Держи меня запертой в твоём сломленном разуме

― Сначала дай мне сказать, ― проговорил Элайджа решительно, заходя в комнату. ― Потом можешь буянить. Сидящий за мольбертом мужчина поднял на него взгляд. Не гневный, не тяжелый, не вопрошающий ― простой взгляд. Никлаус чуть вопросительно промычал. ― Ты потерял еще одного двойника, брат? ― спросил он с намеком на веселье, но Элайджа этого так и не услышал. Он кинул быстрый взгляд на холст, и все варианты тут же отпали. Клаус не любил, когда его тревожили во время рисования, но Элайджа знал, что, если прийти к брату спустя несколько часов его рисования, можно было покаяться в любых грехах. Портреты Виктории ― почти то единственное, что он рисовал ― успокаивали Клауса, нагоняли на него какую-то меланхолию, к которой брат в целом был не склонен. В таком состоянии у Никлауса даже не хватало сил на злость, он просто смотрел на Викторию, возможно, представляя, что она рядом, и он пишет портрет с нее или для нее. Ее фигура была незримым участником всех его картин, даже если он изредка отвлекался на что-то другое ― в любой картине Элайджа мог отыскать светловолосую девушку. ― Нет, двойник в порядке. Я слежу за ней. Катерина Петрова устроила тебе все условия для снятия проклятья. ― Это лучшие новости за последние годы, Элайджа, ― произнес Никлаус, усмехнувшись. ― Надо срочно ехать в Мистик Фоллс, ― и он обернулся обратно к портрету жены, безмолвно показывая, что разговор закончен и брату надо уйти. ― Она отключила человечность, ― выпалил Элайджа первое, что пришло в голову. Он привык к бешеному Никлаусу, к подвижному, сильному, но изредка вмешиваясь в столь интимный и личный момент, Элайджа видел, встречался с другим братом — беспокойным, словно грозовое небо. В его глазах были сожаление, искры бессильной злости… любовь. ― Кто? ― переспросил Клаус. ― Катерина? ― Нет, ― Элайджа подошел ближе и положил руку на плечо брата. Посмотрел на сияющие голубые глаза девушки с картины, на ее легкую улыбку, и вдруг почувствовал себя абсолютном счастливым, сообщая это. ― Портреты тебе больше не нужны. В Мистик Фоллс находится женщина, которую ты так отчаянно хочешь получить назад. Никлаус замер. Он положил карандаш и вгляделся в портрет. ― Виктория, ― то ли спросил, то ли сказал он. Элайджа кивнул на всякий случай. ― Моя жена, ― тихо, но оттого будто в разы весомее. И еще более угрожающе. ― В Мистик Фоллс. Без человечности, ― мужские губы дрогнули, и Никлаус вдруг широко улыбнулся совершенно безумной улыбкой. ― Это прекрасные новости, ― закончил он, но хриплый голос стал будто еще ниже и грубее, наполненный и сожалением, и раскаянием, и обещанием, и еще множеством эмоций и их оттенков. На несколько секунд Элайджа задумался: а не была ли Виктория права, пытаясь выторговать свою свободу? Никлаус был непредсказуем, а его жена ― уперта. Но когда Первородный увидел, с каким выражением лица брат скользнул пальцами по лицу, изображённому на холсте, то малейшие сомнения отпали. Элайджа поступил правильно. *** В дверь стучали, стучали, стучали, стучали ― и делали это ужасно настойчиво. Виктория ждала, пока откроет Карлотта, но, спустя две минуты стука, она вспомнила, что Карлотта ушла в магазин, а спустя еще одну, спустилась и открыла сама. Если бы это был Стефан или Деймон, она бы сломала им шеи, если бы это была Кэролайн, она бы сломала ей все кости, если бы это была Бонни, она бы убила ее… Если бы это был Клаус, она понятия не имела, что ей надо было делать. Но, открыв дверь, она встретилась с виноватым взглядом карих глаз и чуть поуспокоилась. ― Елена, ― устало произнесла Виктория. Несмотря на то, что именно Елена была первопричиной, по которой Клаус окажется в Мистик Фоллс, Виктория ей даже сочувствовала. Она прекрасно знала, что в ходе ритуала двойник должен умереть, а если ― точнее, когда ― Елену станут защищать, Клаус убьет их всех, и она умрет с чувством, что за нее погибли все ее близкие. Елена вообще оказалась втянута во все эти сверхъестественные дела против своей воли: она просто полюбила вампира, а Виктория по себе знала, как сложно отказаться от любимого, даже если он вампир. Да и, кроме того, Елена пыталась: она расставалась со Стефаном, но из-за угроз Кэтрин Пирс была вынуждена сплотиться с вампирами и защищать свою семью. Да и нельзя ей было теперь находится вне этого мира: ее подруга — ведьма, вторая подруга — вампир. Елена любила их и не могла бросить. ― Здравствуй, Виктория, ― в отличие от всех других, как бы Гилберт не волновалась, не спешила и не была напугана, она никогда не забывала поздороваться и всегда была предельно вежлива. ― Прости, вероятно, ты не хочешь говорить, но я очень прошу тебя: ты можешь ответить на несколько моих вопросов? ― Про злого вампира, который хочет тебя убить? ― усмехнулась Виктория. ― И про то, как это все связано с Кэтрин, ― Елена крепче сжала ремешок своей школьной сумки. Очевидно, сейчас она прогуливала школу. ― Сначала я хотела поговорить с самой Кэтрин, подкупив ее кровью, но гробницу закрыл камень, который мне самой не отодвинуть. Стефан и Деймон мне в этом не помогут, Кэролайн разболтает, а Бонни не одобрит это дело. Ты единственная, с кем я могу поговорить. Виктория колебалась пару минут. С одной стороны ― правда, какое ей дело до всего этого? Какая-то ее сторона упрямо шептала о том, что добровольно встретиться с Клаусом и сдать ему всех и вся будет мудрым решением, дальновидным. А вторая, более упрямая сторона ее характера, наотрез отказывалась это делать. Виктория не по своей прихоти бросила его, у нее были на то причины, и она ничем более ему не обязана. И, несмотря на то, что в Виктории не было человечности, что-то мягкое говорило в ней о том, как они с Еленой похожи. Они обе потеряли родителей очень рано, им приходилось делать вид, что они в порядке, когда на самом деле было не так, они оба влюбились в вампира и страдали из-за этого, хотя знали, что никогда не разлюбят, и по-своему каждая из них была одинока. ― Проходи, ― кивнула ведьма, и Елена почувствовала, как защита вокруг дома образовала проход. Двойник быстро переступила порог. Виктория приглашала братьев Сальваторе пару раз, но защитное заклятье обнуляло приглашение каждый раз. ― Если хочешь чай, кофе или что-то еще, то можем сесть на кухне. Только готовить будешь сама, ― проговорила Виктория. ― Спасибо, ― кивнула Елена. Оставив сумку и куртку в прихожей, она прошла за ведьмой на кухню. ― А ты сама ела что-то? ― спросила Гилберт, по наводке Ардингелли доставая чай. ― Последние два дня я была в прострации, обдумывала прошлое, настоящее, думала о том, как сложится будущее. Было не до еды. Но я не настолько голодна, чтобы… ― Виктория показательно провела по своей шее, намекая, что Елена может не волноваться за то, что голодная вампир нападет на нее. Елена окинула ее быстрым взглядом. Без грамма косметики на лице, Виктория выглядела моложе своих двадцати пяти, когда она перестала стареть. На ней был шелковый халат молочного цвета с черным рисунком дроздов, который доходил до колен, и приподнялся, когда Виктория села на стул вполоборота, закинув ногу на ногу. Ведьма была босой. Ее светлые волосы спускались по спине, рассыпались по плечам, отдавая теплым пшеничным оттенком, хотя обычно они казались золотистыми. Елена уже привыкла не обращать внимания на красоту Виктории, но сейчас не могла не отметить ее. ― Нет, я не за себя волнуюсь, ― покачала головой Елена. ― Знаю, у нас нет причин считаться подругами или хотя бы союзниками, но ты должна знать, что я благодарна тебе за все, что ты делала для нас. Стефан и Деймон подчас ведут себя неуважительно по отношению к тебе, особенно Деймон, но я… я благодарна тебе за все, Виктория. И хочу ответить хотя бы небольшой заботой. Елена привыкла заботиться, помогать, она была очень чутка к чужим эмоциям. Возможно, поэтому в будущем хотела стать врачом… если, конечно, это будущее вообще у нее теперь будет. Если в ее окружении был человек, которого надо было поддержать, Елена делала это без сомнений. А Виктория сейчас выглядела как человек, которому надо было услышать теплые слова о себе. Губы Виктории ― чуть пухлые, аккуратные, совсем как нарисованные рукой мастера на лице фарфоровой куклы ― дрогнули в легкой, доброй улыбке. ― Спасибо, Елена. Лестно знать, что я могу хоть для кого-то сделать что-то хорошее, ― еретичка вздохнула, а потом улыбнулась. ― Можешь заварить мне кофе на молоке, если не сложно. Елена с готовностью кивнула. Она заметила турку для кофе и поставила ее на огонь, налив молока. Ее отец был врачом, и к кофе относился с подозрением, но мама всегда начинала день именно с него. Елена не особо любила этот напиток, хотя ей нравился сладкий кофе на молоке, но умела его готовить. Кроме того, мама всегда говорила ― должно быть вкусно, а как приготовлено — далеко не важно. Поставив молоко подогреваться на медленном огне, Елена поставила чайник и, поняв, что деваться больше некуда, посмотрела на ведьму. ― Я хотела сначала спросить о Клаусе, ― Виктория кивнула, ее скучающий взгляд скользил по кухонной плитке. ― Он правда настолько древний, как говорила Роза? ― Только как человек он был рожден в конце десятого века, ― ответила Виктория. Она встала и взяла с окна белую розу, стоящую в вазе вместе с другими. Села обратно и стала задумчиво водить по лепесткам. ― Так что ему чуть больше тысячи лет. Он действительно очень старый. ― И он жесток? Виктория чуть улыбнулась. ― Елена, живя столько лет, будучи могущественным, волей-неволей наживаешь врагов. И тогда приходится быть жестоким. Но Клаус… он жесток по-особенному, ― Виктория вздохнула и посмотрела на двойника. ― Я знаю, что тебя волнует — убьет ли он всю твою семью и всех твоих близких? ― Елена опасливо кивнула. ― Нет, если не станешь сопротивляться, а они не станут лезть. Кэтрин чуть не убила твою тетю и превратила Кэролайн, чтобы причинить тебе боль, но у Клауса к тебе нет личных мотивов. Не обижайся, но для него ты — просто что-то, что поможет ему достичь личности. Если твои друзья не полезут спасать тебя, мешать Клаусу, у того не будет причин их убивать. Елена нервно заломила пальцы. Чайник вскипел, и она, вопросительно кивнув ведьме и получив согласный кивок, взяла самую большую чашку. Виктория повела пальцами, и из распахнувшихся шкафчиков на стол выплыли коробки с самым разным печеньем, коробки конфет, шоколадки. ― Ого, ― Елена удивленно окинула взглядом мгновенно ставший маленьким стол и усмехнулась. ― Не думала, что ты сладкоежка. ― Я родилась в двенадцатом веке — там не было такого разнообразия, как сейчас. Но сладости стали привлекать меня только после отключения чувств. Не знаю, почему. Елена налила себе чай, сделала глоток и поморщилась. Поставив чай остывать, девушка подошла к варившемуся кофе, помешала его и сняла с огня на несколько секунд. Потом вернула на место. ― Я где-то читала, что маньяки обезличивают своих жертв, ― сказала Гилберт, цепляя шоколадную конфету из ближайшей к ней коробки. Виктория, превратив половину розы в черную, отложила ее и взяла печенье с кусочками шоколада. ― Если они остановятся и задумаются о том, что перед ними живой человек, они сойдут с ума. ― Разница в том, что Клаус не обезличивает тебя, ― поправила еретичка. ― Он прекрасно знает, что ты — человек, более того, именно этот факт для него важен. Но ты для него не более, чем средство, ― Виктория чуть задумалась, чтобы подобрать подходящее сравнение. Больше всего подходило слово «вещь», которую ради пользы можно выкинуть в костер, но Ардингелли не хотела обижать Гилберт подобным сравнением. ― Или… как слуга или воин, который должен любой ценой дать господину то, чего он желает. Он не остановится и не задумается. ― Так было с тобой? ― спросила Елена, но раньше, чем Виктория смогла бы осознать вопрос, Гилберт тут же вскинула руки. ― Прости. Это личное, я не должна спрашивать! Виктория молчала. Елена налила кофе в прозрачную чашку и поставила перед ведьмой, положила турку в раковину, залила моющим средством и села напротив ведьмы. Ардингелли сделала глоток кофе и чуть довольно улыбнулась. ― Елена, говоря о Клаусе, мне придется открыть что-то личное, ― наконец произнесла она. ― Потом я могу просто внушить тебе невозможность говорить об этом. Ты будешь помнить всю информацию, но о моей личной жизни не сможешь сказать. ― Я согласна, ― решительно кивнула двойник. ― Кроме того, личная информация мне никак не поможет. Так… Клаус убьет меня? ― Он хочет… ― Виктория запнулась. Несмотря ни на что, информация о том, что Клаус ― гибрид оборотня и вампира, была не предназначена для лишних ушей. Виктория понимала, насколько это была личная, семейная тайна. Людей, знающих о ней, можно было пересчитать по пальцам одной руки, и Виктория не была уверена, что стоит посвящать в нее чужих. Были в ее бесчеловечности границы, которые даже она не пересекала. ― Есть заклятье, которое очень мешает ему жить, и, чтобы снять это заклятье, он должен провести ритуал. Для одного из аспектов этого ритуала как раз и нужна ты ― выпить кровь двойника, полностью. Что за заклятье — сказать не могу, это уже не моя личная информация, ― Елена понимающе улыбнулась, хотя пальцы на ручке турки дрожали. ― Пойми, мне очень опасно предавать Клауса больше, чем я это уже сделала. ― Ты и не должна, ― Гилберт мотнула головой. ― Ты поступаешь верно, заботясь о своей жизни. Более того… конечно, не мне давать тебе советы, но, если Стефан придет и будет просить о помощи, ты должна отказаться. Ты не должна рисковать больше, чем ты уже это сделала, ― торопливо, но довольно искренне проговорила Елена, и тут же сделала поспешный глоток чая. Поморщилась, потому что жидкость все еще была горячей. ― Почему ты не уехала? Виктория чуть улыбнулась. Елена чем-то напоминала ее в молодости ― в настоящей, человеческой молодости, до столетнего сна с целью получения бессмертия. Сама боятся может сколько угодно, а держится стойко, не признавая этого. И такая же решительная ― раз решила узнать правду, то не успокоится, пока не сделает этого. ― Собиралась, но Элайджа поставил вокруг города защитный купол, точнее, нашел ведьму, которая это сделала, и я не могу уйти. ― Бонни? ― опасливо поинтересовалась Елена. Виктория поморщилась. ― Не думаю. Слишком сильная стена для молодой ведьмы. Есть кто-то еще. ― А почему ты не выпьешь магию, Стефан говорил, что ты можешь? Елена слабо представляла, как работает баланс между вампирами и ведьмами: вампиры являются надругательством над природой, в то время как ведьмы свято ее почитают. Она не могла знать, что, будучи вампиром нельзя владеть магией, поскольку и так были сильнее людей, и, вероятно, считала Викторию особенным вампиром. ― Стена наполнена ядовитой магией, ― кисло улыбнулась еретичка. ― Попытаюсь поглотить и сгорю изнутри. Двойник сделала еще глоток чая, судорожно облизала губы, уводя взгляд к полкам, на которых Карлотта выставляла декоративные чашки и блюдца — уже по этим движениям было ясно, что Елена знала, кто мог наложить проклятье. ― А что… что ты сделаешь, если найдешь эту ведьму? ― наконец неуверенно поинтересовалась Гилберт. ― Ты знаешь кто это, но боишься мне сказать, чтобы я никого не убила? ― напрямую спросила Виктория, и Елена с заминкой кивнула. Она заботилась о чужих жизнях, даже малознакомых людей, а не жила по принципу «лучше умрете вы, чем я», который стал жизненным кредо Катерины Петровой. Это все еще подкупало, и чертовски сильно. ― Не волнуйся. Я не решаю свои проблемы убийством, оставляю на крайний случай. Я могу внушить убрать стену, или ослабить колдуна… ― Ардингелли пожала плечами и усмехнулась. ― Самое обидное, что заклятье этой стены мое, и я не могу его снять, потому что не ко всем своим заклятьям я придумала контрзаклятье. Точнее, к этому я придумала, но оно не подходит. Ужасно иронично, правда? Елена кивнула. Она колебалась еще несколько секунд, потом, наверное, решила, что если она задает вопросы, связанные с нечто личным для Виктории, то не имеет права утаивать информацию, которая может стоить Виктории жизни. ― У Бонни есть новый друг, его зовут Лука Мартин. Скорее всего, он и его отец — колдуны. Они могли поставить защиту. ― Спасибо, Елена, ― Виктория чуть улыбнулась. ― Я не убью никого. Возможно, немного припугну, ― она усмехнулась. ― Бонни меня не любит. ― Возможно, она завидует. Мы заметили, ты почти не используешь слов для заклятий. ― Слова нужны для контроля энергии, чтобы направить в них силу и эмоции, ― Виктория повела пальцами, заставляя отложенную в сторону розу налиться синим цветом. ― Если нет эмоций, то в словах нет нужды. А вот если я включу человечность, скорее всего, уже так не смогу. Елена озадачено кивнула. ― Как Кэтрин связана со всем этим, если Клаусу больше не нужна? ― Клаус мстителен. Вот если вызвать его месть, тогда туши свет. Катерина нужна была ему для снятия того же проклятья, но она сбежала, стала вампиром, и Клаус решил, что двойники для него навсегда потеряны. Что его планы разрушены на века. И он решил на века разрушать жизнь Катерины. Он убил ее родных, это я точно знаю, гонял ее по всему миру всю жизнь. Вернувшись и найдя тебя, Катерина решила, что сможет заставить его смиловаться. Она устроила для него все условия обряда. ― Лунный камень? ― предположила Елена, и Виктория чуть качнула головой. ― Не только. Нужна ведьма, что снимет заклятье, вампир, оборотень, двойник. А еще я, как вишенка на торте, ― Виктория рассмеялась, посмотрела на чашку с кофе и отодвинула ее. ― Знаешь, что, к черту кофе. У Карлотты где-то есть прекрасный яблочный мартини, ― еретичка встала и, обведя взглядом кухню, направилась к одному из шкафчиков. Чуть покопавшись там, девушка достала бутылку с мартини. ― Будешь? ― спросила она Елену, щедро плеснув напиток в свой бокал. ― Нет, спасибо. То есть, Клаус приходит, проводит обряд, я умираю, и он снимает проклятье Солнца и Луны, и все? ― Для тебя — скорее всего, ― честно ответила Ардингелли. ― Что будет со мной ― загадка. Но я склона верить, что он снова свяжет меня на крови. ― Как были связаны мы с Кэтрин? ― Да. Мы так и познакомились, собственно, ― Виктория быстро расправилась с первой порцией мартини, налила себе еще и снова села. ― Моя мать связала нас, чтобы Клаус спасал мою жизнь. Клаус был в ярости, конечно, но сделал, что надо было. Это самый действенный способ вернуть меня. Елена прошлась глазами по лицу Виктории, еще раз обдумала все сказанное ей, и вдруг ее глаза полыхнули догадкой. ― Вы соулмейты? Виктория не стала отрицать очевидное. ― Да. У нас одиннадцать меток. ― Одиннадцать?! ― шокировано переспросила Елена. Виктория снова слабо улыбнулась и встала. Развязала халат и приспустила с плеч, приоткрыв немного грудь. Скворцы и перо на левом плече, восемь птиц на левой стороне груди. Елена считала, смешно открывая губы, как первоклассница, потом Виктория повернулась спиной, демонстрируя треугольник на правой стороне спины. Чем больше меток, тем сильнее связь. ― Восемь птиц, скворцы и перо после того, как мы встретились, ― сказала Виктория, не уточняя, какой был временный промежуток «после». ― И треугольник, когда я стала вампиром, . ― Ты поэтому отключила чувства? ― все еще не до конца справившись с шоком, спросила девушка. ― Метки все равно болят, особенно когда я думаю о Клаусе дольше минуты, ― усмехнулась девушка, присаживаясь обратно и поправляя халат. Снова сделала глоток мартини. ― Так просто было легче пережить все. Без человечности, это же не только без боли и радости — это без страха, ужаса, нерешительности. После превращения в вампира эмоции становятся сильнее, и я сначала захлебывалась ими. Но, когда я их выключила, мир потерял большую часть красок и удовольствий, но стал более четким. Знаешь, как цветную картинку вместо размытой акварели нарисовать четким росчерком карандаша. Но думаю, если вернется Клаус, то я их включу. Неосознанно, ― девушка задумчиво обвела пальцами краешек чашки, допила мартини и посмотрела на двойника. ― Ты хочешь узнать что-то еще? Елена опасливо кивнула, видимо опасаясь, что начинает немного раздражать ведьму своими расспросами. Виктория налила себе мартини и молча уставилась на двойника. ― У меня есть шанс выжить? Она очень боялась, что Виктория сейчас ответит: «Никаких». Но еретичка поджала губы и с минуты раздумывала над чем-то. ― Елена, я сотру это из твоей памяти, но этот обряд разработала я, ― честно призналась Виктория, и глаза Елены округлились. ― Я любила Клауса и хотела помочь, ― объяснила Ардингелли. ― Но я это делала с его точки зрения. У меня есть варианты, но я не знаю, насколько они будут действены. ― Какие варианты есть? ― Возможно, нужна не вся кровь, ― уклончиво ответила Ардингелли. ― Когда это все было с Катериной, я сказала: «Выпей все для перестраховки», но на деле может получится, что хватит меньше, возможно, половина от всего. Да, это опасно, но, если ты будешь живой, я смогу тебе помочь. Или есть особое заклятье: оно сохранит тебе жизнь, даже если Клаус не остановится. Еще есть заклятье, которое позволит от нескольких миллилитров твоей крови получить почти полный объем, ― заметив чуть брезгливый взгляд Елены, Виктория усмехнулась и объяснила. ― Ведьмы придумали этот способ, чтобы в голодные времена не резать много скота, но при этом получать кровь для ритуалов. ― Но…? ― протянула Елена, понимая, что Виктория не все сказала. Кроме того, в таком деле не могло не быть какого-то «но». ― Все это темная магия. Сам ритуал ― темная магия, нарушение баланса природы. Участие в нем при условии выживания может навредить душе. За Клауса можно не переживать: с ним легче, он стойкий, ― усмехнулась еретичка, проглатывая слова о том, что у Клауса, вероятно, просто нет души. ― Но ты ― человек. Если ты выживешь, темная магия может оставить след в твоей душе или сознании, и никто не знает, что это будет. Самое простое: тебя могут мучить кошмары. Собственно, все это потом можно скорректировать; проблема в другом. Гилберт не ждала объяснений. ― Мы никак не сможем это проверить? ― Нет, ― твердо произнесла Виктория. ― У нас один шанс. И этот шанс просто будет, если Клаус нам позволит. ― При таком раскладе тебе придется все взять на себя, ― растерянно проговорила Елена. Она сделала глоток из своей кружки, пустым взглядом осматривая забитый сладостями стол, и поморщилась. Очевидно, чай остыл. ― Хорошо. Давай рассмотрим вариант с увеличением крови, ― наконец решилась Гилберт. Виктория чуть улыбнулась. Елена допила чай, поинтересовалась, как дела у Виктории с работой. Еретичка рассказала, как прошла ее работа над переводом «Одиссеи» на португальский. Елена смазанно поинтересовалась, не мешает ли вся эта сверхъявственная сторона жизни Ардингелли работать, как обычный человек, на что Виктория с улыбкой заметила, что это даже помогает ― отвлекает от кровавых будней. ― Я благодарна тебе, ― произнесла Елена, собираясь уходить. ― То, что ты мне рассказала ― безумно важно, ― Гилберт завела руки за спину, сняла кулон с вербеной и в ожидании уставилась на еретичку. Ардингелли подошла ближе и заглянула в карие глаза двойника. ― Елена, ты не скажешь обо мне и Никлаусе никому, ― мягко произнесла Виктория, смотря на то, как сжимаются и разжимаются зрачки в глазах Елены. ― Не скажешь, что мы с ним соулмейты, ― подумав, она добавила. ― Не скажешь и не сообщишь эту информацию любыми другими способами. От тебя никто не узнает ничего личного, что касается меня. ― Да, Виктория, ― медленно произнесла Елена. Виктория кивнула и сделала шаг назад. Елена вздрогнула, сгоняя наваждение, и надела обратно кулон. *** Карлотта пришла из магазина спустя минут тридцать после ухода Елены, Виктория помогла ей разобрать продукты. Карлотта поинтересовалась, что Виктория хочет на ужин. «Я хочу чувствовать себя в безопасности, ― подумала еретичка. ― Хочу быть в безопасности, быть сильной и включить чувства, не боясь, что они разобьют мне сердце». Карлотта, не дождавшись ответа, сказала, что приготовит говядину с овощным рагу. Было еще три часа дня, и Виктория подумывала о том, чтобы найти того колдуна. Она попросила Карлотту не беспокоить ее, а сама раскатала на столе с книгами карту Мистик Фоллс и его окрестностей и провела обряд по нахождению ведьм в городе и его окрестностей. Внутренним взором она прошлась к одному из мест — это была Бонни Беннет с братом Елены Гилберт. Виктория сменила направление, и, кажется, нашла того, кто ей был нужен. Это был темнокожий, крупный мужчина, он сидел в каком-то кабинете ― очевидно, в своем доме ― и перед ним лежали какие-то вещи, Виктория не стала их больно рассматривать. Зацепилась только взглядом за фото Елены в рамке, вероятно, вытащенное из ее комнаты. Видимо, колдун собирался что-то сделать с девушкой. Виктория поджала губы. Она хотела сохранять нейтралитет, но Елена ей нравилась. Да, иногда двойник могла быть капризной, упрямой и нелогичной, но Елена была доброй, хорошей. Она была готова пожертвовать собой, чтобы спасти близких, и каждую потерю, даже чужую, она пропускала через себя и проживала как свою личную. Очевидно, что у Виктории не хватит сил, чтобы по-настоящему бороться с Клаусом. Очевидно, что у нее не будет шансов даже сделать это. Но если она всерьез подумывала о том, чтобы спасти Елене жизнь, она может и дальше сохранять ее в здравии, целой и невредимой. Решившись, Виктория принялась собираться. Предвкушая прогулку по летнему саду, девушка выбрала из всего своего гардероба черные джинсы с черной рубашкой, с темно-коричневым пиджаком поверх, параллельно рассуждая, обойдется ли дело разговором, или кому-то придется что-то сломать и повредить. В какой-то момент она замерла, разглядывая свое отражение. Виктория помнила те времена, когда начала жить в настоящей роскоши. Любая еда, красивые вещи, роскошные комнаты. Она была в восторге, и Клаус был только рад, давая ей все больше и больше красивых вещей. А потом она поняла, о чем он говорил тогда, много столетий назад на пороге ее дома. Перенасытилась. Роскошь стала чем-то обыденным, и получив все, о чем простая ведьма не могла и мечтать, она поняла, что все это ничего не стоит. Только свобода, которой у нее больше не было. Поэтому она без сомнений продавала украшения, пряталась в таких ямах, где ее и помыслить нельзя было искать. Хотелось, как раньше, украсть лошадь из деревни рядом и скакать по горной тропе вверх. А когда у нее появилась такая возможность, ей пришлось бежать от собственного мужа. С веками Виктория не потеряла чувство стиля, она была безупречна во всем. Но она больше не выбирала роскошь. Двадцать первый век позволял ей выбирать стильные, красивые и дорогие вещи, которые не были пафосными и вульгарными. Тихая, спокойная красота. Это было тем, что Виктория хотела много лет назад. Ардингелли волновало то, что скоро и эти крохи удовлетворения от жизни могли исчезнуть. Только по началу кажется, что без чувств живется лучше, а потом ты теряешь удовольствие от еды, больше нет смысла в богатстве. Просто… существуешь. Виктория боялась подобной жизни. Но вот ведьма на ее пороге. ― Ты вернешься к ужину? ― спросила ее Карлотта, когда Виктория спустилась. ― Постараюсь, ― ответила еретичка. Кстати, про ужин ― она уже давно не охотилась, а ей надо быть сильной. Погода в Мистик Фоллс была непростительно хорошей ― теплое солнце, безветрие, щебет птиц. Виктории почти захотелось обрушить на городок какое-нибудь стихийное бедствие, но еретичка осадила себя. Пользы от этого никому не будет, а Виктория давно уже отошла от пустых забав. Она быстро нашла нужный дом и уже собиралась было придумывать план, который позволит ей проникнуть внутрь, как вдруг с удивлением поняла, что преграды нет. Как еретик, она ощущала, когда нужно было приглашение для того, чтобы войти в дом, это тоже было магическим барьером, только, к сожалению, его Виктория иссушить уже не могла. Поэтому она была очень удивлена, когда выяснилось, что Сальваторе живут в доме, где не было людей. Их дом словно горел надписью: «Здесь есть вампиры и здесь всем рады». Этот же дом был огорожен только щитом, похожим на тот, что установила вокруг своего дома Ардингелли, хотя и на порядок слабее. Виктория пару секунд изучала защитное заклятье, пытаясь понять, ядовито ли оно точно так же, как поле вокруг города, но оно было простым. Виктория самодовольно усмехнулась ― конечно, у среднестатистического мага не хватило бы сил создать подобное дважды. Виктория зашла в дом, и, быстро оглядевшись, почувствовала тонкий магический след, ведущий наверх. Ардингелли последовала за ним, точно за нитью Ариадны, пытаясь понять, чем колдун занят. Виктория остановилась перед самой комнатой, почувствовав слабые колебания в воздухе, и раздраженно зарычала. Практически сразу ей ответили. ― Моя дражайшая невестка. Виктория открыла дверь и хмуро уставилась на Элайджу, сидящего напротив темнокожего, крепкого мужчины. Очевидно, это и был колдун. Он посмотрел на еретичку, а потом его глаза в удивлении распахнулись: колдун явно был поражен, но Виктория не стала акцентировать на нем внимание и решила разобраться с ним позже. Ее недовольный взгляд скользнул к расслаблено улыбающемуся Первородному. ― Как мило, что ты здесь, Элайджа, ― едко произнесла еретичка. ― Надеюсь, ты просвещаешь его по поводу того, что ему необходимо снять защитный барьер, чтобы я могла уйти. Элайджа встал, Виктория сложила руки на груди и приблизилась, предусмотрительно оставив дверь открытой. Она уже успела вспомнить, что в драке с Первородными любое секундное промедление могло стать причиной проигрыша, а потому оставила себе фору. Впрочем, если она переломит Элайдже шею снова, то ничто не помещает ей уйти. Так же можно было бы поступить и с колдуном… Но она обещала Елене. ― Вынужден не согласиться, но, чтобы тебе не было так обидно, скажу тебе, что ты выглядишь просто потрясающе, ― произнес Элайджа и улыбнулся ей. ― Ждешь Клауса? ― Я всегда выгляжу потрясающе, ― холодно заметила Виктория. ― Роскошь и прекрасный образ на самой себе ― моя слабость. ― Да, я знаю. Я помню, что начало твоей жизни было не слишком роскошным, ― сказал он, и лицо Ардингелли скрылось за ледяной маской. Элайджа вгляделся в ее глаза и, поняв, что сказал, поспешил сгладить неаккуратный выпад. ― Прости, я не хотел тебе этого говорить. Ты — потрясающая жена и невестка, ― ровно произнес он. Виктория хмыкнула. С Элайджей всегда было проще, чем с другими — это был не яростный Клаус, не столь же непримиримая Ребекка, не жадный до крови Кол, и не холодный Финн. На самом деле, Виктория считала его своим первым другом. Именно он вступался за нее, когда она оказалась на непонятно каких ролях в замке Майклсонов, именно он помогал ей вычесывать грязь из волос, когда Ребекка притащила ее в этот дом, и это он убедил ее в том, что Никлаус на самом деле не такой гад, каким хочет казаться. Элайджа все делал для семьи, и делал все для нее, пока Виктория была ее частью. Элайджа был с ней, когда Клаус отстранился — это при том, что Элайджа на самом деле любил Катерину Петрову, а Клаус играл с ней, как кошка с мышкой. Однако в самый тяжелый момент Элайджа поддерживал ее, а не Клаус. Элайджа действительно любил ее, сестру, которую принял в семью не задумываясь ― вежливый, но веселый и галантный, он ласково заглядывал ей в глаза, нежно держал за руку при любой возможности, неизменно приглашал на танцы во время балов, делал комплименты, дарил подарки на все возможные праздники, находил самые абсурдные темы для разговора. Он исхитрялся проявлять внимание так умело, что даже мнительный Клаус не видел в этом ничего. Ничего и не было, хотя Клаус был склонен ревновать свою жену и к Колу, поэтому отношения с младшим братом супруга у Виктории получились не такими удачными. Но Элайджа был особенным в ее глазах ― друг, брат, защитник. Но сейчас Виктория не чувствовала ровным счетом ничего. Она отключила человечность, и то, что Элайджа был ей дорог, и она должна была испытывать сожаление от равнодушия к нему, было просто фактом. Фактом из ее прошлого. В настоящем же она хотела получить свое, и было не важно, что она говорит и что делает. Она знала, что только один Первородный способен пробудить в ней человечность. К ее счастью, это был не Элайджа, и это знание придавало сил. ― Я это знаю. Как и то, что ваша кровь тоже далека от королевской, ― ответила она тем же, чем и Элайджа, и лицо Первородного на секунду дрогнуло. Как и сама Виктория, он предпочитал не вспоминать бытность в качестве человека, особенно после того, как испытал вкус роскоши и богатства. Для Элайджи оставались важными человеческие качества, которые он ценил человеком, и не стать монстром оставалось его главной целью, но все остальное было неважным. ― Вы сами сделали себя такими значимыми, как и я, так что, пытаясь этим спекулировать, ты оскорбил сам себя, Элайджа. Мы вылезли из одной грязи, а теперь скажи ему, чтобы он снял защиту, ― гневно закончила она, кивнув на колдуна, который за все время их разговора лишь чудом не превратился в стул ― так сильно пытался в него вжаться и остаться незамеченным. В ссоре еретички и Первородного ему не было места, смести его было проще, чем сорвать лист с дерева. Элайджа не отвечал, смотря на ведьму с мягкой улыбкой. Где-то внутри это бесило Викторию, но выключенная человечность блокировала и эти чувства, так что Ардингелли ощущала только желание получить свое. Хотя, это даже не было желанием, а просто стремлением. Она знала, что хотела, что ей было нужно, и собиралась получить это, постаравшись никого не убить. В конце концов, она отключила чувства, а не стала двуличной сучкой, и слово, данное Елене, было весомо, это было делом чести сдержать его. Но на этом все. Холодный разум, не затуманенный никакими чувствами, идеально выстраивал все схемы и планы, работал как самый лучший компьютер, учитывая все слова и обещания, давая Виктории возможность получить то, что она хочет ― а хотела она свободы. Колдун ― Виктория с трудом вспомнила его имя, потому что для этого пришлось воспроизвести разговор с Еленой и ослабить внимание, а делать это, когда напротив был Элайджа, было очень рисково ― поняв, что Первородный не собирается отвечать, прокашлялся и ответил сам. ― Я не могу этого сделать. У Виктории мелькнула мысль, что, если бы напротив нее стоял Кол, она бы уже могла быть побежденной, со сломанной шеей ехать к Никлаусу. Кол остановился бы только для того, чтобы перевязать ее ленточкой. В отличие от деликатного Элайджи и человечного Финна, он считал желание Никлауса полностью обладать своей женой и контролировать ее более, чем уместным. Они не были так близки, как с Элайджей, но Кол был по-своему задирист, легок на подъем, весел и буен, и, хотя они не считались прекрасными друзьями, в компании мужа и его младшего брата ей было комфортно. Просто Кол держался подальше от их с Никлаусом отношений, и, если что, всегда принимал сторону Клауса, в то время как Элайджа старался поддержать Викторию. ― Боюсь, Ваши желания не так важны, ― даже не взглянув на колдуна, проговорила ведьма. ― Я просто сломаю ему шею и велю Вам это сделать. ― У него есть приказ, если он попытается убрать стену, то должен будет убить себя, ― сказал Элайджа. ― Я смогу снять это внушение, пока ты будешь лежать мертвым телом. Да и ты забыл ― я еретик. Я могу просто выпить из него магию, и стена сама рухнет. Пока она говорила, Элайджа смотрел на нее с новым выражением лица ― так, словно только теперь видел в ней достойного противника. Джонас Мартин прокашлялся. ― Тогда я буду вынужден Вас остановить, ― Виктория наградила его нечитаемым взглядом, и Джонас поспешил объясниться. ― У Никлауса моя дочь. Теперь Ваше присутствие здесь ― условие ее жизни. Виктория не удивилась тому, что Никлаус и Элайджа выдвинули требования вроде этого. Человеческую жизнь они перестали ценить много веков назад, видя в этом способ достижения того, чего они хотели. Ардингелли сохраняла эмпатию дольше всех, однако очень быстро это стало проблемой. Нельзя было сочувствовать каждому человеку, что касался ее жизни, скучать по нему или скорбеть, а когда она стала вампиром, то эмпатию к другим пришлось засунуть еще дальше. Но сейчас все было по-другому. ― Я без человечности, ―не моргнув и глазом, напомнила еретичка. ― Меня это не волнует. Колдун отчетливо занервничал, но Элайджа оставался спокойным. ― Я склонен предполагать, что тебе рассказал про колдуна кто-то из твоих друзей, а учитывая, какие они все сердобольные, то очевидно, что они попросили тебя никого не убивать. Если из-за тебя погибнет его дочь, или ему самому будет очень плохо, ― с намеком произнес Майклсон, и внутри Виктории полыхнуло нечто, напоминающее ярость. Она вдруг с удивлением поняла, что в этот раз подавление эмоций далось с большим трудом, чем до этого. Виктория медленно кивнула. ― Мне все еще плевать. Колдун напряженно смотрел на еретичку, понимая, что жизнь его дочери сейчас зависит не от него, а от того, насколько далеко готова зайти эта ведьма-вампир с отключенной человечностью. ― Ты не успеешь убежать от Клауса, ― вдруг резко кинул Элайджа. Виктория сжала руки в кулаки, и деревянный комод у стены прошила огромная трещина. Джонас Мартин почувствовал тошноту: магия этой ведьмы была страной, ядовитой, от нее веяло холодной силой и беспощадностью. ― Пожалуй, я пойду, сделаю вам чай, ― поспешно проговорил Мартин и выскользнул из комнаты, но еретичка и Первородный так и остались стоять друг на против друга, вглядываясь в глаза соперника. ― Виктория, Клаус был так рад узнать о тебе, ― тихо, проникновенно проговорил Элайджа, вглядываясь в лицо невестки. ― Я впервые за долгое время видел его улыбающимся, ― он ожидал увидеть сомнение или колебание в синих глазах, но Ардингелли продолжала смотреть на него так, словно не слышала, и Майклсон задался вопросом: неужели она действительно ничего не чувствовала? Неужели так глубоко было ее равнодушие? ― Зачем ты здесь? ― спросила она, и Элайджа вопросительно изогнул бровь. ― Я имею в виду, у этого колдуна. Кажется, его зовут Джонас Мартин. Что вы такое интересное делаете? ― она кивнула на стол, заставленный вещами Елены Гилберт. Она быстро сложила картинку и поняла, что колдун пытается найти Елену, определить ее точное местоположение. Ведьма почти ожидала ответа: «Я собираюсь найти Елену, схватить ее, привести Клауса и тебя забрать тоже, спасибо, что пришла прямо в мою ловушку», но ответ Элайджи ошарашил ее. ― Я хочу убить Никлауса. Ее безупречная маска треснула, Виктория уставилась на Элайджу с нескрываемым удивлением. Она почти ожидала насмешки, что Майклсон назовет все сказанное шуткой, но Элайджа продолжал взирать на нее молча и настороженно. ― Прощу прощения, я ослышалась? ― хрипло выдала она, и внутри зашевелилось что-то давно забытое. Ардингелли взяла себя в руки, стараясь не вернуться к своей человечности так внезапно ― Элайджа был хорошим стратегом, и мог специально сказать нечто подобное, чтобы включить ее эмоции, чтобы проще было совладать с невесткой, но по сверкнувшим яростью в темных глазах она поняла, что все было не так просто. ― Он убил Ребекку, Кола и Финна. Сердце Виктории бешено заколотилось, кровь стучала в ушах, но она расправила плечи и заставила себя решительно посмотреть на Элайджу. Она могла как угодно относиться к Никлаусу, что угодно к нему чувствовать, но она не была дурой. Клаус был жесток, склонен к садизму, безразличию, паранойе. Он был очень импульсивным, ревнивым и эмоциональным и редко сожалел о чём-то. Но у него был страх остаться в одиночестве, поэтому Виктория не могла поверить в то, что он действительно убил своих братьев и сестру. ― Клаус не мог, ― спокойно проговорила она, рассматривая атрибуты на столе. ― Он не самый семейный человек, но ваше «Навсегда и навечно» для него все. ― Наше «Навсегда и навечно», ты тоже в него входишь, ― с нажимом произнес Элайджа, поворачиваясь к ней. ― Он заколол их и скинул в океан. На это он способен, как думаешь? ― Виктория не стала отрицать это или соглашаться. Она прекрасно знала, каким был Никлаус и на что он был способен, и что он никогда не стал бы делать. Элайджа по-своему растолковал ее молчание. ― Ты что-то знаешь. Что именно? Никлаус очень любил свою семью, рядом с братьями и сестрой в нем просыпалась человечность. Эмоции так же приносила в его жизнь любимая Виктория. Клаус не мог сделать что-то непоправимо, за столько веков даже Финна, которого он не очень одобрял и понимал, он не убил безвозвратно. Но Элайджа любил свою семью не меньше, и любовь его не имела такой деспотичный вид, как у Никлауса. У Элайджи действительно есть мораль, но, когда член его семьи подвергался опасности быть убитым, он был вынужден совершать аморальные поступки, что он не любил делать. Сейчас он был уверен в том, что Клаус убил их сестру и двух братьев. Виктория взяла одно из растений, использующегося для обряда, понюхала и растерла в пыль. Элайджа неодобрительно нахмурился ― из всех ингредиентов, невестка выбрала именно то, чего у колдуна больше не было. ― Зачем мне говорить тебе что-то? ― спросила Виктория, опираясь бедрами на стол и смотря на Элайджу с немым вызовом. В нём почти никогда не появлялось гнева, недовольства или злобы, он как будто родился мертвецки спокойным дипломатом. ― За тем, что ты не любишь Клауса, ― противореча тому, к чему пытался призвать ее пару минут назад, сказал Элайджа. Ардингелли не стала оценивать его уверенность в своих словах, но ей вдруг подумалось: а не были ли эти разговоры лишь обманным маневром? Если хорошенько шокировать вампира чем-то, а потом вызвать эмоцию, человечность вернется. Элайджа мог закидывать ее неожиданными, противоречивыми тезисами, а после в этой комнате мог неожиданно появиться Клаус, и у разрозненной ведьмы не останется маневра. Как и у ее человечности. Виктории стоило взять себя в руки сейчас же. Виктория хмыкнула. Элайджа целенаправленно стремился поддерживать образ существа, которым он больше всего хотел быть: ухоженным, благородным, нравственным мужчиной, преданным своей семье. Однако его вампирская природа, а также безумная преданность Клаусу сделали это существо не более чем фасадом, за которым он мог прятаться. Он такой же злобный, коварный, бесчестный и лицемерный, как и его братья и сестра. Это наиболее нагло было в его заявлениях о семейной преданности, а затем в том, что он оставался в стороне и позволял Клаусу атаковать их и закалывать, а также помогал Клаусу закалывать Кола, когда тот становился неконтролируемым. Выпад Элайджи не принес пользы, Виктория даже не моргнула глазом на наглое заявление, хотя метки на груди неприятно начали жечь. ― У меня нет причины прикрывать его, но и твоим союзником я быть не собираюсь, ― прохладно проговорила ведьма. ― Я — союзник самой себе. ― И Елене Гилберт, ― сказал Элайджа. Виктория вопросительно приподняла бровь. Он хотел обвинить ее в дружбе с двойником, хотя сам был влюблен в Катерину Петрову? Если так, то Виктория точно не собиралась церемониться — она вскроет все раны Элайджи, до которых сможет дотянуться. ― Я видел, как она заходила в твой дом. ― Притягательность двойника Петровой. Ты же знаешь, что это такое, Элайджа? ― Виктория позволила себе тонкую, надменную ухмылку. ― Она — хороший человек, я хочу ей помочь. ― И чем же? Виктории не нравилось, в какую светскую беседу превращалась эта встреча, она вообще не хотела разговаривать с Элайджей. У нее была цель, и Ардингелли хотела ее достичь, но обойти Элайджу сейчас казалось невозможным. Напряжение между ними было ощутимо, но они скрывали его под маской спокойствия и вежливости, ожидая, когда один бросится на другого, чтобы потом сказать: «Не я напал на тебя». ― Я дала пару практически советов, как ей выжить при обряде. В глазах Элайджи мелькнул интерес. ― А это возможно? ― Я придумала этот ритуал, ― Виктория надменно фыркнула. ― Для меня нет ничего невозможного, Элайджа. Он хмыкнул, соглашаясь. Виктория была одной из самых великих ведьм в истории: еретичка, которая могла выпивать чужие силы и была практически неуязвима. Она всегда было сильной, смелой, горящей, словно пламя. Тем страшнее было смотреть на нее и видеть, как она смотрела на мир пустыми глазами. Как рыба, которую выбросило на сушу. На землю, которая душила её. ― И все-таки ты не ответила, ― с нажимом произнес Элайджа, глядя в глаза невестке. Виктория усмехнулась. ― Вели ему снять заклятье, и я, может, что-то вспомню. ― Боюсь, ты — самый верный способ затянуть Клауса сюда, ― Элайджа развел руками, словно действительно ничего не мог сделать и чувствовал себя виноватым. ― В этот раз он бросит двойника, чтобы пойти за тобой. Если ты теперь против него, то почему бы не сделать то, что поможет нашей семье? Если Клаус умрет, ты будешь свободна. Виктория никогда не любила решать вопросы насилием, когда этого можно было избежать ― она сама перетерпела много насилия в своей жизни. Поэтому драки, сражения были не совсем по ее части. Особенно она не одобряла пустое, праздное насилие, которое так обожал Клаус, Кол, и даже Деймон Сальваторе. Возможно, она и не ценила человеческую жизнь так высоко, и сама рассматривала смерть как вариант, но она никогда к нему не прибегала и всегда держала себя в руках. Но прямо сейчас ей захотелось свернуть шею Элайдже и делать это снова и снова. ― Элайджа, я скажу тебе то, что мне было очень сложно принять, и я смогла это сделать, только примирившись с самой собой, ― честно произнесла она, прекрасно зная, что содержимое этого разговора может дойти до Клауса. ― Где-то глубоко в душе я не переставала любить Клауса ни на секунду, я люблю его прямо сейчас, под всем этим льдом в моей душе. Я не желаю ему смерти и проигрыша тоже, но теперь я ставлю свои желания выше его. И всего этого слишком мало, чтобы я вернулась к этим чувствам. Элайджа смотрел на нее так, словно понимал, но его понимание не нужно было Виктории. С каждой минутой она теряла надежду на то, что сможет убежать. Элайджа был прав: наученный горьким опытом, Клаус сделает все, чтобы не упустить ее. Особенно, если поймет, что Елена Гилберт не похожа на Катерину Петрову и не будет торопиться становиться вампиром, даже при угрозе своей жизни. Он может прийти за ней в любой момент, а вот дражайшая супруга ускользнет. Ведьмак вернулся в комнату с подносом. ― Чаю? ― Яду, ― сказала Виктория. ― Желательно Вам. А в него, ― она кивнула на Элайджу. ― Воткните кол из белого дуба. Ардингелли направилась к выходу, грубо задев Элайджу плечом. ― У Клауса нет лунного камня, ― Виктория стала спускаться по лестнице, не слушая его. ― Я бы сказал, что это единственное, что ему надо для исполнения желаний, но мы все знаем, что это не так. И он хочет, чтобы это была ты. Виктория сожгла занавески и плед на первом этаже и даже подумала: не взорвать ли дом ко всем чертям? Элайджа все равно выживет, а что до колдуна… Ардингелли одернула себя. Она обещала Елене не убивать колдуна. Елена ― хороший человек, а Виктория всегда держала слово, особенно, если они были даны хорошим людям. Виктория не знала, чем ей заняться ― она моталась по городу, кипя от ярости, безысходности, желая встретить Клауса и высказать ему все прямо в лицо, и не желая его видеть одновременно. Она хотела разорвать кому-то горло и упиться чужой кровью, при этом не желая кому-то зла. Виктория пыталась взять себя в руки о рвущиеся из-под замка чувства, но внутри все клокотало и закипало. Она была в подвешенном состоянии и в полном раздоре. Эмоции разбивались о ледяную стену сдержанности, и эти осколки больно впивались в сердце еретички. Она не хотела включать человечность: это снова боль, сомнения, страх. Убегая от Клауса и выключая чувства, она знала только о том, что не может быть в этой ловушке вечно. Клаус потихоньку сжимал ее в своих руках, желая, чтобы она была рядом с ним вечно и безраздельно, и Виктория не заметила, как начала задыхаться. А когда поняла, разговоры уже ни к чему не приводили. Клаус перестал ее слышать, и вскоре Виктория перестала говорить. «У Клауса нет лунного камня. Я бы сказал, что это единственное, что ему надо для исполнения желаний, но мы все знаем, что это не так. И он хочет, чтобы это была ты» ― сказал ей Элайджа. У Клауса была ведьма, но, конечно, он будет до последнего надеяться, что обряд проведет его ведьма. И что, по возможности, она принесет ему лунный камень. Виктория действительно могла бы это сделать ― более того, сама раздумывала о таком варианте. Когда прижмет по-настоящему, не будет ли правильным пойти на попятную, выкрасть лунный камень и принести его Клаусу вместе с собой. Не было ничего проще, Виктория всегда знала, что Клаус готов принять ее обратно с распростёртыми объятьями и простить что угодно ― так же, как она ему в свое время. Однако все ее свободолюбие восстало против этой мысли. К тому моменту, как Мистик Фоллс накрывают сумерки, Виктория более-менее берет себя в руки. Взяв эмоции под прежний контроль, она выстраивает план действий ― ей необходимо подкрепиться, потому что голодному вампиру сложнее держать эмоции выключенными, а потом убедиться, что Лунный камень в руках Сальваторе в безопасности. Несмотря на то, что дом переписан на Елену и чужой без разрешения не войдет, у Клауса будет сотни вариантов того, как это можно обыграть ― от подосланного загипнотизированного человека до полного сожжения дома и поиска камня с помощью заклятья. Виктория выдохнула. Она ненавидела эти дурацкие игры, в которых люди, подобные ее мужу и другим родственникам со стороны Никлауса, чувствовали себя, как рыба в воде. Она любила говорить прямо о своем недовольстве и своем расположении. Даже когда она делала что-то низкое, Виктория всегда имела вполне четкие намерения, не прячась за десятки смыслов и сотни намеков. Интриги, в которых требовалось притворяться до последнего, были ей чужды. «Надеюсь, он не сожжет мой дом, если я откажусь с ним говорить» ― подумала ведьма, поворачивая с освещенной улицы в темной переулок. Она не была моралистом, и в ее рационе часто появлялись безвинные люди, спешащие домой. Их она, правда, не выпивала досуха и иногда снисходила до того, чтобы применить заклятье восполнения крови ― а каких-нибудь маньяков она рвала на куски. В этот раз ей на пути попался студент, судя по всему ― художник. От него пахло грифелем, масляными красками, он улыбался, а его пальцы были испачканы в краске. Виктории стало почти больно, когда она увидела его, учуяла его запах, но клыки засаднило еще сильнее ― от Никлауса частенько пахло также. Кровь была у вампиров чем-то интимным, важным, поэтому Клаус иногда покусывал ее, как и она его, чтобы лишний раз подтвердить их связь. Виктория дождалась, когда парень завернет в переулок и скользнула за ним. До того, как наброситься на него, она втянула воздух, проверяя на запах вербены. Поскольку Виктория была еретиком, у нее было более чуткое чутье, ее было сложно напоить вербеной, в отличие от Сальваторе. Вербеной не пахло. Виктория схватила парня за плечо и развернула к себе. На секунду Ардингелли замерла, вглядываясь в каре-зеленые глаза художника. ― Вам помочь, мисс? ― спросил он озадаченно, осматривая ее. Не пошло, не как-то еще, а с небольшим интересом, словно… словно смотрел на что-то красивое, что было бы неплохо зарисовать. Виктория до боли прикусила губу. Ей захотелось отступить, выпустить его из своей смертельной хватки, заставить обо всем забыть и позволить идти дальше. И вместе с тем что-то внутри нее шепнуло о том, что этот художник ― просто парень, хороший или плохой — роли не играет. Она могла разорвать его на куски, а могла отпустить: ее жизнь от этого не поменяется. Ардингелли подумала, что, если ее чувства будут продолжать рваться наружу, а безэмоциональность продолжит их подавлять, у нее вполне может развиться шизофрения или раздвоение личности. Но тут ее прагматичная сторона была права больше, чем чувственная. Ей не обязательно убивать этого художника, а она не ела так давно… Во время охоты эмоции играли совсем незначительную роль. Надо только сказать себе, что ты не хочешь никого убивать, а дальше позволить действовать инстинктам. Виктория улыбнулась, вложив в эту улыбку все свое очарование, и с удовольствием отметив, как дрогнуло что-то в темных глазах юноши. Громкое биение тяжелого сердца, качающего густую кровь… Теплый аромат, густой, терпкий. ― Да, помоги мне, ― мягко произнесла она, вглядываясь в его глаза. ― Не кричи и не сопротивляйся, ― жестче произнесла еретичка. Парень кивнул. Лицо Виктории исказилось, под глазами потемнели вены, а мир теперь Виктория ведала через легкую красную сеточку. Она подалась вперед, и клыки легко прошли сквозь кожу ― проще, чем воткнуть заточенный нож в подтаявшее масло. Клаус всегда не одобрял, когда она пила кровь молодых людей, и говорил, что это худшее в ее обращении. Интересно, сейчас он бы назвал худшим последствием ее вампиризма возможность отключать эмоции и быстро убегать? Лицо у художника было внимательное, настороженное и в то же время потрясенное. Его тело казалось совсем легким. Виктория постаралась не касаться его нигде, кроме того места, куда впилась зубами и где придерживала рукой, чтобы он не дернулся. Еще в далеком прошлом Кол называл ее самым гуманным вампиром из их семьи: Майклсоны любили, когда жертва сопротивлялась, даже если это означало ее неминуемую гибель. Впившиеся в шею вампирские клыки были острее бритвы, и дергаться ― все равно, что самому этими бритвами и резаться. Шея человека расходилась, точно узорная салфетка, которую потянули за нитку, и вампир весь оказывался в крови. Виктория считала это до ужаса непрактичным. Плюсом к этому, она все еще верила, что можно было обойтись без убийств. Да, убивать она умела, ничуть не хуже Клауса или Ребекки. Но она не собиралась уподобляться тем ведьмам, кто испортил ей жизнь и погубил мать. Она отпустила художника, когда его сердце начало затихать. Виктория удержала его одной рукой, повела пальцами и пробормотала заклинание. Парень посмотрел на нее совершенно растерянно. ― Через минут пять станет лучше, ― пообещала она, чувствуя, как начало действовать кровевосстанавливающее заклятье. Ардингелли заставила посмотреть себе в глаза. ― Ты забудешь о том, что здесь случилось, как только я уйду, и никогда не вспомнишь. Художник отстранённо кивнул. Виктория ушла, а потом незаметно проводила парнишку до дома. Запах красок и холста был слишком заманчивым, чтобы она просто так оставила его. Возможно, Ардингелли даже наведается к нему еще раз, если к моменту следующей охоты будет свободной. Она представила себе картину, в которой Никлаус пристегнет ее к себе с помощью наручников, и Виктория хихикнула. Звук отозвался чем-то чужеродным в ее сознании, и девушка настороженно замолчала. Стена, держащая ее эмоции подальше от разума и сердца, казалась все еще крепкой, но Ардингелли знала, что она хлипка как никогда. Виктория слонялась без дела по улицам города, точно неприкаянная тень. Домой идти не хотелось, поэтому еретичка позволила себе бесцельно бродить. Сегодня за много лет у нее впервые отчетливо тряслись руки. Сейчас голова её, казалось, совершенно, абсолютно пуста. Только сердце ныло и обливалось кровью, но Ардингелли засунула это чувство подальше, надежно закрыв его. Она не любила и не умела проигрывать. Ей надо было что-то сделать. Придумать, найти какой-то выход. Торговаться с Клаусом смысла не было ― она не могла предложить ему ничего, чтобы он уже не имел. В козырях у Виктории была только она сама. Конечно, можно было сдаться, отойти в сторону и просто наблюдать за метаниями Клауса, сидя в безопасности, но так Виктория тоже не могла. Надо было что-то придумать, что-то сделать. Виктория прошлась до своей персональной границы и минут пять молча смотрела на нее. Она попробовала перенести часть стены в другой предмет, но заколка ― Виктория всегда носила с собой какие-нибудь безделушки, чтобы в случае необходимости впитать в них немного магии ― но заколка тут же задымилась, словно на нее пролили кислоту. Виктория зашипела и отдёрнула руку. Кончики ее пальцев покраснели, боль нарастала, и еретичка поспешила применить контрзаклятье. ― Жаль, что на большое отравление не получится, ― прошипела она, чувствуя легкое покалывание. Разрабатывая заклятье, Виктория всегда делала к ним контрзаклятье, но тут она дала промах ― посчитала, что сама она на такое заклятье не поведется, а к чужим оно не попадет. Ее уверенность ― даже самоуверенность ― теперь были причиной ее клетки. Виктория подняла взгляд на небо. Она чувствовала колебания небесных тел, как всегда бывало перед важным астрономическим событием ― как полнолуние, например. В лучшем случае через неделю, а в худшем — через две, Клаус сможет снять с себя проклятье ― Виктория не была уверена в сроках, надо было посчитать. Но Никлаусу нельзя было отказать в исполнительности, в этот раз он все подготовил просто… Мысль вспыхнула в Ардингелли внезапно. Клаус подготовил все, точнее, был уверен, что у него есть все, включая сбежавшую жену. Но разве Элайджа не сказал ей, что у Клауса не было лунного камня? Вероятно, Никлаус считал, что его принесут ему ― Элайджа, Кэтрин Пирс, Елена Гилберт, или даже она сама, Виктория. Поэтому и не спешил за ним. Он как хищник кружил вокруг них, загоняя в ловушку как можно больше добычи, увеличивая свои шансы на успех. «За одним кроликом погонишься ― ни одного не поймаешь» — это точно не про Клауса. Он поймает обоих, так еще и сделает так, чтобы они выдали друг друга и сами пришли к нему. Майклсон, очевидно, совершенно не ожидал, что лунный камень может попасть в руки к строптивой супруге, которая не собирается сдаваться так просто. Не то, чтобы Виктория хотела помешать снятию заклятья Никлауса ― ей самой было до ужаса интересно, как сработает обряд, который она сама разработала. Но нельзя было забывать, что речь идет о Клаусе: с ним всегда надо было держать ухо в остро. За несколько веков совместной жизни Виктория позабыла об этом, но Никлаус ей как-то напомнил, и теперь Ардингелли не думала, что забудет этот урок когда-нибудь. Ей нужна подстраховка. Нечто, что заставит Клауса пойти с ней на сделку, если это станет необходимым. Ей нужен был лунный камень. *** Несмотря на то, что рассвет едва-едва вошел в свои права, Виктория решительно направилась в дом Сальваторе. Стефана не было ― очевидно, он был с Еленой, Виктория какое-то время наблюдала за развитием этого любовного многоугольника, пока не стало скучно. Ардингелли не знала наверняка, что у них происходило сейчас, и вряд ли это играло какую-то особую роль, но сейчас ей было на пользу, что дома никого не было. Виктория вошла в комнату Деймона. На кровати вместе с вампиром сопела какая-то девица, смутно знакомая ― возможно, Ардингелли мельком видела ее по телевизору. Чуть брезгливо поджав губы, она наложила сонное заклятье на пассию вампира, чтобы та не проснулась и не вмешалась, и с силой мотнула Деймона за плечо. Вампир мгновенно проснулся. ― Ардингелли? ― пробормотал он, удивленно глядя на еретичку. Сальваторе напрягся. ― Какого черта?... ― Сядь, ― заглянув ему в глаза, приказала Виктория, и Деймон подчинился. ― Где лунный камень? ― не разрывая зрительный контакт, спросила ведьма жестко. ― В мыльнице. Сначала Виктория подумала, что Деймон шутит, и внушение на него не работает, но взгляд вампира был кристально чист, сейчас в нем не было ни капли хитрости. Внушение еретички явно работало, но Ардингелли не могла поверить, что Сальваторе говорит всерьез. ― Прости, что? ― Я хотел спрятать его под раковиной, раскрутив все, но потом заметил, как он похож на мыло, и решил положить его туда, ― просто объяснил Деймон, пожав плечами. ― Хочешь спрятать что-то ― спрячь на видном месте. «Может, попробовать так же с Клаусом» ― мелькнула мысль, и еретичка с трудом сдержалась от усмешки. Ей не нравились проявления чужих чувств и слабостей — вполне хватало собственных. ― Эта идиотская мысль никогда мне не нравилась, ― призналась ведьма. Она откинула светлые волосы на спину и приказала. ― Сиди на месте, пока я не вернусь. Деймон кивнул. Виктория зашла в ванную и, даже не используя магическую чуйку, сразу же нашла камень в мыльнице. Что же, если убрать ее раздражение, можно было отдать Сальваторе должное ― место было не самое худшее. Лунный камень действительно сливался с декоративным, полупрозрачным мылом, и, если не знать, куда смотреть, запросто можно не увидеть. Виктория пару минут держала камень в руке ― тот отдавал холодом в пальцы. Вздохнув, еретичка спрятала его в карман и вернулась в комнату. Деймон уставился на нее в немом ожидании. Ардингелли вгляделась в него и впервые заметила, как плохо он выглядит. Сейчас он как будто постарел, высох, истончился и увял. Даже его черные волосы, казалось, поблекли и тоскливыми поникшими прядями обрамляли серое лицо. Деймон боялся и переживал не меньше всех них. Имей Виктория то самое обычно присущее женщине нежное сострадание, она бы крепко, по-матерински, обняла в знак глубокой поддержки. Но на всём свете Виктория Ардингелли ни к кому не проявляла таких чувств. Ни к кому, кроме родного, единственного, любимого супруга… Она не могла позволить себе разбудить эти чувства. ― Ты забудешь о том, что я приходила, и будешь думать о том, что камень все еще в мыльнице. А теперь ложись обратно к своей полюбовнице и спи, Деймон, ― приказала Виктория, и Сальваторе молча повиновался. Он лег обратно, и Виктория поспешила домой. Никого утешать она не собиралась. Оставалось надеется, что Деймону внезапно не приспичит начать пить вербену. Дома Виктория проверила, спит ли Карлотта ― старушка уснула в своей комнате перед телевизором с вязанием, еретичка сделала звук потише и ушла к себе. Там она задумчиво покрутила лунный камень в руках, а потом вытащила из шкатулки серебряную цепочку. Она вытянула руку с лунным камнем и пробормотала заклятье. Камень дрогнул и уменьшился вполовину своего размера. Еретичка прикрепила к нему цепочку и повесила на шею, скрыв специальным защитным заклятьем. Теперь, даже если ей оторвут голову, заклятье себя не обнаружит, и камень останется скрыт. Ардингелли довольно улыбнулась. Удовлетворённая всем случившимся, она позволила себе забыть о Клаусе и всех остальных, приняла горячую ванну с маслами и солью, а потом закончила перевод книги, над которой работала последнюю неделю. Отправив ее клиенту, она спустя полчаса получила вторую часть оплаты с приятным бонусом в виде надбавки. Хотя деньги ничего не стоили для Ардингелли, было приятно что-то получать за свой труд. Деньги она все равно отдавала Карлотте ― та решала, что им нужно, что надо купить, а Виктория просто пользовалась тем, что было в их доме. Впервые за много месяцев она спала глубоким и крепким сном. Как вампиру ей не требовалось так много времени на сон, чтобы восстановить силы, а потому она чаще просто дремала часов пять или шесть. Намного больше времени уходило на сон, если Виктория довольно долго не охотилась и, тем более, не с трудом засыпала ночью. Но ранним утром, сытой, чувствующей себя в безопасности располагала к спокойному сну, и Виктория позволила себе эту роскошь. Утром Карлотта зашла к ней, сказав, что ушла в магазин, но Виктория лишь что-то промычала в ответ и не встала. Миссис Трублад напоследок сказала, что завтрак на столе, и ушла. Виктория встала ближе к обеду, довольная и выспавшаяся. Она умылась и долго расчёсывала свои длинные, густые светлые волосы, мурлыкая себе под нос старую песенку, которой ее еще в детстве научила мама. Но в это утро Виктория не волновалась о своей человечности ― ее голубые глаза оставались холодными. Призрачное чувство удовлетворения было вызвано осознанием собственной силы и удачливости, а это пока что сочеталось с ее бесчеловечностью. Обычно Виктория была далеко от того, чтобы использовать магию для бытовых вещей, но порой она была слишком ленива ― от апатии или, наоборот, какого-то хорошего чувства, хотя и не слишком сильного. Поэтому ведьма щелчком пальцев разогрела оставленный завтрак и подогрела чай, не используя чайник. Она улыбнулась. Это утро обещало быть хорошим. Она почти закончила завтракать, когда в дверь постучались. Вряд ли это была Карлотта, у которой были ключи, и на которую не действовало заклятье, скорее всего, Елена или кто-то из братьев Сальваторе снова решил нанести ей визит. Оставалось надеяться, что если это они, то ее не будут снова донимать вопросами. В любом случае, еретичка собиралась провести самый простой день, читая книги и смотря комедии с Карлоттой, так что ей было не до чужих проблем ― и даже не для своих собственных. Виктория вышла в коридор, сильнее затягивая пояс на своем любимом халате с черными дроздами и потянулась к дверной ручке, как вдруг что-то заставило помедлить ее ровно на несколько секунд. Ведьма нахмурилась, не понимая, чем вызван ступор, почему вдруг стало обжигающе горячо. Эти десять секунд не сыграли никакой роли для Ардингелли, зато ее неожиданный визитер оказался куда менее терпеливым. Виктория услышала его голос за секунду до того, как открыла бы дверь. ― Знаешь, в чем сложность заклятий, когда ты прячешься от соулмейта? Ты никогда не скроешься от меня до конца. Я всегда буду слышать и чувствовать тебя. Виктория медленно опустила руку и замерла, глядя на закрытую дверь так, словно та могла разлететься на куски в следующую секунду, загореться или превратиться в змею и кинуться на нее. ― В этом же всегда была сложность, не так ли? ― продолжал Клаус, странным образом не делая попыток открыть эту дверь. ― Твой дом окружен защитным заклятьем, но я слышу, как бьется твое сердце прямо напротив моего. Виктория засомневалась, но подняла руку и провела по двери. Дверь замерцала слабым сиянием и исчезла. Ведьма увидела Клауса. Майклсон совсем не изменился ― разве что волосы свои длинные остриг, из-за чего более резко стали выделяться острые скулы и волевой, жесткий подбородок. И взгляд… взгляд его стал более требовательным, горящим, нетерпеливым. Да, Клаус был переключателем для чувств Виктории, Ардингелли была для него точно таким же рычагом. Очевидно, его человечность сильно подкосилась после исчезновения жены, хотя еретичка не чувствовала, что вампир отключил ее совсем. Заклятье двойного стекла не позволяло Клаусу увидеть ее, но теперь Виктория видела своего мужа. Ардингелли склонила голову на бок, разом поникнув. В этом жесте было больше боли, чем кто-либо видел у неё за всё время. Лицо Никлауса странно дрогнуло, но он продолжал жадно шарить глазами по двери в том месте, где могли быть ее глаза. Внезапно он усмехнулся. ― Элайджа сказал, что ты отключила человечность, но сейчас мне показалось, что твое сердце сбило ход. Отчего оно дрогнуло? ― Никлаус оперся руками о дверную раму, поддаваясь вперед, насколько позволяло заклятье. Он втянул воздух, но тут же разочарованно рыкнул ― заклятье скрывало все, даже запах. ― От страха? От ненависти? А может быть, от любви? Вероятно, Клаус ждал от нее какого-то ответа, но Виктория продолжала стоять молча. Она замерла, ожидая и смотря всё так же прямо. Через минуту Клаус продолжил. Он положил ладонь на дверь и посмотрел на Викторию, не видя ее, но по биению сердца угадывая, где она может стоять. Рука Ардингелли дрогнула в желании прикоснуться к двери в том месте, где находилась рука Клауса. ― Открой дверь, ― голосом на грани шепота произнес Клаус. Внутри что-то ёкнуло, но Виктория взяла чувства под контроль. Клаус почувствовал и это. ― Нежные чувства рвутся наружу? Ты знаешь, нас связывает так много. Мы не просто соулмейты с одиннадцатью метками — мы были связаны жизнью и смертью, мы женаты, и мы являемся способом включить эмоции друг для друга, ― Никлаус усмехнулся. ― Неужели этого мало, чтобы ты открыла дверь? Виктория продолжала молчать, глядя на него. Ее руки подрагивали ― то ли от желания снять заклятье и не видеть его, то ли желая выполнить его просьбы и распахнуть дверь. Сердце болезненно пульсировало, и Виктория почти до крови прикусила нижнюю губу. ― Открой дверь, ― продолжал Никлаус, не добившись ответа. Виктория видела, как он распаляется с каждым моментом. Она была так близко, такая желанная и нужная, а Клаус даже не мог увидеть ее, не то, что взять и прикоснуться. ― Открой дверь, Виктория. Виа, открой дверь. Открой. Мне надо тебя увидеть, ― в голосе Клаус сквозила собственническая тоска, необходимость. По своему эгоизму он не мог смириться с мыслью, что Элайджа видел его жену, а Клаус был лишен такой возможности. ― Я хочу… хочу увидеть тебя, знать, что ты здесь. Не отказывай мне в такой малости. Виктория ничего не сделала. Клаус ждал ровно минуту, а потом сделал шаг назад и вдруг со всей силы ударил по перилам, что ограждали крыльцо и отступил на шаг. Виктория прикрыла глаза, услышав, как жалобно скрипнули прутья. ― Ты откроешь, — это прозвучало как клятва и угроза одновременно. ― Откроешь. Выйдешь за порог, ты не сможешь жить пленницей. И, когда я тебя увижу, когда смогу до тебя дотронуться, я никуда больше от себя не отпущу. Он сбежал с лестницы, ушел, яростно оглядываясь, ожидая, что она все-таки подчиниться, но Виктория так этого и не сделала. Когда он ушел, Ардингелли медленно опустилась на колени, чувствуя нарастающую дрожь в теле. Она только увидела Клауса, даже не встретилась с ним по-настоящему, а ее человечность, ее чувства уже рвались на свободу. Виктория не знала, что с этим делать. Вместе с человечностью к ней возвращался и страх, и любовь, и все прочие чувства.