Башня Иезавели

Дребезжащий звук терзаемого десятками рук ограждения стих – все, кто находился поблизости, рухнули на колени в благоговении и ужасе. Но Торчер уже уходил, низким инфразвуковым рыком отпугивая наглецов, которые пытались через заграждение дотянуться до него рукой. Один из постаментов уже загорелся ярко среди пепельной ночи. Уже все включили, и дорожку огней вдоль лестницы. Неудобные ступени; ему пришлось поджать когти, чтобы вставать на них. Там, наверху, его ждали. Внизу тоже ждали. Широкая полоса огороженного пространства вызывала недоумение, кто-то кричал, кто-то возбрался на ограждение – его сбросили обратно. Площадь густо пересекали эти ограждения – сверху он видел их все, способ уберечь это огромное человеческое стадо от себя самого; несимметричный беспорядочный узор в море поднятых лиц. Что-то подалось вперед; эти взгляды, устремленные на него, полные ненависти и страха, колыхнули тончайшее присутствие варпа – слабая волна в Океане Душ. Скоро будет сильнее. Уже сейчас. На другой стороне, у основания шпиля возникло движение; гвардия Изабель клином выступила от высоких ворот, более похожих на ворота ангара, клин превратился в каре, окружившее закрытый черной текучей тканью транспорт, высокий и неуклюжий. Пора отвлечь их. Пора объяснить, что там. Пройдясь по вершине пятидесятиметрового помоста, незаметно наклоненной вперед, в сторону зрителей, раптор привлек к себе внимание, его выкрик как хлопок выстрела, и все глаза и все камеры вновь повернулись к нему. Почти незаметное на фоне черного неба, за спиной Торчера высилось нечто, закрытое такой же тканью, и которую он сорвал жестом, быть может, излишне театральным, но содержание ему вполне соответствовало. В круглой и высокой клетке с позолоченными прутьями, тихонько выла от ужаса первая. Ее обнаженная кожа, расписанная голубыми и белыми узорами, была бледной, а длинные волосы – высветленными, желто-золотистыми, и вместо лица они обрамляли изящную белоснежную маску и несколько раз обернутое вокруг шеи красное шелковое ожерелье с золотыми бусинами. Ослепленная от направленного на нее света, она почти не видела ничего впереди и внизу, все ее внимание приковало чудовище рядом. Не в силах выбраться, она осела на пол, и руки, скованные цепью в запястьях, оказались задраны вверх, к купольному потолку из кованных завитков. Ожидая, Торчер подошел ближе, тронул клетку силовой перчаткой, погладил, словно примерялся смять, точно бумагу, но нет. Он скосил глаза туда, где к нему поднималась рабыня, что-то несла на подносе, покрытом черным бархатом, а подробности через мгновение стали видны на экранах – беспорядочно наваленные стеклянные ампулы без маркировки. На каждом шагу в мутной жиже, наполняющей их, катался шарик воздуха. Еще через несколько секунд сверкнула дверца клетки. – Благослови тебя Господь. Сняв цепь с крюка под потолком, раптор вздернул свою первую на цыпочки и вывел вперед, под вопли толпы, ошалевшей от предвкушения и любопытства. Волосы золотом загорелись в теплом свете; правильно он сказал им про светофильтры. Живое тело должно и выглядеть живым… Она вскрикнула, словно только сейчас приняла решение отчаянно сопротивляться, вырываться, вопить, понимая, что еще немного и случится нечто ужасное, нечто чудовищное. Но крики приглушал мерцающий, жемчужный пластик, закрывающий рот. В прорезях видны только безумные глаза – ни слез, ни гримасы, никакого уродства, только совершенное и равнодушное лицо. Несколько секунд Торчер позволил ей колотиться, рваться, словно скатиться по огромной лестнице было чем-то лучше, потом выше поднял руку и она повисла на тонких браслетах, впившихся в запястья, всхлипнула от боли, ноги судорожно дернулись, пытаясь нащупать опору. Тогда он позволил ее ступням опуститься на помост и привлек к себе, наклонился и приокрыл пасть, показав двойной набор зубов – зубцы на полумаске и его собственная заостренная пила искусственных резцов внутри. Казалось, он сейчас в самом деле укусит, одним движением раздавит голову жертвы как огромный плод, но в зубах хрустнуло стекло. Горечь полилась, закапала на язык, сначала яркая как вспышка плазмы, потом все, что было во рту, онемело, смазывая ощущения. Почти не чувствуя, что делает, Торчер дотронулся своим неестественно длинным языком до обнаженных девичьих грудей, на которых сложными спиралями свивалась то ли татуировка, то ли декоративные шрамы, облизал, наклоняя голову и отстраняясь – пусть смотрят. Почти невыносимый, чудовищный контраст совершенства красоты и уродства. Острия зубцов на челюстях его полумаски прошлись по нежной коже, бусинами выступила кровь, смешалась со слюной, с содержимым его ампулы – жидким благословением божества, охочего до жестоких развлечений. Двое участников действа – тоже расписанных красками, полуобнаженных, суетились в открытой клетке, но на них почти никто не смотрел. На площади было двадцать тысяч глаз и все они, словно загипнотизированные, уставились на то, как жуткий аугметированный астартес ласкал языком изгибающуюся ему настречу женщину. Экраны смаковали это зрелище, каждый сантиметр обнаженного тела, обслюнявленного багрово-синюшным языком. Но он, наконец, прервался и дернул ее за нить ожерелья, которое оказалось ловко закрученной удавкой, которую подхватил один из рабов. Сегодняшнюю первую втолкнули в клетку и практически вздернули – трезвея, она ухватилась за шнур, сжавший ее горло, но нашла положение в центре, где он переставал давить. Отпустила руки, опустила их ниже, наощупь отыскивая кровоточащие царапины, и еще ниже, запустила пальцы в светлые кудряшки внизу живота… Ее уже не интересовало, кто на нее смотрит. Толпа завыла, смеясь и рыча от восторга. Грубо пододвинув ее, рабы возились с чем-то на полу клетки, а, когда разошлись в стороны, там оказался высокий затупленный штырь, которым извивающаяся девушка пыталась воспользоваться, сесть на него, но душила саму себя, расцарапывая горло, ослабляла удавку и снова пыталась. Перед тем, как закрыть клетку, Торчер сорвал с нее маску. Когда он спустился вниз, швырнул изящный кусок пластика в толпу. Еще через несколько минут платформы, медленно раздвигавшие человеческое месиво, утвердились на своих местах. Гвардия убралась, оставив причудливые сооружения – их едва ли заметили за происходящим. Но когда черные шевелящиеся от ветра и света покровы оказались сорваны, а свет зажжен, вокруг платформ мгновенно образовалось пустое место. Точно такие же клетки и просто похожие, извращенные пыточные машины, на которых застыли тела, искаженные болью и экстазом, кровь, ползущая по разрисованным обнаженным телам, причудливые маски, скрывающие лица. Прутья почти не мешали смотреть и дотягиваться руками до невольников-актеров, принявших участие в этом застывшем спектакле, но в первые минуты никто не рискнул. Зачарованные, загипнотизированные недопустимой, страшной близостью, зрители потянулись вперед, точно робкие звери, впервые увидевшие живую добычу. Точно жители пещер, озадаченные лучиком света. Это пугало, это обжигало широко раскрытые глаза, но манило открывшимся многоцветьем их мира. * * * …Раптор ушёл, оставив Аканту сидеть, вцепляясь пальцами в пыльную брусчатку, чтобы удержаться на плаву в штормовом океане ощущений. Чёрные трещинки в камне с тихим шипением переползали на её руки, превращаясь в узоры на коже, и она чувствовала, как что-то движется, забираясь выше. Узоры… такие же, как на груди той, перед ней, на огромном экране, на помосте за её спиной, всюду. Размноженная экрамани картина: язык Торчера, обвивающийся вокруг высокой, едва оформившейся груди, капли крови, проступающие на её теле, как спелые ягоды. Аканта смотрела во все глаза, хотя больше всего она хотела отвернуться… нет, оказаться на её месте, пусть потом для неё ничего никогда уже не будет, оно того стоит… Яркая клубнично-медная вспышка в руке. Нет, не так. Это называется «боль». Она вцепилась в знакомое слово, что есть силы сжимая в руке так кстати попавшийся осколок разбитой бутылки, собрала расползающееся сознание по кусочкам. Она под наркотиком. Здесь опасно. Смотреть на это тоже. Нужно уходить. Аканта с трудом поднялась на ноги, обведя мутным взглядом толпу. Беснующиеся люди вызывали страх, но там, сзади, было ещё страшнее. Как будто сама реальность натянулась, как нежная кожа, готовая лопнуть, пролиться тёплой кровью. Она ощущала это своими обострившимися чувствами, как животные ощущают грозу. Опасность смотрела с экранов, путала мысли и ощущения, обездвиживала ревнивым желанием броситься на помост, упасть на колени, умолять взять в жертву и её тоже. Охрана ей не поможет. Они не станут вмешиваться. За мавзолеем, там, откуда они пришли, была техническая зона. Оттуда можно сбежать домой, в шпиль. Шатаясь на заплетающихся ногах, Аканта побежала прочь от ограждения, огибая огромное строение, прижимаясь к стене. Несколько раз она спотыкалась, ударяясь плечом о холодный камень и оставляя на нём следы крови из глубоких царапин. Если бы кому-то вздумалось выследить её, это было бы несложно: цепь красных клякс в пыли, натёкших из разрезанной ладони и не думала редеть. Она всё так же сжимала в руке стекло: боль подстёгивала её, как ездовое животное, отрезвляла, давала силы ещё на один шаг, напоминала прикрывать глаза, когда впереди маняще вспыхивал очередной экран. Мавзолей был впечатляющим сооружением: чуть сужающийся кверху, у подножия он был огромен. Кто лежит в нем, Аканта так и не соизволила узнать – дикарке, конечно, ни к чему история приютившего ее мира, но теперь это знание непрошено вторгалось в сознание. Там тоже нечто голодное, под всеми плитами и тайнами, под паролями и зонами доступа – не человек, не живое, там нерожденный кошмар. И он тоже кормится прямо сейчас. Но, отвлекаясь, забывая и теряя похищенное только что знание, Аканта уже кляла последними словами склонных к чрезмерностям древних зодчих, задыхаясь, прижимаясь спиной к грубо обтёсаным блокам нижнего ряда, пыталась отдохнуть хотя бы так. Стоило поддаться искушению сесть, она понимала, что больше никуда не побежит. Наконец, боковая сторона мавзолея тоже закончилась, а вместе с ней и спасительное заграждение. Пробежав мимо безучастных охранников, женщина всё же села и вытерла лицо - двумя руками, бросив, наконец осколок и перечеркнув и так смазанные рисунки красными следами. Кажется, бег помог. Сознание стало яснее, боль уже ощущалась просто болью: она пульсировала в кисти, колола под рёбрами, отдавалась в горле и в ушах. Но она была знакомой. С рукой нужно было что-то делать. Надо зайти куда-то, попросить хотя бы воду и бинт. Или аптечку… это цивилизованный мир и в ресторанах должны быть аптечки. Вот, например в этом: тяжёлая ткань штор, закрывающая окна, дверь с позолотой - дерево, никакого пластика и металла, даже дверной молоток вместо панели связи. В таком заведении можно найти и помощь, и безопасность. Аканта с трудом поднялась на три ступени крыльца, грохнула молотком о дверь, неловко, левой рукой. С правой творилось что-то странное: пальцы начало покалывать, как будто все нервные окончания отзывались на что-то. Это было горячо и холодно, больно и щекотно одновременно, и оно поднималось всё выше, почти добравшись до локтя. Даже при серьёзной кровопотере такого не должно было быть. Дверь открылась внутрь так резко, что женщина едва не провалилась в бархатный, пахнущий дорогим дымом полумрак. Единственным светлым пятном был огромный, во всю стену, экран, на котором извивалась в шёлковой удавке светловолосая жертва. Изображение бросало блики на длинные серьги и дорогие ожерелья обнажённых рабынь, разносящих по залу напитки. Две из них уже стонали за расписной ширмой, ублажая кого-то прямо здесь, в роскошном общем зале. Ещё несколько стояли на коленях у глубоких мягких кресел, ритмично опуская головы между ног посетителей, и свет от экрана играл на изгибах их тел. Никто не обращал на них внимания, взгляды сидевших были прикованы к зрелищу. Звук был отключен, и, кроме стонов рабынь, тишину нарушало только частое и возбужденное дыхание людей. А вот появление Аканты вызвало гораздо больше интереса. Охранник в дорогом костюме уже дёрнулся было к ней, но жест одного из посетителей - она не видела его лица, только руку и блеснувший в темноте массивный перстень с красным камнем - его остановил. - Пожалуйста, помогите. Мне нужен врач… нет, я сама врач... просто бинт и вода. У меня что-то не так с рукой… - Аканта не замечала, что снова путает слова и мысли, а «что-то не так» уже перебралось на плечо и опускалось по телу, превращаясь в требовательное ноющее тепло внизу живота. Что бы не оставил Торчер на её лице, и что бы она так опрометчиво не стёрла раненой ладонью, попав в кровь, оно действовало намного острее. - Помогите… мне нужно домой. Сейчас она снова ощущала этот запах: предвкушения, воспоминания о сладком сне, о котором стыдно рассказывать наутро. В закрытом помещении он становился сильнее, и вряд ли его чувствовала только Аканта. - Это она. Это её показывали с ним. Чей-то голос из темноты как будто бы стал сигналом. Человек с перстнем встал, неотрывно глядя на вжавшуюся в дверь Аканту, за ним начали подниматься и другие. В зал вело несколько ступеней, единственное место, где с потолка лился мягкий красноватый свет. Аканта стояла под этим светом, на полукруглом возвышении, под скрестившимися на ней взглядами: растрёпанная, испуганная, пытающаяся сохранить хоть что-то от здравого смысла. В ушах зазвенело, голова снова закружилась, только это не было кровопотерей, чем угодно, но не ею. Аканта уплывала, захваченная новыми ощущениями. Кто-то приобнял её за плечи, почти бережно. Язык жадно прошёлся по щеке, собирая оставшиеся капли смешанного с кровью варп-мускуса, и женщина застонала от наслаждения и отчаяния, не способная больше ни сбросить с себя руки, ни потребовать остановиться. Когда её укладывали на покрытый тёмным сукном игральный стол посреди помещения, тепло окончательно затопило тело, и Аканта, уже лишённая остатков своего дикарского наряда, нетерпеливо выгнулась навстречу первому из них. * * * За темным стеклом – гулкая, давящая тишина. Одна поперечная плита в огромной причудливой пирамиде – вовсе не камень, а только кажется им. И там, в роскошной ложе, сидели у стен испуганные полуобнаженные дети-рабы и в тишине стояли астартес. Смотрели сквозь стекло и на широкий бликующий экран, на котором творилось то же самое, что на уличных. – Леди, вы готовы? На мгновение полумрак и мелькающий свет создали иллюзию, в которой утонченный человек-демон с длинными узкими глазами, полными тьмы, с тонкой цепью, продетой в кольца серьги, соткался из кромешного мрака. Бликующее золото отозвалось на свет, показало очертания геральдических знаков Легиона, когда он склонился над той, что сидела рядом, что ответила, томно откинув голову: – Не считая того, что я совсем пьяная?.. Его можно погладить? – Не стоит. Они скоро начнут. Белые руки в алых лентах, в переплетениях ткани. Пальцы на мраморном, на пятнистом. Черные волосы – ночь, выпущенная на свободу, иссиня-шелковый океан стелется до пола. Капризные губы искривлены – как же не стоит, когда хочется? Он отступил назад, вновь исчез в темноте, а темнота шевельнулась, сверкнула мелкими красными глазами и оскалила чудовищную пасть с черными губами: – Какая ты мразь, Кельманри. Мы же просто играем. Чудовище умеет говорить. Оно подходит ближе и позволяет потрепать себя за мягкое бархатное ухо. Это смешно. * * * Выстрел разнес голову ведьмы и часть спинки ее каменного кресла. Тело, судорожно дергаясь, оседало вниз, сползало, окатываясь горячей кровью, мгновенно пропитавшей белое платье. Действительно, смотрелось, по меньшей мере, пошло. Камеры мгновенно подхватили, показали зрелище на все экраны, залопотали в свои микрофоны сотни журналистов, но внизу, на площади, мало кто на это обратил внимание. Кто-то рассмеялся, кто-то сжался в ужасе, кто-то продолжил свои занятия, мрачные узы желаний, глубинных инстинктов отпускали неохотно. Но кто-то и остался трезвым, смотрел во все глаза, ждал, чтобы начать действовать. Торчер обернулся со своего помоста, безразлично скользнул взглядом по трупу на вершине черной пирамиды, по перепуганной свите – некоторые из них уже бежали вниз по лестнице, растерянные, вопящие, остальные спешно торопились убраться прочь, словно поняли, что ведьма уже ни от чего их не защитит. Его шестая билась в конвульсиях и стекала с его когтей частыми каплями. Раптор почти задумчиво облизал перчатку, подняв взгляд вверх – сдвоенные вспышки сорвались со шпиля и ринулись вперед и вниз. Это уже не охота. Операция началась. В гвалте и хаосе на вершину черной пирамиды медленно вышел Кельманри; мигнув, включился купол силового поля, оделся статикой – голубые искры с треском погасли над его головой. Астартес подал руку той, что шла следом, развязно и чуть шатаясь. Красные языки огненного шелка оплетали ее ноги, вились по полу и тянулись следом как змеиные хвосты. За волосы стащив с мраморного трона труп своего двойника, леди Гродевы уселась в натекшую кровавую лужу, поставила ноги в золотых туфлях на остывающую тонкую спину и вместо приветствия показала Гродеве непристойный жест: – Что обрадовались, бляди? Тихий Хале встал рядом, наклонив уродливую голову. Принюхался к крови, дразнящей в ожидании добычи. В отличие от многих, его охота не заканчивалась даже сейчас.