Башня Иезавели

- Таблетка на столе. Сознание вернулось со звуком чужого голоса, но часть ее осталась позади. Аканта перешагнула через руины самой себя, медленно открыв опухшие веки. Глаза резанул свет, белый на белом потолке, далекий и холодный, но это был просто свет. Он не звучал, а белизна больше не имела льдисто-карамельного привкуса, остались только шорохи под кожей и перекатывающаяся боль в голове. - Таблетка?.. Собственный голос хриплый, неприятный, настолько, что продирает до слез. В горле сухо и разбитые губы горячие, опухшие. Она повернула голову на звук голоса и попыталась понять, кто говорил с ней. Из мутных очертаний проступили короткие чёрные волосы и выглядывающий из белого халата змеиный костюм Микаэллы, длинная серьга качается как маятник, а на скуле ссадина. Пошевелившись, не понимая, где находится, Аканта покосилась – она лежала на массажном столе, укрытая простынью и тонкой серебристой пленкой, по стенам из серой пластали тянулась ребристая полоса узоров и волн. Это место где-то в недрах царства Мики, в одном из её кабинетов. Тело болело всё, до последней мышцы и связки, голова раскалывалась, во рту был мерзкий металлический привкус. Правая рука была тщательно и аккуратно покрыта свежей повязкой. Какая таблетка? За что... почему так плохо? Её избили? Или она отравилась торчеровой дрянью? - А ты что, собралась стать счастливой матерью? – фыркнула Микаэлла, отдаляясь и усаживаясь, ее кресло напоминает яичную скорлупу. Что-то блеснуло у нее в руках, большое, плоское. Планшет. Шевеление, которое только угадывалось на периферии расплывающегося зрения, окружило их со всех сторон. Сервиторы, освежеванные куски людей, вооруженные длинными и тонкими конечностями, чудовища, мумии, воняющие дезинфекцией и будто бы нагретой проводкой, окружили свою повелительницу, протянули к ней веера паучьих лап, словно моля благословить их. Быстро и почти не глядя, Микаэлла меняла наконечники, протирала их, проверяла, извлекая жужжание и постукивание металла, разбирала и собирала, звеня стеклом, летевшим на услужливо подставленный поднос. Аканта смотрела и смотрела, медленно соображая, о чем могла бы идти речь. Разум замерз, окостенел, околел. То, что было текучим как ртуть, сделалось неподвижным и медленным, сочилось отдельными словами, которые требовалось проталкивать сквозь себя, тянуть, чтобы осознать смысл. Стать матерью? Матерью? Но она же никогда… нет. Нет… Сухая, жгучая боль в промежности. Воздух встает стеной и она давится им, глухо всхлипывает, давясь неожиданно подступившими слезами. Словно поверив, что одной таблетки окажется достаточно, Аканта потянулась, глядя во все глаза и все равно словно наощупь нашаривая длинную белую капсулу, жадно схватила губами, давясь, попыталась протолкнуть в сведенное судорогой горло. – Я не… Затянутая в белое мумия сует в лицо сосуд с водой – прямой мерный стакан с рисками вдоль вытянутой стенки и она вцепляется в него, вырывает, отворачивается, чтобы не смотреть в лицо, где вместо глаз у сервитора темная металлическая пластина, под которой подрагивает сморщенный старческий рот. Противно. И от себя тоже противно. Ей не хочется даже шевелить ногами, чтобы вдруг не почувствовать там, в глубине себя, еще что-нибудь, кроме боли. Ощущения-воспоминания. Ощущения-подробности. Давясь, она глотает ледяную воду и та кажется сладкой. Окруженная своими помощниками, людьми-предметами, Микаэлла снова подошла, положила планшет возле самого локтя и ее тонкие руки зашуршали пленкой, потянули – под простынью ничего не было. Вздрогнув, Аканта торопливо попыталась дёрнуть ткань на себя, разлила на грудь треть содержимого стакана. Обжигающе-холодная вода заставила затравленно опустить взгляд. Все тело было покрыто ссадинами и причудливым узором черно-синих кровоподтеков. - Тебя вовремя нашли. Ещё немного и твои дырки тоже пришлось бы штопать. Микаэлла бесцеремонно приподняла её грудь, обтёрла мокрую кожу салфеткой, и, протестуя против новых прикосновений, Аканта отстранилась, но не посмела убрать наглую руку. - Что там было? Что я делала?! – голоса не было, она кричала шепотом и не видела, что Мике было совершенно все равно. Красивое лицо омрачало только огорчение мастера, увидевшего, что дикарка сотворила с его произведением. Брезгливо посмотрев на чужие пальцы, стиснувшие точеное запястье, Микаэлла подняла укоризненный взгляд. - Что ты делала? Скулила от радости, пока тебя трахали. Естественная реакция для человека, наглотавшегося варп-мускуса. Ледяной тон и напрочь отсутствующее сострадание – Аканте казалось, что она ужасно провинилась, что ее за что-то наказывают таким холодом. Голая и беспомощная, она корчилась как полураздавленное насекомое и пыталась стыдливо прикрыть хотя бы пах, но ее руку резко сдернули. Микаэлла вела себя как уставшая от капризной трёхлетки мать. Хотя вряд ли у неё когда-нибудь были дети. – Это я тебя нашла. С нашей охраной. Насчитала шестерых, священное число, – нечто, похожее на улыбку тронуло блестящие губы. – Рассказать еще что-нибудь? – Хватит… пусти меня! – Аканта пыталась отвернуться, но сервиторы, бесчеловечно сильные, прижимали к столу, не позволяя шевельнуться. Часть их манипуляций она с горем пополам узнавала – анализы и замеры, но что делают остальные с ее синяками и ее телом, было пугающей загадкой. Но не отпустят. Не освободят, пока не удовлетворят свои странные желания, страшные твари и их королева, у которой из-под белого халата, тонкой фальшивой шкурки, проглядывала настоящая – карнавальный костюм зелено-пурпурной змеи. Аканта тихонько заскулила от невыносимой неволи; не хотела слушать, но от голоса Микаэллы было никуда не деться. – Я забрала тебя и привела в порядок. Тебе плевать на собственное тело, которое стоило столько моего времени – хорошо, ничего другого я не ожидала. Но ты собственность своей госпожи, а не течная сука, которая может пойти в толпу и пустить себя по кругу, пока от нее не останется кровавое месиво. На секунду Аканте показалось, что Мика её ударит. Но свою работу над её лицом та ценила гораздо больше удовлетворения приступа ярости. Вместо пощёчины тонкие пальцы Микаэллы приподняли её за ухо, как нашкодившую девчонку, и что-то металлическое прижалось к коже на шее сзади. - Впрочем, думаю, она уже в курсе, - продолжила Мика, медленно смягчая тон. Её руки действовали отдельно от мыслей, как будто речь сейчас шла не об Аканте, а о чём-то гораздо более личном. – Мы все видели, как он благословил тебя, а ты повела себя как… как животное. Аканта зажмурилась и со стоном закрыла лицо руками. Перчатку Торчера она ещё помнила, хоть и смутно. Силы всемогущие, вся планета видела… - Хватит скулить. Я бы на твоём месте гордилась его вниманием. - Я не хотела… - Аканта так и не отняла руки от лица. Ей было стыдно даже дышать. - Да ладно? – холодно удивилась Микаэлла, – И не смешно теперь продолжать строить из себя недотрогу? Ходила тут, изображала невинность, брезговала даже курить с госпожой, но все равно из тебя это вылезло. Потому он тебе и показал тебя-настоящую, что из всех нас ты самая слепая. И сейчас станешь искать хоть подобие того, что испытала. Менять любовников, пробовать наркотики, нарываться на неприятности, выть от тоски и убеждать себя в том, что тебе противно и что это все – плохо. Дура. Мика вдруг застыла на долю секунды, как будто поняла, что сказала что-то лишнее, и больно дёрнула запутанную рыжую прядь волос, сгоняя раздражение за свою внезапную откровенность. На свет показалось белое костяное кольцо, всё так же вплетённое в волосы. - Это еще откуда? Она покрутила украшение в пальцах. Запястье Микаэллы было сейчас совсем близко от глаз Аканты, настолько, что под закатавшимся рукавом стала видна часть тончайшей линии татуировки. Диск и один из острых рогов полумесяца. - Оно моё. Мне подарили! Паника заставила Аканту прийти в себя и она потянула на себя волосы. Микаэлла не пыталась удержать. Вместо этого она наклонилась ещё ниже, внимательно глядя в лицо. - Я не люблю тратить своё время на неблагодарных дикарок, но если госпожа хочет качественную игрушку - я её из тебя сделаю. Потерпи, мы скоро закончим. Через пару часов гематомы рассосутся. *** Наверх Аканта поднялась только спустя полдня, но сейчас ничто в ней, кроме костяного колечка в волосах, не напоминало о вчерашних событиях. По крайней мере, внешне. Она сама удивлялась тому, ничего не чувствовала, только усталость, как после изнурительного ночного кошмара. Слова Микаэллы скользили по поверхности, но не задевали, как будто сознание Аканты застыло, замерло, не способное принять, то, что это произошло с ней и на самом деле. Она зашла в комнату и растянулась на узкой кровати, гладя взглядом завитки на непропорционально высоком потолке. Наверное, стоило заплакать, но она не могла. Микаэлла вела себя так, как будто ничего не случилось. От неё не шарахались в коридорах, не тыкали пальцами, не кричали вслед обидные слова. Мир ничего не заметил. Может, и ей стоит принять всё как плохой сон? Аканта бездумно поднесла руку к лицу, сжала и разжала пальцы, как младенец, впервые научившийся играть с тенями от собственных рук. На запястье, под мизинцем, была царапинка. Почти незаметная, такие Аканта даже не трудилась обрабатывать в апотекарионе. Вот и Микаэлла не стала обращать на неё внимания. ...чья-то рука с дорогим перстнем прижимает её запястье к столу, и золотая оправа оставляет на коже тонкий кровавый след. Лица того, кто склоняется над ней, по-прежнему не видно в полумраке… - Нет… нет, пожалуйста… Это нужно было говорить там и тогда. Ей нужно было бежать, отбиваться, сделать хоть что-то, Силы всемогущие, неужели Мика права, и она действительно этого хотела?! ...третий - или уже четвёртый - тянет её за волосы, наматывая их на руку, выгибая стонущее разрисованное тело так, как ему удобнее. Запрокинутая голова не давала закрыть рот, и в нём тут же оказываются чьи-то пальцы… - Отстаньте от меня! Отпустите, нет! Я не хочу… не хотела этого! Аканта свернулась в клубок, обнимая подушку, прикусывая уголок: госпожа может быть за стеной, нельзя кричать, и плакать тоже нельзя, ведь Изабо может позвать её в любую минуту. Впрочем, она и не плакала. Глаза жгло огнём, но ни единой слезинки не оказалось на шелковом белье. Они все смёрзлись в лёд где-то глубоко внутри, где вчера умерло что-то очень важное. - Пожалуйста… прошу вас… дайте мне заплакать, дайте мне забыть или умереть, вы же всемогущие, вы же можете сделать, чтоб меня совсем не стало, так сделайте… Ее трясло, пальцы, комкающие подушку, впивались в ладони, оставляя следы от ногтей, губы были искусаны в кровь, но от этого становилось даже легче. Как будто физическая боль могла снять с неё хоть малую долю вины за то, что вчера она отдавалась толпе с таким восторгом. Но скоро перестала помогать и она. Аканта раскинулась на кровати. Не было ни слёз ни мыслей. Это было гораздо хуже, чем то, что было в апотекарионе, из чего её, сам того не зная, вытащил Торчер. Тогда она думала о самоубийстве за то, что её видели пару десятков человек. Сейчас её видела вся планета, и ни о каком самоубийстве больше не шло и речи. У неё не было сил даже дышать. Когда спустя несколько – или много часов она всё же уснула, сон не принёс облегчения. * * * Полудрема и полумрак; он знал, что может переключить диапазон зрения и рассмотреть все тайны бархатистой тьмы, завесившей стены, но не хотел, да и уже не мог. Мысли неспешные, замедлившиеся до предела – ленивые непроговоренные звуки слов, сквозь которые струятся секунды и целые минуты. Откинув назад голову, он касался затылком чего-то твердого. Покосившись, понял, что это бортик бассейна; кажется, сбоку, с правой стороны нацарапано какое-то слово, но он не мог прочесть, почему-то буквы больше не складывались. Забавная и пикантная подробность этой новой сцены. Торчер играл, водя рукой в воде, ладонью ощущая вязкое шелковистое прикосновение – ощущение захватило все его внимание. Живое, осязаемое тепло, даже жар. На поверхности плывут радужные разводы – из протезов смыло часть смазки и она плавала, смешиваясь с драгоценными ароматными маслами. Неведомым образом подобравшись ближе, вода захлестнула челюсть и он почувствовал вкус, сочетание горечи и соли, удушливо-пряное от огромного количества всыпанных благовоний. Подняв голову повыше, раптор попробовал изменить позу, сесть, но вдруг понял, что не может. Вся его аугметика отказала, или не работала уже давно, но он каким-то образом этого не заметил. Перекликая все свои искусственные части тела и слушая кромешную немоту, он застыл, потом дернулся в сторону, чтобы выбраться из бассейна, но вместо этого только сполз ниже. Вода черная. Черная радуга на поверхности. Бледная сероватая пена прямо перед глазами и еще ближе. Горько, она горькая и захлестывает глотку. Вскрикнув от ужаса, Торчер рванулся, бестолково и бессмысленно, но нащупал бортик, зацепился рукой, локтем, выполз, отплевываясь и теперь уже захотел рассмотреть зал, что-то вокруг, и тоже не смог. Чернота непроглядна и пустынна. В ней не водилось даже эха, которым он сумел бы хотя б примерно нарисовать для себя очертания стен. И что-то фальшивое. Напрочь, до невозможности, но он все не мог что-то вспомнить, понять, что именно. Не до того. Неуклюже, неловко, он пробовал выбраться из бассейна, но только возился у края, цеплясь изо всех сил и все, что ему удавалось, это не погрузиться в воду целиком под собственным весом. Вода уже не казалась игрушкой, уже не забавляла. Жадная вода, теплая как разверствая утроба, могла стать его могилой и так непременно и случится, как только устанут руки. Опустив кружащуюся голову на камень, Торчер тихо заскулил, без слов жалуясь на нелепость и смертельную опасность своего положения. Он просто заснет и утонет здесь и агония астартес в этой горькой воде будет ужасна. Ощущение, ранее смутно знакомое, но теперь захватившее его целиком. Это страх. Изумленный, раптор застыл, вчуиваясь в это первобытное и дикое, открывшееся нежданно, как черный колодец. Этого не могло быть. Измененная биохимия не позволяла им испытывать страх, это из невыразимо далекого прошлого, это человеческая память, остатки ее, запечатленные в генах, вопят и корчатся от ужаса. Значит... Неожиданно что-то коснулось под водой, что-то, что безвольно плавало рядом. Осторожно опустив руку, он поискал, покосился на пальцы – длинная темная прядь волос; и начало, и конец ее тянулись в черноту бассейна. Кто-то позволил себя увидеть, ответил тяжелым, практически осязаемым взглядом. Белые руки, раскинувшиеся по полукруглому бортику, золотые браслеты шуршат как змеиная чешуя. Высокая маленькая грудь с черными кругами, темно-рыжие волосы мокнут в воде, но лица нет. Вместо лица на него смотрела отполированная стальная маска, дьявольски знакомая, только у нее была другая нижняя половина, не раззявленная пасть, а изящная решетка, обласканная острым языком. Поспешно отведя взгляд, словно боясь увидеть что-то лишнее, Торчер зло зашипел, как рассерженная рептилия. Снова они встретились. – Что тебе еще надо? Я дал вам все, чего вы хотели. Маска медленно наклонилась набок, слушая. Над маской вверх полумесяцем возносится асимметричный рог. Одна грудь, белеющая над темной водой, вдруг колыхнулась, пошла судорогой, словно под жемчужной кожей вдруг вскипели черви, слепо тыкающиеся изнутри. Рябь пошла до плеча и, словно пряча это, бессловесная визави опустилась в воду, сползла ниже так, что на поверхности остались только глаза и рыжие волосы, тянущиеся за ней. Торчер приподнялся над водой, сумев зацепиться локтем. – Я этого не заслужил. Сука. Она приблизилась и встала, оказавшись выше барахтающегося в бассейне раптора, приблизилась, и дотронулась узкими ладонями, прижала его спину к своим бедрам, склонилась, словно единственным жестом клялась оберегать. Подняв руку, она вдруг слегка сдвинула маску, ровно настолько, чтобы пальцами что-то найти во рту. Кровь пенящимся потоком, лентами алого потекла по горлу, по плечам, вслед за извлеченным длинным ошметком мяса. Дрожа от каждого касания, он смотрел снизу вверх и, словно осознавая безнадежность попытки, даже не отстранился, когда тонкие пальцы разомкнули ему челюсти и затолкали кровавый кусок в глотку. Потом еще. Потом он давился и захлебывался, пока прекраснейший из демонов, спрятав глаза, методично скармливал ему его же подношения. Охотник узнавал вкус, перемешанный со вкусом ее слюней. Вот его первая, четвертая, третья, шестая… горькая вода смыкается над головой. Он пытался ухватиться за тонкое запястье, но оно текло и дрожало, не принадлежа до конца ни этому миру, ни какому-либо еще. Он захлебнулся окончательно, теряя остатки воздуха и способность дышать. Потом проснулся. В заброшенном храме гулял ветер, и сквозняки продували бывшую трапезную. Сверху, со стола, что-то капало. Разбитая капсула, наверное, совсем недавно наполненная амниотической жидкостью, была похожа на вскрытое яйцо, в котором, как умерший птенец, изранившийся об осколки, повис чей-то труп. Трубки тянулись от проколотых запястий и их все еще наполнял искрящийся ихор, но присутствия варпа уже не было, только отлетающий запах мускуса и едва слышный далекий инфразвуковой щебет. Торчер валялся на полу, ему на голову капала жижа из остатков капсулы, а под ним засыхала в луже его последняя полупереваренная трапеза. Рвотная вонь стояла в глотке, язык присох к зубам, а в голове стреляли торпеды. Попытавшись отодвинуться, раптор вдруг ощутил все тот же каменный бортик, судорожно дернулся, оглядываясь, но понял, что это всего лишь край его собственного наплечника. И нацарапанная на нем надпись вполне читаема. И нет никаких демонов, есть только неотложные дела. Осторожно, чтобы не потревожить больную голову, Торчер приподнялся, собрал под себя ноги и сел, потом начал вставать. Его повело в сторону, пытаясь удержаться, он раскрошил ладонью остатки стекла капсулы, почти не почувствовал, что порезался, и сильно. От вони скрутило желудок, но больше блевать было нечем – с челюсти только вяло закапала желчная жижа. Судя по ощущениям, тем, что текло в его венах, можно было отравить весь этот проклятый город. Чтобы избавиться от мельтешенья точек перед глазами, раптор зажмурился, но в дальнем конце зала кто-то переступил, напоминая о своем присутствии. – С-сука… – он вяло приветствовал так невовремя появившегося Кельманри. Приблизившись, тот с демонстративным и даже слегка переигранным отвращением рассмотрел своего командира. – В чем дело, Маркус? Устал? Ты здесь уже сутки валяешься. Торчер резко выдохнул через фильтры, тоскливо прикинул, что, пока он не выставит разъяренного Кела, рабы, которых можно отправить принести воды, и близко не подойдут. – Говори потише. – На Изабель покушались, как мы и предполагали, ее клону разнесли голову. – Это я видел, – едва слышно отозвался Торчер, все же открыл глаза и пошарил взглядом на столе, облил порезанную руку едкой жижей с резким запахом дезинфекции и кончиком ножа принялся выковыривать впившееся стекло. – Это не вы предполагали, это я сказал. Расскажи чего-нибудь, чего я не знаю. – Мы их преследовали, – Кельманри шагнул ближе и с хрустом сжал торчащие вверх осколки когтями перчатки; он особенно выделил это «мы», с удовольствием повысил голос: – И всех переловили. И тех, кто покушался, и тех, кто их пытался эвакуировать, и тех, кто их готовился прятать. В группе двадцать три человека, пятнадцать мы взяли живыми, Лекс провел допрос. Торчер отодвинулся подальше, нашел почти чистую тряпку и перемотал ладонь, покосился – Кел подобрался на шаг, оперся об жалобно скрипнувший стол и продолжил докладывать: – Следы вывели на Эфрина Симонаса, держателя примерно трети местной логистики и хозяина западных шпилей. Я отправил туда войска… – Ты идиот, – раптор обернулся, наконец, соизволив ответить. – Прости, что? – Идиот. Самонадеянное косоглазое дерьмо, не способное выполнить простейший приказ. Торчер прошелся в сторону, нашел на своем столе край упаковки и зло швырнул мешавший ему металлический поднос – тонкая сталь жалобно ахнула. – Симонас вне игры, потому что ведет дела с Черным Легионом напрямую. И, если бы ты раскрывал глаза пошире, может быть, ты бы заметил жирную рожу его сына на нашей барже. Они никогда не станут ссориться с хозяином из-за бляди. Семья Хайли, семья Магерти, семья Гир и клан Плацида Строителя – вот то, что я просил проверить и узнать, кто из них или они все скопом устроили бунт, – монотонно объяснил он, возясь с чем-то на столе, стало видно с чем, когда раптор сел на пол, поймав иглой порт инъектора, вживленного в предплечье – ставил капельницу. – Я, блядь, сам с ними говорил, сам, вместо вас, тупого стада, нашел, кто может быть нелоялен Изабо, и дал очень короткий список. Какого хрена ты, не спрося разрешения, в первую очередь полез к тем, кто туда не вошел? Кел? – Полтора десятка человек не могут лгать Лексу, – наконец, уже не столь громко и самоуверенно ответил тот, по-видимому, уже осознавая сделанную ошибку. – И от тебя за последние сутки было мало проку. Неправильный ответ. Торчер снова прикрыл глаза, чувствуя холодок в руке и нетерпеливо дожидаясь, что вот-вот станет легче, но от глухой злобы только сильнее грохал пульс. – Сейчас я прокапаюсь, и, если до этого времени ты не свалишь отсюда прибирать свое дерьмо, клянусь богами, я тебе что-нибудь сломаю, Кел, – негромко проговорил он, глубоко вздохнув через зубы. – Не угрожай мне, Торчер. Что-то новое прозвучало в этом ответе. Невысказанная, надежно упрятанная ярость, которая вот-вот прорвется наружу, потому что пламя можно спрятать лишь до поры; оно всегда проложит себе путь. И сейчас, в этот момент, воин вполне мог бы отбиться от древней дряхлой твари, которая с каких-то пор стала его полноправным хозяином. Мог бы покончить с этим совсем, привнеся еще больше хаоса в происходящее, но что-то все еще держало. Шанс неудачи. И что-то еще, чего он не мог увидеть и измерить. – Закрой рот и пошел вон исправлять последствия своей тупости. Я тебя, сопляка, отучу пререкаться, – медленно произнес Торчер и не стоило обманываться ровным и будто бы спокойным тоном. Но Кельманри Шиен без страха посмотрел в бешеные белые глаза раптора перед тем, как уйти. Если урок и будет преподан, то явно не сегодня.