Башня Иезавели

Их присутствие в тронном зале стало почти привычным, но их появление по-прежнему оказалось неожиданной и неприятной новостью. Теперь и придворные научились узнавать вожака рапторов и прятать глаза при встрече с ним, приноровились отбегать с дороги огромных созданий, тем более, что в этот раз явилось два боевых звена – Торчер прихватил с собой Большого Нигона, массивное чудовище, выделяющееся размерами даже среди собратьев – варповых когтей. Группировки придворных, выверенно располагавшиеся в зале, перемешались и сгрудились поближе к выходу, потому что подножие трона заняли не знающие этикета чудовища. А самое неэтичное чудовище поднялось по ступеням и, выразительно глянув, выгнало со своего законного места фаворитку и встало позади покосившейся на них ведьмы. После этой причудливой рокировки двор онемел, потому что почти забыл, что ожидал Эфрина Симонаса, но не смел обсуждать головорезов из Черного Легиона, пока их дух не выветрился из шпиля. Стоит, заметить, крепкий и не совсем приятный дух – благовония и ароматные мази, запахи духов и косметики перемешались с вонью масла, металла и звериного мускуса, запах пота и нечистого дыхания огромных хищных животных. Он пришел в самый пик тишины, и дверь, разведенная рабами, произвела почти оглушающий шум, а звучный высокий голос евнуха даже не нуждался в усилении, чтобы раскатиться под сводами, достав до трона: – Эфрин Симонас, глава торгового дома своего имени, друг Черного Легиона! Кто-то задержал взгляд на входе. Этого последнего уточнения не было в протоколе. Человек в черном, зашагавший по мозаичным волнам и кораблям, пожалуй, страдал лишним весом, но ему это не повредило, а даже пошло на пользу, словно брюшко требовалось для того, чтобы уравновесить его солидность. Гладко выбритая голова ловила блики от освещения, лицо его незамысловатых, грубых черт, оказалось на редкость живым; старинная, даже архаичная линза с цепочкой, неизвестно как держащаяся в правой глазнице, едва заметно поблескивала контрастным голубым микротекстом. Человек в черном не имел возраста, как большинство аристократов и богатых выскочек, переделывающих себя немыслимыми процедурами; его власть измерялась годами совсем другими – проведенными здесь, среди них, в залах, подобных этому. И этого счета было достаточно, чтобы только неотесанные рапторы глядели на него с нахальством и насмешкой. Торчер наклонился вперед, так, что вот он уже мог переглянуться с Изабель, и, действительно, покосился, словно что-то дал понять, но ей этот язык был непонятен. С раздражением отведя глаза, ведьма уставилась вниз, на гостя. – Мы призвали тебя, сир Эфрин, чтобы убедиться в твоей верности нам и Легиону… С тихим шипением раптор за ее плечом подхватил фразу, едва она закончила: – Я знаю, кто ты. И признаю твою значимость в делах Легиона… в этом участке Ока. Несколько дней назад к твоему шпилю мы отправили войска, я рад, что ты правильно отнесся к этой провокации, – тон, и в самом начале не особо учтивый, стал и вовсе снисходительным; внимательно глянув вниз и вбок, туда, где сгрудились его спутники, Торчер закончил: – Это была идея моего идиота-помощника и он хочет принести извинения. Кельманри, за секунду до этого не понявший, что означал этот брошенный ему взгляд, закаменел на месте. Никогда еще они такого не видели – чтобы вожак заставил кого-то из них оправдываться, и перед кем! Перед человеком, торгашом, ничтожеством! Всякий раз это был только сам Торчер, и отвечал он за них за всех только перед хозяином. Время шло и вышло все, целиком. Взгляд старого раптора сделался совсем угрожающим, в радиоканале тишина, придворные ждут, Симонас, удивленный сценой, тоже ждет. Естественно, последнему не требуются никакие заверения и извинения от астартес, он понимает, что в происходящем заключается что-то иное, для чего его присутствие послужило только предлогом и инструментом… Кельманри медленно шагнул вперед – Нигон грациозно отодвинулся с дороги, перетек в сторону, заинтригованно наблюдая. Это и для них зрелище. Развлечение, раз уж охота закончилась. Горло онемело, отказываясь воспроизводить звуки человеческой речи; никогда до этого у него не было затруднений со словами, которыми он умел фехтовать еще лучше, чем мечом, а теперь… напрасно снял шлем, впрочем, по его чужому для них лицу они вряд ли много поймут. Торчер поймет, прочитает, мразь, уставился так, словно перед ним с кого-то обдирают шкуру. Запоздало Кельманри понимал, что с него. – Я вынужден просить прощения за этот инцидент, – наконец, сухо бросил он и склонил голову. – Это моя ошибка. Выжидательный взгляд перешел на торговца и тот, чувствуя нарастающее неудобство из-за этого представления, повернулся к воину: – Было больно слышать, что моя лояльность Легиону поставлена под вопрос, но, разумеется, я понимаю, что мы все поставлены в неприятное положение. К счастью, ваши действия не доставили мне неудобств, я рад, что все разрешилось. В довершение всего, явно не представляя, чем закончить свою речь, а, быть может, строго дозируя удовлетворение от происходящего, Симонас протянул руку Кельманри и растянул рот в намеке на улыбку. Так мог бы улыбаться кусок дикого гранита, едва извлеченный из месторождения. Темные глаза вперились снизу вверх в неприятном сходстве со многими чистыми воинами Шестнадцатого Легиона, наглый карлик, делающий вид, будто не знает того, что у них так не принято. Так – словно через силу астартес протянул руку в черной перчатке с едва заметными когтями, они так не делают, но он повторил жест, виденный много раз. Осторожно сжал протянутую мягкую ладонь. Теперь все. Все довольны? Ненавидящий взгляд метнулся к трону, к тому, кто стоял за ним и наблюдал, щуря змеиные белые глаза. Да, он точно был доволен. У воина ничего не было своего с очень давних пор – недостаточно давних, чтобы быть какой-то седой древностью, но достаточных, чтобы он успел забыть об альтернативном порядке вещей. Оружие и броня – он сам, его память, хранящая что-то о детстве, проведенном в странном и почти сказочном месте – бесполезный музей древностей, а вот чтобы у Кельманри Шиена было что-то такое, что он мог бы беречь – нет. Когда он погибнет, в этом мире ровным счетом ничего не останется в память о нем, и такое положение вещей казалось вполне естественным исходом. По прошествии многих лет единственным, что Кел мог бы назвать своим и настоящим, стала его принадлежность к Легиону, к закрытой касте существ, которые стоят выше, чем все его предки. И его гордость, его гордыня, высокомерие и бессовестные манипуляции людьми – все происходило оттуда и было его законным правом. Ублюдок-Торчер все это прекрасно знал. Наверное, как положено дикарям-охотникам, он легко находил уязвимые места, и вот расплата – изощренное издевательство. Древний раптор делал то, что нельзя, принуждал переламывать не просто свою гордость, но себя самого и просить прощения, унижаться, выходить на всеобщее осмеяние, как будто в этом есть сколько-нибудь ценный урок. Как будто в этом есть хоть что-то, кроме толики удовольствия для старого выродка, которому просто нравится издеваться. Несколько долгих минут – рапторы крутят головами, поворачивают чувствительные уши, охотно собирая весь шум, голоса и шепоты, что щедро сеялись по залу, люди пялятся – прямо на него, Симонас отвернулся, словно ему было неудобно находиться рядом с опозоренным астартес, а затеявший все это Торчер болтал с торговцем, как будто и не произошло ничего. Кельманри медленно отошел назад, как наказанный ребенок, как отшлепанный мальчишка, опасаясь, что сейчас увидят, как он прячется и всыплют еще. И он действительно опасался. И на самом деле прятался, постаравшись, чтобы между ним и троном оказался Нигон. Эти хотя бы понимают, чему стали свидетелями. В воксе тишина. Прищелкивание на грани чувствительности слуха, незаконченное слово, фраза или ответ… или нет, почудилось. Ведьма, Торчер и Симонас говорили о чем-то, он даже посмеивался, словно явился в дом давней приятельницы, но Кел не слышал. Не воспринимал ни единого слова, стоял неподвижный, как статуя в честь себя самого и в глазах темнело от ненависти. Она всегда была с ним, всегда и везде – глухая, беспредметная ярость, которую он отрицал и не признавал для себя, а теперь в ней тонул. Давился и захлебывался солоноватым привкусом от прокушенного языка. Медитативные техники катились ко всем демонам, он не мог думать ни о чем, кроме того, насколько сильно желает смерти старому выродку. Настолько, что бредит ею. Настолько, что хочет сделать это прямо сдесь, сам. И останавливает только то, что не сможет. Пока что это и держит. – Все, домой. Короткая команда, брошенные в вокс два слова – и это тоже подогревало злобу. Так подгоняют животных. Так обращаются с нерадивыми рабами, и этот небрежный тон… зачем он его ввел? Торчер редко когда утруждал себя выставить в выводе вокалайзера хоть какие-то интонации… ответ напрашивался – для него. Для него лично. Кельманри задержался на выходе из зала; просто подчиниться и промолчать было превыше его терпения. Торчер остановился перед лифтом; ему не было необходимости оборачиваться, но он слегка повернул голову вбок, показывая, что смотрит. – Ты слышал, что я сказал? – Это было лишним. Скрежетнув, переставились механические лапы; он все же изволил повернуться. – Еще хоть слово и я тебе проломлю башку. Это уже всерьез. Медленно Кельманри отвел взгляд, прошел вперед и мимо, внутренне ожидая нападения, едва хлопнул по панели вызова, чувствуя, как эта тварь встала позади и нюхает воздух. И он знал, что слабее, знал, что не устоит против аугментированного выродка, способного победить раптора в открытом бою… настоящего раптора. Только какое-то упрямство заставляло перепроверять, обшаривать системы брони, прикидывать и надеяться, что получится. Стрелять бесполезно, на таком расстоянии болт просто не успеет разогнаться, чтобы проломить ему череп даже с удачной, правой стороны, где кость не заменяет забронированная пластина под кожей. Но вот меч может. Силовой меч разрежет керамит как бумагу, и достаточно будет одного хорошего попадания… и против меча будут только когти, совершенно неприспособленные для фехтования и короткие. Воин опустил голову; его трясло. Знал, что все не так, он видел, как Торчер сражается, и все равно… все равно. Пальцы задели рукоять, коснулись, словно проверяя ее положение. – Руку убери. Шепот за спиной и в спину. – Нихера ты мне не сделаешь, ничтожество. Из всего твоего семейства какой-то тупица выбрал самого бракованного, чтобы сделать из него астартес. Я тебе твой ножик в глотку забью, малыш Кел. От ненависти красная пелена встает перед глазами. Смерть, смерть просится с рук. Дверь с мелодичным звоном разошлась в стороны. Шорох и стук по полу. Медленно он обернулся – вожак стоит посреди холла шпиля и непомерно длинным языком проводит по когтям, полуоткрытая пасть, казалось, щерится в насмешке. – Иди, уебок. Домой, кому сказал. Все специально. Он это специально говорит, и знает, что делает. И поворачивается спиной, ничуть не опасаясь, и Кельманри послушно выходит на яркий дневной свет, а потом снимает меч с крепления. И меч поет. Внутри дуги, ребром выступающим из огромной туши шпиля, тянулись лифты и площадки, тесные углы технических закоулков, а далеко внизу, там, где до земли было всего ничего, притаилась женщина, успевшая только выйти из лифта и увидеть, как страшные гости покидают Сфиро Реджис. Сверху было видно, как они разделяются на два совершенно разных боевых звена, как, сами того не замечая, расходятся в разные стороны и свои идут за своими. В какой-то момент у выхода остались только двое, и их обоих Аканта узнавала даже со спины, но дальше произошло что-то странное. И страшное. В первый раз в жизни она увидела, как они сражаются, с какой скоростью Кельманри может сорвать с крепежа и активировать силовой меч и зачем Торчеру его громоздкая силовая перчатка, когти которой оделись статическими искрами, отражая выпад. Когда они играют, показываясь то в облике зверей, то почти людьми, они ленивы и в каждом движении сквозит что-то напоказ – им не нужно целенаправленно угрожать смертным, чтобы вызывать страх на грани паники. Но с себе подобными действовали другие законы, иной способ беседы. Раз за разом Кельманри наносил удары мечом, и каждого было более чем достаточно, чтобы отсечь противнику руку. Торчер ловил клинок на когти, ему было неудобно принимать, он разворачивался боком, крутился, потому что противник перекинул меч из правой руки в левую и бил с той стороны, где не было ни двойного наплечника, ни силовой перчатки. Три выпада, пять, шестой… пинок отбросил воина назад, раптор напрыгнул на него, просто уворачиваясь от меча, но удар кулаком по механической длинной лапе испортил атаку, Торчер приземлился сбоку, почти вплотную, замахнулся локтем – не попал, получил удар в голову и даже не пошатнулся. Эта схватка могла бы быть красивой, если бы каждый не пытался, каждым ударом убить противника. Когти, меч, крошки керамита под ногами… кто-то подошел сзади. – А ведь они это всерьез. Зрелище было действительно красивым и невыразимо ужасным одновременно. Аканта не понимала ничего: на её глазах свой напал на своего. Бой начался без малейшего предупреждения: вот они стояли рядом, а вот когти скрежещут о меч и глаз не может различить движений двух разъярённых существ. Сзади раздался голос. Она резко развернулась, доставая нож... пальцы скользнули о парчовый корсет там, где уже несколько месяцев не висел никакой стропорез. Даже несмотря на безопасность шпиля, привычка въелась Аканте гораздо глубже, чем могло достать и вытравить сознание. Только спустя долю секунды она поняла, что для того, чтобы посмотреть в лицо говорившему, придётся высоко задрать голову. Подошедший тоже не был человеком. – Он же его убьёт! Голос дрожал и не слушался, Аканта умоляюще заглянула в глаза стоявшему за ней астартес. Дазен вряд ли смог бы остановить хотя бы одного из них, не говоря уже об обоих, но он мог бы связаться по воксу с ушедшими, теми, страшными, уже вовсе не похожими на людей. – Дазен, что делать? – Сейчас не нужно ничего делать, – с удивительным безразличием астартес подошел ближе к стеклу, постоял, наблюдая за схваткой. – У них такое… бывает. Аканта невольно сделала полшага к нему. Несмотря на то, что их и сражающихся разделяло толстое звуконепроницаемое стекло, рядом с Дазеном казалось безопаснее и голова переставала так кружиться от едва сдерживаемого желания сбежать. – Бывает? Но у Кельманри есть все причины... – не став продолжать, она просто кивнула вверх и назад, напоминая о произошедшем в зале. Если поначалу Аканта наблюдала за унижением Шиена с мстительным удовольствием, то сейчас всё зашло слишком далеко. Кельманри был той ещё сволочью, но смерти ему женщина совсем не желала. – Я думаю, ничего не случится. Он унижает Кела, Кел срывается, но обычно все обходится. У них какая-то договоренность, или игра… А вообще я понятия не имею, зачем он это делает. Дазен отвел взгляд, обернулся на свою собеседницу: – У вас так бывает? – Бывает, но это мерзко, - честно ответила Аканта. Отвратительность происходящего затмевала даже перспективу разозлить Дазена: всё-таки она говорила о его братьях. – Это похоже на... даже не знаю, как это описать. В памяти Аканты промелькнуло что-то похожее. Школа, первые курсы академии, извращённая иерархия мальчишек, где сильнейший в классе выбирал кого-то послабее, клевал, как слабого птенца, но ни один, ни другой не стремились освободиться. Девочки у них менялись постоянно, а эта связь была прочнее любых романтических привязанностей. И извращённо приятной для обоих. То, что происходило у неё на глазах, было несоизмеримо сложнее, существам, пытавшимся убить друг друга, были сотни, а то и тысячи лет, но смотреть на это было настолько же тошнотворно. – Я не знаю, как объяснить это такому как ты, и чтобы никого не задеть. Дазен промолчал, наблюдая, как внизу Кел пропустил удар и отшатнулся назад так быстро, как только смог – бронепластина нагрудника превратилась в месиво осколков. И раптор ломанулся следом, добить, уничтожить; в маневре, невероятной для астартес, он всем своим весом заскочил на противника, впиваясь всеми четырьмя конечностями в броню и оба рухнул на землю. Торчер держал играючи, просто навалился сверху, вбил в рокрит когти силовой перчатки, намертво заблокировав руку с мечом и коленом загородился от ударов в бок. Противник все еще пытался вырваться, встать, но, придавленный полутонной веса, даже при помощи силовой брони не мог сделать ничего. И тогда произошло самое, пожалуй, странное во всем этом поединке – Кельманри, словно не в силах совладать со сжигающей его яростью, ударил затылком о батарею брони, высящуюся за спиной, потом еще и еще. Если бы он не был в шлеме, то, наверное, раскроил бы себе череп. – Ты слишком много на себя берешь, если считаешь, что хоть чем-то можешь нас обидеть. Только глупцов оскорбляют суждения, потому что они не способны их опровергнуть, – смотреть дальше Дазен не стал, с неясным выражением осуждения или отвращения отвернулся от стекла: – Я спросил – ответь. Когда Дазен отвёл глаза, Аканта почти с облегчением повернулась вслед за ним. Как будто ей требовалось разрешение для того, чтобы перестать смотреть. – Мне кажется, Кельманри Торчера просто ненавидит. И именно поэтому в жизни от него не уйдёт и не откажется от унижений, драк и что у них там ещё. – Слишком противоречиво. Вас… сложно понимать. Она почувствовала нечто, похожее на азарт – теперь можно. – Я попробую объяснить. Ты пытался в детстве причинить кому-то боль, чтобы получить внимание? Дёрнуть за волосы или подставить подножку? Может, видел, как такое делали? Аканта смутилась. Она и представить не могла, сколько Дазену лет, а уж то, что возвышавшийся над нею воин мог дёргать девочек за косы, и подавно. – Теперь убери из этого любую романтику и оставь только взаимное внимание. Ненависть как любовь с обратным знаком. Которая за годы, которые вы живёте, стала намного сложнее детских драк, – она путалась в словах, пытаясь объяснить невыразимое тому, кто и с обычными-то эмоциями был не в ладу. - Кельманри, наверное, очень ждёт моментов, когда сможет наброситься на Торчера. Потому что это... эмоции. Очень яркие. Ярче, чем влюблённость. – Кажется, я понимаю, о чем ты, – заметив, что Торчер встает, Дазен отшагнул от стекла и встал на фоне черной стены. – Правильно мне говорили держаться от него подальше. Выберемся через другой выход? Я надеюсь, в этом городе найдется что-нибудь сладкое. – Но мне нужно… – она замялась, не представляя, что именно ей сейчас нужно делать, кроме того, чтобы снова бесцельно стоять за спиной Изабо. Дазен покосился с высоты своего роста – что может быть еще «нужно», если ее из башни забирает один из воинов Легиона? И она не захотела возразить. В прошлой жизни ее уже приглашали на сладкое, и уже похищали, но еще ни разу одновременно. Яркие солнечные лучи почти не достигали подножия Сфиро Реджис, разбиваясь о бесчисленные затемнённые стёкла шпиля и окрестных строений, впитываясь стенами из серого камня и нагревая металл оставленных открытыми труб и балок. Но само осознание того, что полдень был лишь недавно, придавало Аканте уверенности. Это был совсем не тот город, в котором леди Изабель и Торчер устраивали праздник. Дазен молчал, она тоже, наслаждаясь возможностью идти наравне хоть с кем-то, не держась услужливо за спиной или отставая на полшага, боясь покуситься на хрупкое самолюбие. Аканта понимала, что скорее всего, астартес молод только по их собственным меркам, а на самом деле годится ей в отцы, а может, и в деды. Возможно он, как и Кельманри Шиен, только притворялся, что испытывает хоть какие-то чувства, похожие на человеческие. Но даже если и так, Аканте нравилось играть в эту игру. – Мне кажется, что Торчер и со мной пытался проделать что-то подобное. Так что кто бы ни советовал тебе держаться от него подальше, был прав. Молчание Дазена, похоже, нисколько не тяготило, и невежливым он его не находил. Так что она начала первой, осторожно прощупывая почву. Может, Кельманри и треплет языком как дышит, а учиться этому искусству ей самой никогда не поздно. Тем более, будучи при дворе. – Не поделишься, кто тебе это сказал? Я бы тоже пришла к нему за советом, когда Торчер снова появится в момент, когда так нужен, и решит все мои проблемы, – улыбнулась Аканта. - И слёзы вытрет заодно. Сложно не купиться. Она беззаботно отвернулась, разглядывая витрину, мимо которой они проходили. Тень Сфиро Реджис, косо падающая на этот сектор расходящихся лучами улиц, стала размываться безжалостным излучением гигантской звезды. Улицы залиты белым светом, и в каждом из стекол повторяются отражения неуместного, непропорционального этому месту существа и ее – маленькой нахальной рабыни, испуганной своей вылазкой. Они отошли достаточно далеко, чтобы – Здесь его нет. Какая разница? Едва ли не впервые Дазен внимательно посмотрел на неё. Смутившись, Аканта сделала вид, что её привлекла какая-то блестящая безделушка, кажется, колье, лежащее на бархатном возвышении под стеклом. Так было проще скрыть разочарование во взгляде, которое Дазену видеть было совсем не нужно. Ну конечно, так он всё и рассказал. – Ты что-то хочешь там взять? Аканта непонимающе повернула голову к астартес, только сейчас поняв, что остановилась. Она слишком огорчилась своей неудаче и сейчас своё поведение придётся чем-то оправдать. - Да... подождёшь минутку? Я быстро, только узнаю сколько стоит, - сказала она тоном, которому уже успела обучиться у Виви. Только Виви им разговаривала, а в исполнении Аканты это звучало как смущённая попытка начинающей проститутки назвать себе цену. Кляня себя на все корки, она заскочила в прохладный сумрак ювелирного магазина, где единственным источником света были чёрные тумбы, на которых лежали драгоценности. Такие, пожалуй, не зазорно было бы надеть и самой леди Гродевы. Особо ни на что не надеясь, Аканта ткнула пальцем в первое попавшееся ожерелье, потоньше, покрытое тонкой пылью мельчайших кристалликов, обрамляющих череду сапфиров, связанных оправой. – Добрый день. Не подскажете цену такого? – она почти виновато посмотрела на пожилого мужчину за стойкой, сухого и сгорбленного, отчего он казался не выше самой Аканты. – Госпожа, как я могу назвать вам цену?! – сдержанно возмутился он, выходя в зал. Продавец – или владелец – был не только сгорбленным, но и хромым, припадая на левую ногу. Только руки у него обладали неприятной плавностью движений, наводя на мысли, что камни он умеет не только протирать, но и осторожно вынуть из чьего-нибудь кармана. – Простите..? – а вот теперь возмутилась уже Аканта. Может, она и рабыня, но выглядит уж никак не похожей на нищенку, чтобы с ней даже говорить о покупке не стоило! – Любое украшение я почту за честь преподнести вам в подарок, моя госпожа, – торжественно произнёс старик. – Вы позволите помочь вам с выбором? Чтобы не заставлять вашего спутника ждать. Глаза продавца обшарили стоящую за витриной фигуру в силовой броне, выдавая его настоящие мотивы. Похоже, само присутствие астартес, особенно после той резни, что они устроили в городе, ставило местных в ситуацию "жизнь или кошелёк". – Буду весьма признательна, – милостиво кивнула Аканта. Вряд ли старый ювелир слишком обеднеет от такого подарка. А чувствовать себя богатой содержанкой, вроде Виви и ей подобных, было даже приятно. И ещё забавно, потому что Дазен об этом даже не подозревал. Через несколько минут она вышла, и россыпь изумрудов, оправленная в красное золото, сверкнула на бледной коже. Украшение было похоже на побег растения, обвившийся вокруг шеи Аканты. Увенчанный пятью жемчужными бутонами кончик спускался по ложбинке между ключиц, немного не доставая до выреза блузки. – Мне идёт? – обойдя Дазена, Аканта кокетливо заглянула ему в глаза, ещё не наигравшись в девочку. Озадаченное выражение лица астартес того стоило. – Мне нравится, – наконец ответил он, словно решив в уме задачу. – Первое было слишком похоже на ошейник. Я не хочу, чтобы ты выглядела как чье-то животное. Такое напоминание о её статусе мгновенно сбило игривое настроение, и теперь уже Аканта молчала, пока миновали тень шпиля и широкий бульвар, по которому они шли, не оказался вновь полностью залит светом. Бульвар был пешеходным, как и большинство центральных улиц - весь транспорт носился высоко над их головами по воздуху или по ажурным эстакадам, откуда до поверхности не долетал даже шум. Иногда брусчатка под их ногами слабо содрогалась, когда по упрятанной в толщу земли транспортной артерии проносился грузовой состав. Укрытые деревьями лавочки, тянувшиеся посреди бульвара, пустели на глазах. Завидев массивную фигуру в силовой броне, люди спешили убраться восвояси, независимо от их богатства или наглости. Это зрелище немного развлекло Аканту снова, так что, когда Дазен остановился перед высокой витражной дверью, она всё-таки посмотрела на него. – Мы пришли. – Тут что, есть сладкое? – Да, – уверенно ответил астартес. Ни вывески, ни каких-то других обозначений над дверью она не заметила. По запаху он, что ли, определил? Дазену даже не пришлось пригибаться, входя внутрь. Аканта последовала за ним, надеясь, что это окажется кафе или на худой конец кондитерская лавка. Полукруглое возвышение, залитое светом, только не красным, а тёплым, дневным, из-за спины. Полумрак зала, утопленного на глубину пяти ступеней. Это не могло быть то же место, они же шли совсем в другую сторону, как так могло случиться?! – Дазен... я не могу. Аканту трясло, ступени перед её глазами исчезли, превратившись в чёрный провал вентиляционной шахты, бездонную пропасть, куда она должна была шагнуть, где её ждало месиво из рук, ртов, тел, жаждущее разорвать её на части... Астартес обернулся к ней с нижней ступени. Сейчас их лица были почти на одном уровне, и Аканта цеплялась глазами за его взгляд, тяжело и часто дыша. – Это место очень похоже... на другое, где со мной... случилась большая неприятность. Дай мне руку, я не могу... Женщина не смогла закончить даже второе предложение, но Дазен, похоже, понял всё правильно. Только руку так и не протянул. – Если ты сейчас этого не сделаешь, то будешь бояться всю жизнь, – спокойно сказал он, так и не сдвинувшись с места. – Если ты согласна, выходи, поищем другое место. Аканте казалось, что она стояла на краю первой ступени бесконечно долго, но прошло всего несколько секунд до того, как она осторожно, как будто и правда шла над пропастью, сделала шаг. И ещё один. И ничего не случилось. Когда страх немного разжал хватку, стало понятно, что это заведение совсем не похоже на то, что было у площади. Искусственного света внутри было гораздо больше, вместо тёмных глубоких кресел были плетёные стулья с подушками и ажурные столики из белого металла. Потолок был безвкусно расписан под небо с облаками, что было особо нелепо в полуподвале, но сейчас Аканта готова была простить и большее, лишь бы найти ещё с десяток отличий. А ещё ни один из стульев не смог бы выдержать веса астартес в силовой броне. Всё рядом с ним казалось нелепым, игрушечным, как будто это не Дазен был больше необходимого, а всё вокруг было меньше. За спиной Аканты тихо стукнула дверь. У кого-то из посетителей сдали нервы. Она едва не оглянулась назад, но вместо этого обвела взглядом оставшийся зал, пытаясь понять, где же им устроиться. Впрочем, Дазен решил этот вопрос сам, просто встав к барной стойке, столешница которой была ему как раз по росту. Бармен - юноша с хвостом выкрашенных в лимонно-жёлтый волос, побледнел, но профессиональная выучка победила панику, и перед воином на стойке загорелись буквы меню. Закованная в броню рука прошлась по цветным буквам отмечая строчки. Парень кивнул и, выбрав притвориться элементом мебели, вернулся к своим бокалам, протирая их так тщательно, как будто астартес здесь не было. К моменту, когда Аканта умостилась на высоком стуле, где её туфли не доставали даже до гнутой металлической подножки, перед ней уже появился треугольный кусочек чёрного бисквита, политый чем-то тёмно-красным и пахнущим алкоголем и фруктами. – Это достаточно сладкое? Аканта уже открыла было рот, чтобы напомнить, что она и сама в состоянии себе что-то выбрать, но вовремя вспомнила, что имеет дело не с человеком. Она просила забрать её туда, где есть сладкое. Вот, забрал. Вот, сладкое. Наверняка, с точки зрения Дазена всё в порядке. – Думаю, да. Спасибо. Аканта поёрзала на стуле, но даже вытянув ноги как можно ниже, так и не смогла упереть их в подножку, вынужденно болтая ими, как ребёнок, которого усадили за взрослый стол. – Кажется, теперь нам будет неудобно обоим, – улыбнулась она, пробуя кусочек торта и с интересом глядя, что же выбрал себе Дазен. – До сих пор не могу привыкнуть, – над точно таким же тортом он рассматривал ложечку, кажущуюся в его руке нелепо игрушечной. – У тебя были сказки в детстве? Будто попал в ту, где человек оказался в вымышленном мире карликов. – Мне нечасто разрешали читать сказки вне школьной литературы. Приходилось придумывать свои. Но такую я точно помню. Аканта немного помолчала, глядя на то, как в перчатке брони смотрится серебряная ложечка, покрытая растительным орнаментом. Женщина пыталась решить, насколько уместен её вопрос, но всё-таки попробовала. – А давно ты слушал сказки? Сколько тебе лет, Дазен? Ответ она получила не сразу. Казалось, ему потребовалось некоторое время, чтобы вспомнить. – Примерно шестьдесят три, – он усмехнулся, косясь. – Не прожил даже первую жизнь. Аканта почувствовала, что краснеет: мучительно, до самых ушей, почти в тон медно-рыжим волосам. – Прости. Я не думала, что ты настолько меня старше... Она уткнулась взглядом в столешницу, разглядывая выкрашенный под дерево пластик, ожидая, когда смущение немного схлынет. Но от нервозности, уже по поводу её внешнего вида, всё становилось только хуже. – Ты, наверное, столько всего успел увидеть. Столько миров, событий... – несмотря на неловкость, она посмотрела на него с восторгом. То, что для самого Дазена было ещё юностью, в которой неловко сознаваться, было почти втрое больше всей жизни Аканты. – Маркус ведь постоянно спускается на планеты, когда это нужно. Ты давно с ним? – В его звене, – после увиденного он с явной неохотой заговорил о своем командире. – Давно. За их спинами то и дело раздавались тихие и осторожные шаги. Зал опустел быстрее, чем Аканта успела доесть своё лакомство. Кое-где на столах ещё стояли недопитые бокалы и не до конца опустевшие тарелки, с края стула в углу свешивалась забытая кем-то цветастая шаль, но уборщики так и не вышли в зал, чтобы привести его в порядок, звякая посудой за спиной у грозного гостя. – Да. В его звене, – послушно повторила Аканта. – Я бы тоже не хотела иметь с ним много общего. Она нагло провела по строчке меню, потребовав себе светло-оранжевый коктейль, едва ли не слаще, чем бисквит. Напиток был вкусным, но ещё приятней было осознание, что рядом с Дазеном можно брать что угодно, не прося разрешения и не думая о цене. – Ты тоже? Сомневаюсь, – Дазен с усмешкой провел пальцем над веком. – Это у вас обоих. Что оно означает? Женщина поняла, что умеет краснеть и сильнее. Она уже начинала забывать о чёрной краске вокруг глаз, начиная тревожиться только тогда, когда не чувствовала туши на веках. И сейчас её вполне искреннее признание прозвучало фальшиво. – Когда он нашёл меня, я заблудилась на нижних палубах, и мне пришлось делать много всякой дряни, чтобы выжить, – Аканта оттягивала момент признания, как только могла, но надолго её не хватило. – И я убила одного человека. Редкостную сволочь. Потом он снился мне, постоянно. Приходил ночами, подбирался всё ближе, хотел мести. Торчер научил меня так красить глаза, чтобы мертвец – он назвал это рэйфом – меня не узнал и оставил в покое. Она улыбнулась – больше от облегчения, что сумела рассказать до конца. И даже смогла посмотреть в лицо Дазену, но поспешно потупилась, увидев холод и какую-то брезгливость – странное выражение, словно она сказала о чем-то мерзком, недопустимом. – Думаю, с его жизнью, у него гостей побольше… – добавила зачем-то, словно пытаясь извиниться – за себя или за Маркуса, не понимая, в чем дело. – Дремучие суеверия, – пробормотал астартес, заметил ее испуг. – Нет, для тебя это, естественно, ты же просто человек, но… блядь… Я никогда не слышал, чтобы у нас верили в подобное. Дикость. Обижаться на «просто человека» было не время и не место, но ее до сих пор задевало такое отношение. От них всех. Кроме... ага, Торчера. Тот, по крайней мере, не произносил этого вслух. Пытаясь переварить странную реакцию, Аканта молчала, пока не поняла, что пауза затянулась надолго и именно ей следует ее прервать – Дазен просто не понимает, как вести разговор. – Как вообще так вышло, что ты попал в его звено? Хоть тебя и предупреждали держаться подальше? – Я не просился. Я добился места в нашем птичнике потому, что хочу стать охотником. Настоящим, а не как… он. – Настоящим? А какие из вас настоящие? Вы же такие разные. – Отчего это мы разные? – качнув головой, он, наконец, попробовал торт, судя по выражению лица, мало что понял во вкусе. – Мутации рапторов либо есть, либо их нет. И если их нет – ты существо второго сорта. Неприятно, но справедливо. Аканта некоторое время просто сидела, осознавая услышанное. То есть, Маркус, несмотря на непререкаемый авторитет, был «ненастоящим» охотником. Слово Кельманри её не защитило, Дазен был крепко бит в первую их встречу... Наконец-то иерархия рапторов, бывшая для неё загадкой, начала выстраиваться. Кроме места в ней вожака, которое казалось теперь ещё более неестественным. – А много времени тебе нужно, чтобы стать таким, как ты хочешь? Женщину передёргивало от одной мысли, что кто-то может мечтать о подобном уродстве, но на выражении восторженного любопытства на её лице это не отразилось. Она ни капли не сомневалась сейчас, что Дазен достигнет того, чего хочет. Он посмотрел в ответ: – Много. – Прости. Она почувствовала, что снова сказала что-то не то, и виновато опустила голову. Всё-таки по Дазену было проще угадывать какие-то эмоции, чем по тому же Кельманри. Хотя бы просто их наличие. И нужно было срочно менять тему. – Я хочу сказать… хочу поблагодарить за то, что похитил, – хитро улыбнулась Аканта. – При дворе сложно, а так связываться со мной больше не станут. Побоятся, что прибегу жаловаться. – Да, это забавно. Все, к чему здесь прикасаются астартес, становится священным. Теперь понимаешь, почему я хочу когда-нибудь стать как Лекс? Они полузвери-полусвятые. И то, и другое куда лучше того, что имеем ты или я. – Нет, не понимаю, – покачала головой посерьёзневшая Аканта. – Может быть, это потому, что я человек, женщина и рабыня, для которой нету шансов стать кем-то ещё. Но мутации меняют не только тело. Нервная система, сознание, всё становится другим. Многое может просто отмереть. Даже если это части личности. Сколько себя ты готов отдать за то, чтобы стать охотником? И сколько отдали они? – А, это, – Дазен только усмехнулся. – Страх потерять свою самость… самый частый. Аканта, ты была ребенком и утратила это, переменилась до неузнаваемости, перестроила личность. Ты жалеешь? Боишься? Хочешь обратно? – После того, как раненого Торчера привезли в апотекарион, я узнала, что могу питаться крысами, убивать людей и получать удовольствие от того, о чём было противно даже думать. У меня отобрали моё лицо, цвет волос и даже любимую работу. Я очень жалею, Дазен. И очень хочу обратно, но этого «обратно» больше не существует. Она хмуро отставила опустевший бокал. К таким темам не помешало бы и что-то покрепче. – Я про то, что внутри, а не снаружи. Жизненный опыт бывает горьким, но эволюция личности – не то, о чем кто-либо сожалеет. Ты не станешь тосковать о вчерашнем дне только потому, что обесценилось то, что казалось важным или изменился взгляд на вещи. Я не слишком сложно говорю? – Не слишком, просто сложно принять это. Может, со временем у меня получится лучше. Аканта запнулась и посмотрела на воина уже гораздо теплее. – А знаешь, это был один из лучших моих дней на Гродеве, если для тебя это что-то значит. Дазен вдруг тоже покосился: – Твои последние слова – это… я сделал что-то важное? – Конечно, – удивлённо и медленно начала объяснять женщина. – Ты забрал меня гулять в город. Под твоей защитой, в безопасности. Почти подарил мне украшение, говорил на равных, накормил сладким. Спасибо тебе... – Вас иногда сложно понимать, - кажется, Дазен смутился, что ему понадобилось разъяснение. – Я хотел сказать, пусть глаза тебя не обманывают. Я похож на человека, но мое восприятие иное – и событий, и действий, и слов. Это сложно. Аканта кивнула, показывая, что поняла, а потом протянула руку: не для того, чтобы взять мгновенно наполненный снова бокал, а дальше, сжимая ладонь на холодных пластинах, покрывающих его руку. – Сейчас будет ещё сложнее, – серьёзно предупредила она, внимательно глядя в лицо воину, изучая и запоминая реакцию. – Спасибо тебе, Дазен. Пальцы женщины на мгновение переплелись с его, слегка оцарапавшись о керамит, и тут же убрались, так же осторожно, медленно, без резких движений. Как будто она решилась погладить хищника сквозь прутья клетки. – Это был очень хороший день и я хочу его повторить. Может быть, мы сможем рассказать друг другу ещё что-то полезное.