Январь 2011
Ветер выл, терзая голые ветки на впавших в зимнюю спячку деревьях. Непрекращающийся целую вечность дождь стучал по карнизу и заливал окно, не позволяя рассмотреть четкую картинку, но Гермиона все равно не отрывала взгляда от серого неба, легко покачивая головой в такт звучащей мелодии. Спокойной. Размеренной. Что-то из классики, к которой ее в детстве приобщали родители. Гермиона никогда не любила январь и бесконечные проливные дожди, но сейчас ее постепенно латающей себя душе требовалось именно что-то такое. Нейтральное. Не отвлекающее от внутреннего монолога разума. Безликое. Она едва слышно выдохнула сквозь приоткрытый рот и провела по стеклу, преследуя крупную каплю. Слабо улыбнувшись, она потерла указательный палец о большой, согревая прохладную кожу. Отвернувшись от унылого пейзажа, Гермиона подошла к зеркалу и посмотрела на свое отражение. С каждым днем тени под глазами становились менее заметными — кошмары посещали реже, а сон под слабыми зельями практически не нарушался. Больше Гермиона не запоминала пугающие образы, которые два месяца назад навязчиво преследовали ее, не покидая ни на одну ночь, и сейчас по утрам ее тревожили лишь ускоренное биение сердца и саднящее чувство в груди. Почти неощутимые, заявляющие о себе едва заметной дрожью пальцев, расплескивающих несколько капель утреннего травяного чая на темное дерево стола. Зелья давали эффект. Гермиона оглядела ровный ряд склянок и, выбрав первую и откупорив крышку, сделала глоток. Взяв следующую, она отмерила ровно семь капель на ложку и увлажнила язык сладостью. Отставив флаконы обратно, она нарисовала карандашом галочку на прикрепленном к зеркалу небольшом листе и сверилась с часами, отслеживая любые, даже самые минимальные отклонения от требований колдомедиков. Убедившись в отсутствии таковых, она вновь посмотрела в зеркало. Повернувшись боком к отражению, она приподняла края строгой деловой блузки. Склонив голову, отчего ее локоны рассыпались, скрывая половину лица, она погладила живот, скользя кончиками пальцев по шероховатости классической юбки. Ее губы совершенно бесконтрольно растянулись в улыбке. К этому сложно было привыкнуть — к ощущению, что ты больше не один. Что ты больше никогда не останешься один. Гермиона смутно помнила конец ноября. Увиденное в доме Ноттов основательно по ней ударило, и все, за что она держалась, пока вела расследование, осыпалось, словно карточный домик, из которого вытащили половину карт нижнего ряда. А следом воспламенилось так, будто все вокруг облили бензином и подожгли. Она помнила, как потеряла сознание. Помнила, как очнулась в Мунго и вновь отключилась, окунувшись в ту же зрительную галлюцинацию. Помнила, что еще две недели ее пичкали самыми сильными из разрешенных беременным успокоительными, которые позволили ей перенести острую фазу. Помнила, как пришедший навестить ее Гарри сообщил о ребенке сразу, как ему разрешили колдомедики. Ей позволили узнать о своем положении только после того, как навязчивые воспоминания перестали посещать ее в реальности, оставшись постоянным гостем исключительно во сне. Сначала Гермиона не поверила. Потом разозлилась. А после испугалась. Она совершенно не представляла, как жить с этим ребенком тогда, когда она с собой-то едва может существовать. Еще несколько недель декабря ее продержали в палате, почти никому не разрешая переступать порог, и она ежедневно меряла крохотное серое помещение мелкими шажками, пытаясь определиться с тем, что делать дальше. Самое громкое дело ее карьеры закончилось, и вместе с этим Гермиона чувствовала, что закончилась и она. Ее силы просто стерлись, словно она последовательно расходовала энергию, рассыпая ее за собой мерцающим песком, и однажды субстанция просто… исчерпалась. Вместо желания жить остался лишь пустой сосуд. Апатия. Так это назвали колдомедики, специализирующиеся на лечении классических случаев ПТСР. Они сыпали терминами, устроили разнос Шервуду за то, что вообще допустил ее до работы, вынудили начальника аврората пойти на официальный выговор Поттеру за то, что не проконтролировал своих сотрудников. Гарри позже рассказал, что их с Драко инициатива и его содействие по сокрытию подробностей о критичной причастности авроров к преступлениям все же отразились на его карьере. Его не уволили, не понизили, но его репутация держалась на тонком волоске, который грозился оборваться при каждом малейшем проступке. А ее бессрочно отстранили до полного эмоционального и психического восстановления. Гермиона не была уверена, что это восстановление когда-нибудь настанет. Она не позволяла себе надеяться, что однажды оно просто появится на пороге и, постучав в дверь, радостно возвестит о том, что все кончилось. Что ей никогда не приснится кошмар, в котором любимый мужчина превращается в чудовище, чтобы защитить ее от более страшного монстра. В первые недели после того, как Гермиона узнала о беременности, она прочно решила избавиться от плода. Этот ребенок не заслуживал родиться в мире, в котором оба его родителя балансируют на тонком лезвии окровавленного ножа и находятся на грани того, чтобы загреметь в соседние палаты с мягкими стенами. Бесславный конец семейства Малфоев. Но после, когда ей позволили покинуть клинику и, обосновавшись у Гарри, проходить терапию за счет почти ежедневных сеансов у лучшего психоколдомедика, Гермиона поняла, что просто не может сделать этот выбор в одиночку. Срок был еще слишком маленьким, так что она вполне могла дождаться, пока им с Драко разрешат встретиться. Они не виделись с того дня, ни разу не разговаривали, да и в целом Гермиона слабо представляла, что сейчас с ним происходит. Ее личный специалист, который занимался ее состоянием после того, как ее выпустили из больницы, с большим скептицизмом относился к возможности встречи, а те колдомедики, которые работали с Драко, так вообще оказались категорически против. Он уже два месяца содержался в одиночной палате, и ему запрещалось общаться не только с ней, но и вообще с кем-либо. В случае Драко основная проблема заключалась не в истощенной психике, а в том, что он усугубил свое состояние Слезами. Насколько Гермиона знала, в первые три недели он проходил через реабилитацию, пока просыхал от зелья, похожего своими последствиями на наркотическое, а после… Она даже не пыталась этого представить, а просто терпеливо ждала, сгрызая кожу на большом пальце до мяса в моменты, когда зелья ослабляли действие и она могла нервничать. Ситуация с Драко оказалась… очень нестабильной. Ей хотелось, чтобы колдомедики поскорее разрешили ему вернуться хотя бы к подобию нормальной жизни, но за границами палаты его ждали последствия совершенного. На его счастье, даже после практически несовместимых с жизнью обширных травм Тео удалось спасти, однако ему еще предстояло узнать, чем его накажут за превышение должностных полномочий. Гарри, который забрал это дело себе после «выхода из строя» обоих ведущих следователей, осторожно рассказал Гермионе о том, что над состоянием Тео билась огромная группа колдомедиков. Сейчас он уже чувствовал себя вполне сносно и содержался в отделении психически больных уголовников, почти ежедневно давая показания обо всех совершенных им преступлениях. Ей позволили узнать и о том, что он пошел на сделку со следствием и без сопротивления согласился на принудительную терапию, когда ему гарантировали, что отбывать наказание он будет не в Азкабане. Он выдвинул единственное условие. Тео боялся Азкабана до такой степени, что согласился на все, лишь бы никогда не оказаться в клетке сосущей жизнь тюрьмы. Оказаться повторно, как выяснилось. Первый допрос Тео привел к такому общественному резонансу, что Гермиона даже боялась представить, как именно с разгневанным населением сейчас справляется Кингсли. Тео сдал всех, кому Циммерман когда-либо оказывал услуги, и среди упомянутых прозвучало немало высших чинов, которым посчастливилось сохранить свое место после расследования Эрика. Скитер, пользуясь своим договором с аврорами, превратила Тео в центральную фигуру, которой сейчас перемывали кости в каждом выпуске. Он стал почти легендой. Не в самом лучшем смысле этого слова, естественно. Единственное, в чем ограничили Скитер сильные мира сего, — это упоминание семьи Малфоев в любом контексте. Их просто спрятали ото всех радаров до времен, когда что-либо разрешится. Гермиона была убеждена, что Драко точно не грозит Азкабан. На службе происходили страшные вещи, которые оправдывались экстремальными профессиональными условиями, и у каждого из них имелись послабления на случай самообороны, непредсказуемости преступников и попадания в чрезвычайные ситуации. Если бы Тео погиб, возможно, последствия стали бы необратимыми, однако сейчас речь шла лишь о превышении полномочий, понесших за собой тяжелый физический ущерб при «задержании». Смягчающим обстоятельством стало также и то, что сам Драко оказался в ненамного лучшем состоянии. Что бы у них там ни произошло, они оба успели сильно пострадать до того, как исход решился. Единственные вопросы, на которые отказывался отвечать Тео, касались того вечера, и это заставляло Гермиону нервничать чуть ли не сильнее всего. Обывателям неважно, как поймали опасного преступника. Аврорат в любом случае сделает кучу поблажек, отдавая дань заслугам Драко перед обществом. Визенгамот, скорее всего, пойдет на уступки и смягчит наказание до минимально возможного. Кингсли с Гарри посодействуют, чтобы информация никуда не просочилась и Драко без последствий для своего будущего закончил карьеру, уйдя героем. Но Гермионе этого было недостаточно. Она вновь провела ладонью по животу, нахмурившись. Если в начале она непрерывно думала о том, что ребенок им сейчас не нужен, то позже ее мнение изменилось. По прошествии месяца, вернувшись к более-менее стабильному состоянию, она все хорошо обдумала, взвешивая варианты без лишних тревожных эмоций, и поняла, что никогда не сможет прервать эту жизнь. Пусть ребенок не запланирован. Он появился совсем не вовремя, в один из худших периодов судьбы, но… Это все еще их ребенок. В отличие от остальных, Гермионе требовалась настоящая правда о том, что произошло в тот вечер. Ей необходимо было знать, почему Драко сделал то, что сделал. Потому что теперь она несла ответственность еще за одного человека. — Эй, — привлек ее внимание тихий голос, и следом раздалось несколько едва слышных ударов кулака о косяк открытой двери. Гермиона подняла голову и улыбнулась Гарри. Легкое мановение магии с его стороны сделало музыку тише. — Доброе утро. — Доброе, — кивнула она, жестом позволяя ему войти в выделенную ей комнату. Опустив блузку, она еще раз мягко провела по животу, и Гарри отследил нежное движение. — Ты все чаще это делаешь, — он подошел к кровати и опустился на темное покрывало. — Он растет, — пожала плечами Гермиона и, посмотрев на свое отражение, скрутила локоны в строгий пучок. — По мне, конечно, незаметно, но я чувствую, как он становится больше. Самовнушение, наверное, — она хихикнула, бросив на друга косой взгляд через поверхность зеркала. — Это очень странное ощущение. Ни на что не похоже. Гарри отклонился и, опершись на выставленные назад ладони, едва заметно покачал головой. — Тебе идет быть беременной, — он произнес это с улыбкой, но Гермиона услышала за напускной радостью осторожность. Она сдвинула брови, продолжая наблюдать за его отражением. — Меня беспокоит то, как Драко на это отреагирует. Гермиона затаила дыхание, но следом отогнала от себя любые намеки на сомнение. Она отбросила на столик расческу, разнесшую по комнате гулкий стук, и, повернувшись к Гарри, подбоченилась. — Если ты хочешь что-то сказать, перестань говорить со мной намеками, — рявкнула она, и Гарри отчего-то развеселился и заулыбался сильнее. Наверное, потому что она ярко проявляла свою «беременность», даже под зельями часто скача по горкам настроения. — Хватит лыбиться, Гарри Поттер. — Ладно-ладно, — он сел прямо и поднял руки в примирительном жесте. Дождавшись послабления, отраженного в едва заметном кивке, он обтер ладони о брюки. — Просто мне не дают покоя слова Блейза. Гермиона прикрыла глаза и шумно выдохнула сквозь зубы. Будто ей без напоминаний не приходилось думать об этом слишком часто. Блейз поведал о том, в какой ступор впал Драко, узнав о беременности. Он долго не признавался, упорно отводя взгляд, но ему все же пришлось проговориться. Драко все еще был под Слезами на тот момент, но все же… Не то чтобы Гермиона ожидала, что эта новость станет для него чем-то особо жизнерадостным, — в конце концов, она сама очень долго считала, что аборт не самый плохой вариант, — но все равно она пыталась представить, что он скажет потом, когда им все же разрешат встретиться, и не могла найти ни одного возможного ответа. Ей хотелось, чтобы ему это принесло ту же радость, что сейчас испытывала она, свыкнувшись с этим фактом, приняв его в свою жизнь и сделав важной частью себя, но она никогда не была наивной. Она не представляла, как они будут разгребать все то, что судьба наворотила с их браком. Для начала необходимо решить, что она вообще в силах сделать. — Нам пора идти, — все еще немного разозленным тоном заявила Гермиона и дернула головой в сторону двери. — Ты уверена, что хочешь этого? — мрачно спросил Гарри, поднимаясь, и она наконец поняла, что его смущает на самом деле. — Уверена, — она тяжело вздохнула, набрасывая на плечи плотный кардиган. — У меня есть основания полагать, что он может сказать мне что-то важное. — Он преступник, — настойчиво произнес Гарри, спускаясь за ней по ступеням. — Один из самых серьезных преступников на нашем веку. Гермиона затормозила у основания лестницы и, дождавшись, когда мужчина с ней поравняется, обхватила его за локоть. — Со мной будет один из самых сильнейших волшебников в мире, — заговорщицки проговорила она, хитро улыбаясь. — Я в безопасности с вами, старший аврор Поттер. — Перемены твоего настроения меня убивают, — вздохнул Гарри, однако на его губах все равно мелькнула слабая улыбка. — Но, пока тебя не колошматит истерика, я согласен на все. — Она меня колошматит, — Гермиона возобновила шаг, потащив его за собой. — Просто я пытаюсь что-то делать, чтобы не истерить. Когда выпустят Драко? — Когда посчитают, что он больше не представляет опасности для окружающих, — не обрадовал ее конкретикой Гарри, но следом продолжил, ощутив в стискивающих пиджак пальцах ее напряжение: — Ему осталось недолго. Говорят, что он практически все время адекватен, организм почти очистился, так что скоро будет дома. — Дома, — тихо пробормотала Гермиона, пытаясь представить, что может крыться за этим емким словом сейчас. Она позволила Гарри помочь ей надеть мантию и помотала головой, отбрасывая размышления, которым найдется время позже, — вечером, когда она в очередной раз окажется одна в холодной чужой постели. Когда она вновь воскресит лучшие воспоминания своей жизни и выплачет пару галлонов слез перед тем, как напиться слабого сонного зелья и, если день не решит над ней смилостивиться, увидеть кошмар. Пока они добирались до больницы святого Мунго, Гарри кратко обрисовал ей новые появившиеся факты. Гермиона внимательно слушала, пытаясь вникнуть в историю Тео лучше. Он так и не смог точно сказать, когда в его жизни появились другие личности. Он настолько часто подвергался внушающему заклинанию, что не мог разграничить, где им руководил собственный отец, а где решение принимала та часть сознания, которая его скопировала. Выяснилось, что Тео предполагал, что им управляли с самого детства, но он не был в этом уверен. Слишком сильно его вторая личность — папаша, как его называл Тео, — походила на его настоящего отца. Колдомедики предполагали, что одно из разделений произошло в момент, когда Циммерман поставил Тео перед выбором. Они считали, что со временем сознание привыкло к тому, что собственная безопасность обеспечивалась за счет причинения боли окружающим, и это проассоциировалось с имеющимся опытом. У Тео прочно отложилось в памяти, как его самого подвергали Круциатусу, а после его руками мучили других, и психика, пытаясь защитить его от вины, воспроизвела привычный механизм. Приказ согласиться пришел будто «извне», и «настоящий» Тео в конечном итоге присвоил его якобы другому человеку. И после, на протяжении одиннадцати лет, именно эта личность принимала все остальные подобные решения. С третьей личностью оказалось все гораздо сложнее. Тео так же не мог ответить о конкретном дне, когда тот появился, но поделился, что общаться с «психованным ублюдком» начал намного раньше. Еще до войны и первого убийства. Первый их разговор состоялся, когда ему было четырнадцать, и тогда Тео воспринял это просто как игру сознания. Как возможность поговорить с самим собой. В отличие от личности «папаши», которого он не мог контролировать без разработанного им несколько лет назад зелья, с «ублюдком» главную роль выполнял именно он. Это позволило ему со временем выстроить с самим собой компромиссные отношения. «Папаша» считал «ублюдка» неуправляемым и слишком опасным для их выживания, но не мог его сдержать, поэтому шел на условия основной личности, а «ублюдок» не жужжал постоянно Тео в уши о содеянном и не давил на чувство вины, согласившись проявлять свои больные наклонности только во время долга, навязанного «им» Циммерманом. И обе субличности беспрекословно смирились с тем, что, чтобы их не вычислили, с близкими они не должны контактировать без особой необходимости. Колдомедики, досконально изучив детство Тео, предположили, что личность «ублюдка» появилась еще в начале подросткового возраста — в одиннадцать-двенадцать лет, но до того, как психику измотало постоянное внушающее заклинание, она не проявляла себя слишком активно. В девять Тео не посчастливилось застать своих родителей за соитием, и это оставило неизгладимый отпечаток. Он не мог сказать, что жестокое обращение его отца с матерью не было ролевой игрой. Он помнил о том дне лишь то, что, несмотря на противоестественность ситуации и ранний возраст, испытал первый прилив возбуждения, прислушиваясь к болезненным стонам матери. Позже он становился свидетелем еще нескольких подобных ситуаций, выступая инициатором скрытого наблюдения, и не мог сдержать отвратительного восхищения. Тео боготворил свою мать и одновременно воспринимал ее как объект грязного вожделения, и это постепенно меняло сознание, однако, по предположениям колдомедиков, разделение произошло тогда, когда между его матерью и отцом случился конфликт из-за необходимых воспитательных мер. Тео исполнилось одиннадцать. Он раздобыл через эльфов несколько магловских книг для изучения, и однажды старший Нотт их обнаружил. Мать не позволила ему сорваться на жесткое наказание, и тогда тот отыгрался на ней, выплеснув на женщину гнев на глазах у сына. Он перестал издеваться над ней только тогда, когда Тео самолично сжег книги в камине. Чем больше страниц горело, тем тише плакала женщина и тем меньше становилось возбуждение, противоестественно разогнавшее сердце от вида крови на лице матери. Колдомедики считали, что именно тогда появился «ублюдок», который забрал себе те черты личности, с которыми оказалось слишком сложно смириться. А позже, когда сознание Тео постоянно подвергалось внушающей магии и постоянному стрессу из-за содеянного, вторая личность только укрепилась, забрав себе и желание причинять боль, которое Тео под конец войны присвоил себе, переняв у управляющего его телом отца. Несмотря на все те ужасы, которые он совершил, Гермионе не удавалось не срываться на сочувствие каждый раз, когда ей открывался очередной аспект его несчастной жизни. Специализированное под преступников отделение святого Мунго, как и всегда, запустило колкие мурашки под тканью блузки. Гермиона затаила дыхание, ступая по мрачному коридору, и старалась не отвлекаться на прозрачные стекла, за которыми находилось немало волшебников, невиновных в собственном безумии. Выполнив все необходимые манипуляции и дойдя до выделенного для допросов кабинета, она замерла, решаясь. Вымолить у колдомедика разрешение на встречу с преступником стоило ей огромных усилий, и этот свой, возможно, последний шанс она хотела использовать на максимум, не отвлекаясь на изнуряющий страх. Дождавшись, пока Гарри приведет наблюдателей, — необходимое условие «свидания», — она обхватила ручку и потянула дверь на себя. Стоило ей пересечь порог, и на ней застыл удивленный взгляд. Он неотрывно следил за ней, не замечая вошедшего следом Гарри. Тео проигнорировал второго посетителя даже тогда, когда тот встал у стены за его спиной и достал палочку. — Здравствуй, Тео, — поздоровалась Гермиона, опускаясь на жесткий стул напротив. Она внимательно его осмотрела, находя десятки мелких отличий, исказивших привычное выражение лица. Лечение не оставило ни единой царапины, однако сменившиеся черты и потухший взгляд все равно рассказывали историю. Колдомедики не смогли восстановить ту же форму носа, наградив его выступающими холмами трансформировавшихся хрящей, линия челюсти тоже стала более острой, чем раньше. Возможно, это было только самовнушением — судя по тому, что ей рассказывали о его повреждениях, в тот день ее сознание дорисовало увиденное, усилив впечатление. Тогда ей показалось, что он уже мертв. Она помнила только мокрое красное пятно на месте его лица. — Гермиона, — Тео подался чуть вперед, и по кабинету разнесся металлический стук. Сковывающие запястья наручники проскользнули вдоль прикрепленной к столу толстой опоры. — Не ожидал тебя здесь увидеть. — Да, наверное, меня не должно здесь быть, — она едва заметно кивнула и, положив руки на стол, сцепила пальцы. — Как ребенок? — В порядке. — Я рад. — Гермиона вскинула брови и поджала губы, демонстрируя весь присущий ей скептицизм, и он горько усмехнулся. — Несмотря ни на что, меня заботит будущее Драко. Ты можешь не верить, но мне жаль, что все обернулось таким образом. — Все могло закончиться иначе, — заявила она ледяным тоном. — Не могло, — Тео покачал головой. — Все это… — он навел палец на свой висок и повращал, очерчивая круг, — не то, что рассказываешь друзьям за бокалом огневиски. Я в любом случае пошел бы до конца. Моя судьба решилась в тот момент, когда Джонсон выбрал вас в качестве жертв. Я умер бы, нарушив Непреложный обет и скрывшись, либо погиб, защищая себя от Азкабана. Попытаться отвратить вас от дела стоило. Если бы вас сменил кто-то другой, я смог бы выжить. Возможно. — Но мы не отказались. — Не отказались. Тео отвел взгляд, посмотрев на небольшой просвет над потолком — во всю стену разместилось узкое окно, создающее мрачный антураж за счет невозможности увидеть то, что происходит на улице. — Что там произошло? — недолго помолчав, решительно спросила Гермиона. — Драко мне навалял, не слышала? — хохотнул он, продолжая пялиться в окно, и этот смешок прозвучал как в самом экстравагантном фильме про сумасшедших. — Как он? — Без понятия, он коротает дни в палате наедине с собой. Тео резко повернулся к Гермионе и прищурился. Она не проронила больше ни слова, позволяя ему додумать самостоятельно. — Со Слезами это он, конечно, зря, — произнес Тео, вздохнув и покачав головой. — Я его спровоцировал. Ты это хотела услышать? — Как? — Облегчение так сильно ударило по солнечному сплетению, что Гермионе едва удалось это скрыть. Ответа на вопрос не последовало, и она надавила: — Что ты сделал? Сжав ладони, Тео пощелкал пальцами. Она позволила ему увидеть в своих глаза мольбу о честности, положившись на удачу и отбросив от себя обиды и уязвленную гордость. Он посомневался буквально несколько мгновений и следом заговорил, озвучивая отвратительные вещи. После нескольких откровенных фраз Гермиона резко посмотрела на Гарри и предостерегающе покачала головой, заметив, что тот сцепил зубы и приподнял палочку, едва сдерживаясь. Убедившись, что тот способен и дальше занимать лишь позицию наблюдателя, она вновь уделила внимание Тео и пристально проследила за движениями губ, выплевывающих ужасные вещи. — Драко в целом почти не контролирует себя, когда дело касается тебя. А под Слезами… — Тео пожал плечами. — Я сидел на них два года, пока постоянно шлялся в магловский мир. Я знаю, как они действуют, и прекрасно представляю, насколько сильно эмоции начинает шарахать в стороны сразу, как перестаешь их употреблять. Мне хватило всего нескольких слов, чтобы он перестал отдавать себе отчет и забыл о волшебной палочке. Мне требовалось, чтобы все решалось не магией. Я знаю много хороших заклинаний, редких, экстравагантных, но Драко специалист по темной магии. Он убил бы меня моментально. В рукопашке у меня было больше шансов. — Ты убил бы его? — стараясь не выдать постепенное обрушение выдержки, тихо спросила Гермиона. — Он бы убил, — подтвердил Тео, но следом помотал головой и оглядел окружающие их стены. — Первое правило этого места: признавать, что все они — это я. Я убил бы его, да, — он провел языком по нижней губе, словно пытался распробовать сказанное на вкус, и, пристально посмотрев на металл наручников, едва слышно пробормотал: — Неприятное чувство. — Но ты не хотел этого. — Я просил его подумать. Я дал ему шанс отпустить меня без последствий для обоих. — Гермиона хмыкнула, но не стала говорить, что если Тео рассчитывал на это, то он не мог называть себя человеком, который хорошо знает Драко. Быть может, Тео так же, как они сами, до последнего надеялся на невозможное. Они жаждали, чтобы преступником оказался кто-то посторонний. Он хотел, чтобы ему дали скрыться. Утопия. — Мне нужно было, чтобы он ударил первым, — отрешенно пробормотал Тео. — Так я потом оправдался бы перед самим собой за его смерть, если бы мне удалось. Компромисс внутри, все дела. Гермиона хотела бы задать еще тысячи вопросов, но она остановила себя, силой сдерживая начинающие подрагивать ладони. Гарри заметил, что ее напускное спокойствие пошло трещинами, и привлек к себе внимание покашливанием. В его глазах отразилось непреклонное требование, и, не удержавшись от тихо высказанной благодарности, Гермиона поднялась. В последний раз посмотрев на Тео, она кивнула и, задержавшись на мгновение, отвернулась. Прислушиваясь к успокаивающим шагам Гарри, она подошла к двери. — Гермиона, — окликнули ее до того, как она успела схватиться за ручку. Она замерла, и Гарри положил ладонь на ее локоть в поддерживающем жесте. — Мне правда жаль. Я не имею на это права, но все же… Не лишай Драко будущего. Он этого заслуживает. Я бы хотел, чтобы он насладился обыденными радостями жизни за нас обоих. Гермиона запрокинула голову и часто-часто заморгала, не позволяя ресницам увлажниться. — Он никогда тебя не простит, ты же понимаешь? — горько произнесла она, и подкатывающая к горлу истерика все же смазала отрывистую фразу. — Я больной, а не тупой. — Прощай, Тео, — прошептала Гермиона и покинула кабинет, признаваясь себе в том, что хотела бы, чтобы их последняя встреча прошла иначе.Февраль 2011
Драко смотрел на свои ладони, упорно пытаясь обнаружить на них хотя бы каплю крови — какое-то свидетельство того, что все это на самом деле произошло, а не являлось лишь плодом его больного воображения. Любое. Ему требовалось жестокое доказательство, которое отогнало бы от сознания единственное яркое воспоминание того вечера. Затравленный взгляд преследовал его по ночам. Крик, похожий на завывания раненого, загнанного в угол животного, стучал по барабанным перепонкам каждый раз, когда он опускал веки и проваливался в мутные сны, наполненные багровыми разводами, пачкающими бледную кожу, пока Драко нащупывал бешеный пульс на ее хрупкой шее. Все остальное смазалось. Боль от сломанного носа и треснувшей бровной дуги стала номинальной, содранные до мяса костяшки кулаков напоминали о себе лишь легким дребезжанием натянутых сухожилий, даже металлический запах крови испарился. Драко почти не помнил, что сказал ему Тео, не помнил, как его оттаскивали от Гермионы появившиеся авроры, снова решив, что он может причинить ей боль, не помнил стальной тон раздающего приказы Поттера. Он знал, что все это произошло, но будто не с ним вовсе. Все, что до сих пор живо стояло перед его глазами, — обезумевшие карие радужки и бездумное шевеление губ, сквозь которые не прорывалось ни единого связного слова. Размытыми оказались и все следующие недели. Эмоции нахлынули с такой силой, что сквозь них практически невозможно было продраться и уцепиться хотя бы за какую-то здравую мысль. Он вновь проходил через дни расследования — его настигало одно воспоминание за другим. Скованные цепью запястья, разбитая губа, вспоротые вены, бесконечные слезы, мольбы остаться, требования обратить внимание на важное, истощенные силы, гнев, разочарование и полное недоверие к миру. Снова и снова. Изо дня в день. Заставляя вновь и вновь сдирать о стену кожу с кулаков, не позволяя ей окончательно зарубцеваться. Странно, что после трех недель почти ежедневного травмирования не осталось ни единого шрама. Ни единого напоминания, не связанного с ее болью. Драко провел языком по зубам, вновь пытаясь обнаружить сладковатый привкус зелья. Ничего не ощутив, он тихо хмыкнул. Положив руки за голову, он уставился в потолок. Если бы не вся катастрофичность ситуации, его позабавила бы специфичность его реакции. Когда он выбрал именно это зелье, он представлял, на что подписывается, прибегая к средству, стоящему на грани опасности и безобидности, однако не предсказал, что ущерб окажется настолько значительным. Впрочем, вряд ли его тогда могло что-то остановить. Бесполезно думать о том, что случилось бы, поступи он иначе. Нет времени лишний раз бередить затягивающиеся раны, пора принять ответственность за все, что произошло. В конечном итоге, дело закрыто, Гермиона осталась жива, пусть и значительно пострадала, а это стоит любого выставленного судьбой счета. Даже того, в котором Драко придется заплатить всем, что он ценил в своей жизни. Дверь резко распахнулась, и он посмотрел в проход, тут же сталкиваясь с зелеными глазами, настороженно сканирующими его силуэт из-под кристально чистых очков. — Поттер, — вместо приветствия высказался Драко. — Тебя стучать в детстве не учили? — Ты снова стал придурком, слава Мерлину, — язвительно проговорил тот, прижавшись плечом к косяку и скрестив руки на груди. — На выход. У меня полчаса, чтобы побыть мамочкой и выслушать от твоих колдомедиков то, насколько я хреновый начальник и как быстро я должен подписать заявление о твоем увольнении. — Увольнение, — протянул Драко, поднимаясь с кровати. Подхватив давно собранную сумку с минимальным набором необходимых вещей, он направился к двери. — Безработный. Звучит паршиво. — Лучше, чем заключенный, осужденный или мертвый. — Не могу не согласиться, — усмехнулся Драко, проходя мимо Поттера. Если бы его заставили «добровольно» уволиться раньше, он, наверное, расстроился бы. Он обожал свою работу, отдавал ей большую часть жизни и планировал на ней состариться. Или однажды погибнуть. Сейчас же… Сейчас он довольно легко перенес предложение от министра, Визенгамота и верхушки аврората: о его поступке просто забывают, а он уходит на заслуженный покой и сам тоже не распространяется. Драко ожидал этого. На веку Министерства были подобные случаи. Потерявшие человечность авроры не считались единичной редкостью. Эрик Джонсон тому свидетельство. Пусть и изредка, но бывало, что со службы уходили не по собственному желанию, а потому, что это становилось единственным способом сохранить репутацию аврората и не закрыть бывших бдителей порядка там же, где сидят пойманные ими преступники. Когда Драко услышал, что Тео выжил, он уже знал, что Азкабана удастся избежать. Даже после убийства при исполнении такая серьезная ответственность настигала очень редко, а за нарушение полномочий так вообще почти никогда. Несмотря на все, что между ними случилось, Драко все же был рад, что ничего непоправимого в тот вечер не произошло. Он пытался убедить себя, что дело только в отсутствующем желании брать на себя еще один грех, но где-то в глубине сознания тихий голосок навязчиво шептал о том, что он не хочет видеть Тео мертвым. Особенно после того, что он узнал о его истории: и про внушение, и про принуждение к убийствам, и про диссоциативное расстройство личности, о котором пару недель назад, когда у Драко констатировали полную стабилизацию состояния, ему сообщил Поттер. Всего этого было слишком много для одного человека. Никто бы не справился, и, если бы Тео не коснулся своими окровавленными ладонями его семьи, Драко бы непременно ему посочувствовал. Он почти не прислушивался к разговору Поттера с колдомедиками, машинально кивнул на высказанные рекомендации и с огромной радостью оказался на улице, впервые за три месяца вдыхая свежий воздух. Через одежду пробирался зимний колкий ветер, но даже это ощущалось как что-то приятное. — Как она? — тихо спросил Драко, когда Поттер с ним поравнялся. — Ничего, — пожал тот плечами. — Не в порядке, конечно, но, учитывая ситуацию, лучше, чем могла бы быть. Драко отстраненно посмотрел вдоль узкой улицы, стараясь привыкнуть к большому скоплению людей. За три месяца он общался только с четырьмя колдомедиками и в последние недели с Поттером. Он успел отвыкнуть от общества. — Ей что-то передать? — осторожно произнес Поттер. — Нет, — резко ответил Драко и, не прощаясь, отправился в сторону своего дома. Квартира встретила мертвой послевоенной тишиной. Драко прикрыл дверь и, оставив ключи на столике, прошел по коридору, ступая максимально неслышно. Он впитывал молчание стен и обезличенный запах, нашептывающие о том, что помещение пустовало слишком долго для того, чтобы оставаться живым. Вокруг не витало ни единого намека на ароматы людей, когда-то делящих одну судьбу на двоих. Оказавшись в спальне, он сбросил с плеча сумку с вещами и вздрогнул от глухого звука, с которым та столкнулась с паркетом. Обведя комнату взглядом, Драко остановился на кровати и тяжело вздохнул. Поттер приходил за вещами Гермионы и не проявил особого старания, просто вывалив весь гардероб женщины на постель, прежде чем забрать все необходимое. В комнате, в противовес остальной квартире, ощущался слабый запах. Запах, всегда ассоциирующийся у него со счастьем. Драко спрятал ладони в карманы брюк и не спеша подошел к окну. Посмотрев на улицу, он сдвинул брови, встречаясь взглядом с проемами наблюдающих за ним молчаливых многоэтажек. Они угрожающе темнели, выделяясь на контрасте со ржавеющим закатом, и будто шептали о том, что все однажды заканчивается. Сгнивает и уходит за горизонт, чтобы с рассветом впустить на свое место что-то новое. Вот только Драко совсем не хотелось думать о том, каким будет это новое. Он не знал, сколько простоял на одном месте, неотрывно наблюдая за умирающим днем, но, когда из безрадостных мыслей его вырвал заточенным крюком звук открывающейся двери, на улице уже совсем стемнело. Драко резко обернулся, прислушиваясь к тихому шороху в коридоре, и сжал ладони в кулаки, до боли натягивая кожу на костяшках. Выпотрошенная магия, которую не подпитывали слишком долго для ее правильного функционирования, искаженно фонила, но, даже находясь при смерти, он узнал бы эту ауру. Он осторожно подошел к выходу из спальни и, остановившись, прижался спиной к стене рядом с проемом. Сердце гулко стучало, ускоряясь с каждым новым приближающимся шагом, а в голове все громче звучали слова колдомедиков о том, что любые прямые контакты без наблюдения со стороны строго запрещены. Непредсказуемая реакция. Ее ожидали от обоих. В большей степени от Гермионы, которая окунулась в навязчивые воспоминания на чрезвычайно продолжительное время. Специалисты не могли предвидеть, как она отреагирует на его вид перед глазами, а любые сильные зелья сейчас для нее были под строжайшим запретом. Однако и в его случае тоже нельзя говорить о полной стабильности. Его не отпускали до тех пор, пока Слезы окончательно не вывелись из организма, но последствия могли сохраниться до сих пор. Речь шла о ситуации, которую нельзя отнести ни к одной вариативности нормы, так что никто не брался предсказать, чем закончится эта встреча. — Тебя не должно здесь быть, — произнес Драко в момент, когда шаги приблизились и заглохли прямо за стеной. Высказанные хриплым, почти неразличимым тоном слова наживую вскрыли едва зарубцевавшиеся раны и щедро обсыпали обнаженную кровоточащую плоть свежим слоем соли. — Поттер поклялся, что не позволит тебе натворить глупостей. — Я научилась дурить Гарри в пятнадцать, — тихо пробормотала Гермиона. — Ты сделал из него надзирателя? Драко прикрыл глаза, наполняя легкие обогатившимся воздухом. Сладковатые ароматы нероли и малины моментально превратили помещение во что-то родное, а едва слышный голос пустил сознание по тропам теплых воспоминаний. — С тобой надзиратель иногда просто необходим, — усмехнулся Драко, вопреки любой логике по-настоящему чувствуя себя дома. — Точно. Лишившийся эмоций голос заставил его распахнуть глаза и поморщиться от новой ноющей царапины за ребрами. — Я не это имел в… — Не надо, — судя по звуку, она прижалась спиной к стене четко в том же месте, где и Драко, и сползла по ней на пол. Он посмотрел в проход, и через мгновение коридор осветил рассеянный голубоватый огонек, который Гермиона разместила где-то рядом с собой. — Мне жаль, Драко. Я поступила как идиотка. — Замолчи, — попросил он и опустился на пол. Раздвинув ноги, он уперся локтями в колени и уставился в потолок, на котором бликовал становящийся ярче с каждой минутой лунный свет. — Что-то обязательно произошло бы в любом случае. Можно сказать, что мы отделались минимальными потерями. Все могло закончиться не настолько хорошо. — Ты сказал хорошо? — горько спросила Гермиона, и ему пришлось приложить усилия, чтобы различить слова сквозь крик собственных мыслей. — Ты жива, — он кивнул, даже зная, что она все равно не увидит. — Это главное. Раздался всхлип, и Драко сцепил зубы от собственного бессилия. Он почти слышал, как слезы текут из ее глаз, и каждая из них становилась тонким лезвием, втыкающимся в замороженное глупое сердце и коловшим его на тысячи частей, которые не собрать вновь, не изрезав все пальцы острыми осколками. — Я беременна, — отрывистым шепотом произнесла Гермиона через несколько минут непрекращающихся всхлипов, задыхаясь от истерики. — Знаю, — Драко прижался макушкой к стене и прикрыл глаза. Ребенок. Еще одно обстоятельство, о котором он думал почти беспрерывно на протяжении последних двух месяцев, не зная, что чувствует по этому поводу. Под Слезами все казалось другим. Сначала внутри него был айсберг, который замораживал любую эмоцию, а после отмены все чувства исказились. Одни стали ярче — колдомедики сказали, что именно те, которые больше всего подвергались сдерживанию, — а другие ощущались приглушенно, словно через толстое стекло. Сейчас Драко не мог определить, насколько все пришло в норму. Еще сложнее это становилось для понимания в контексте ребенка, потому что на месте восприятия все еще зияла пустота. Будто то, что он должен был испытать, услышав эту новость, нещадно вырвали из него когтями, оставляя лишь непроницаемо темное пятно. — Я хочу этого ребенка, — вновь раздался тихий голос. — Ребенок ничего не склеит, — сухо, бескомпромиссно проговорил Драко. — Не смей думать обо мне так, — резко парировала Гермиона, и ставший жестким тон прошелся по сердцу жидким азотом. — Я бы никогда не стала использовать твоего ребенка таким образом. Чувство вины показалось настоящим. Оно опарышами пронеслось по мышцам, и захотелось содрать кожу, лишь бы выцарапать их из себя. — Я не должен был этого говорить. — Не должен. Драко слишком живо представил непреклонный гнев в карих глазах, и губы растянулись в неловкой улыбке. — Что мы будем делать дальше? — недолго помолчав, спросила Гермиона. — Я не знаю, — он наклонился вперед и запустил руки в волосы. — Не имею ни малейшего понятия. — В прошлый раз я приняла решение за нас обоих, и это стало ошибкой. — Ты жалеешь о том, что мы не разошлись? — спросил Драко, поморщившись от того, насколько хрипло прозвучала фраза. — Не знаю, — выдохнула Гермиона. — Я не могу сказать, как все обернулось бы, поступи мы тогда иначе. Возможно, все закончилось бы гораздо хуже, а может, напротив, нас не затронуло бы все это настолько сильно. У меня нет ответа на то, что мы сделали так или не так. Я не могу сказать и то, как правильно поступить сейчас. — Я не… — Не перебивай, пожалуйста. Драко не стал ничего отвечать, позволяя ей выговориться. — Ошибкой было не то, что мы остались вместе и попытались. Ошибкой стало то, что я не посчиталась с твоим мнением. Я предположила, что мы сможем все пережить, проигнорировав то, что у тебя такой уверенности нет. Я понадеялась на нас. На то, что вместе нам все по силам. Но я забыла, что в нашей силе и наша уязвимость. Я не уверена в том, что игра стоила свеч. Он покачал головой, но сдержался от комментариев. Он неоднократно обдумывал последние месяцы, пытаясь предположить, как все обернулось бы, согласись Гермиона в сентябре на то, что им необходимо разъехаться. Или о том, что случилось бы, если бы она поддержала его идею о ее временном переезде в Италию. Множество возможных вариантов. Без нее Драко, скорее всего, не добрался бы до истины. Она вскрыла слишком много деталей, которые привели их к развязке, и без ее мозга он просто их не увидел бы. Не стимулируй его безопасность Гермионы, он еще дольше отрицал бы правду. Возможно, никогда не смог бы с ней смириться и принять. Поступи они иначе, преступник остался бы на свободе нести за собой непрекращающиеся разрушения для жизней других людей. Интересно, что будет, если я дам ему поиграться с ней? Она будет кричать? Если бы Тео не оказался заперт в четырех стенах, он мог однажды опуститься до выполнения своих угроз. Он говорил о самом себе, пусть и отделенной мозгом части, и никто не мог гарантировать, что когда-нибудь его безумие не зайдет настолько далеко, что тот фрагмент сознания, который казался адекватным, бесследно исчезнет. На что стал бы способен преступник без той, третьей части своей души? Когда Драко думал об этом, ответ о правильности сделанного выбора сразу приходил. — Я подставила нас обоих позже, не настояв на том, что мы должны отказаться от дела. Мы оба облажались в самом конце, проигнорировав предположение о том, что преступник из нашего окружения, — продолжила Гермиона озвучивать голые, откровенные до костей факты. — Мы стали не просто заинтересованными лицами, мы оба следовали за личными мотивами, забыв не только о профессионализме, но и о том, что нас ждет после. В том, чем все закончилось, не только твоя вина. Все это расследование — череда огромных ошибок. — Не ты проявила слабость, не ты накачала себя зельем, не ты пыталась убить преступника, — Драко осознанно не использовал имени, не желая вмешивать его в свою жизнь вновь. — Я совершил гораздо больше ошибок. — Да хватит тебе, — Гермиона грустно усмехнулась. — Я говорю об этом не для того, чтобы померяться грехами, а потому, что мы оба накосячили. Это я забыла о бдительности и попалась на простенькое внушение. И знаешь что? — она недолго ждала ответа, но Драко промолчал. — Если бы все произошло наоборот, скорее всего, я поступила бы так же, как ты. Может, еще хуже. Я долго об этом думала. Нас обоих легко спровоцировать — мы слишком уязвимы, когда дело касается друг друга. Но сейчас дело не в нас. Мы больше не можем полагаться на случай, пробовать и надеяться, что все срастется, — категоричность заявления пронеслась изморозью под ребрами. — Я больше не могу настаивать на том, что ты не можешь бросить меня, потому что без тебя я не справлюсь. Я больше не могу рассчитывать на то, что время все сгладит и однажды мы все переживем. Я не могу больше быть эгоисткой. Тогда я заставила тебя остаться со мной, потому что мир без тебя — без любого тебя — невыносим. Я знаю, что ты думаешь, что в том требовании много смелости, но на самом деле я струсила. Я боялась, что, если ты меня оставишь, я навсегда запомню тебя таким, каким ты казался в том подвале. Новый шорох привлек его внимание, и Драко повернул голову к проходу. Четко между двумя помещениями, на границе проема мерцало в синем пламени обручальное кольцо на безымянном пальце Гермионы. Едва сдержав резкий импульс, Драко придвинулся и положил свое рядом, огромными усилиями заставляя себя не прикасаться. — Ты был единственным, ради чего я стала бы сражаться не только с другими людьми, но и с самой собой, — в ее тоне стала слышна улыбка, и Гермиона немного придвинула свою ладонь, оставив между их руками мизерно ничтожное пространство. — Но больше ты не единственный. Я люблю тебя, Драко. Очень сильно. Я могу смириться с тем, что с нами произошло. Я могу это пережить. Я могу простить и себя, и тебя. Но я не могу допустить, чтобы твоя вина отразилась на его будущем. — Ты меня бросаешь, — безжизненно сделал Драко вывод о подтексте сказанных слов. — Я прошу тебя простить себя, а если ты не готов пойти вперед, больше никогда не оборачиваться и сделать все, чтобы забыть о прошлом, я выберу не тебя. Боль тоже оказалась настоящей. Непривычной. Неискаженной зельем, но так же сильно дерущей мясо с оголяющихся костей. Бесчисленные дни наедине с собой зациклились на обдумывании этой перспективы. Драко настраивал себя на то, что, скорее всего, в этот раз они не выберутся. Он подготавливал себя к этому. Пытался смириться и принять. Но ни разу до этого момента, сколько бы он ни представлял свою жизнь в одиночестве, легкие не сводило настолько сильно. Их пережало ремнями, на которые словно нанизали сотни шипов, стискивающих грудь, протыкающих слизистую, не позволяющих сделать ни единого глотка кислорода. — Скажи себе «прощаю», Драко, — мольба в словах стала осязаемой. Она текла по полу почти видимым туманом, обволакивала, топила своей отчаянностью. — Или скажи «прощай» нам. Он неотрывно смотрел на сияющее в приглушенном синем свете обручальное кольцо. Сдвинув ладонь, он коснулся своим мизинцем ее, и Гермиона дернулась, отодвинувшись. Но спустя мгновение она вернула руку на место и погладила кончиками пальцев прохладную кожу. Драко нахмурился, наблюдая за такой обыденной ранее близостью, которая сейчас казалась чем-то на грани сумасшедшего счастья. Гермиона становилась смелее и, окончательно положив свою ладонь на его, сжала пальцы. Раздался новый всхлип, рванувший слизистую в горле. Драко сглотнул вязкую слюну, втягивая носом ставший сильнее любимый запах. Он прощается? Или прощает?