, будто не зная, что и подумать. Внешность неизвестного им юноши из числа заклинателей казалась непривычной и странной, но манеры и движения были милы. Вэй Усянь с размаху запрыгнул в одну лодку с Цзян Чэном, запнулся и едва не упал. Он вскрикнул и взмахнул руками, силясь удержать равновесие. Все это время из одной из дальних лодок на него неотрывно смотрел Лань Чжань, по чьему лицу нельзя была понять истинных чувств и намерений. Лодки с заклинателями неспешно тронулись и потянулись по неспокойно пенящимся волнам, будто лепестки лотосов, рассыпавшихся по воде. Русло реки, вырвавшись из гнета улиц и паутины каналов, круто свернуло влево и покатилось с невиданной ранее силой, то смеясь, то шепча, а то и больше — разливаясь шире и полнее давнишнего. Буйная зелень окаймляла пологие берега, а небо над головами плывущих: лазурное, изукрашенное атласными вставками перистых облаков, будто бы стремилось обнять просторы Второго мира и слиться с тёмно-синей водой. Вскорости, однако, виды сменились, пейзажи побледнели и подурнели, а вода, став мутной и черной, напиталась вонью тоскливого умирания. Река неспешно и робко, как служка из богатого дома, замедлилась и влилась в широкое озеро, имя которому в простонародье было Билин. Лань Сичэнь огляделся, щурясь неодобрительно и встревоженно. Видимое и ощущаемое отнюдь не разгоняло его призрачных опасений, а лишь напротив — помогало им укрепиться. Жестом руки он приказал своим спутникам грести к берегу. Его указанию тотчас же последовали без исключения все. Заклинатели сгрудились у самого мелководья, пребывая в сосредоточенном и несколько упадническом настроении. На каждого давила горькая муть нечистого трепета, слишком плотного и отчётливого, чтобы принадлежать выводку водных гулей. Один лишь Вэй Усянь чувствовал себя спокойно, но смеяться и шутить не решался, видя, как хмурятся все его спутники. Он искренне недоумевал, не умея понять, что попросту привык к энергии Третьего мира, проведя столько лет в самой ее сердцевине. Прочим же стоило определенных силы и мужества справиться с ней.