Держи меня запертой в твоём сломленном разуме

«Страх потечет реками. Кто там стоит у рекламы, думает обо мне? Долго. Мучительно долго» — это был отрывок из стихотворения Стивена Кинга. Виктории написали в пять утра с заказом сделать авторский перевод с английского на финский, и ведьма не стала отказываться. Она завалила себя работой так, чтобы не надо было заниматься и думать о чем-то другом. Стихотворение называлось «Заклятие параноика», или «Параноид», и Виктория с трудом сдержала истерический смех. В последние дни ее нервы были ни к черту, а стена, что сдерживала эмоции, стала совсем хлипкой, и ее могла сорвать, казалось, любая мелочь. И Клаус пытался сделать все, чтобы эта мелочь произошла. Он приходил едва ли не каждый день, всегда в разное время, и хотя больше не разговаривал с ней, оставлял какую-то вещицу и ждал пару минут, что Виктория выйдет, и, когда этого не случалось, молча уходил. Это всегда было что-то мелкое, простое, что-то, что Клаус скорее мог бы дарить своей возлюбленной в человеческом прошлом. Никакой роскоши и шика, которыми он одаривал ее раньше. За ту неделю, что Клаус приходил, он принес ей деревяную игрушку кораблика, простую открытку с черными дроздами, подписанную словами «Я рад, что восемь дроздов снова вернулись к твоему сердцу, я своих храню бережно», рисунок скворца, сделанного черной ручкой на обрывке газеты, соловьиное перо, открытку с видами на Ауланко, и другую ― с Маарду. Клаус напоминал ей обо всем, что было с ними связано, с чего вообще начались «они». Он буквально находил и показывал ей то, что было изображено на их телах. Виктория перестала выходить на улицу и даже перестала выпускать Карлотту. Она отравила ее несильным зельем, действие которого напоминало небольшую простуду. Потом сама же за ней и ухаживала, а еду и таблетки сразу закупила на несколько недель вперед ― благодаря ведьмовским заклинаниям все равно ничего не портилось. Виктория вела такой же образ жизни, с которого начинала когда-то, сидела в своей норе как лисица. Поминутно это едва ли не бросало ее в смертельный гнев: она одна из самых сильных ведьм в истории, она — сифон, и буквально никто не мог стать ей достойным противником, так почему она прячется, точно раненый зверь? Наверное, потому что бороться с Клаусом она не могла. Где бы ни была заперта ее человечность, даже будучи самой холодной стервой на свете, Виктория не могла ему навредить. Ничто в ней не принимало саму мысль о том, чтобы вступить в бой со своим соулмейтом. Они с Клаусом никогда не сцеплялись физически, хотя кричать и выяснять отношения могли долго и довольно яро, но прикоснуться к друг другу ради причинения боли они не могли. Возможно, неизгладимое впечатление в их памяти оставило еще и начало их знакомство ― связанные с друг другом так сильно, что развязать почти невозможно. Но, исключая возможность драки, Виктория не представляла, чего ждать. Клаус был импульсивен, быстро взрывался, часто действовал порывисто. Спокойный разговор после того, как она почти пятьсот лет скрывалась от супруга, был невозможен. Клаус выйдет из себя мгновенно, и ей реакция была непредсказуемой ― о чем он будет говорить, чем он будет давить, что он сделает. В разных вариациях воображения ведьмы речь шла от падения вампира на колени и драматической фразы «убей меня, но не оставляй жить без тебя», до ее собственной свернутой шеи и заклятья связки. Снова. Почему-то Виктории начинало казаться, что Клаус взял это на заметку. И это только он. Если Никлаус добьется своего, и ее эмоции выйдут из-под контроля, то они оба станут хуже вулканов. Хотя, ситуация с ее включенными эмоциями могла пойти ему на пользу ― она будет испытывать чувство вины за то, что оставила его, а Клаус будет клясться и божиться, что любит ее, и еретичка быстро сдастся. В такой прострации Виктория проводила все свободное время, переводя книги и со страхом ожидая момента, когда Никлаус придет снова. Утром он заявился почти в ужасную рань, Виктория проснулась от того, что у нее на груди жглись метки. Обычно она старалась не смотреть на Никлауса, и, когда чувствовала его приближение, уходила в самую дальнюю комнату и сидела там, пока ощущение присутствия не исчезало. Но тут нарастающая боль не способствовала хорошему настроению, и ведьма подошла к окну, сбоку заглянув в просвет между шторами. Клаус был здесь, стоял, вдавив пальцы сквозь одежду в метки. Его глаза жадно скользили по двери, по окнам, но уже знакомое ему заклятье не позволяло сосредоточить внимание и найти ведьму. Не сумев, вампир хмыкнул. ― Эта игра в прятки начинает меня утомлять, любовь моя, ― сказал Клаус с усмешкой, хотя Виктория чувствовала его раздражение. ― Мы с этого и начинали, правда? Только в этот раз я буду настойчивее, и за пять дней ты от меня не отвяжешься, ― Виктория отвернулась, но не смогла заставить себя уйти, поэтому просто отвернулась от окна и уставилась на собственную комнату. Слушать Никлауса она от этого не перестала, а вампир, словно почувствовав ее колебания и тихую смиренность, продолжил говорить. ― Через несколько недель полнолуние, ― сообщил Майклсон будничным тоном, словно проговаривал прогноз погоды. ― Мы проверим твой обряд — наверное, ты рада. Или тебе, по крайней мере, интересно, как сработает твое уникальное антизаклятье. Никлаус замолчал, словно не знал, что еще сказать. Виктория тоже молчала, лишь скосив глаза на супруга. Клаус задумчиво оглядел двор, потом посмотрел на окна, но так и не смог найти ведьмы. Виктория отвела глаза быстрее, чем они бы встретились. Этого ее человечность уже могла не выдержать. ― У меня есть к тебе предложение, ― вдруг сказал Никлаус. Куда тише, чем до этого — Виктории пришлось напрячься, чтобы услышать его. ― Но я скажу его тебе при личной встрече. А она будет очень скоро, любовь моя. По традиции, Клаус несильно ударил по перилам, будто поставив точку в своем очередном любовном признании и ушел. Не спеша, до конца ожидая, что она выйдет или ответит хоть как-то. Виктория до боли закусила губу. Встретиться с Клаусом было выше ее сил. Непредсказуемость еще не пугала, но настораживала, и Виктория не могла с ней справиться. Да и что она могла ему сказать? Некоторые верили, что лучше просить прощения, чем разрешения, но Ардингелли была далека и от того, и другого. Если ты хочешь что-то сделать, по-настоящему, искренне, от всего сердца, то запретить тебе этого никто не может. И, конечно, за такой поступок глупо просить прощения. Так что просить чего-то было уже поздно, а извиняться Ардингелли не собиралась. Клаус причинил ей боль, и она себя избавила от этой боли. Она не знала, могут ли они выйти из этого дикого стечения обстоятельств, и даже более того: не знала, хотела ли этого. Убедившись, что Никлаус не вернется, Виктория все-таки забрала то, что он оставил, попутно проклиная себя самыми изощренными казнями. Дура, не иначе как дура. Каждый раз обещала себе сжечь его подарки не глядя, и каждый раз принимала и изучала, кроша и без того ненадежную стену своей бесчеловечности. Да и так или иначе, по отношению к Клаусу это было некрасиво: она давала ему надежду. Между «Исповедью» Августина — первой книгой, которую Клаус подарил ей когда-то — лежали сухие цветки красной гвоздики. Виктория хмыкнула. Как ведьма, она прекрасно знала значение всех цветов, да и Клаус частенько предпочитал флиртовать с ней на этом языке ― и разочаровывать тоже. Гвоздики были ее самыми нелюбимыми цветами, но это не отменяло их значения. ― Твое сердце страстно стремится ко мне и ты одержим любовью, ― Виктория усмехнулась. ― Ну, спасибо, что не желтая. Желтыми гвоздиками Клаус мог сказать, что Виктория разочаровала его. И что-то ведьме подсказывало, что это тоже было правдой, даже если красный цветок тоже был актуален. Любовь такая непростая штука: и любишь до смерти, и до смерти доведешь. Особенно с Викторией и Клаусом. Закончив перевод одной из книг, Виктория лениво просматривала следующие заказы для работы, примеряясь, каким занять сегодняшнюю ночь. Внизу Карлотта корпела над сливовым пирогом ― она была уверенна, что у каждой хорошей хозяйки должен быть свой фирменный рецепт пирога, и хотя у нее такой был, просто потрясающий клубничный пирог, из-за наличия свободного времени по причине вынужденного затворничества, Карлотта овладевала другими рецептами. Виктория слабо улыбнулась, предчувствуя сытый завтрак с домашней едой ― как таковая, еда мало радовала ее, былого восторга не вызывала, но было что-то теплое и приятное в том, как готовила Карлотта. Наверное, с домашней едой не сравнятся даже самые изысканные деликатесы. Остановив свой выбор на какой-то драме для подростков, Виктория обсуждала с клиентом детали заказа ― какая-то молодая девушка хотела заказать перевод своей любимой книги на испанский, чтобы отправить лучшей подруге, потому что непопулярная книга не переводилась в этой стране. Ведьма открыла первую страницу сканированной книги, когда телефон у нее на столе зазвонил. Ардингелли мелким глянула на экран, решая, брать или не брать, но в итоге приняла вызов. ― Стефан, если ты хочешь упросить меня выйти из дома, то… ― бойко начала ведьма, подозревая единственную причину, по которой притихший вместе с друзьями и братом Стефан Сальваторе решил ее потревожить. Но договорить ей не дали. ― Елена пыталась покончить с собой. Виктория едва не поперхнулась воздухом. Голос Стефана звучал бесцветно, серо, до ужаса болезненно, но не это так удивило ведьму. ― Что? ― недоверчиво, с трудом проговорила еретичка. Елена была бойцом, настоящим бойцом. Она пережила смерть родителей и так много сверхъестественных событий, и при этом продолжала бороться, хвататься за свое счастливое будущее, верить в лучшее. Она могла бояться сколько угодно, а в глаза опасности все равно смотрела отважно. Гилберт была далеко от идей самоубийства. Она была не из тех, кто видит выход в лишении себя жизни, или считает, что убить себя и оставить проблемы другим ― хорошая идея. Более того, Елена представлялась человеком, которая будет хвататься за любую попытку разрешить ситуацию в самом лучшем ключе ― все счастливы и все живы. Она искала хорошее во всех и во всем, и, если из комнаты были три выхода и они ей не подходили, она искала четвертый или создавала его сама. Героически отдать жизнь за близких было немного другим. То, что в литературе называлось «самоубийством Бога», когда главный герой отдает жизнь за высшее благо. Отважный подвиг или стечение обстоятельств? Ради чего будет принесена такая жертва ― пожалуй, самый важный вопрос. Во имя победы добровольно восходит на алтарь Ифигения, бесстрашно ведет полки Жанна д’Арк. Вот и Елена во имя лучшего была готова отдать свое сердце, свою жизнь, как Данко. Ведь она пришла к Виктории, стараясь найти выход в ситуации с Клаусом, но героически готовая принять смерть, если это спасет ее близких. Виктория могла это понять, но все-таки она была далеко от геройства. Пережив личную потерю, Елена оказалась куда сильнее Виктории, ведь смогла остаться доброй, сострадательной и отважной. Виктория же превратилась в холодную, недоверчивую ведьму, держащую дистанцию со всеми. Даже Клаус с трудом продирался через ее сад шипов. Идеи самопожертвования, которые были близки Елене, не касались Виктории. Нет ничего важнее собственной жизни… И жизни соулмейта. Но все-таки геройски отдать свою жизнь ради блага других не то же самое, что попробовать лишить себя жизни. Концепция самоубийства не вязалась с образом Елены Гилберт. Бросить всех и оставить проблемы позади ― не про двойника Петровой. ― Деймон дал ей свою кровь, на тот случай, если Клаус заберет ее раньше, ― все также бесцветно проговорил Стефан, и в его голосе даже не мелькнула злость на брата. Видимо поступок возлюбленной его огорошил. ― Елена решила… ― Что, выпустив кровь, она спасется, ― догадалась Виктория. Она задумалась. Кровь вампира исцеляет любые раны, а в случае гибели превращает носителя в вампира. Но если кровь вампира частично выйдет вместе с кровью человека, подействует ли она? ― Не лишено оснований, но причем тут я? Я не врач, ― отстранено произнесла Ардингелли, хотя еретичка знала, что именно она может сделать. Варианты развития событий всегда быстро складывались в ее голове, десятки различных вариантов, но мать научила Викторию не трепать языком и не лезть вперед. Лучше подождать и послушать, чем оказаться связанной по рукам и ногам из-за поспешности. ― Ей нельзя в больницу, а Бонни с трудом сдерживает ее от смерти. Я знаю, что прошу многое, и ты ничем нам не обязана, ― Стефан выдохнул. ― Но я молю тебя. Спаси ее. Елене действительно нельзя было в больницу ― ее могут оставить там, чтобы наблюдаться у психолога, потому что девочка, которая попыталась покончить с собой после относительно недавней смерти родителей нуждалась в присмотре. Там Елена станет легкой мишенью для Клауса или других вампиров. А Бонни была слишком юной, с трудом осваивала простейшие заклятья, и ясно, что спасти жизнь подруге она не была способна. Виктория выдохнула. Ей на самом деле не хотелось выходить из дома, кроме того, отравленный паранойей разум услужливо подсказал, что Елене мог кто-то внушить покончить с собой, и все это было лишь деталью плана по выманиванию ее из дома. Клаус мог понять, что Виктория симпатизирует двойнику и использовать это, чтобы добраться до жены. С другой стороны — все это могло быть лишь стечением обстоятельств. То, что человек не склонен к самоубийству, не значит, что он не способен на это в минуту отчаяния. Елена хваталась за свою человеческую жизнь и могла просто решить, что выпустить кровь будет хорошим вариантом избавиться от крови вампира в ней и просто немного не рассчитать последствия. Кроме того, двойник был слишком важным материалом, и даже ради любви к Виктории Никлаус не стал бы рисковать ею, особенно имея варианты с менее рисковым содержанием. Виктория сделала глубокий вдох, потом закрыла ноутбук и встала. Она действовала как можно более спокойно и решительно. Одеться, взять необходимые склянки с разными препаратами, и наложить на саму себя защитное заклятье. Виктория в волнении взглянула на кольцо, которое в последние года служило ей вместилищем для магии. Магии было уже не так много, поэтому надо было найти какого-нибудь ведьмака или ведьму, чтобы забрать их силы. Стоило подумать об этом, даже можно рискнуть встречей с Никлаусом. Через десять минут Виктория уже была около дома Сальваторе. Стефан и Деймон сидели в гостиной и встали, когда ведьма вошла. Деймон открыл рот, чтобы что-то сказать, но Виктория опередила его. Она завела руку и со всей силой ударила по красивому лицу старшего из братьев Сальваторе. Силы она приложила не только человеческие, благо, вампиризм от количества магии в кольце не зависел. Деймон отлетел на пару метров и упал, но, к удивлению еретички, не стал тут же вскакивать на ноги и бросаться в ответную атаку, чего Виктория ожидала почти наверняка. Жест получился до ужаса пренебрежительным, но Сальваторе даже не попытался ответить ― видимо понимал, что натворил и что это из-за него Елена на грани смерти. ― Ты — идиот, ― прошипела Виктория. ― Стать вампиром без своей воли — это худший способ спасения. Елена никогда бы тебя не простила. ― Я хотя бы что-то… ― зарычал Деймон, поднимаясь и стирая кровь из разбитой губы, но Виктория двинула пальцами, и старший Сальваторе подавился языком. Ардингелли даже не потратила на этого собственные силы ― взяла из Сальваторе, чтобы ему же и навредить. У Деймона отнялись ноги. Губы ведьмы дрогнули в мстительной усмешке на пару секунд, потом она снова стала холодной. ― Нет, у тебя нет права голоса, ― произнесла она. — Это решает Елена. Ты действительно не понимаешь? Если она станет вампиром, она никогда тебя не простит. А никогда ― довольно долго. Стефан посмотрел на еретичку со слабым любопытством. Они ничего не знали о Виктории ― ни как она объединяли в себе две сущности, ни как она стала вампиром, ни как она жила до Мистик Фоллс. Виктория Ардингелли была одной большой загадкой. ― Как ты не простила того, кто превратил тебя? ― прохрипел Деймон. Виктория прищурилась, и Деймон почувствовал, как зажглись невидимые раны в том месте, куда много лет назад его застрелил собственный отец. ― Я простила, ― сказала она, и усмехнулась. ― Только я его любила. А тебя она не любит. Деймон не смог пошевелиться, и Виктория направилась вверх по лестнице. Она безошибочно угадала путь благодаря слишком яркому магическому пути Бонни. Беннет так и не научилась скрывать свои силы, что делало ее довольно легкой мишенью. Наверное, она была до сих пор жива только благодаря тому, что хорошо владела заклятьем аневризмы. Бонни сидела на стуле около кровати Елены, вцепившись в ее пальцы до побеления. Ее голова была запрокинута вперед, лбом она упиралась в покрывало. Видимо, прошло много времени, прежде чем Стефан решил, что Бонни не справится и им нужен кто-то другой. ― Стефан, ― позвала Ардингелли вампира, и тот возник рядом почти сразу. ― Убери вашу страдалицу отсюда. Меня бесит колдовство, когда кто-то смотрит на тебя словно на живую инструкцию. Сальваторе ничего не ответил, только кивнул, и уже через пару секунд исчез с Бонни на руках. Виктория сняла свое черное пальто и подошла к Елене. Видеть Гилберт в таком состоянии было почти физически больно: бледная, уставшая, с перевязанными запястьями. Черные ресницы нервно трепыхались, а губы судорожно хватали воздух. Видимо, Елена уже приходила в себя и у нее была истерика. Виктория поджала губы. Сломленный герой. Виктория не спешила ее будить. Она аккуратно размотала перевязанные запястья, рассмотрела кривые шрамы. Потом захлопнула все двери и окна, задернула шторы, создав в комнате таинственный полумрак. Магия любит темноту и тишину. Еретичка взболтала в склянках некоторые отвары из трав, на секунду глянув на Гилберт. Чуть подумала, выстраивая план действий, и уже потом приступила к нему. Сначала протерла черным платком, смоченным одним из растворов, запястья, которые почти сразу покраснели. Елена чуть застонала от боли. Виктория влила ей в рот успокаивающее зелье, и Гилберт затихла. Виктория провозилась с ней больше часа, но неожиданно это не вызвало раздражения. Виктория давно ни за кем не ухаживала… так. Ни о ком не заботилась. В последний раз это была Карлотта, которая упала на скользком льду зимой и сломала ногу, и ведьма выхаживала ее ― а все из-за того, что про перелом узнали другие люди и Виктория не могла быстро его вылечить. Еще раньше она ухаживала за Клаусом. Это было незадолго до ее ухода от него. Они с Никлаусом тогда были в ссоре, и пустившийся во все тяжкие вампир ― он всегда становился более злым и неконтролируемым, когда ссорился с супругой ― напоролся на ядовитое заклятье какой-то ведьмы. Почти пять дней Майклсон исходил какой-то желчью, горел, как в лихорадке, то вдруг замерзал, бредил, страдал от дрожи… Виктория была зла на него, но бросить не могла, заботливо сидела рядом, вытирая пот со лба и опаивая своими зельями. Клаус лишь цеплялся за нее, хватая почти до боли сильными пальцами, и стонал ее имя. «Виктория…. ― хрипел он, не открывая глаз. ― Виа… не отдам… не отдам» Спустя неделю после того, как ему полегчало, еретичка отключила человечность и ушла от него. Сказанное в бреду «не отдам» было обещанием и клятвой. Ардингелли заморгала, ощущая сухое жжение в глазах, которое заменяло ей слезы, и отвела мысли в сторону. Ей не нужна была ее эмоциональность, особенно сейчас, Клаус и так расшатал ее до невозможности. Она должна была помочь Елене, забота о которой оказалась довольно приятной. На самом деле, восстановительные заклинания были не столь сложными, сколько тонкими. Особенно все, что было связано с самоубийством ― магия отрицала такое, считая попытки лишить себя жизни преступлением против природы, из которой брала начало. Но и Виктория сама по себе была таким преступлением, так что ей можно было все. Она обтирала запястья Елены мазями и растворами, открывая себе доступ к ее венам, подтягивала перерезанные вены к друг дружке, соединяя магией, точно хирург шелковой магией. При этом постоянно следила за общим состоянием двойника, чтобы не навредить, успокаивала, снижала температуру. Но с магическими существами было проще. Магия милостиво позволила использовать себя на благо двойника ― ведь именно их и создала природа для баланса. С людьми зачастую было сложнее, а с вампиров, оборотней, ведьм и двойников магия принималась легче. Стефан только один раз заглянул, чтобы узнать, не надо ли чего. ― Найди мне кого-то с магией, кого не жалко убить, ― фыркнула еретичка от усталости, не сдерживая свой дурной характер. Но, оглянувшись на нерешительного замершего в дверях Стефана, поняла, что в таком состоянии Сальваторе готов прямо сейчас принести ей в жертву пару ведьм из близлежащих городков. Поняв это, еретичка смягчилась. ― Ничего не надо, Стефан. Я справляюсь. ― Ты можешь взять магию из меня, если это поможет, ― предложил вампир. Ардингелли не стала отказываться, но вытянула совсем немного и отправила Стефана спать. Елена очнулась ближе к вечеру. Она слабо приоткрыла глаза, и Виктория посмотрела на нее поверх книги, которую села читать, ожидая пробуждения двойника. Заметив, что Гилберт пришла в себя, еретичка встала и подошла к ней. Совершенно нежным, почти материнским жестом погладила по волосам. На глаза Елены набежали слезы. Человечность Виктории опасно прислушалась к происходящему, надеясь, что сейчас все случится. Ардингелли почти чувствовала это внутри себя. ― Надо жить, ― мягко произнесла еретичка. ― Назло всем надо жить, Елена. Твоя смерть Клауса не остановит. Катерина забрала у него все, и он мстит ей до сих пор. Он убьет твоих друзей. Твоя смерть будет худшим вариантом из всех возможных. Виктория даже представить не могла, на что пойдет Клаус, потерявший последний шанс снять заклятье. В этот раз у Елены точно не было детей, о которых они могли не знать, как это случилось с Катериной Петровой. Если Клаус потеряет Елену ― конец настанет всем. Елена всхлипнула и поднесла к глазам руку. ― Я больше не могу… ― произнесла она хрипло. Виктория приподняла ей голову и помогла выпить зелья. ― Это казалось хорошим выходом. Я всех подставляю, все страдают из-за меня. Я рассорила Стефана и Деймона, потому что они оба меня любят. Бонни стала ведьмой из-за того, что ее лучшая подруга начала водиться с вампирами. Кэролайн стала вампиром, потому что Кэтрин решила устроить все условия для снятия проклятья. И ты тоже… ― двойник посмотрела на Викторию с непередаваемым чувством вины. ― Если бы не я, Клаус не пришел бы сюда. Если бы меня не было… всем было бы лучше. Виктория поджала губы и сжала холодные пальцы Гилберт. Конечно, она не нанималась в психологи для двойников, да и вообще ― успокаивать кого-то было не в ее стиле. Но Елене хотелось помочь, ее хотелось защитить. ― Клаус нашел бы меня рано или поздно, ― сказала она, начав с самого простого и очевидного. Уж тут вины Елены не было. ― К сожалению, это всегда был вопрос времени. Сальваторе, наоборот, сдружились ― они работают вместе, чтобы спасти тебя. Бонни стала ведьмой, потому что это у нее в крови. И как бы мне не нравилась Кэролайн, быть вампиром — это ее, ― последние слова дались с трудом. Ни к Бонни, ни к Кэролайн Виктория особой любви не питала. Молодая ведьма раздражала, а про гиперактивную вампиршу и думать не хотелось. Но успокоить Елену надо было. ― Ты не причина всех горестей, Елена, хоть и особенная. Клаус снимет заклятье. Ты останешься жива, и ваши пути разойдутся. В последнем она не была уверена. Клаус был крайне практичным и мог решить, что двойник еще нужна, и периодически появляться в жизни Елены. ― А как же ты? Если бы я могла тебе помочь… ― Ты бы помогла всему миру, если бы могла, ― фыркнула еретичка и чуть покачала головой. ― Елена, ты — хороший человек. Я не буду рисковать своей жизнью, но по мере сил помогу тебе. Только будь живой, хорошо? Ты посмотри на это по-другому ― от твоей смерти никому не станет лучше, всем станет плохо. Не бывает тех проблем, что нам не решить, и это правда, поверь, нужно просто жить. И каждый раз после грома выходит солнце, каждый день — это радость, а не слёзы. Дальше будет лучше, пройдут депрессии и ссоры, и станет лучше. Забудешь ты страхи, забудешь все моменты, когда тебе хотелось всё закончить это. Побеждают только сильные в этой жизни. Глаза Елены снова увлажнились. ― Я не знаю, смогу ли. Виктория погладила ее по голове и улыбнулась. ― Сможешь, Елена. Сможешь. Этот день выпил Викторию до капли. Возвращаясь домой в сумерках, она не чувствовала ничего и вместе с тем что-то свербело в ее груди. Казалось, весь мир был разделен для нее на две половины: одна — всё счастье надежды, свет; другая половина — всё уныние и темнота… Виктория была потрясена, и она не знала, чем именно. Тем, что небо не обрушилось на нее, когда она вышла из дома? Тем что ее мучения от встречи с Клаусом не оправдались, и она его так и не встретила? Что вдруг обнаружила, что помимо ее кокона продолжает гореть жизнь? Или тем, что кто-то был способен так оборвать свою жизнь? Виктории уже доводилось встречать самоубийц и сталкиваться с самоубийствами, и это ее по большому счету не волновало и никак не влияло на еретичку. Даже убийства не были для нее чем-то необыкновенным, а лишить себя жизни ― право каждого свободного человека. Возможно, слабый поступок, или наоборот ― сильный, но совершенно точно преждевременный. Как Виктория уже и решила для себя ― нет ничего важнее собственной жизни. Ведьма так ценила свою свободу. Как можно добровольно лишить себя будущего? Хотя, самоубийство тоже было правлением свободы, последней волей человека, разве нет? Виктория не знала, почему поступок Елены оказался таким… невозможным для нее. Конечно, из всей шайки Мистик Фоллс именно Гилберт была Виктории наиболее приятна. Нежная, кроткая, добрая и вежливая, но при этом упертая и решительная. Елена не была чем-то особенным, и ее смерть бы никак не изменила жизнь самой Виктории… но почему-то же она пошла спасать ее? Рискуя встречей с мужем, от которого бежала, используя небольшой запас магии, которая у нее осталась, она пошла спасать Елену Гилберт. Зачем? Возможно, Виктории не хотела, чтобы погибло нечто такое светлое, причем ― так позорно. Елена, так или иначе, была маленьким солнцем, светлая и по-своему невинная. Как прекрасный, девственный цветок. Виктория была по-своему эгоистична и не могла позволить этому цветку увянуть. В Елене было что-то, что неуловимо напоминало Виктории себя молодую, возможно, даже того ребенка, который использовал магию своей матери, чтобы вырастить красивые цветы. Виктория считала, что давно убила ту девочку. Но, смотря на Елену, Ардингелли вдруг захотелось, чтобы та девочка все еще была жива. И она спасла двойника, чтобы попробовать воскресить ее. В любом случае, у нее не получилось. Душа не озарилась светом, теплее не стало, а равнодушие не ушло. Казалось, за эти часы стена холодной безэмоциональности даже стала крепче. Но впервые там, где раньше была уютная темнота и пустота, Виктория чувствовала холод. Она засунула руки в карманы своего черного пальто, и ей вдруг захотелось плакать ― непонятно только, от восторга или же от горя. Лить слезы по самой себе было для еретички недопустимым моментом слабости, особенно сейчас, но Виктории вдруг остро захотелось это сделать. Хуже все равно от этого не станет. Она подняла голову, смотря на почти полную, желтоватую луну. Полнолуние уже скоро, очень скоро. То, что будет с ней, если Клаус снимет проклятье, она даже не могла себе представить. К его жажде по ней добавится страсть оборотня, и тогда Майклсон точно пойдет на все, чтобы вернуть себе непокорную жену. То, каким Клаус был с момента их знакомства и до этого момента ― спокойная холодность и расчет вампиров. Но, когда натура оборотня сорвется с цепи, Клаус станет просто другим человеком. И ее жизнь тоже изменится навсегда. Суицид. Самоубийство. Бывали времена, она думала об этом. Вампирам довольно легко было умереть, ведьме-вампиру — еще проще, если пожелать этого. Заколоть самого себя, выйти на солнце, вырвать сердце ― смотря насколько мучительно ты хочешь прекратить свое существование. У еретички был еще один вариант ― не имея собственной магии, она поглощала ее, но могла также легко и отдать. Пожелай она остановить свое сердце, она могла бы выплеснуть всю магию, что была в ней ― и украденную, и магию вампиризма, и магию столетнего сна, который делал ее бессмертной. Ее сила растворилась бы в природе, а Виктория просто заснула еще до того, как ее тело коснулось бы земли и превратилось в то, чем было бы без магии ― кости станут прахом, останутся только зубы и могильный воск. А также нейлоновые нити. Ардингелли тихо рассмеялась от абсурдности своих мыслей. Добровольное лишение себя жизни — это не про нее. Самоубийство не слабый поступок, но довольно преждевременный. У нее еще были причины пожить. Кроме того, способ казался ей довольно ненадежным ― Клаус соберет ее магию по кусочкам и вернет себе ведьму в еще лучшем виде, чем та была. Хотя, в отношении Никлауса Майклсона любой способ самоубийства не был надежным. Никто не мог покушаться на то, что он так любит ― даже сама Виктория. Еретичка остановилась. Ветер подкинул ее светлые волосы, на несколько секунд заставив вдохнуть Ардингелли ее собственный аромат, который она давно не замечала. ― Здравствуй, огонь души моей. Как и в прошлый раз, он не стал дожидаться ее реакции. Виктория могла сказать о том, что ее даже сейчас действующую привязанность к Клаусу можно было охарактеризовать двумя терминам: стокгольмский синдром и соулмейты. Стокгольмский синдром — термин, популярный в психологии, описывающий защитно-бессознательную травматическую связь, взаимную или одностороннюю симпатию, возникающую между жертвой и агрессором. Соулмейт – родственный или близкий человек, близкие по духу люди, родственные души, истинные партнеры. Виктория Ардингелли и Никлаус Майклсон являлись и тем, и другим. И сейчас еретичка так опрометчиво позволила себе забыть, что Никлаус получает все, что хочет, а Никлаус никогда не забудет, что так сильно и страстно он хотел лишь Викторию. И в счастливом прошлом, и в удручающем настоящем. Но она всегда его чувствовала, и всегда лучше, чем кто-либо другой. Ведьма позволила себе один короткий вдох. А потом развернулась, и столкнулась взглядом с горящими зелеными глазами. ― Никлаус. Клаус улыбнулся ей, вроде как разочарованно, но ведьма видела, сколько эмоций бушует за его видимым беспокойством. К собственному удивлению ― или его далеким отголоскам ― Виктория заметила, что эмоции в Клаусе не под замком, как это было с ней. Он не включал эмоции с момента ее ухода ― или включил не так давно. ― Просто «Никлаус»? ― произнес он. — Вот так встречают мужа спустя сотни лет разлуки? Я разочарован. Вероятно, он ждал от нее какой-то бурной реакции, но еретичка даже не пошевелилась, продолжая стоять на месте, обдуваемая холодными ветром. ― Зачем ты пришел? Клаус изогнул бровь, будто удивляясь тому, что этот вопрос прозвучал вообще, но Ардингелли будто не знала, что ему еще сказать. Ее глаза были ледяными, а где-то внутри нее угрожающе трещали защитные стены, сдерживающие ее чувства. Клаус наверняка это чувствовал. ― Я пришел, чтобы снять заклятье. Стать самым могущественным и неповторимым существом на Земле, ― его губы дрогнули в улыбке, а глаза не покидали ее лица ни на секунду. ― И вернуть то, что ты у меня украла. Виктория порадовалась, что ветер дует в ее сторону. Если Клаус учует ее запах так ярко и неожиданно, он может быстро утратить контроль, который еще сохранял. ― И что же я украла? ― все столь же ровно произнесла Ардингелли, надеясь, что это собьет Клауса с толку, но вампир продолжал быть спокойным, лишь жадно скользил взглядом по ее лицу, ища что-то одному ему известное. ― Мою любовь, ― сказал Клаус, и наконец сделал два шага к ней. Спокойный, размеренный, будто они вели светскую беседу. ― Когда я узнал, что ты здесь, признаюсь честно, очень хотел сломать тебе шею. Ты предала меня, бросила меня. Но потом я подумал: "зачем убивать? Зачем мне убивать собственную жену, если я могу вернуть ее себе?" Неожиданно оказалось, что говорить с Клаусом так, как с Элайджей, было невозможно. Конечно, Виктория могла объяснить и про свои страхи, и про сомнения, и про боль от потери меток, но ей казалось, что Майклсон это знает, а унижаться оправданиями она не хотела. Поэтому она выбрала одно обстоятельство ― меткое и правдивое. ― Ты собирался воткнуть мне кинжал в сердце. Что-то на лице Клауса дрогнуло. Виктория позволила себе легкую улыбку, и это неожиданно помогло Клаусу вернуться в ту же спокойную стезю, где он прибывал до этого. Хотя Ардингелли надеялась на ровно противоположный до этого. Майклсон сделал вид, что ее слова потревожили его не больше, чем детская истерика. ― Говори сколько хочешь, любовь моя, ― произнес он. ― Я добьюсь тебя. Снова, ― Клаус смотрел на Викторию с выражением, которое было одновременно задумчивым и обречённым. Когда она это поняла, тревожное чувство начало распространяться внутри живота. Порой такие высказывания пугали еретичку, но сейчас ей было почти все равно. ― Наша любовь, но после исчезновения меток ее уже давно нет, Клаус. ― Неправда. Любовь жива, пока живы ты и я, Виа. Где же та прекрасная девушка с цветами в волосах, которая свято верила в значение соулмейтов? Виктория вздрогнула, но сжала зубы и посмотрела на мужа куда решительнее, чем до этого. Она заметила, что Клаус сделал еще несколько шагов к ней, оказываясь почти опасно близко. Ведьма позволила своему лицу по-вампирски исказиться, вены под глазами налились бурлящей кровью, глаза почернели, а клыки задели нижнюю губу. Это было лицо девушки, которую создал Майклсон. И Клаус не мог об этом забыть. ― Ее здесь нет, ― сказала Виктория. ― Ее давно разрушали монстры вроде тебя. И вроде меня теперешней. Майклсон оказался совсем близко к ней. Виктория постаралась не дышать, чтобы не почувствовать его аромат. ― Почувствуй, ― Клаус схватил ее за руку и притянул к себе. Рука Виктории, сжатая грубыми пальцами, прижалась к мужской груди, под которой равномерно стучало сердце. ― Пока оно бьется ― я тебя не разлюблю. Я тебя не отпущу, и ты не получишь покоя вдали от меня. Любовь моя, ― сказал он и наклонился к ней, собираясь поцеловать, но Ардингелли оторвала свою руку от его груди, молча развернулась и направилась дальше по улице, будто этой встречи так и не случилось. Она не развернулась, но Клаус позволил ей уйти, хотя еретичка почти ожидала, что сейчас со спины ее развернут, сломают шею и унесут туда, откуда она уже не сбежит. Клаус не сделал ничего, позволив ей добраться до дома, и Виктория только думала о том, чем ей будет чревато. Дома ее желудок скрутило, и она прижала руки ко рту, изо всех сил стараясь, чтобы ее не вырвало от паники. Виктория издала низкий, болезненный звук. Из ее памяти не уходило то, как Никлаус смотрел на нее, когда она отстранилась, не позволив поцеловать себя. Он смотрел на нее так напряженно, словно пытался запомнить, словно это был последний раз, когда он ее видел. В его взгляде читалось что-то вроде злого торжества. У нее все внутри оборвалось, не оставив после ничего, кроме пропасти. Ее грудь болела, словно Клаус протянул руку и вырвал ее сердце. Или это были его чувства, и это Виктория вырвала его сердце?