Башня Иезавели

День закатывался за горизонт и тем ярче над острозубым городом загорался серп Япета, окрашенный атмосферой. Огромная пурпурная улыбка бога, которому все равно. Он дотронулся до нагрудника, с шорохом провел пальцами по сложной стальной вязи, высеребренной и отполированной до зеркального блеска. Немой жест преклонения, подобие беспомощной молитвы. Не отзовется. Ему все равно. Ему нет никакого дела до миллиардов живущих, и то, что кто-то из них стал Его избранным, безумно давно и далеко отсюда, ничего не значит. Пустота внутри и тишина снаружи, только привычный и монотонный гул жизни далеко внизу. Их город… непрошенно и неотвратимо ставший его городом, простирался перед ним. Лицо, искаженное от ярости. Три шпиля позади, неизменная вертикальная доминанта, ставшая средоточием всего того, что эти люди сами же и хотели растоптать. Глупая людская суета, возня бездарей, не способных править и не умеющих служить. Раптор с безразличием опустил взгляд, наклонил тяжелую голову – шлем как глыба керамита, на ней горели, бросая блики, его лилово-розовые глаза. Он не хотел спускаться и куда-то идти. Не хотел, но не мог. Не знал точно, почему, но он многого не знал об этом месте. Не знал самого главного – как заставить их блюсти порядок, установленный хозяином, и потому злился, с трудом заставляя себя сохранять неподвижность. Пусть лучше не видят. И визор стоит пригасить, перевести зрение в другой спектр, чтобы не светились линзы, и остаться так на всю ночь, здесь, в тишине и покое, который там, внизу, ему не светит. С тех пор, как они передали ему, что все готово, прошло четырнадцать минут, сорок две секунды… сорок три. Ждут. Лекс на канале, предатель. Его характерный, чуть приглушенный присвист: «Ты где?» – На Гродеве, блядь, – пробурчал Торчер голосом и нехотя поднялся, добавил к высоте крыши еще и собственный рост, привычно проверил двигатели ранца, привычно оттолкнулся от края. Здание, куда он так не хотел идти, было приземистым и низким – недопустимая роскошь для улья, где каждый клочок пространства истрачен и перекрыт несколько раз. Правительственная хрень. Изабо изображала здесь хозяйку, пока ее не загнали в шпиль и теперь администрация нашла предлог, чтобы вернуться. Это место спасли от разграбления только гербы Легиона справа и слева от огромных дверей, в которые смог бы пройти, не наклоняя головы, даже великий демон. В архаичных створах не установили автоматику, это были только две огромные глыбы литой стали на кованых петлях, и Торчер подождал, пока ему, запоздало вспохватившись, не открыли. В узкую калитку для персонала он даже не сунулся: на него смотрят. С порога смотрят, может быть, даже испытывают специально. Смертные твари. Так и метят растерзать его на части, но он тоже приготовил нечто свое. Ловушку для любителей гнусных вопросов. Зал заседаний, в котором еще недавно ведьма выслушивала мелких крысиных королей этого мира, снова залилал яркий свет. Концентрические полукруги столов, роскошные кресла, мерцающее теплым светом лакированное дерево, невесть как привезенное сюда, в место, где на каменистом грунте не росло ни единого растения. В лучшие времена сюда умещалось несколько сотен человек, теперь их наберется едва ли полная сотня. И на правителей они не похожи. Торчер остановился, жестом отсылая тех, кто потащился следом за ним, рассмотрел поднимающиеся вверх ряды и встал перед ними, в нескольких своих шагах от единственной оставленной в передней части зала трибуны, на которой темнел одинокий микрофон. Единственный работающий, кроме того, который на липкую ленту пристроили на его нагрудник несколько минут назад. Сняв шлем и подождав, пока столпившиеся в проходах операторы не настроят свою аппаратуру, пока не прицелятся все объективы, Торчер вместо приветствия показал силовой перчаткой на трибуну: – Мы можем начинать. Журналисты, вся эта шваль, потрясенно замолчала, зашуршала планшетами и папками, на автомате продолжая прокручивать в головах свои заготовленные заранее вопросы. Настроенные разорвать жертву на части всей своей пестрой толпой, теперь они не решались воспользоваться приглашающим жестом чудовища и подойти к нему. – Пускайте первого, – буркнул Торчер в вокс неслышно для окружающих. По проходу начала спускаться высокая светловолосая женщина, сосредоточенно улыбалась, переступала через кабели, поправляла волосы. Эта с правительственного канала? Он не узнал ее лицо, хотя постарался запомнить всех, кого ему показывали. – Мы не успели, простите, – виновато шепнули на канале, слова едва различимы за помехами. – Это редкая возможность для нас – говорить с воином Легиона, – заговорив, она подняла голову, но не подняла взгляд. – И такая честь… вы командир штурмового подразделения, верно? Она боится. Торчер знал, как выглядит сейчас, на свету, и знал, какую силу имеет его взгляд. Она попыталась посмотреть на него издалека, а теперь, вблизи, дрожит от ужаса. – Я – вожак рапторов, верно. – Вы можете прокомментировать события, проивзошедшие восемь месяцев назад, после прибытия вашего подразделения? По паузам он слышал – она на ходу перестраивает вопросы, не рискуя прочесть, что написано в ее инфопланшете. И все же подобных слов прозвучать не должно было. Они слишком наглые, старая астропатка была права. – Могу прокомментировать. Я, воин Легиона, устранял тех, кто пошел против воли Легиона, мы этого не любим. – По нашим оценкам, погибло более тысячи человек, и большинство… – И большинство были мятежниками и теми, кто им сочувствовал. – Торчер вскинул голову на зал, легко перекрыв пробежавший ропот. – Время, вы нарушаете регламент. Зал подавился. Следующий рискнувший спуститься к чудовищу, был все-таки свой, с наспех перетасованными вопросами, к которым удобно подбирались нужные места и даты, которые Торчеру тоже пришлось помнить наизусть. – Связаны ли действия рапторов с гневом лорда Керегона на напряжённую ситуацию? Всех ли мятежников удалось искоренить под вашим руководством? – сам вопрос подсказывает ответ. После упоминания Керегона вряд ли найдутся наглецы, чтобы снова затронуть эту тему. – Мятежники и враги Легиона есть даже среди вас, здесь присутствующих. Я не смею оспаривать решения лорда и не могу осудить его за разрушение шпилей на северо-западе, но мои методы очищения Гродевы от семян мятежа более мягки. Вы же не желаете, чтобы Легион отвернулся от этого мира? Накрашенный как шлюха – так камерам легче считать лицо – молодой щеголь кивнул. Этот ход остался за ним. – Следующий, – сказал Торчер, видя, что пауза затянулась. Ему хотелось поскорее покончить с этим. Слабая, почти унизительная надежда на то, что имени его хозяина оказалось достаточно, чтобы заткнуть все рты, разбилась о цокот каблуков новой. – Вы могли бы опровергнуть слухи о том, что наша леди отошла от дел? Они служат огромным источником неспокойствия... Новые вопросы. Ещё. И ещё. Иногда вызывающие желание раздавить наглецу голову, иногда чёткие и по существу, пара была совсем нелепых: любимый цвет или что-то подобное, он не запоминал. Темы и лица менялись и повторялись другими словами; смертные назвали бы это допросом, но неожиданно он прервался. Торчер знал, почему и первым резко развернулся и отправился наружу. Давно знал и до последнего надеялся, что это случится раньше. Охрана отреагировала мгновенно, раскрывая запасные выходы, оказывается, кроме нелепых в своей помпезности дверей, здесь были и нормальные. Человеческое стадо ломанулось сквозь них, путаясь в проводах и сваливая дорогую технику. Операторы прижимали камеры к груди, как матери младенцев, пытаясь вынести наружу целыми. Оказавшееся на пути деревянное кресло гулко упало, утянув с собой парочку особо торопливых. Люди высыпали наружу, как по команде задирая головы, кто-то пытался снимать, но большинство просто забыли, кто они, превратившись в горстку испуганных смертных. Из тьмы над головами выступали острия звезд. Из тьмы на свет медленно выплывали ребристые силуэты кораблей, на фоне ущербного Япета четкие как лезвия. Подняв голову, Торчер смерил взглядом строй встающего на орбиту флота. Да, он давно принял донесение о флоте, пересекшем границу системы, и сейчас это был не более чем зримый знак окончания его ожидания, его бесполезной дурной работы. Ненавистная планета. Уродливый мир. И эта бездарная панорама, навечно изуродованная нелепыми шпилями, толпящимися слева, и их тени, накрывшие улей, и их воспаленный оранжевый свет, все не так, все непропорционально, нелепо, ненавистно. – Хозяин прибыл, – коротко бросил Торчер в общий канал. Поджимая когти, он спустился вниз по лестнице среди поспешно расступающихся людей, с раздражением сорвал с себя микрофон и бросил им под ноги. Хотелось злиться, хоть как-то ответить на это унизительное представление, в котором он стал еще хуже, чем развлечением для праздных смертных – он сделался их добычей, но нет. Только чувство облегчения, освобождения от Гродевы. Ничего больше. И ничего уже не будет. Шипение, свист. «Куда нам?» – Второе, третье, четвертое, пятое звенья и Хале в порт. Остальные займитесь нашим барахлом. И не суйтесь в мой канал, спрашивайте у Кела. И он резко обернулся, заставляя смертных отшатнуться; глупые твари. Слишком привыкли к нему, подходят так близко, сделали его едва ли не ручным. Отворачивая голову вверх, запрокидываясь, раптор спас им жизни, но не слух. Пронзительный злобный вопль грохнул на узком пятачке пространства перед входом, метнулся вверх, вворачиваясь в небо высокой нотой воя, в котором не было ничего человеческого, только безумная звериная радость: хозяин вернулся. Рванувшись на стену, он взлетел следом за эхом, вверх. В этот раз хозяин не заставил себя ждать. Словно беспокоясь за свое живое имущество, он явился в тот же вечер, на своих катерах, со своими драконами, со своей ужасающе многочисленной свитой и кучка рапторов, приветствующая его, казалась донельзя жалкой в сравнении. На продуваемом всеми ветрами посадочном поле навстречу лорду и его приближенным вышел, пригибаясь, как нашкодившее животное, один только Торчер. Встал не напротив; сбоку. – Гродева по-прежнему ваша, хозяин, – проговорил он, опустив голову, словно так можно было скрыть нахальный взгляд пылающих розовых линз шлема. – Я не предполагал, что будет как-то иначе, – лениво отбил Керегон, даже не повернувшись в сторону раптора. – Это все? Где остальные? – В городе. Выполняют мои приказы. – Где Изабель? С некоторым промедлением Торчер отыскал личный канал, в который до этого дня еще не осмеливался просить доступ. Отказано. Недоумевая, почему хозяин не позволил ему объясниться без лишних ушей, раптор бросил быстрый взгляд в лицо, но что можно было понять по вечно оскаленной маске шлема? – Отвечай на мой вопрос, тупица. Ты вводишь в курс не только меня, но и мою свиту, – вдруг с задержкой раздалось через треск помех; очевидно, передатчик так и остался наверху, на барже. Торчер запоздало догадался, что его хозяину не особо-то и нужна их обычная связь. Его ответы не занимали много времени, однако отвечать было куда сложнее, чем часом ранее. Смертные рады были бы его растерзать, но не могли. Лорд мог бы сожрать его, не жуя, но не хотел. Загадочная природа власти; оказавшись среди его свиты, Торчер шел следом, размышляя над ней, и больше его уже ничего не заботило. Все закончено. * * * Но в те дни было и место, которое не затронула суета и привычный ужас присутствия хозяина. Было место, до краев наполненное тишиной – на зависть всем прочим. Автоматический инъектор мягко щёлкнул, добавляя новую дозу седативного. Женщина, лежащая в палате, больше напоминающей будуар, капризно нахмурилась сквозь сон. Забвение жгло руку прежде, чем достигнуть цели и позволить ей снова нырнуть в тёмную тёплую бездну. Аканта не любила эти моменты. Тело пыталось что-то сообщить, что-то страшное, прорваться по заблокированным препаратом нервам к мозгу, заставляло открывать глаза, разглядывая полог кровати, бирюзовый как море из голофильма. Это тканевое море покачивалось на ветру – там, снаружи, наверное, открыто окно? Одна её рука лежала на таком же бирюзовом покрывале, и выкрашенные в красный металл ногти выглядели так, будто Аканта макнула пальцы в кровь. Вторая рука была тяжёлой-тяжёлой, как будто затекшей, и шевелить ей совсем не хотелось. Вспоминать не хотелось тоже, но сознание слишком хотело жить, цеплялось за короткие промежутки между инъекциями, сверяя внутренние часы. Ногти не успели сильно отрасти. Это хорошо: она здесь недолго. Рука... Кельманри сделал с ней что-то плохое. Аканта улыбнулась: и она с ним тоже. Она победила. Торчер заберёт свою ручную змею наверх, а она останется на Гродеве. В шпиле. Остро кольнуло предчувствие: шпиль! В этом котле всегда что-то творится, всегда есть те, кто точат зубы на её место. Она может думать, может встать, может... Она приподнялась на локте, который чувствовала, кое-как устроилась полусидя на огромной подушке и откинула покрывало. Второй руки не было. От самого плеча тянулись тонкие золотые провода, перевиваясь с розовыми шрамами. Плечевой сустав был последним, что уцелело, и то частично: гравированная пластина цвета тёмной меди прикрыла изуродованное плечо, заходя на ключицу как пародия на броню. Всё что ниже походило на руку дорогой шарнирной куклы: медь, серебро, изящное запястье, скрывающее шарнир под декоративным браслетом, гравировка и травление. Очень красиво. Безумно страшно. И совершенно бесполезно. Аканта попыталась закричать, но изодранное трубкой вентиляции лёгких горло издало только слабый хрип, и она замотала головой, всхлипывая и мыча, пытаясь проснуться от постнаркозного кошмара. Она не могла пошевелить и пальцем, а покрывало и шёлковая, мокрая от пота рубашка скрывали ещё столько ее тела, с которым тоже могло быть... что-то... Голова снова засыпающей женщины склонилась к плечу, и только после этого двое в таком же бирюзовом зашли, чтобы аккуратно как ребёнка уложить её удобнее. Их подопечная просыпалась так не в первый раз. Вспоминала, кричала, плакала, даже пыталась встать, а потом новая доза милостиво стирала у неё из памяти увиденное. Ещё не время. Сначала протез должен прижиться. * * * Вспоре после начала суеты Дазен убрался на крышу храма – рассудил, что лучше поменьше попадаться на глаза тем, кто может насовать ему поручений, и уж тем более подальше от Кельманри. Так повелось, что это место стало вотчиной рапторов, да и то не всех, а самых старших, но сейчас все их условности потеряли значение. Все не важно; наверху нет ни Нигона, ни Лекса, ни иных малоприятных напыщенных тварей, разве только… воин присел на корточки, сделав вид, что не видит странного даже по их меркам соратника. Обычно такое не срабатывает, но с Найсом сгодится. Все равно подойдет и пристанет. И точно, не прошло и минуты, как раптор с шорохом прошел по карнизу, уронив вниз всего лишь пару каменных крошек, упавших из-под когтей и остановился с другой стороны от изваяния вечно пляшущей демоницы. – Он тебя изобьет, если увидит, – безо всяких предисловий заметил Найс, посмотрел вниз, где суетились их рабы, вытаскивая свое барахло в контейнер. Дазен без слов обернулся и посмотрел, копируя подсмотренную у кого-то манеру отвечать взглядом – а тебя? С некоторых пор им всем было запрещено подставляться под выстрелы, сидеть на виду и красоваться при свете дня. Но Найс неожиданно осмысленно и негромко произнес: – А у меня иные рамки дозволенного, – и, возвращаясь к своему странному спотыкающемуся на придыхании тону, добавил, как обычно, громче, чем нужно: – Что с дурака взять, а? А, мальчик? Он не стал отвечать. Не понимал, что. Понимал, зачем, но не представлял, что значит быть презираемым всеми за прямоту и глупость, и еще добровольно… или нет. Что такое быть презираемым, он знал. «Они смотрят на тебя так, как будто ты не астартес, а только половина. Не стоит им верить. Ты не половина, а пустое место, и поэтому в моем звене четверо.» – Будешь скучать по ней? – Что? Обещал себе не ввязываться в разговор с этим и все равно не удержался. – Твоя девка, – не зная, как произнести, Найс прищелкнул, объяснив на щебечущей речи рапторов – «самка с красным». Медь. Медью был ее цвет, густые волосы, оттеняющие бледную кожу. – Она пропала уже давно. – Спроси у Кельманри, куда, – выговорив, раптор защелкал-рассмеялся, правя об камень свои изогнутые белесые когти. – Спроси, как он себе сломал руку в ту ночь. Люди в шпиле громко разговаривают. Занятные вещи. – Мне все равно. Дазен встал, почти сравнявшись по росту со статуей. Неведомый скульптор с неуместной скрупулезностью вырезал лицо безымянной; едва различимая дорожка слезы, вытекшей из-под маски, делала ее позу трагичной; чудовище с молитвенно простертыми руками. Ему захотелось отойти, удивляясь, откуда у него это упрямство угрюмого дикаря – держаться подальше от всего непонятного, влезающего под кожу. Захотелось уйти. Уйти и послушать занятные вещи, захотелось убить за них, чтобы никто и не помыслил о том, что он интересовался подобным. Захотелось свернуть шею надменному Келу, который даже раненым и одноруким вел себя так, словно он здесь хозяин всему и всем. Удивляясь своим желаниям, Дазен обошел Найса сзади и двинулся по круговой галерее вдоль края крыши, чтобы спуститься вниз там, где он точно никому не попадется на глаза. Кретин-раптор не в счет. Тому и в голову не придет, куда он отправился. Ему самому еще не пришло это в голову. Тайны. С каждым днем, прислушиваясь и наблюдая, он видел их. Знаки хранимых тайн, жесты, оговорки, неоправданное молчание. Поступки, под которыми было больше причин, чем принято считать. Большие тайны, малые тайны, все до единой – мерзкие и постыдные. Недостойные. Даже Торчер кое о чем предпочитал ни с кем не говорить, даже Хале что-то скрывал за своим угрюмым молчанием. Значит… и ему можно? Вполне недостойно и достаточно постыдно – странная привязанность к бесполезной рабыне. К единственному человеку, который с ним говорил на равных. Впервые за много лет Дазен пытался понять, что чувствует, как соотносить свои желания с нормальными словами. Странное занятие. Все изменилось, все сдвинулось со своих мест. Привязанность? Болезненное желание обладать чем-то или кем-то? Та звериная ревность, с которой оберегается то, что признано своим, будь то любимое оружие, угол в ангаре, ценный раб или просто игрушка? Неужели он уже дошел до этого? Не заметив, исподволь, по капле сделался подобным тем, кем всю жизнь восхищался? Но это открытие не радовало, и в том, что он собирался сделать, было нечто… мерзкое. Забрать ее себе. Ее, оставленную за полной бесполезностью и обреченную на смерть здесь, на Гродеве. – Ты знаешь, куда ее увезли? Одна из этих разукрашенных шлюх, которые прислуживали Микаэлле, чей статус был необъяснимо высок для него. Серебряные волосы, глаза, обведенные пурпуром. Дазен поймал ее, когда увидел внизу, в холле. Пошел следом а она, дурочка, перед самым лифтом остановилась у стены, чтобы уступить дорогу. Теперь лифт ускоряется и уходит вверх, а он навис над своей добычей и спрашивает, делая вид, что теряет терпение. – Кого, господин? – Здесь только одна женщина с таким именем. Еще одно странное – злость. Беспомощность никогда ничего не решать, привычка принимать все как подношение или подачку. Всегда есть командование, всегда есть Торчер, Кел и Лекс, которые разрешали все мыслимые и немыслимые выборы в его собственной жизни. А теперь он хоть что-то решил сделать сам… и не знает, как. Не умеет. И сейчас, похоже, ошибся, напрасно теряет время, пока все, кто мог ему помешать, собрались вокруг хозяина. – Я не знаю, господин… я думала, она сбежала. Или пропала… Ладонь, одетая в черный керамит, сомкнулась на тонком горле, обрывая слова. Раньше, чем он решил, стоит это делать или нет. Просто захотел. Просто… Дазен пристально смотрел, как скребут по наручу пурпурные ногти, как беззвучно раскрываются губы – и время выходит. Сжав пальцы сильнее, он не задушил ее, а сломал шею, разъединив позвонки. Рассматривая мертвеющее лицо, запрокинувшееся назад, он снова прислушивался к себе. Сверялся. Все верно. Ни малейшего сожаления, только досада. – Блядь, планы... Разумеется, у него были планы зданий, как и у всего подразделения. Дазен не сомневался в том, что Аканта жива, чего стоило только лицо Кельманри, когда тот вернулся с Торчером, теперь понятно, после чего. Если бы он ее убил или обвинил в измене, об этом бы стало известно, но доверенный вожака едва ли кого-то мог обвинить. Искать стоило сначала на госпитальных уровнях, потом в тюрьме, потом… стоило сходить к хозяйке этих шлюх. Все равно для дела она бесполезна, но многое могла знать. Вокс скрипнул далеким шелестом. – Ты в порту, Ник? – Так точно. – Когда пойдет наш грузовик? – Через два-двадцать, следующий рейс ориентировочно через четыре-пять часов. – Задержи, если я не подойду вовремя. Нужно забрать еще один груз. – Принял, задержу. Что сказать, если спросят причину? – Спроси, есть ли еще желающие меня позлить. – Понял. Простите. …Он рассматривал палату через стекло, удивлялся, сколько же там зеленого цвета. «Надо же, нашел.» Суета, поднявшаяся после того, как он сообщил, что забирает важную пациентку, накрыла коридор и все, что было там, за этим стеклом… ну, разумеется, не сам забирает. – Пусть ее отвезут в порт. Ты, проследи, чтобы ее доставили к нашему грузовику. Я встречу. «Ты» – это к их главной, прибежавшей по такому случаю со своего этажа. Начавшая стареть женщина с капризно поджатыми губами и драгоценностями, увившими увядшую шею. И вокруг нее еще пятеро суетливых подлиз, готовых наперебой подтверждать каждое слово. Дазен просто придвинулся на полметра, будто случайно показал следы крови на перчатке. Кажется, все. Достаточно серьезно предупредил. Надев шлем, он не удержался и улыбнулся – от облегчения, словно решил сложнейшую головоломку.