Башня Иезавели

Свет в её комнате был приглушён ровно настолько, чтобы все предметы, находящиеся внутри, превратились в силуэты, а лёгкие занавеси на узком стрельчатом окне – в кружево тени, падающее на каменный пол и на неестественно-розовую в свете газового гиганта кожу обитательницы. Вивьен не нужен был свет, чтобы выбрать, что надеть в этот вечер: все платья, блузы, шали и накидки висели в огромном шкафу в единожды определённом порядке. Женщина уже давно не задумывалась над тем, что делали её руки, выбирая, шнуруя, разглаживая и собирая в складки. Правда, сейчас её выбор всё ещё был ограничен. Длинные, отвратительные, сине-багровые вздувшиеся следы не спешили исчезать с нежной кожи спины, с запястий, даже с шеи. Лицо Матео не трогал: в этом была единственная привилегия, хоть и бывшей, но любимицы госпожи. Не получилось. Снова не получилось устроить свою жизнь… безопасно? Надежно? Она не знала, как. Знала только, что существует как паразит, как приложение к чему-то (к кому-то), действительно обладающему властью. Как будто унизительное положение, но она так жила всегда и вкус унижения давно потерялся. Когда-то у нее даже были какие-то незатейливые придворные обязанности, нечто среднее между горничной, официанткой и наложницей... явно не предел мечтаний и вообще не настоящее дело. Скрутившись на неубранной постели, она тихонько вздохнула, жалея себя и свою бестолковую, бесполезно длинную жизнь. Проклиная себя за трусость, за то, что так никого и не спасла. Наверное, она могла бы хотя б для себя стать хоть чуть-чуть значимей, если бы смогла хотя бы отпугнуть убийцу Матео своим присутствием. Хотя она, сколько ни пыталась, не могла сожалеть о смерти своего неслучившегося покровителя. Виви была рада, что его больше нет, и от знания, какой именно смертью умер духовник госпожи, её бросало в дрожь от омерзения, смешанного со злорадством. Вивьен видела его насквозь, и любой видел. И никто не понимал, зачем леди приблизила к себе эту скользкую двуличную мразь, подмявшую под себя почти всю храмовую сеть Гродевы. Дело было не во власти: ведьме ничего не стоило заменить Матео любым из дышащих ему в затылок жрецов, подхалимов, сумасшедших и избранных Хаоса. И дело было не в личной привязанности: симпатии Изабо переменчивы как погода в ядовитых пустошах за пределами улья. Тогда в чём? Чем он покупал свое присутствие у ее трона? Виви дорого бы дала за эту тайну, но сидя в своей комнате, зализывая раны и сетуя на судьбу, на эти вопросы было не ответить. Она раздражённо смахнула на пол пустую упаковку от болеутоляющих капсул. Три за раз. Наутро она расплатится страшной головной болью, но ни одна мигрень, которую могла представить себе Вивьен, не сравнилась бы со жгучей болью истерзанной кожи, которую вызывал, касаясь, даже тончайший шёлк её платья. Леди её не звала, а идти без приглашения было рисковано. Тем не менее, предлог был беспроигрышным. Выразить соболезнования в связи с кончиной её духовника... припасть к ногам, обнять их, если дозволит... Вивьен хорошо помнила чувствительные места над тонкими щиколотками Изабо, о которых не знал даже её фаворит Аржен, и уж тем более - дикарка-чистоплюйка Аканта. Изабо всегда таяла, когда просили о милости таким способом. А раздеваться для этого было совсем не обязательно. Она пошевелилась на смятых покрывалах. Улыбнулась, опуская длинные искусственные ресницы, в которых застыли искусственные капельки радужной росы. Улыбка тоже ненастоящая. Настоящее – только неосознанное быстрое движение, мгновенно унятая дрожь, когда дверь негромко пискнула, предупреждая о визите. Словно пойманное животное, собравшееся бежать. Вивьен медленно поднялась на ноги, поправила полупрозрачную многослойную юбку. Отсюда некуда бежать. А в другом месте, другая дверь – высокая створа полированного камня отъехала в сторону, лязгнула, задержалась открытой и медленно отправилась обратно, словно под сенсоры угодил призрак. Кто-то, передумав уходить, прошел, остановился напротив окна – панорамной стеклянной стены в пол; город за ней темен, далеко внизу – ручьи огней. Причудливое сокровище, живая игрушка. Награда, возможно. Небо темно-синее, почти черное, но его силуэт на фоне подлинно черный. Чудовище с сияющими глазами, демон в древней броне с многократно повторенными символами жадных глаз. Медленно, словно проверяя, он провел пальцами по нагруднику, посмотрел – нет, нету ничего. Никто не увидит и не узнает. Там, под слоями брони, чернотой наливался кровоподтек, и то ли боль, то ли ненависть подстегивали сердца, словно что-то внутри сломалось, разладилось и безотказное тело перестало отличать покой от битвы. Теперь его битва будет длиться до самой смерти. Кельманри медленно поднял руки – руки демона с тупыми когтями и, словно испугавшись такого своего вида, стащил перчатки, бросил на стол. Живыми пальцами нащупав крепежи, вдавил, снял шлем, несколько секунд смотрел на него – будто чужое уродливое лицо. Хватит. – Вы желали меня видеть, господин. – Как твои дела? Такие правила в этих играх: сняв одну маску, нужно надевать другую. Он не прятался. Кельманри просто умел быть неподвижным и незаметным в своей массивной броне настолько, что когда часть тьмы отделилась от чёрного окна, Вивьен невольно вздрогнула. Тут же скрыла испуг за поклоном, от которого новые слёзы боли едва не потекли по припудренным щекам. – Прекрасно, мой господин, - беззаботно улыбнулась она, склонив голову к плечу, неуместный жест тонкой птички, рассматривающей сияющую драгоценность: клюнуть? Утащить? – А ваши? Виви заставляла себя держаться, сквозь боль, сквозь движения, от которых платье скользило по рубцам, по коркам, едва схватившимся на изодранной коже. Ей не было никакого дело до того, что там у Кельманри, но Вивьен не собиралась отказываться от необходимости быть той, кто она есть. Быть леди. И даже ступая по горящим углям, даже перед казнью... или возвышением. Высокое право, недоступное дикарке, которую вознесли до недосягаемой высоты, и в которой, наконец, разочаровались. Ведь этой ночью она здесь. Она. Значит, не все еще потеряно. Кельманри медленно качнулся вперед, шагнул, словно думал – приближаться или нет, словно эта придворная вызывала у него плохо сдерживаемое отвращение. Или ярость. Прибежала, сука. Подошел. – Не похоже. Пальцы медленно прошлись по ткани, отмечая ромбы и зигзаги, исполосовавшие кожу. Ему не нужно видеть, чтобы знать, что они там есть. Какие они там. Прикосновение было почти нежным, но Вивьен покачнулась, неловко переступив, сцепила руки, чтобы даже не попытаться схватиться за наруч его брони. Не прикоснуться. – Зачем это? – Матео... ему нравилось... причинять мне боль... – короткие фразы, каждая – новый резкий выдох. Чёрная стеклистая паутинка перед глазами медленно растворялась, но зрение упрямо не желало восстанавливать чёткость. Она не сразу поняла, что от слёз. – Почему нравилось? Ему как будто не интересно. Или он так тщательно лжет о безразличии, что не рискнул даже придать голосу хоть какой-то оттенок… хотя нет, нет… это просто наказание. Вивьен уже понимала, что взяла неверный тон и совершенно напрасно рискнула поиграть. Кельманри сильно не в духе, нет, похоже, что он в ярости. Только вот, переступая порог покоев лорда, она понятия не имела, на что это вообще похоже. – Простите меня… – она отшатнулась назад, на шаг, разрывая настойчивое прикосновение, и, понятное дело, извинялась вовсе не за это. Он поймет, за что. На потом следует отложить придворные ужимки, улыбки и осторожные дерзости, похожие на покусывание рыбок в декоративном пруду. – Ему нравилось, что я не кричу... Момент странной близости, неэтичной, непозволительной, окончился – Кельманри тоже отодвинулся на шаг, застыл на месте. Слушал. Ожидал продолжения, следует предположить. Вивьен ещё раз судорожно вдохнула, собираясь с мыслями и кляня себя за то, что, не подумав, начала этот разговор столь неаккуратно. И одному лишь Неделимому ведомо, как утолить его жажду… знаний. Таких уродливых, таких человечьих, грязных знаний, которые астартес не нужны. – Матео любил чужие страдания. Как будто, причиняя боль, он чувствовал свою власть. Я интересовала его больше рабынь. Я леди, я умею терпеть боль с достоинством... ему было любопытно, как лишить меня этого достоинства. Хотел сломать до конца, сделать ещё одной своей рабыней. – Какая интересная теория, – с прежним холодком донеслось над головой. – И как, ты чувствовала над собой его власть? – Я думаю… на это нужно было больше времени. Он не успел. – С ним очень вовремя произошёл несчастный случай. На его сарказм Вивьен улыбнулась, не поднимая глаз. Перекошенная болью улыбка напоминала оскал. С таким она бы с наслаждением впилась в горло мучителю... но, к её сожалению и счастью, Матео был уже мёртв. Странный взгляд астартес был ей ответом, и остался незамеченным. Словно Кельманри и так уже знал, как ее привязать, сломать и бросить на колени, не прикасаясь и пальцем. И услышанное не стало чем-то интересным или новым. Услышанное как будто подтолкнуло к чему-то, к мысли… – Ты и так рабыня, не правда ли? Вивьен молча подняла взгляд – отчаянная дерзость, но, кажется, необходимая. – Твое положение, впрочем, ничем не хуже положения любого из вас. Вы все теперь мои. Хочешь быть мне полезной добровольно? – Я уже верна вам. Вивьен не посмела задержать взгляд на его лице дольше мгновения, и не только потому, что иное было бы непростительным. Она помнила, что астартес был красив своеобразной, необычной для Гродевы красотой. Но сегодня в лице Кельманри она увидела что-то, что само по себе заставляло отводить взгляд. Что-то, похожее на болезнь или безумие, выедало его изнутри, что-то, что воин и интриган ещё не осознал сам и оттого не сумел обуздать или хотя бы спрятать. Подобное она видела и в глазах Матео, но даже покойный жрец казался понятным и почти безобидным в сравнении с этим существом. – Что с ведьмой? Обычно опасность слышна в голосе, люди могут держать лицо, но злоба, подлость, обман можно уловить на слух. Сейчас не так, и потому так тяжело отделаться от тревоги, непрекращающегося первобытного зуда, заглушающего даже боль. С ней может произойти что-то похуже. Здесь. Сейчас. – Леди чувствует себя плохо. После смерти Матео она в дурном расположении духа. Несколько слуг уже поплатились жизнью за то, что посмели её раздражать, – Вивьен тараторила, словно каждой новой фразой, словно отмычкой, пыталась подбирать нужные, полезные для него сведения: – Неотложными делами занимается её первый советник, но большинство мероприятий перенесены на неопределённый срок. Я как раз хотела принести ей соболезнования сегодня... – Она нестабильна. Не ходи туда. – Как прикажете... хозяин. Словно выдох облегчения. То слово, которого пытался добиться от неё Матео, сейчас слетело с губ само. Оно наиболее точно описывало то, кем теперь станет для неё Кельманри. И кем она станет для него: инструментом в достижении цели взамен испорченного. И это бы вполне устроило Вивьен, если бы только не помнить, какими были пальцы на её теле – осторожные, внимательные. Пугающие. Как будто он изучал её боль. Но теперь выбирать больше не приходилось. – Я тебе не хозяин. Сказал слишком быстро, словно торопился отбиться от слова, которое внушало отвращение, пятнало чем-то. Кельманри как будто вспомнил что-то, вспомнил и удивился – как же он мог забыть, упустить из внимания, увлеченный своими мыслями? А это важно. – Мне кажется, я должен извиниться, – теперь он словно ощупывал хрупкую опору, выясняя, можно ли продвинуться вперед. – Мы не… я не понимаю и не могу сочувствовать чужой боли. В нас это подавляют, когда создают. Я не хотел доставить тебе… дискомфорт. Она вздрогнула, склонила голову ещё ниже. Эта перемена, словно он понял, что пугает ее. Прочитал, догадался и откорректировал свое поведение, чтобы… что? – Мне тоже стоит. Это было неуместно, простите. – Вивьен заставила себя выпрямиться, и перед ним снова стояла леди. С вежливой полуулыбкой на лице, взглядом – не в лицо, ниже, но без рабской угодливости. И то, что её собственные глаза были красными от невыплаканных до конца слёз, уже не было столь заметно. Ещё несколько минут назад бледная от боли, она почувствовала, что румянец вернулся на её щёки. И это был не признак здоровья. Только что произошло что-то неправильное, для них обоих, из чего Кельманри попытался выйти с помощью слишком честного для него признания. Возвращаться к этой теме Вивьен не собиралась, но очень постаралась это запомнить. И про него и про себя. – Чем я сегодня могу быть вам полезной? – Предай нас. Длинная пауза, подаренная ей, чтобы осмыслить. Задуматься о своей порченной семье, о своей пропавшей дочери-предательнице, о том, какой можно быть убедительной на этом фоне… – Мне нужна была Изабель. Сколько бы у нее ни было власти, она была их правителем, желанным и ненавидимым, – задумчиво проговорил Кельманри, словно не размышляя, но подытоживая какие-то из своих соображений. – Без нее у нас мало времени, Вивьен. Я должен успеть найти каждого, кто способен и желает занять ее место… – с каким-то странным выражением вдруг добавил воин. – И ты должна постараться. Может, какая-то другая бы переспросила, или хотя бы удивлённо посмотрела на Кельманри. Вивьен слишком давно была при дворце, и требование астартес напугало её, но не удивило. – Я постараюсь. И вы справитесь. Последнее было лишним, даже неуместным, но она всё же произнесла это вслух. Как будто так можно было повысить шансы Кельманри – и её – на победу в этой начавшейся безумной игре. Он молча покосился, неожиданно раздраженный этими словами, но ничего не стал говорить, выдержал ледяную паузу, перед тем, как бросить: – За тобой будут следить. Надень синее, если тебе покажется, что это опасно для твоего дела. Последняя попытка… Вивьен не послушала совета. Знала, что Изабо опасна, знала, что рискует, и все же то, что предложил ей Кельманри, было опасней, рискованней. Она хотела убедиться, или нет, попробовать свой самый последний шанс… а может быть, просто попрощаться с той, кого так долго называла госпожой. Посмотреть, чтобы запомнить. Там, в полумраке сада… Виви хорошо знала, где она. Знала, что она не одна там. Убедилась, проскользнув вместе с прислугой и сервировочной тележкой, звенящей посудой, встала за одной из ширм, увитых растениями. Рядом суетились полуодетые услужливые куклы, спеша принести госпоже ее ужин, косились, но не смели сказать ни единого слова. Торопились. Виви выбрала себе какого-то морского гада, нарушив безупречный симметричный узор – теперь все ее, такое блюдо на стол госпоже не поставить. Ничего, все равно она их не любит. Расписанный золотой краской панцирь был полон нежной солоноватой плоти с горькой ноткой внутренностей; вцепляясь зубами, она уселась на пол, прислонилась к деревянным планкам, увитым смолисто пахнущей листвой, осторожно посмотрела в зал. Странный цокот – это, оказывается, когти. Пес госпожи, крупный, жилистый зверь песочного цвета. Изабо полулежала на подушках, что-то ела руками и тихо выдыхала, потому что пес вылизывал ее грудь, совал темную морду, повиновался каким-то едва заметным жестам. Две женщины и юноша, почти мальчик, сидели на полу рядом с еще двумя псами. Все в ошейниках. Мерзкая картина. Изабо поманила одну – знакомым движением, как обычно приказывала приблизиться. Хрупкая блондинка, потянулась, осторожно отделилась от своей товарки, но замерла, остановленная низким рыком. – Он разорвет тебе горло, если поспешишь. Тихий голос и тихий смех; с каких пор это стало смешным? Вивьен отвернулась и прикончила содержимое панциря, помогая себе ногтями. Скорее всего, Изабо прекрасно знает, кто здесь. Ведьма чует людей как астартес на охоте – затылком, через двери, через стены. Главное, что не желает придавать этому значения, потому что еще лучше знает, что всегда успеет. Раньше, чем чужие руки сомкнутся на шее, раньше ножа, кастета, веревки и яда. Ей теперь постоянно страшно, но боится она вовсе не людей. Служанки ушли, оставив тележку. Испорченное блюдо белело как раз над головой. Переставив его на пол, Вивьен подцепила еще один панцирь, снова вернулась к своей наблюдательной щели в листьях. Изабо отпихнула пса и теперь он вылизывал ее между разведенных ног, не мешая целовать одну из девушек в накрашенные губы. Пальцы погрузились в бледно-золотистые волосы, до боли, до вскрика… отпустили. – Ты. Стряхнув с пальцев пряди, липкие от косметических блесток, ведьма приподнялась, указав на вторую, и указала еще, что именно та должна сделать. Вивьен ела и наблюдала. Слушала, как скулит та, вторая, пока на нее забирается пес, пока ищет ее дырку, как он рычит на руку, держащую его за ошейник, смотрела, как он обхватывает лапами тонкую спину, и мускулы перекатываются под бархатистой шкурой. Вивьен не хотела оказаться на месте этих рабов, и не планировала этого, но зрелище, которое должно было быть мерзким, завораживало. И она ступней отодвинула в сторону блюдо, осторожно прислонилась исхлестанным плечом – больно, все же больно, но так даже лучше. Так интересней. Рука скользнула между сжатых бедер, вначале осторожно, будто стесняясь, потом все увереннее. За тонким укрытием – возня и женские вскрики, сначала наигранные, потом честные; через несколько минут Вивьен повернулась, взглядом отыскивая просвет в листве. Нашла. И в этот момент крик стал нечеловеческим и угас в другом звуке, влажном, давящем на виски первобытным ужасом. Что-то брызнуло на пол, но Виви, оскальзываясь на каменном полу, уже убегала. Выскочила через дверь для персонала, запуталась, выглянула в окна и уже уверенней пошла к лифтовым шахтам. Отдышаться смогла только когда капсула с едва слышным гулом пошла вниз. * * * Аканта не видела Изабо уже несколько дней; ведьма забыла про свою компаньонку, словно про надоевшую вещь. Оставались только собирать обрывки разговоров, подслушивать, пытаться удержать контроль над происходящим, пытаться избавиться от мыслей о том, что ее уже отстранили. Кто-то продолжал править Гродевой, пока ее хозяйка предавалась разврату и наркотикам, заглушая какой-то свой неведомый остальным страх, а неопытная рыжая шпионка пыталась удержаться на своем месте. Недавно разговоров было только о том, что Аржена – наложника-альбиноса – нашли искалеченным трупом, и сейчас доверенные слуги ведьмы прочёсывают рабские рынки в поисках достаточно экзотичной для её вкусов замены. Одного из кандидатов Аканта даже видела: невысокого, по-кошачьи гибкого, одетого в сухой мышечный корсет акробата. Когда его вели по коридору, она поймала взгляд раскосых тёмных глаз. Парню было вряд ли больше двадцати, и единственной одеждой ему служил наброшенный на бёдра шёлк. Она бы забыла о нём как только раб скрылся за поворотом коридора, если бы не цвет кожи – золотистый, почти медный, всего лишь немного темнее, чем у Кельманри. Бывшая хирург прекрасно разбиралась в человеческих телах. До того, как гормональные инъекции и импланты изменили его природу, воин был таким же – точёным и лёгким в кости, как деревянная резная статуэтка. Может быть, когда его вели на первую его имплантацию, которую будущий астартес мог не пережить, Кельманри смотрел на проходящих мимо, как этот раб на неё саму. Отрешённо, высокомерно, пряча страх за непомерной гордостью. На мгновение Аканте показалось, что если она сделает хоть что-то, например уронит огромную расписную вазу на мраморный пол, это обманчивое безразличие сменит отчаянная надежда, раб оттолкнёт охранника, бросится в маскирующуюся под картину дверь, пока конвоиры достают оружие... но, пока она решалась, все закончилось, его увели. «Надеюсь, ведьма будет к тебе милосердна…» Она ещё почти минуту стояла там, где её застала неожиданная процессия. Пожалуй, впервые за очень, очень долгое время, её заинтересовал вид мужчины. И дело было не столько в том, как выглядел незнакомый раб, сколько в воспоминаниях о руке, невзначай скользнувшей по её телу. Тогда, в купальне, когда она начала засыпать в тёплой воде. Сколько времени прошло с тех пор – полгода? Почти год? А мурашки, пробежавшие от шеи до талии, вслед за воспоминанием, только сейчас дали понять, что она оказалась не настолько равнодушной, как хотела бы. Кельманри был мерзавцем и интриганом, и она скорее откусила бы себе язык, чем сказала бы, что ей понравилось. Но это не его личная заслуга, это просто в гормоны взрослой полноценной женщины, требовавшие своё… После случившегося во время устроенного Торчером представления мужчин Аканта боялась. Даже самые униженные и нежные ухаживания желающих подольститься через неё к госпоже вызывали тошноту. У нее были и другие воспоминания о прикосновениях. Те, которые она никогда бы не хотела повторить. Возможно, поэтому она и вспоминала иногда о Кельманри, или о неуклюжем Дазене, злящемся и не понимающем, чего от него хочет женщина. В этом и было дело. Никому из изменённых воинов не пришло бы в голову изнасиловать её. Астартес были стерильны и безопасны... как бы ни странно звучало это слово в их отношении. И еще Изабо… соблазняющая ее Изабо, которую забавляют все игры, в которых ей не поддаются. Опасная как кислота. Несмотря на поздний вечер, лучи, отражённые от газового гиганта, только-только начали сменять солнечные. Без поручений Изабо и Торчера, Аканта не знала, чем занимать себя долгими сутками на Гродеве. Она бросила платье на пол, оставшись только в нижней, поддетой под прозрачную ткань, рубашке. В последнее время она всё чаще позволяла себе такую небрежность: наличие рабынь, убирающих дважды в день, подточило даже вбитую Лиго дисциплину. А вот, кажется, и рабыня, судя по осторожному стуку в дверь... – Входи, открыто, – бросила Аканта через плечо, даже не посмотрев, кто там. Если это от Изабо, то они войдут, что бы она не сказала. – Я невовремя? Голос заставил замереть и смущённо потянуться за висящем на дверце шкафа халатом. Это уж точно была не рабыня. Несмотря на то, что положение Вивьен во дворце сейчас было ниже, она всё ещё оставалась дворянкой. А Аканта – рабыней. Пусть их отношения всё больше напоминали дружбу, насколько она возможна в пропахшем страхом и гнилью окружении ведьмы. – Немного. Заходи, Виви. Налить тебе чего-то? С момента смерти Матео они почти не виделись. Но сейчас Аканта видела, как в голубые глаза Вивьен вернулся блеск и осмысленность. Ей приходилось пару раз работать почти по специальности после того, как жрец играл со своей новой игрушкой, потом утешать, осторожно касаясь кистей, гладя по лицу, которое этот выродок почему-то никогда не трогал, словно оставлял для какого-то ему ведомого развелечения, которое в жизни Виви должно было быть последним. И в ту ночь Аканта не могла сдержать улыбку, осматривая изуродованное тело садиста. – Ты выглядишь прекрасно. Аканта протянула кисловатый ягодный напиток. Алкоголя она у себя по-прежнему не держала, но помнила, что этот вкус, из мелких ягод с гидропонной фермы на двухсотых этажах, Виви любила. – А ты так и не научилась говорить фальшивые комплименты, – аристократка поднесла к губам бокал, только прикоснувшись к запотевшему хрусталю, и тут же поставила его на тумбу рядом с узкой кроватью. Туалетный стол у Аканты был, как и всегда, завален чем угодно, кроме того, что должно было на нём быть: рисунками, книгами, инфокристаллами, даже грязными чашками. Места для бокала там уж точно не было. – Наверное, потому, что тебе на самом деле лучше. И если я захочу тебя отравить, я придумаю что-то получше. Пей. Аканта налила и себе, садясь на край кровати. Второго стула в комнате не было. Виви всегда приходила к ней, закованная в придворный политес. Иногда, чтобы оттаять, ей требовалось несколько минут, иногда полчаса. Сейчас хватило половины бокала и пары дерзостей, чтобы она перестала возмущённо смотреть поверх её головы и расслабила напряжённые плечи. – У тебя выдался тяжёлый день, Ви? – Да. И впереди ещё много... – короткий взгляд, как будто за этой незаконченной фразой должно было быть что-то ещё. Нет, передумала, допила бокал, звякнув кубиками льда о дно, и сказала совсем другое. – Мне страшно. Я боюсь оставаться одна сейчас. Аканта медленно кивнула. Даже такой жестокий покровитель как Матео всё равно был покровителем. Ещё бы Виви не бояться. Впереди только неизвестность, и кто знает, какой она для неё окажется. – Я понимаю. У меня было такое, когда Лиго... мой прежний хозяин... решил меня продать. Аканта осеклась, как будто сравнение с рабыней могло оскорбить собеседницу, и закончила совсем не тем, чем собиралась. – Оставайся до утра. Я постелю себе на полу. Она подошла забрать опустевший хрусталь. Покрывало на кровати было достаточно мягким, чтобы соорудить себе уютное логово в углу. Если бы не придворные правила, Аканта бы спала так каждый раз, когда ей было тревожно, возвращая себе странное чувство животного безразличия, спасавшего в совсем другом логове, на нижних палубах. – Кана... – тонкие пальцы Виви тронули её запястье, и, прежде, чем Аканта успела удивлённо переспросить, вторая рука прошлась по коже выше, мягко притягиваая к себе, заставляя наклониться к розовым, почти девичьим губам. – Не нужно стелить на полу. Она успела куда-то поставить бокал, прежде, чем поцелуй Виви заставил прикрыть глаза. Пальцы аристократки были такими чуткими, как будто это её, Аканты, тело было исполосовано плетью и нуждалось в особой нежности. Вивьен умела гораздо больше, чем она могла себе представить, почти как Изабо... только в отличие от ведьмы, она тоже была безопасной. Ви ни на чём не настаивала, терпеливо дожидаясь, пока руки Аканты сами обнимут её за талию, ища шнуровку платья.