Сентябрь 2010
Вода мерно капала из не до конца закрытого в спешке крана, каждым столкновением с кристально чистой раковиной впечатывая пролетающие под веками воспоминания глубже в зрачки. Кап. Сыграем? Кап. У меня твоя прекрасная жена. Кап. Она всегда была такой красивой. Кап. Если ты проиграешь — она умрет. Кап. Темнота и стремительно стихающий стук сердца, уничтожаемый алыми реками, стекающими на пол. Гермиона распахнула глаза и поерзала, ощущая, как через тонкую больничную одежду пробирается лед стерильного кафеля, обжигая холодом кожу. Она сидела на полу уже очень долго, подвергая себя опасности добавить для «полного счастья» ко всем многочисленным травмам еще и воспаление легких. Но она не находила сил подняться, только колющими иглами прохлады удерживаясь за реальность, едва нащупанную после долгого, оживившего весь вчерашний день кошмара. Досконально, до каждой минуты. Она до сих пор могла воскресить в памяти натурально пришедшее к ней во сне чувство того, как кровь вытекает из порезов теплой волной, забирая с собой все остатки сил и возможность держать глаза открытыми. Гермиона опустила взгляд на отчаянно обхватывающие колени ладони и, повернув руки, уставилась на пожирающие предплечья шипастой гадюкой рубцы. Сморгнув навязчивые слезы, нескончаемым потоком стекающие по щекам за последние сутки гораздо чаще, чем за всю ее долгую жизнь, Гермиона коснулась кончиками пальцев рваной кожи, по виду словно заштопанной бездарным портным, выбравшим для неловких движений самую кривую иглу из своего арсенала. Блейз сказал, что они слишком глубоки для того, чтобы убрать их магией. Что потеряно чрезвычайно много времени, и никто, даже он, ничего не может сделать. Что они останутся навсегда, уродуя ее тело, до этого дня покрытое всего несколькими шрамами, оставшимися после залеченных в спешке под градом заклинаний ран. Что они до конца жизни будут пожирать ее душу трупными червями, напоминая о том, как мужчина, которого она всегда безмерно уважала, преступил грань и потерял человечность, вынудив еще одного мужчину против воли стать палачом. Гермиона резко стерла холодившие щеки слезы и сцепила зубы, сдерживая рвущие грудь рыдания. Произошедшее меньше суток назад вспарывало ее вены не хуже лезвия в ладонях любимого человека, вновь и вновь напоминая о настоящей трагедии. О том, что даже сильнейшие из них могли сломаться и поддаться тьме, взращенной внутри каждого из них бесконечной изнанкой человечества, если добавить к этому гибель тех, кто являлся маяком в их безрадостном, наполненным ужасами мире. Когда-то Эрик Джонсон являлся для нее одним из самых разумных людей. Он всегда старался держаться в приподнятом настроении, несмотря на гнетущую атмосферу в аврорате. Ему редко приходилось сталкиваться с убийствами из-за специфики его узконаправленной специализации, связанной с экономическими махинациями, но служба неизбежно накладывала отпечаток на каждого из них, чем бы они ни занимались. И Эрик… справлялся со всем после двадцатилетней работы практически лучше всех. Он стал одним из немногих, кто сохранил сострадание в условиях, когда именно это качество пропадает в первую очередь. Но и он его утратил, заменив жестокостью и жаждой мщения, стоило ему увидеть смерть детей и жены. Гермиона смахнула вновь пробежавшие по щекам дорожки влаги, но они сразу воскресли новыми слезами. Она хотела злиться на Джонсона. Ненавидеть его за то, что он сделал. Но все, что ей удавалось, — сочувствовать и пытаться оправдать его за совершенное, чтобы осколки души окончательно не рассыпались в мелкую крошку от ощущения предательства. Она собирала разбитые части голыми руками, загоняя самые мелкие под ногти, и пыталась залатать свое сердце, ноющее от несправедливости. От того, что из-за по-настоящему страшных чудовищ, животных, способных отобрать жизнь детей ради мести, люди, долгое время пытающиеся предотвратить окончательное помутнение мира, сами становятся чудовищами, неся пламя разрушений дальше и поджигая им новые безвинные души. Этот огонь мести, разбавленный искрами вины и сожаления, теперь она видела в любимых серых глазах. И Гермиона не имела ни малейшего понятия, как это исправить. Как вернуть ему надежду и радость очередного прожитого счастливо дня? Как уничтожить боль, заполняющую радужку, когда он касался ее взором и видел на ее лице страх, всплывающий из глубин солнечного сплетения совершенно бесконтрольно? Как сохранить их семью, ставшую для них обоих единственной гаванью, позволяющей окончательно не очерстветь? Драко. Гермиона перевела взгляд на дверь и сделала несколько глубоких вдохов, не позволяя истерике затопить горло. За пределами ванны находился тот, кому не следовало видеть ее слез до тех пор, пока он сам не соберет раздробленные силы в кулак. Драко сейчас было гораздо хуже, чем ей. Она просто проснулась от одного из самых ужасных снов в своей жизни и снова инстинктивно шарахнулась от присутствия человека, который в этом самом сне смотрел на нее с жестокой холодностью, прежде чем окрасить костяшки ладони багровыми каплями ее разбитой губы. Но Гермиона практически нащупала реальность, отделив от нее нити грез, сомнений и недоверия. Она все еще была способна это сделать, приложив усилия и затратив немного времени. Она все еще оставалась собой, просто немного треснувшей. Он же варился живьем в своей вине, а она своим неконтролируемым страхом только подливала горючего в огонь, полыхающий под его личным котлом. Может, его предложение разъехаться на какое-то время имело под собой здравые основания? Может, ему так стало бы проще, если бы Гермиона не подпитывала его самобичевание видом испуга в своих глазах? Может, ей следовало согласиться? Гермиона помотала головой, отвергая эти перспективы. Она слишком хорошо знала, что они за люди. Они никогда не бежали от проблем, какими бы глобальными те ни являлись, и лучше всего справлялись со сложными ситуациями, начиная быстрее соображать именно тогда, когда адреналин разгонял кровь, а опасность шла с ними нога в ногу. С проблемами такого уровня они не сталкивались ни разу, но Гермиона чувствовала, что только рядом друг с другом возможно их решить, а попытка на время изолировать себя от человека, который внушал страх, приведет ее только к еще большему страху. А Драко окончательно загонит себя в самобичевание, потеряв любые возможности вернуть то, что позволяло им жить, видя в завтрашнем дне общее будущее. Подняв руку, Гермиона нащупала флакон Умиротворяющего бальзама, в спешке прихваченного с собой перед тем, как она скрылась в ванной. Поднеся его к глазам, она качнула ладонью, наблюдая, как в небольшой емкости серебристыми нитями плещется выход. Выход, которого она всегда старалась избегать. Гермиона ненавидела вид зелий, влияющий на концентрацию. При любых, даже самых безнадежных ситуациях, когда нервы начинали сдавать, запуская под кожу колючую панику, она предпочитала справляться с этим самостоятельно. И у нее всегда выходило балансировать на грани, не поддаваясь отчаянию и используя свой мозг максимально рационально. Она всегда могла вытащить себя самостоятельно, не прибегая к жидкому выходу. Но сейчас дело было не в ней. Откупорив флакон, Гермиона сделала большой глоток и, прикрыв глаза, отставила зелье в метре от себя. Прислонившись макушкой к ледяному кафелю, она начала медленно считать про себя, дожидаясь, пока невыплаканные слезы стекут обратно по горлу и растворятся, перестав пошатывать ее выдержку какое-то время. Почувствовав, что намеки на истерику окончательно испарились, подарив ей возможность здраво рассуждать и смотреть на мир взвешенным, хоть и немного рассеянным взглядом, Гермиона поднялась, удерживая равновесие ладонью, ухватившейся за раковину. Увидев свое отражение, она вздохнула, покачав головой. Синяки с лица практически сошли — темные оттенки сменились спектром грязно-желтого, — но рана на губе и рассечение на лбу все еще были слишком заметными. Коснувшись разрыва кожи на границе роста волос, Гермиона нахмурилась, опять пытаясь понять, как именно его получила. Но она не помнила ничего после того, как они покинули место преступления и медленно направились по улице, решив, что им обоим перед возвращением в аврорат необходимо немного подышать, чтобы вернуть рассудительность после вида сидящих в луже крови детей. Дальше она помнила только темноту, которая сменилась болью. Ополоснув лицо холодной водой и пригладив волосы, Гермиона вновь уставилась в зеркало и помассировала кожу под глазами. Хуже всего выглядели даже не синяки на ее лице. Она не могла воскресить в памяти ни одного фрагмента своей жизни, когда на нее смотрело бы настолько бледное и уставшее отражение. Война не в счет — тогда все они больше походили на трупы, чем на живых людей. Подумав о том, что было бы уместно попросить Блейза дать ей что-то для возвращения прежнего цвета лица, Гермиона усмехнулась и выключила воду. Раз уж ей в голову начали приходить настолько бредовые мысли, значит, зелье окончательно прибрало к рукам шелковую леску, управляющую ее эмоциями. Скорее бы вернуться домой и погрязнуть в работе, чтобы за новыми событиями жизни и настоящим взглядом любимого человека скрыть воспоминания о его глазах, наполненных чужой злобой. Покинув ванну, она сразу посмотрела на Драко, сидящего на стуле рядом с ее кроватью, и глубоко вдохнула, когда он отреагировал на ее появление лишь дернувшейся челюстью и упрямо поджатыми губами. Он избегал прямого контакта глаз, демонстрируя видимость непринужденности, но Гермиона успела заметить, с какой силой он стиснул кулаки перед тем, как спрятать ладони в карманы брюк. Она не знала, когда он переступил порог ее палаты. Поздним вечером, когда Драко вызвали в аврорат, Блейз практически сразу накачал ее зельями, которые все равно не справились со снами, продержав ее в кошмаре всю ночь. Когда она проснулась, Драко уже был рядом, изучая записи в своем самом ценном толстом блокноте, хранящем на своих страницах большинство его знаний. Ее резкое пробуждение заставило его встрепенуться и проводить ее паническим взглядом в ванну, где она предпочла на время скрыться, спрятав от его внимательных, всегда подмечающих мелочи глаз то, насколько сильно ее напугал его вид в полумраке палаты, который не сразу позволил ей понять, что сон кончился и ей больше не грозит опасность. Судя по освещению и ее ощущениям, время еще не перевалило за семь утра, и на несколько мгновений она подумала, что Драко не отходил от нее на протяжении всей ночи. Это было бы в его духе. Но блокнот в его руках и свежая рубашка, сменившая форму, подсказали, что дома он все же появлялся, и она надеялась, что он смог вкусить хоть небольшую порцию отдыха, в котором сейчас нуждался больше, чем когда-либо в своей жизни. Подойдя к кровати, она осторожно опустилась на больничное белье напротив его взора, но он все равно смотрел словно сквозь нее, не фокусируясь на ее лице. Гермиона оглядела его внимательнее, отмечая те же признаки усталости, что видела в зеркале, но к ним добавлялась более выраженная утомленность глаз, свидетельствующая о практически бессонной ночи. Ей вновь захотелось затопить своими слезами мир от лицезрения такого откровенного страдания, но зелье, циркулирующее по венам, быстро заставило ее забыть об этом желании. — Драко, — тихо позвала Гермиона, и его зрачки резко сузились, стоило ему сконцентрироваться на ее лице. — Ты спал? Ей следовало спросить, зачем его вызывал Гарри, но сейчас важность ответа скрылась за более ценными вопросами, которые дробью били по голосовым связкам, принуждая быстрее озвучить каждый из них. — Спал, — немного хрипло произнес Драко и прочистил горло. — Явно лучше, чем ты. — Я… — она осеклась и отвела взгляд, не зная, как лучше выразиться, чтобы ничего не испортить. — Это, наверное, нормально. Пройдет со временем, — она неловко пожала плечами и резко к нему повернулась, услышав горький, недоверчивый смешок. — Ты говорил с Шервудом? — Говорил, — он наклонил голову чуть влево и нахмурился, изучая ее лицо. Конечно, он понял. Когда он посмотрел ниже, Гермиона повернула руки таким образом, чтобы ему не открывался вид на шрамы, но он заметил ее движение, и его черты на мгновение исказились становящейся с каждой минутой все ненавистнее болью. — И что он сказал? — попыталась она переключить его внимание от опасности нового падения в воспоминания. — На данный момент я допущен к работе, ты пока под вопросом, он ждет тебя на беседу сразу, как тебя выпишут, а потом ждет нас обоих, чтобы… — Драко неопределенно взмахнул рукой, словно это могло отразить все, что им необходимо была разгрести общими усилиями. — Как прошло? — настороженно спросила Гермиона, понимая, что за вчерашний вечер он каким-то образом умудрился добиться от Шервуда подписания разрешения на дальнейшую работу, и следующей мыслью, дернувшей комок нервов в низ живота, оказалась причина, по которой Драко так быстро со всем разобрался. — И для чего ты добился разрешения именно сейчас? — У меня временный допуск, я обязан ходить к нему ежедневно, пока он окончательно не убедится, что я способен здраво вести дело. — С каждым словом Гермионе становилось все холоднее из-за стремительно возрастающего предчувствия опасности. — Он пошел мне навстречу из-за срочности дела, — Драко прикрыл глаза, и она затаила дыхание, поняв, что сейчас услышит то, что совсем ее не обрадует. — Джонсон мертв. — Сам? — едва слышно задала она самый логичный вопрос. Этого можно было ожидать от сошедшего с ума человека, предпочитающего заставлять других людей обрывать свои жизни самыми изощренными способами. — Убит, — ответил Драко. — На нем обнаружено множество внушающих заклинаний и Империус, наложенный вчерашним утром. Гермиона судорожным движением обхватила горло, пытаясь содрать то, что на секунду его пережало, не позволяя ей сделать глубокий вдох. Но следом зелье отогнало и это ощущение. Несколько расслабленный мозг лихорадочно заработал на пределе своих возможностей, складывая все обстоятельства дела, и на смену панике, липким потом стекающей по спине, пришло противоестественное чувство облегчения от того, что больше ее внутренний голос не нарекал Эрика отвратительным словом «предатель». Заметив реакцию, Драко осторожно поднялся со стула, скорее всего опасаясь снова ее напугать резкими движениями, и, приблизившись, опустился рядом с ней на корточки. — Эй, — привлек он ее внимание мягким тоном, и Гермиона пристально посмотрела ему в глаза. — Я бы предпочел, чтобы ты уехала из страны на некоторое время. Квартира в Италии все еще числится за мной, — прозвучало как предложение, которое сам Драко считал полнейшим бредом. — Нет, — бескомпромиссно ответила Гермиона. — Можешь попытаться посадить меня на привязь, но у тебя все равно не получится заставить меня бросить это на тебя. Опустив голову, он едва заметно ей покачал. — Попытаться стоило, — опустошенно произнес Драко. Гермиона сползла с кровати и, опустившись коленями на пол, положила руку ему на щеку. Вздрогнув от ее касания, он поднял на нее настолько неверящий в происходящее и недоверчивый взгляд, что по горлу вновь прошлись обжигающие искры истерики, пропавшие с чуть большей задержкой, чем все предыдущие всплески эмоций. — Я не могу оставить это так, — убежденно проговорила она, положив обе руки ему на плечи. — Я знаю, что и ты не сможешь, даже если я буду умолять тебя об этом. — Если ты хочешь… — попытался вставить реплику Драко. — Нет, — перебила его Гермиона и, сместив руки, обвила его шею, прижимаясь к нему максимально близко. — Если ты откажешься, ты никогда с этим не смиришься. Ты забыл, что я слишком хорошо тебя знаю, Драко Малфой, — она перешла на шепот. — И я буду рядом. Сейчас и всегда. — Шервуд все еще может тебя отстранить. — Не посмеет. Ее спины неловко коснулась ладонь Драко, и Гермиона прикрыла глаза, пытаясь внушить себе, что окутавшее вместе с его руками чувство защищенности — не итог принятия зелья, а ее собственные ощущения. Пытаясь искренне поверить в то, что она на самом деле в полной безопасности рядом с ним. Как это было всегда.Август 2006
Мягкое рассветное солнце пробивалось сквозь неплотно задернутые занавески, освещая огромную спальню Драко и играя с его растрепанными волосами, мерцающими прямо перед ее глазами. Гермиона улыбнулась и легким движением убрала отливающие серебром пряди, обнажая острые черты лица. Малфой смешно сморщил нос, почувствовав ее ладонь, и, протянув руку, придвинул ее к себе вплотную. Гермиона хихикнула от щекотных ощущений, поцеловавших кожу его дыханием, стоило Драко прижаться губами к ее ключице. Он проворчал что-то неразборчивое о том, что она слишком жестока, раз решила его разбудить в такую рань в единственный за две недели выходной, и Грейнджер откровенно рассмеялась, легко царапая ногтями его плечо. Сегодня проснулся ее любимый вид Малфоя. Умиротворенный. Драко бывал разным. Периодами он злился, и, хоть это и не распространялось на нее, Гермиона все равно чувствовала исходящие от него волны недовольства ко всему миру. Часто он бродил в своих мыслях, распутывая клубок мотивации очередного преступника, и сквозь его отстраненность пробиться было практически невозможно. Иногда его накрывала почти неясная тоска, которую она ощущала в пристальном взгляде, ощупывающем ее настолько внимательно, словно Малфой стремился выжечь ее образ на сетчатке, опасаясь, что стоит ей вернуться в Британию, он забудет, как она выглядит. Умиротворенным Драко просыпался крайне редко, и именно таким он нравился ей больше всего. В подобные моменты она вновь вспоминала, почему допустила развитие их бесперспективных отношений, которые должны закончиться через две недели. Совсем скоро она переступит порог Министерства Британии, покинув Италию, наполнившую ее отпуск становящейся с каждым совместным утром все больше необходимой близостью, и они перестанут существовать. В начавшиеся таким образом дни она не позволяла себе думать о том, что тогда ей не останется ничего, кроме как вспоминать о мужчине, которым стал Малфой спустя годы с их последней встречи, и насколько просто ему оказалось проникнуть в ее сердце, запустив по крови сладкий привкус влюбленности. Они никогда не обсуждали свои «отношения». Они оба являлись крайне неромантичными людьми, и совсем не в их духе было распаляться на разговоры о том, у чего не наблюдалось долгоиграющих перспектив. Гермиона и отношениями то, что их связывало, назвать не могла. Они просто проводили вместе время, оставив за пределами фокуса внимания все остальное и сконцентрировавшись на находящемся рядом человеке. Их объединяло поразительное сходство мировоззрений и, несмотря на все прошлое, раскидавшее их в свое время на разные стороны в войне, они исключительно друг друга понимали. Грейнджер никогда не требовала от него какой-то определенности. Серьезный разговор об «отношениях» только испортил бы остатки ее отпуска, впустив в их хрупкое единение напряжение. Пока не озвучивались слова о будущем, все было легко. Насколько бы далеко ни зашли ее чувства, Гермиона не хотела портить летний курортный роман, напоминая им обоим о том, насколько фундаментальны их жизни в разных странах. Да она и не верила в то, что Малфой относится к ней в своей постели как-то иначе, кроме как ко временному развлечению. Он никогда не говорил обратного. Он в принципе предпочитал не затрагивать эту тему. Драко просто возникал на горизонте практически каждый день, находя для нее время среди длинного списка важных дел, заставлял ее улыбаться интересными разговорами и дрожать в предвкушении невесомыми прикосновениями. Он просто появлялся рядом и приносил вместе с собой умиротворение и полную безопасность, которые Гермиона до встречи с ним никогда не чувствовала настолько ярко. И этого ей было достаточно. — О чем думаешь? — заспанным голосом пробормотал Драко, проведя ладонью по ее спине. — О безопасности, — честно ответила Гермиона. Малфой поворочался и поднял голову, посмотрев на нее практически осознанным взглядом. — О безопасности? — переспросил он, отодвинувшись немного назад и переложив руку ей на талию. — О безопасности, — повторила Грейнджер, перевернувшись на спину. Улыбнувшись от легких поглаживаний сдвинувшейся на живот ладони, она продолжила: — Я боюсь в этой жизни очень малого количества вещей, но у меня все равно никогда не было полного чувства защищенности. Но сейчас… — Гермиона повернула голову и окунулась в его ставшие чрезвычайно серьезными глаза. — Сейчас я не боюсь ничего. И это очень непривычно — не испытывать потребности постоянно оглядываться. Драко ничего не ответил, продолжая внимательно изучать ее лицо, и, приподнявшись, Гермиона прижалась к его губам, не став вдаваться в подробности того, что в его объятиях было настолько спокойно, что она опасалась, что за их пределами забудет ощущение безопасности вовсе. И не став задавать вопросов о том непонятном для нее потоке мыслей, что отразились в его глазах после ее слов и сделали его лицо еще привлекательнее, чем во все предшествующие этому дни. Однажды она узнает, что именно эти ее слова подтолкнули Драко окончательно осознать, что он готов пожертвовать ради их повторения многим. Узнает намного позже, чем он решит, что упустить из своей жизни человека, в которого смог влюбиться за очень короткий срок, — самая чудовищная ошибка из всех им совершенных, и подарит их «курортному роману» будущее. Только спустя огромное количество месяцев она сможет по-настоящему понять, почему ради нее он рискнул своим устоявшимся настоящим, покинул страну, приютившую разбитого, растерянного парня и давшую ему лучшее будущее, и вернулся на родину, выкинувшую его множество лет назад на произвол судьбы. Но пока Гермиона просто целовала Драко, запоминая мгновения безопасности, чтобы после попытаться пронести их через всю жизнь.Сентябрь 2010
Драко остановился у двухэтажного дома и нахмурился, оглядывая лужайку, вид которой намекал на отсутствие должного ухода на протяжении не одного месяца. Заросший газон местами выбивался большими пучками травы, приковывая к себе внимание и буквально крича о том, что хозяин здания забыл о его существовании. Малфой осмотрел пространство перед домом и скривился, заметив раскачиваемые порывами ветра качели, которые все еще хранили память о детях, больше не существующих в реальности. По горлу поднялась тошнота, стоило Драко на мгновение вспомнить сцену, произошедшую в день, когда Джонсона и его семью обнаружили. Несчастное выражение лица Эрика, раскачивающего на руках скелет младенца… Малфой тряхнул головой, сбрасывая с себя цепкие лапы воспоминаний, и прислушался к бессмысленному трепу Рона, рассуждающего о красоте дома в былые времена, когда в нем жила по-настоящему счастливая полноценная семья. — Напомни, почему я должен был взять тебя с собой? — раздраженно процедил Драко, двинувшись по узкой каменной аллее к входу. Уизли редко занимался полевой работой, возглавляя отдел стратегического планирования, и требование Поттера, высказанное им перед тем, как он сменил Малфоя в палате Гермионы, являлось не самым логичным. Толку от Рона за пределами его кабинета, в котором он принимал порой по-настоящему гениальные решения, было не особо много. В детективной работе его умения становились совершенно бесполезными. Но отказать Поттеру Драко не мог. Вся его деятельность подлежала тщательному контролю в силу обстоятельств и решения Шервуда об «условном» допуске, и, несмотря на то что ему казалось, что Уизли к нему приставили исключительно для того, чтобы проследить, не слетит ли он с катушек, пришлось дать согласие. Проигнорировав факт того, что с их взаимоотношениями совместное сотрудничество — утопия. Малфой больше не ненавидел Уизли. Благо взросление принесло с собой уничтожение подросткового максимализма, и он больше не видел в мужчине, идущим за его спиной, легкую мишень, позволяющую показать свое превосходство за счет унижения других людей. Но и дружескими чувствами Драко к нему так и не воспылал. Слава Салазару, Уизли не породнился с кем-то вроде Пэнси, иначе пришлось бы искать компромиссы и в этих отношениях. Близость с Гермионой обязывала поддерживать с ее невыносимыми друзьями хотя бы нейтралитет, и Драко был готов на это пойти. Даже неплохо выходило подчеркнуто вежливо здороваться, отвешивать саркастичные комментарии не каждую минуту и не морщиться во время прощального кивка головы. С Поттером оказалось сложнее, потому что он всегда выступал его личной красной тряпкой, и положение на ступени его начальника в первое время бесило Малфоя до дрожи в ладонях. Ровно до того момента, как Грейнджер начинала его успокаивать после очередной посиделки, становясь чрезмерно ласковой и откидывая на время присущую ей почти всегда язвительность. Но потом на горизонте Поттера возникла переживающая сложный развод Пэнси, и тогда пришлось искать настоящий компромисс, чтобы сохранить все конечности в целостности. Если Гермиона относилась к его общению с бывшими гриффиндорцами снисходительно, предпочитая не давить и позволить им существовать хотя бы просто мирно, то экс-Паркинсон внеслась в объединенную судьбой группу Хогвартс-экспрессом, буквально заставив их пожать руки и сломать палочку войны. С Поттером пришлось не просто смириться. Драко был вынужден основательно впустить его в свою жизнь, и со временем Малфой даже стал испытывать неясную благодарность к Пэнси за это. Гарри все же оказался сносным человеком, и каким-то образом за годы они умудрились прийти к чему-то отдаленно напоминающему дружбу. Благодаря этому и встречи в неформальной обстановке стали менее напряженными, и работать оказалось гораздо проще. Холодный нейтралитет сменился чем-то вроде теплого нейтралитета. С Уизли же потребности наладить отношения под давлением угрожающего взгляда женщины, которая не врала, обещая кровавую расправу, у Драко не было. Они по-прежнему друг друга раздражали, вынужденно контактируя при необходимости, и Малфой предпочитал его демонстративно игнорировать, никогда не забывая о том, что когда-то, хоть и очень давно, Уизли просыпался в одной постели с Гермионой. И Драко точно не испытывал огромного желания видеть его в доме Джонсона в качестве своего временного напарника. — Я присутствовал во время захвата Эрика, — озвучил Уизли официальную причину беззаботным тоном. Малфой стиснул зубы, не позволяя себе перейти на настоящие грубости. — И вы осматривали дом? — ему не удалось скрыть нанизанные на нитку тона бусины сарказма. — Нет, были проблемы поважнее, — продолжил Уизли распространять вокруг себя атмосферу непринужденности, раздражая этим еще больше. — Просто кладезь полезной информации, — процедил Драко. — Ты бы предпочел, чтобы я остался с Гермионой? — невинно спросил Рон, останавливаясь на крыльце вслед за ним. — Гарри решил, что мое общество будет приятнее тебе, а не ей. Драко был уверен, что Уизли таким образом издевается. Специально демонстрирует видимость дружелюбия, однажды поняв, что именно это бесит Малфоя больше всего. — У меня же так мало проблем, что мне для полного счастья только работы нянькой не хватает, — пробормотал Драко себе под нос, открывая дверь. Из прохода донесся запах затхлости, и Малфой отбросил от себя все недовольство посторонним присутствием. Время отвлекаться на мелочи закончилось. — Джонсон сдался сам, — заговорил о деле Уизли, прикрыв за собой дверь. — Не оказал никакого сопротивления, так что у нас не было потребности осматриваться. Сначала следовало разобраться с тобой. — Он что-то говорил? — спросил Драко, облачая руки в перчатки. — Ни слова, — покачал головой Рон. — Ты на первом, я на втором, — кратко распорядился Малфой и быстро скрылся, поднявшись по лестнице. В спальнях детей он не обнаружил ничего примечательного, кроме разбросанных вещей, что не было особо выбивающимся из привычного поведения ребенка, однако, споткнувшись о ворох тканей на пороге спальни Джонсона, Драко все же отметил этот факт в мысленном списке странностей восклицательным знаком. Но следом он поднял взгляд на стены, и его список пополнился еще множеством воображаемых записей, выведенных заглавными алыми буквами. По всему периметру комнаты были развешаны колдографии, вырезки из газет, заметки, нацарапанные корявым почерком. Их было так много, что для сбора такого количества материала нормальному человеку потребовалось бы гораздо больше времени, чем два неполных месяца. Это выглядело пособием по тому, как необходимо вести следствие, постоянно держа перед глазами главные факты преступления. Малфой подошел к одной из стен, на которой, судя по расположению всех бумаг, Джонсон и начал собственное расследование. На ней располагались колдографии его убитой семьи и множества других убийств, соединенные между собой красными нитями, закрепленными магловскими кнопками. Малфой пробежался взглядом по изображениям трупов, разительно отличающихся друг от друга, и нахмурился, увидев небольшой клочок пергамента, на котором значилось: Всех убил он. Драко мало знал о деле Джонсона, которым занимались авроры, не поддерживающие с Малфоем дружеского контакта. Единственное, что он мог вспомнить, — это то, что человек, нанятый освобожденными Пожирателями и коррумпированными работниками Министерства для мести, светился несколько раз до этого схожими методами убийства. Это всегда была очень темная магия, оставляющая от жертв только фрагменты. Аврорам удалось связать несколько нераскрытых дел на основании показателей одного из заместителей министра, вину которого в заказном убийстве доказать удалось, однако, судя по тому, что предстало перед глазами Драко, Джонсон продвинулся гораздо дальше в попытке обнаружить все деяния этого преступника. Посмотрев правее, Малфой отметил, что по характеру изменений колдографий можно отследить, как происходила трансформация мотивации Эрика. Постепенно заметки о смерти его семьи сменялись другими, охватывающими деятельность различных оправданных Пожирателей, а следом полностью меняла характер инсталляции колдография из «Ежедневного Пророка», на которой они с Гермионой улыбались, позируя во время праздничного фуршета. Первое среди многих упоминание семьи Драко. Заголовок «Свадьба века» зачеркивали несколько резких черных линий, нанесенных с такой эмоциональностью, что в некоторых местах сквозь процарапанные пером дыры можно было разглядеть оттенок стены. Дальше отстраненные заметки постепенно пропадали, оставив место только для того, что демонстрировало жизнь их семьи. Здесь было множество вырезок из газет, освещающих деятельность аврората и успех их тандема или каждого из них по отдельности; дубликаты некоторых документов различных расследований; колдографии из светской хроники, временами освещающей их неформальное времяпрепровождение. Это выглядело полноценным досье, настолько подробным, что сам Драко не смог бы составить такое за настолько краткий период времени. Малфой на мгновение замер, оглядевшись и заметив на потолке еще несколько колдографий. Подойдя к кровати, над которой их развесили, он яростно сжал палочку в кулаке, увидев себя, целующего Гермиону. Джонсон был одержим. — Малфой, — позвал голос с первого этажа, и, отвлекшись от рассматривания открывшейся картины, Драко покинул комнату. Спустившись, он преодолел гостиную и прошел на кухню, где Уизли не спускал настороженного взгляда от стола. Малфой брезгливо скривился от вида мусора и еды не первой свежести, разбросанных по всем поверхностям помещения, и, подойдя к Рону, обратил внимание на то, что привлекло Уизли. Во главе стола стояла кружка, на дне которой все еще плескался чай, а напротив располагалось еще три. — Вот интересно, — задумчиво протянул Уизли, повертев головой. — Ему было просто лень мыть посуду? — Даже если так, привычка заставляла бы его занимать обычное место, — Драко указал палочкой на стоящий во главе стола стул. — Значит, у него кто-то был, — озвучил предположение Рон, и Малфой кивнул. — Вопрос: насколько давно? Малфой сдвинул брови, отмечая, что одна кружка повернута под углом, удобным для того, у кого ведущей рукой является левая, а не правая, как у Джонсона. Драко сделал несколько шагов к небольшому диванчику, стоящему по ту сторону стола, которую, судя по всему, занимали гости Эрика, и осмотрел его поверхность, но материал обивки не позволил ему сохранить хоть какую-то память о том, кто на нем сидел. Драко вернулся обратно к кружке Джонсона, в которой обнаружились остатки жидкости, на дюйм покрывающей разбухшую от времени заварку, и пригляделся. — Плесень на чае обычно появляется в течение двух-трех дней, — он посмотрел на Уизли. — Судя по виду, процесс только начался. — Гости были в тот день? — Или днем ранее, — пожал Драко плечами. — Узнаем точно после проведения экспертизы. — Их было трое, — повторил Рон практически дословно слова Гермионы, сказанные ей несколько часов назад. Гермиона задумчиво рассматривала колдографии трупа Джонсона, которые Малфой прихватил с собой, точно зная, что она их потребует сразу, как услышит, что дело продолжается. Он прекрасно понимал, что отговорить ее не получится, поэтому даже не стал по-настоящему пытаться, и взял с собой новые материалы на случай, если ей захочется сразу их изучить. Драко предполагал, что так она попробует отвлечься, найдя в любимой работе необходимую ей отдушину. Так и вышло. Малфой старался не морщиться от вида ее равнодушного лица, выдающего, как с каждой минутой ее все больше обволакивает Умиротворяющий бальзам, который она совершенно точно выпила из-за него. Великолепно. Собственная жена может находиться в его присутствии, не впадая в истерику, только под действием сильного успокоительного. Драко пытался не зацикливаться на том, как несколько десятков минут назад дрогнула ее ладонь, стоило ей почувствовать его кожа к коже. Насколько сильно ему хотелось перестать осторожничать и прижать ее крепче, зарываясь носом в волосы и веря в то, что между ними все по-прежнему хорошо. Насколько сильно ему претило знание того, что успокаивающий шепот и нежные поглаживания были иллюзией, созданной зельем… — Линч сообщил тебе, что, скорее всего, их было трое? — все же отвлекла его от самобичевания Гермиона, внимательно рассматривая колдографию, на которой крупным планом отражалось вспоротое горло. — Он предположил, что убийца не один, — уточнил Малфой, склонившись к ней ближе. — Смотри, — Гермиона положила колдографию на кровать перед собой, позволяя ему лучше ее увидеть. — Этот, — она указала на самое большое рассечение, — нанесен уверенно и жестко. Я бы предположила, что это мужчина, причем достаточно взрослый и сильный. Этот, — она подчеркнула пальцем другой разрез, располагающийся выше, — неуверенный, нанесен дрожащей рукой. Тот, кто его выполнял, скорее всего, сомневался в своих действиях. А этот, — она пожевала губу, подбирая слова, — он тоже уверенный. Но слабый. Либо его выполняли, просто чтобы оставить след, без цели убить, либо тот, кто это сделал, очень слаб для глубокого рассечения, — Гермиона подняла на него озабоченный взгляд. — Я готова поспорить на свою карьеру, что убийца не один. Для попытки запутать выглядит слишком натурально. У Малфоя не было причин не доверять ее умению интерпретировать характер совершения большинства магловских убийств. Она занималась своим профилем уже очень долго, и, как правило, ее предварительные выводы всегда подтверждались Алексом при детальном анализе тела. Драко еще раз придирчиво осмотрел стол. Люди, распивающие с Эриком чай несколько дней назад, не могли не обратить внимания на запущенность дома. Запах полусгнившей пищи не располагает к дружеским посиделкам, да и судя по тому, что Малфой видел на втором этаже, под конец своей жизни Джонсон основательно рехнулся. Нормальные люди не смогли бы это проигнорировать, и обязательно прошел бы какой-то слух. К этому добавлялось то, что по результатам опроса самых близких друзей Джонсона, который провел Поттер утром, в последний раз они посещали этот дом сразу после происшествия с его семьей, редкие встречи происходили за его пределами. По их рассказам, Эрик изменился, чаще выглядя несчастным или озлобленным, но они не заподозрили ничего страшного, списав состояние на его потерю. Как и пропавшее желание приглашать друзей домой после того, как те в последний раз пересекали его порог во время похорон. Кто приходил к нему за несколько дней до убийства? Драко вновь остановился взглядом на кружке, отличающейся поворотом от всех остальных. До посещения дома Малфой успел сходить к Линчу, и тот полностью подтвердил предположения Гермионы о количестве людей, державших в руках нож. И сказал еще кое-что. Алекс сказал, что смертельная рана была нанесена левшой. Могли ли гости Джонсона позже нанести ему последний визит в его жизни? И если так… Их действительно было трое.