если честно

Первое время ночи, казалось, тянулись как целые дни и несмотря на наступившее лето, ушедшие недавно майские грозовые будни холодили солнечный свет, я продолжала спать в махровой пижаме, не снимая, таскаться в тапочках из овечьей шерсти и кроме утреннего кофе, в течение дня гонять чаи. Мама положила мне в дорогу целый подарочный набор, боясь, что устав лагеря не позволит мне выходить за его пределы. Мы не созванивались, точнее, я ей не звонила, чтобы она думала, что занятость не позволяет мне скучать по дому, хотя на самом деле я постоянно искала себе занятия. Лагерь, разбитый в холмистой зоне, располагался у какого-то местного водоема. Это было заброшенным, нелюдимым местом; чтобы добраться до воды, нужно было пробраться сквозь годовые заросли и забытый чьей-то совестью мусор. Я скучала по дому и решила, что вода поможет мне почувствовать себя уютней. Вода серебрилась под чистым небом, ласково гладила массивные каменные плиты, но покоя в этом месте не ощущалось. Тревожное осознание одиночества в таком месте крепко сжимало дыхание и мёртвое спокойствие окружающей зелени заставляло меня постоянно оглядываться. Никто, кроме ветра не мог шелестеть высокими камышами, но в суетливой голове городского жителя любой шорох, пусть даже тень мимо проходящего, превращается в нервное ожидание чего-то жуткого. Может быть, была бы я физически сильной как мужчина, опасение бы не преследовало меня так навязчиво. Но даже мысль о том, что вместо мужчины из тени может выйти безобидная женщина, не прельщала меня. Встретить незнакомого человека в потерянном месте у водоема, окольцованном плитами не вызывает никакого чувства защищенности. Неподалеку от пруда, вдоль дороги ведущей к лагерю, стояли дачные домики, напоминающие кукольные особняки. Явно зажиточные люди покупали здесь земли, правда почти никого из местных встретить мне так и не удалось. Они появлялись в магазинах, но чаще им было свойственно прятаться за высокими железными заборами или в домах. Может быть, эти дома сдавались и в них никто не жил, я не интересовалась. У автобусных остановок местные власти состроили стоянку с велопрокатом; правда мне было непонятно, кто пользовался этими услугами: селение не вызывало желания любоваться. Что касается самого лагеря, там хорошо кормили и на обед даже давали мороженое на выбор. Искать продуктовые не приходилось, хотя если умудриться опоздать на обед, порции мороженого могло уже и не оказаться. Обычно я занимала столик у окна. Они были не как в детский лагерях, длинные, на шесть человек, а такие как в закусочных, не больше чем на четырёх персон. Я занимала такой в углу, где почти всегда сидела в одиночестве. Там было тихо и достаточно светло, чтобы видеть свою еду. Иногда ко мне подсаживался Армин. Он был сдержан в общении, мы немного болтали перед едой, обмениваясь любезностями и поверхностными впечатлениями, после чего ели в тишине глядя в окно. С ним было комфортно. Хотя только со временем, когда меня настигло осознание, что число наших совместных обедов перевалило за пять, я поняла, что так ничего о нём и не узнала: ни то, чем он тут занят, ни о его общении с другими. Сама я толком не обзавелась знакомыми. Не считая Эрена, с которым мы изредка переглядывались, случайно сталкиваясь на этаже, первым моим знакомством стала Хитч, которую я повстречала уже в танцевальном зале. — Привет, — она заговорила первая. У неё были блондинистые светлые волосы, собранные в крепкую гульку. Зал был просторным, потолок держался на высоких голых стенах. Её голос легко растворился в пустом пространстве. Она бросила сумку на пол, улыбнулась и помахала мне маленькой рукой, — Можно к тебе присоединиться? Я, до этого методично разминая спину стоя в мостике на предплечьях, перекатилась с локтей на ладони, толкнулась бедрами вперед и подвелась на ноги. Перед глазами немного мутнело. — Конечно! Ты из второй группы? — Да, — радушно улыбнулась она, — Я Хитч. На ней была черная облегающая майка и тонкая накидка, очерчивающая её худенькие плечи; выглядела она куда опрятней, чем я. Пестро-янтарные глаза смотрели на меня очень внимательно, но одновременно без всякого любопытства. С тех пор она совсем не изменилась. — Я со второй группы, — сказала я, взяв в ладонь стопу, чтобы немного размять пальцы. — Пока больше никого. — Только ты и я? — Да, — я оглянула зеркальное помещение, объятое только холодным белым светом. — Мы пришли слишком рано. — Должен быть кто-то ещё. Моя соседка тоже танцует. Только мы с тобой ранние пташки. Она легко мне улыбнулась и подмигнула, потом села на пол и, достав с сумки гетры, принялась деликатно натягивать их на голени. Она вела себя как подобает девушке, пришедшей из хорошей танцевальной школы. Во всей её манере держаться прослеживалась отгравированная голливудская красота. Я мечтала излучать что-то подобное. Каждая, наверное, мечтает. Моя учительница, первая хореограф всегда говорила: Неважно, что ты видишь в отражении. Танцевальный зал облеплен зеркалами для того, чтобы мы старались для других. В таком случае, думаю я, без исключений каждая девчушка, попавшая в руки к хореографу, первым делом учится наблюдать за собой в зеркале чужими глазами. Я подвелась на ноги и припав к круглым балкам, встроенных вдоль зеркал, внимательно оглядела себя. Вспоминая юность, то время, когда настал час женской природе проявлять себя и моё тело начало устаканиваться в особую форму, я продолжала танцевать и мало по малу стала замечать изменения. Сколько всего во мне выявлялось нового и всё-таки, в то же время я не могла избавиться от мысли, что ничего из этого на самом деле не было моим. Врожденная пластичность конечностей, доставшаяся от отца, которого я ненавижу. Не моя. Цвет глаз, густота волос — тоже его заслуга. Тяжелые бедра и крупные икры, которые постепенно обрастали массой, шли по женской линии. Преимущества в танцах это не давало ни капли, зато на фотографиях смотрелось эффектно. Но и это не моё. Я как итог генетической лотереи, напоминала себе простое собрание несвязностей, как номер телефона - набор совершенно не имеющих смысла цифр в одной строке, каким-то образом слаженно работающих вместе. И мои не состоявшиеся отношения с отцом ни в коей мере не могли изменить тех времен, в которых он учил меня позам в йоге и благодаря которым сейчас меня, не прилагающую особых усилий, выводят в первую линию солировать. Это данность, которую никто не выбирает. Шея, которую всю жизнь называли лебединой, кукольно-тонкие кисти, мягкие взлеты локтей — я вижу её перед зеркалом. Кто это? Что описывать, говоря именно о себе? Учительница твердила, что данными можно и нужно пользоваться как наручными инструментами. Всё твоё тело — инструмент. К чему? Может быть, к тому чтобы вербовать других людей? Я смотрела как Хитч уже бегала трусцой, разогревая стопы. С первого взгляда я заметила, что у неё невысокий подъем, блокирующий возможность натягивать носки до иголочки. Несложно понять: уклоны у нас отличались. Разные школы. Моё академическое владение танцем безотказно простилало мне дорогу в солистки, хотя этого может оказаться мало для хореографа, склоняющегося к чему-то более развязному. Спустя двадцать минут, когда к нам присоединились другие девочки и я с Хитч лежали, разогревая колени, явился хореограф. Невысокий, статный мужчина, лёгким шагом он вышел к центру и оглядел всех, обращая на себя внимание. Как и другие девушки, Я и Хитч немного стушевались: неизвестный молодой человек средних лет, с пугающе твердым взглядом молча вошедший в зал, застыл и стал ждать, пока все поднимут на него глаза. Мы переглянулись, унимая неловкую улыбку и избегая желания перешептаться, выровнялись в невнятную шеренгу. Шевеление не прекращалось. И вот, наконец, вытянув большую паузу, словно давая себе привыкнуть к атмосфере и к чужим лицам, чудаковато на него уставившихся, он еле заметно кивнул и, повернувшись к двери, прикрикнул: — Зашли! Девушка, танцующая сугубо в женском коллективе, это неполноценная танцовщица, тоже говорила моя учительница. Рано или поздно, когда оканчивается период обучения, даже если девочке не суждено было столкнуться с партнерством, чтобы стать высококлассной артисткой, ей нужно встать в пару с тем, кого она не знает. Они учат друг друга, говорила она. После одного танца с ним ей больше не удастся посмотреть на себя как прежде. Я вспомнила об этом, заметив, как целая шеренга девушек — все как одна —натянулись при виде переступающих порог молодых людей. — У-у-у-у... — еле слышно выдохнула Хитч, припавшая к моему плечу. Она была много ниже меня и дотянуться до уха она не могла. — И-интересно. Неужели будем вальсировать как на выпускном? Они встали напротив нас, построившись друг за другом. Высокие, стройные, широкогрудые, они выглядели гармонично, как солдаты принимающие участие в армейский парадах. — Хорошенькие, — я пожала плечами, пробегая глазами по их физиономиям. Они тоже рассматривали нас. У некоторых на губах проскальзывала ухмылка. — Чувствуешь? Запах, — заметила Хитч, дергая кончиком носа. — Господи, надеюсь, они знают, что такое дезодорант. Я хмыкнула и не сразу сообразила, что уже продолжительное время отвечаю на взгляд одного из стоящих. Четвертый в шеренге, один из небольшого числа долговязых. Из-за длинных рук, тянущих его к полу, он слегка сутулился. Знакомые черты лица, удивилась я. И он кивает одними только глазами то ли здороваясь, то ли подтверждая мою не озвученную догадку. Хитч мягко толкнула меня в плечо, наклоном головы обращая внимание на мужчину. — Меня зовут Марио, — он усмирил меня тяжелым оценивающим взглядом с ног до головы, отвернулся в сторону другой шеренги и скрестив руки сзади, стал расхаживать. — Меня определили курировать поток танцоров. По вопросам лучше не беспокоить. Говорю заранее: занятия было решено объединить: мальчики - девочки, всё как обычно, ничего нового. На сегодня разминка и пару комбинаций. Посмотрим... Все продолжали переглядываться друг с другом, обмениваясь неоднозначной реакцией на устало-пренебрежительный тон Марио. Мужчина грузно шагал, глядя себе под ноги. — По парам разделяться пока рано, — будто почувствовав общее недоумение, он задернул подбородок. Его темные глаза вдруг оказались широко распахнуты, точно как у умалишенного. — Ознакамливаться друг с другом будем в процессе. Сначала все себя покажут, там уже посмотрим кому кто достанется. Всё ясно? — А что мы будем танцевать? Марио внимательно посмотрел на спокойно стоящую рядом со мной Хитч, задавшую вопрос, вытянул жирную паузу, и ничего не ответил. Казалось, в тот момент все уставились на неё. А она не обращая внимания, без единой задней мысли смотрела на него с тем же любопытством. Это было похоже на ту юношескую смелость, которую можно застать на университетской паре, когда один человек из сорока сидящих решается спросить то, что крутится в головах у всего потока. Наверняка все в тот момент захотели с ней подружиться. Её никогда не стесняло напряжение, она не пугалась знакомств с людьми, на которых следовало произвести хорошее впечатление - она неизменно двигалась и отвечала на взгляды, говорила и улыбалась - открыто и просто, будто социум был её средой постоянного обитания. Может быть, так оно и было. Мне так и не удалось узнать о её детстве. Она любила болтать о всякой всячине, но это не касалось чего-то близкого сердцу, поэтому когда она завела разговор о кинематографе, я поняла, что они с Эреном не в отношениях. — Не слышал о таком, — озабоченно пробурчал Армин, заметив, что никто не спешит отвечать. Эрен не любил разговоров о фильмах. Он в принципе не любил разговоров о чем-либо отвлеченном. Плохой тон, говорил он, начинать диалог с обсуждения фильмов. Это то, что должны обсуждать вскользь, неумышленно. Иначе звучит как вымученная попытка сделать диалог увлекательным. — Конечно не слышал, потому что фильм называется не Лучшая Жизнь, а Сладкая. Насколько я помню, — я облизнула губы и огляделась в поисках официантки, которая должна была принести выпивку. — Точно-точно, — закивала Хитч, убирая с плеч крупные блондинистые кудри. — Я просто вспомнила... Обожаю черно белые фильмы. Нуар... это, знаете, так загадочно, шикарно. Всегда такой лоск! Эрен сделал глубоких вдох, будто скрывая настигающий зевок. Видно, он тоже ждал своего заказа. — Там девушки — все как Мерлин Монро. Сегодняшний вечер напомнил мне его. — Чем же? — удивилась я. — Антураж. Антуражем, — выровнялась она, взмахивая крупными ресницами к разрисованному потолку. Неизменно изящно. — Посмотрите, какое Ханджи выбрала место, какие все сегодня красивые... Все блестит, все переливается, музыка ненавязчиво удерживает темп и шум разговоров создает впечатление веселья. Мне не хочется показаться снобом, говоря о том, что фильм совсем не об этом. Я неопределенно киваю и украдкой смотрю на Эрена, который, как оказалось смотрит на меня. Сегодня на нем выглаженная белая рубашка, заправленная в брюки. Под накинутым на плечи пиджаком виднеются подтяжки. Ничего себе. Он улыбается, вдруг понимаю я. На совершенном безразличном лице не дергается ни одной мускулы, но в глазах играет радужные огоньки. — Мне больше нравятся документальные фильмы, — неожиданно высказывается Армин, возобновляя беседу. — Что-нибудь авторское тоже интересно посмотреть. — Соглашусь, — улыбается Хитч, — Авторское кино выходит за рамки того, что делают для масс. Это я тоже заметила. Увлекательно наблюдать как гениально иногда человеку удается подать новую форму или теоретическую структуру. Для масс такое не делают. Людям нужны хлеб и зрелища. Это главное. Качество это второстепенная величина,— с внезапной задумчивостью в голосе она посмотрела на меня, ожидая, наверное, найти во мне поддержку, но я автоматически кивнула, не разделяя её настроения и она повернулась к Армину. Тот напряженно сжимал край кожаного сидения. — Так что Сладкую Жизнь определенно стоит посмотреть, — заключила она. — Посмотри Армин, ты точно поймешь что я имею в виду. Было и что-то печальное в этой тупой смелости. Дело ведь было не в ней в конце концов, а в том, что у Хитч напрочь отсутствовала способность нащупывать почву, прежде чем ступать на минное поле. Она не была осторожной и не присматривалась, прежде чем делать громогласные выводы. Напряжение, с которым все ждали напитки, обволакивало всех, кроме неё одной. Иногда это выглядело геройством, а иногда нечувствительность превращало её в человека безрассудного. В подобные минуты она напоминала животное, наткнувшееся на препятствие, — какую-нибудь безмозглую птицу, упорно пытающуюся вылететь в закрытое окно. — Я думала, что ты скажешь что-нибудь о главном герое, страдавшего от одиночества. Все вышеперечисленное не доставляло ему радости, — добавила я, и прозвучало это гораздо грубее чем предполагалось. На какое-то время все застыло в молчании. Такого рода тишину услышишь только в ресторанах: когда внезапно обостряется осознание, что вокруг люди, и вдруг отчетливо слышится шелест салфеток и стук вилок за остальными тридцатью столиками, то есть одна-две секунды затишья — и фоновое сопровождение выходит на первый план. Я бросила взгляд на растерявшегося Армина, а потом на Хитч: она попыталась рассмеяться, но явно неискренне. В итоге она выдохнула с поджатой улыбкой. — Я не хочу говорить о плохом сегодня, — ответила она. — Но, признай, что фильм просто шикарный. Закрывая глаза на основной сюжет. — Фильм действительно красивый, — отвечаю я. — Просто мне показалось, что этот лоск ты сочла за главное достоинство фильма. Поправь меня, если я неправа. — Да, по-моему, замечательно, что в кинотеатрах теперь можно смотреть классику. Они все по-особенному чувствуются. Хочу ещё пойти на Касабланку. Её будут крутить в следующем месяце и я уже забронировала себе место. — А вот и наш заказ, — еле слышно говорит Армин, замечая официантку, сквозь густую темень толпы, несущую нам аперитив. — Приветствую всех, кого не видел, — внезапно раздаётся голос позади меня. Это Жан. Все поднимают на него глаза, обращая внимание на то, как его ладони ложатся на мои плечи и он наклоняется, чтобы невесомо поцеловать меня в скулу. — Никто не хочет со мной потанцевать?