если честно

Нас встретила незнакомая девушка. Это кто-то из официанток, взявшая на себя работу за чаевые. Она забрала нашу верхнюю одежду и предложила пойти за ней. Вдоль длинного коридора, простирающегося от самого порога, висели горящие теплым светом круглые лампочки. Я заметила, что люстры включили только наполовину, но это не было чем-то вроде экономии. Я бывала в театрах и знала, что свет целой люстры привлекает большое внимание. Получается, кто-то из организаторов решил поработать над акцентами: лампочки повесили только для того чтобы осветить дорогу в зал. Свет же люстры над нами падал на узорчатые обои и на высоких стенах, почти у самого потолка можно было рассмотреть крупные портреты какой-то прошловековой знати. Прямо впереди нас стояло длинное зеркало. Красный ковер, по которому мы тихо шли, удлинился в два раза. Невольно захотелось вытянуться — какая нарочитая важность витала в этом коридоре. Но девушка открыла дверь в зал и изыск тут же улетучился. — Идём. Жан коснулся моей руки, напоминая о том, что нужно двинуться в места. Я обратилась к девушке: — А где здесь уборная? — Вот эта дверь, мисс, — она указала на ту, что стояла приоткрытой точно напротив дверей в зал. — Вниз и направо. Вы увидите зеленую табличку. — Вниз и направо, — кивнула я, опуская руку Жана. — Хорошо. Ты иди. Я шмыгнула за дверь делая вид, что собираюсь справиться быстро. Жан знал, что это обманка. Мне удалось поймать его дрогнувшие глаза: он хотел задержать меня, он приоткрыл рот чтобы что-то сказать, но меня спасла девушка. А он не любит выяснений при других. Спустя пару спешных шагов я замедлилась и выдохнула. За этой дверью было почти так же тихо. Без людей и музыки — то есть без всего, что кто-то решил здесь устроить, — это место напоминало что-то благородное. Наверняка здесь собираются какие-нибудь меценаты и обсуждают кошачьи приюты. Богатые люди любят милых животных. Я хмыкнула и, всунув руку в карман брюк, приостановилась. Дверь в мужской туалет открыта нараспашку. Кто-то включил кран. Это мог быть кто угодно — от официанта до Саши, решившей помыть руки. Я затаила дыхание и облокотилась о край двери, делая вид, что поправляю ремешок на туфле. Больше чем узнать кто это, мне хотелось ребячески найти повод потянуть время. Вода прекратила бежать, но никто так и не выходил. Поправлять ремешок дольше пяти секунд на весу крайне затруднительно, но ещё тяжелее оказалось сдвинуться с места, заметив отражение затылка в длинном зеркале. И в эту же секунду фигура развернулась. — А- Он тоже приоткрыл рот, когда я зашла во внутрь. — Я что, сплю? Это сон? — Ты! От невольного дрожания коленок мои туфли слегка меня подкосили. Армин застыл, но раскрылся для объятий. Я бросилась в них со всей наглостью. — Я не думала, что ты придёшь. Ты ведь... — на языке крутилось «отчислился», но это навевало тоску, и я запнулась, — Ты сегодня выступаешь? — Я пришел посмотреть на вас всех. И на тебя особенно. Как ты тут? Я отстранилась, чтобы взглянуть в его радостные глаза. Из-за каблуков он казался ниже и мне пришлось сдержать себя, чтобы не располошить его пшеничные волосы. — Очень скучала. Я даже не думала, что ты придёшь. За каким ты столиком? — Ну да, меня не вписывали в список гостей, — он смутился. — Я просто напросился. Как гость. — Брось Армин, какой ты гость, — мне снова захотелось крепко его обнять, — Мне так тебя не хватало. Я вообще не знаю как дотерпела до выпуска. Он пожал плечами. — Вот я и пришел посмотреть как вы все тут до него дотерпели. — Ты уже был внутри? — Да, конечно. Только тебя не нашел. — Я приехала с Жаном. Армин кивнул, скрывая ясно всплывший вопрос и мельком добавил: — Значит, все уже в сборе. Все, значит. Я отвернулась. — Чего мы в туалете стоим... Пошли отсюда. — А как ты меня заметила? — Как-как! Вот так! Сам Бог послал сопроводить тебя с туалета до зала. Вы ведь не откажете мне, мсье? Армин охотно ответил на мой реверанс. — Я скучал по этому, — сказал он, беря меня под руку, — Выглядишь просто потрясающе, ты знаешь? Я кокетливо прикусила губу и опустила ресницы. Черт знает, потекла ли тушь, сползли ли тени. Пусть даже и слой гигиенической помады я съела ещё в такси, Армину можно верить. В такие вечера, как сегодня, я наслаждаюсь редкими минутами, которые могу провести с такими, как Армин. Такое чувство, что у нас всё еще впереди, что встреча в этом доме ученых — досадная ошибка и прямо сейчас вместо того, чтобы открыть тяжелую белую дверь мы можем повернуться спиной к длинному зеркалу и направиться к выходу. Если бы меня вдруг остановили и попросили назвать имя того, кто из всех сегодня присутствующих выпускников умеет дружить по-настоящему, я бы им не ответила только из чувства, что у меня его заберут. В лагере для творческих выскочек, в которым нас собрали на целый год, Армин пробыл всего три месяца. Его засунули туда совершенно случайно, за компанию и он абсолютно не вписывался в общую картину. Он даже не удивился, когда его стали оставлять на лавочке запасных. Если бы я не любила на ней иногда просиживать, возможно, мы бы никогда и не познакомились. У меня бы не было никого, терпеливо подтирающего мои девичьи сопли. И не было бы того, на кого я сейчас облокачивала свое предплечье, направляясь к длинному столу, у которого скопилось уйма народу. Получив наше пиво, мы с Армином улыбнулись друг другу, осознавая, что это лучший момент сегодняшнего вечера, который нам предстоит провести в этом обществе, и что начиная с этого мгновения все покатится под гору. В суматохе и софитах мелькали знакомые глаза, но поймать кого-то почти не удавалось. Я оглядывала кто в чем пришел, чтобы понять, насколько угадала с настроением потока и заодно узнать, с кем сегодня удастся нормально поговорить. Ещё до того, как я начала думать о подготовке к этому вечеру, Жан предупредил, что это заранее проигрышная карточная партия. Он прав: ожидание скорой встречи — это преддверие ада, но сама встреча — ад. Все начинается уже с утра перед зеркалом: какие трусы надеть, стоит ли клея накладные ресницы или достаточно обойтись своими. Любой наряд — некое заявление, будь то рваные джинсы или декольте с разрезом на спине. Нужно иметь врождённый нюх, который в таких ситуациях поможет предугадать, что вызовет высокомерную ухмылку со стоящим в глазах: «Ну и вырядилась же, посмотри как» или жалостливое «С тобой все в порядке? Ты не заболела?». Как ни крути, никто не свободен в своем выборе. Тяжёлое колье на шее — это тоже заявление. Эта встреча для тебя так важна, что ты потрудилась перебрать бабушкин сундучок с давно забытыми цацками. Нацепила на себя что-то подобное и всё — ты уже, по сути, проиграла партию. Я не глупая женщина. Уже нет! В целом очень сложно найти глупую женщину среди тех, кто начинает писать что-то от первого лица. Пусть даже местами я промахиваюсь... Это не больше, чем издержки свойственной мне импульсивности. Так вот, об уме: в какой-то период своей жизни каждая женщина верит в то, что она независима от взглядов других. Это звучит также красиво, как и убеждение, что все вокруг станут равными, если всем вокруг уровнять права, но рано или поздно мечта разбивается о реальность: существуют другие люди. Можно считать себя очень умной, думая, что надевая платье в пол с разрезом до тонкой кожи внутреннего бедра это не изменит у моря погоды. Отчасти это правда: пока люди не знают как позвать тебя по имени, ты сливаешься с другими вычурными объектами. Ты похожа на статую, у которой нет никакого другого дела, кроме как стоять и удивлять прохожих. Другое дело знакомые. Когда в их распоряжении появляется твое имя, они думают, что знают что-то большее. Все Майклы рано или поздно становятся наркоманами, а любая Дейзи хотя бы раз в жизни откажет какому-нибудь Великому Гэдсби. Когда перед тобой стоит что-то вызывающее и ты знаешь как оно называется, ты будто знаешь об этом гораздо больше только потому, что имя даёт тебе негласное право предугадывать. Это, конечно, обманка, но если обманывается целое общество — это становится некой правдой. Нужно быть глупым, чтобы игнорировать это. Откровенное платье с разрезом на теле Дженнифер вдруг превращается в вызов, и чем больше Дженни открывала рот, тем больше о ней можно будет сказать. Так что я много вертелась перед зеркалом прежде чем решить затянуться в корсет. В такие вечера, как сегодняшний, я даже просила совета у Жана: он помог мне решить вопрос с серьгами и волосами. «Что мужики в этом понимают?» — я поняла, что нет смысла их недооценивать. Иногда важно выслушать, чтобы сделать наоборот. Я бы не выбрала партнёра, ко вкусам которого не могла прислушиваться. Даже если бы нас разделяла душевная пропасть и вечерами нам нечего было сказать друг-другу — я должна знать, что его восхищает. На мне сережки, после примерки которых Жан поцеловал меня в затылок. «Очень красиво» — пустые слова. Главное, что я знаю, на что они побуждают. И я знаю на что побуждает весь мой наряд. Несмотря на мою бесконечную беспомощность, это заставляет чувствовать себя во всеоружии. Из-за шума и столпотворения у бара я не сразу заметила, что Жан стоящий рядом, прижал меня вплотную к ближайшей стенке. Он пожал руку Армину и я, наконец сообразила, что он всё это время ждал, пока я его найду. В одной руке он держал темное пиво, а пальцами другой легонько сжимал мое бедро. — Не знаю, — обратился он к Армину, — я так давно нигде не гулял, что сейчас не могу понять, нравится мне или нет. Вы с кем-нибудь уже говорили? — Я видел Конни и его новую подругу. Мы познакомились, но я забыл как её зовут. По лицу Жана было видно, что ему едва удалось уловить слова Армина. Рука соскользнула с моего бедра. Кивнув, он повернулся к залу, полного танцующих людей и, отпив со стакана, уселся на высокий стул. Я вздохнула. В черном сгустке толпы, слабо подсвеченном фиолетовым прожектором, я увидела одиноко стоящую Ханджи. Она выделялась: стоя посреди зала, уткнувшись в бумажки, нахмурившись, скрюченная, но невозмутимая она выглядела как одна из тех галерейных статуэток, которую не к месту выставили на базарной площади. — Пойду поздороваюсь, — сказала я. На лице Армина светилось желание составить мне компанию. Скорее всего, он тоже не хотел оставаться наедине с Жаном. Я дернула его за рукав, наклоняя к себе. — Пошли со мной. Она одна из организаторов, представляешь? Ни сесть, ни горла смочить весь вечер. Ещё и смотреть на все эти рожи. — Ты посмотри на неё, — добродушно ответил Армин. — Она же всегда этим занималась. И то верно, подумала я. Ханджи Зое пример человека, очаровующего своим недовольным бухтением. Я помню, как в день заселения она стояла у рецепции, в руках — та же кипа бумаг, она возмущенно зачитывала списки зачисленных в общежития под нос и не было никого, кто бы мог её выслушать. Она вертела головой и грубо черкала ручкой, ругаясь сквозь зубы. Мне показалось, я смогу ей чем-то помочь. Я подошла и, тронув её за плечо, спросила: — Что-нибудь случилось? — Случилось? Случилось! А вы кто? Её шустрый ответ сбил меня с толку. — Я приехала на заселение... — Вот вы самая и случились, дорогая! — продолжала она. — Полсотни человек — разгреби всех по автобусам, посади в комнату, объясни как работает стиралка. Бытовые имбецилы. И какие запросы: поселите с той, с этой, а мы женаты, а мы подружки! А мы хотим... Да сиренево мне, чего вы хотите! Кто-нибудь хоть когда-нибудь спросил меня, чего хочу я? То-то же... Я заметила, как из-за взвизгиваний вздутая на шее вена дернулась, прежде чем скрыться за лимфой. Она резко замолчала и снова что-то черкнула. — Значит, ещё не всё решено? Нас ещё могут переселить? Резко обернувшись, она посмотрела на меня через свои темные диоптрии. — Ты думаешь, вас тут катать по всем общежитиям будут? — толстая прядка волос спала прямо ей на переносицу. Она взглянула на неё и снова на меня, уже более спокойно. — Если получила ключ — иди с богом, не морочь мне голову. Какая комната? — Четыреста. Она взглянула в свой список. — Ого. Ни с кем балкона не делишь, холодильник работает. Душ со шторкой. Ничего себе, сладко аж приторно, правда?... А сосед барабанщик пойдет? Я пожала плечами и улыбнулась, уловив короткую вспышку радости на её лице. — Вот и порешали! Ей наверняка всегда казалось, что работа подобного рода — просто песок сквозь пальцы, ничего не значащий лепет на лужайке. Даже сейчас, стоя посреди зала, она ругает себя за то, что до сих пор прикладывает к этому слишком много сердца. Никто не говорит о том, что даже такая работа способна вершить человеческие судьбы. Я робко поджала губы прежде чем обнять её за плечи. — Какой придурок оставляет экспоната посреди танцпола? — А? — Ой, посмотрите, она разговаривает. — Дурочка! Ты меня испугала! Экспонат... Я уже думала, я забыла их отнести... Армин усмехнулся. — Мне вот интересно, кто выбрал такое место для встречи? — Я, кто ж еще! — Она оглядела Армина с ног до головы и отступив на шаг, прикрыла рот рукой. — Батюшки, ты все-таки пришел! Ну птенчик-птенчик! Совсем не изменился. Что, не нравится говоришь? — Нет-нет, я просто спросил. Никогда о нём не слышал. Что за экспонаты ты выносила? — Да какие экспонаты — статуи! Всякие кошачьи тельца что-ли... Выставки какие-то тут делают, древнеегипетские, не знаю, — она ткнула пальцем в переносицу, поправляя очки и подняла глаза к потолку сейчас освещённому прожекторами. — Я хотела что-то роскошное, чтобы чувствовался какой-то лоск. Как на красной дорожке, на фестивале. Вы же все-таки в последний раз сегодня выступаете и я потом вас больше никогда не увижу. — Мне здесь очень нравится, — улыбнулась я, перебивая её печальный тон. — Особенно лампочки вдоль коридора. Так грамотно расставлены акценты — конфетка! — Правда? Это не я придумала! Это... Да что это я, забыла. Мне же говорили... — она вдруг снова засуетилась, утыкаясь в бумаги. Я взглянула: это снова были списки. — Забыла посадить Армина... А он мне сказал, что ты придёшь. А я забыла, корова! — Ханджи! — я шлепнула её по плечу, все ещё удерживая в объятиях, но она не ответила. Отхлебнув ещё пива, стало не по себе. Как я смотрюсь с пивом и в элегантно затянутом черном корсете? Какой-то интуитивный толчок заставил меня отдать свой стакан Армину. Он взял его машинально, не задавая вопросов. — Нашла, всё нашлось! Ещё бы я забыла, вот! Столик номер четыре. Вы все вместе будете, почти как тогда, пойдем. Она ринулась вперёд, но я её задержала. — Куда это? — Как куда! Вон же они, на вас смотрят. Она ткнула пальцем в бледное пятно, изделека напоминающее скатерть. Я плохо видела. — Ещё как смотрят! Выглядишь сногсшибательно, а! Идем-идем. Что это за сережки такие? Где нашла? Она взяла меня под руку и мы сравнялись. Ей действительно было интересно рассматривать мои сережки. — Жан подарил на новый год, — сказала я. Армин, стоящий рядом с Ханджи смотрел перед собой и вряд ли это услышал. — Сказал, что купил их где-то в Софие, когда ездил к родителям. Мне тоже нравятся. — Прелесть. Просто прелесть, — обрадовалась она. — Я видела Жана, он сразу со мной поздоровался. Так вырос, так возмужал. Это рядом с тобой он так, да? Я смутилась до пунцовых щек и прикусила губу, чтобы сдержать улыбку. — Ну что за глупости! Мы вместе всего ничего... По мере такого как сокращалась дистанция между белым пятном и нами, я начинала различать ситуеты. Столики, оказывается, расставили почти у стен. А вместо стульев стояли полукруглые диваны. Улыбка медленно исчезла с моего лица, Ханджи наверное даже не заметила. Но я всё таки не смогла проследить, в какой момент стоило отвести глаза, чтобы не врезаться в чужие с таким дребезгом. — Вместе - не вместе — вы очень хорошо смотритесь. Прямо как Барби и Кен! Ладно... — мы остановились. — Эрен, сделай лицо попроще. Он-то эти лампочки и придумал, гаденыш. Да, Эрен? Давай дорогой, поухаживай за дамой. Если конечно ваша дама не против. Она обратилась к рядом сидящей с ним девушке и я сглотнула: достаточно было секунды, чтобы узнать в ней свою первую здешнюю подругу.