Держи меня запертой в твоём сломленном разуме

Каждый второй вторник Карлотта устраивала день садоводства, и от этого ее мог остановить только конец света. Пришествие в город злобного вампира-гибрида, да и вообще риск массовой смерти людей остановить ее не мог; кроме того, о последнем она и не знала. Помимо конца света Карлотту от садоводства могли остановить только гроза или дождь, а поскольку сего не предвиделось, сразу после позднего двенадцатичасового завтрака еретичка была вытянута из дома на задний двор, чтобы ухаживать за цветами. Карлотте Трублад очень повезло с домом. Они с мужем купили его почти сорок лет назад, едва поженившись, и на тот момент Мистик Фоллс еще не был так застроен, как сейчас. За домом расстилалось обширное поле, где могли играть дети, а за полем — лес, уходящий куда-то далеко, за горизонт. Где-то в конце девяностых, когда город стал стремительно обрастать мануфактурой и предприятиями другого типа, супругам Трублад предлагали продать часть земли, но у них тогда подрастали дети, и Карлотта не согласилась, а муж не стал настаивать. Вот и вышло, что сейчас это поле значительно увеличивало площадь дома. Кроме того, чтобы в свое время обезопасить детей, супруги огородили территорию высоким забором ― в лучшем стиле романа Стивена Кинга, над которым Виктория трудилась прошлой осенью, переводя на русский. Где-то в тишине запела птица. Виктория первым делом потрудилась над своим лимонным деревцем, своим любимцем и общепризнанным ― то есть признанным их с Карлоттой и теми редкими соседками, что заходили к Карлотте вечером попить чаю и посмотреть сериал ― сердцем сада. Магии у нее оставалось мало, но Виктория уже решила, что наведается к Бонни: как правило, молодые ведьмы часто страдали бесконтрольными выбросами энергии, от которых легко отходили, так что ведьмочка переживет небольшую энергетическую потерю. Но, потратив часть своих маленьких сил на дерево, поддерживая его в идеальном состоянии почти круглый год, Виктория все-таки взялась за садовые инструменты. Как бы она ни оберегала от погодных изменений сад ― ради Карлотты, в большей степени, не потому что это было надо ей ― с ближайших деревьев надували листья, а холодные ветры покосили прелесть некоторых растений. ― Скоро зима, ― вдруг выдала Виктория. Впервые за последние недели она расслабилась настолько, что позволила себе обратить внимание на погодные изменения. ― Октябрь только начался, ― ответила Карлотта, не удивляясь прострации своей подставной племянницы. Виктория позволяла месяцем сливаться и проходить мимо себя, забывая о них, как забывал человек в отпуске даты и дни недели. Теплый сентябрь, очевидно, слился для нее с летом, а зачастую бесснежный декабрь оставался в осени. Но Карлотта уже не удивлялась. Виктория пользовалась своими лунными календарями и не пропускала важные для себя события ― о которых, впрочем, Карлотта не знала, а только догадывалась, что что-то грядет. Но все-таки до зимы было еще далеко. Вскоре у Карлотты разболелась спина, и она присела на солнечное место в плетеное кресло, подвешенное к дереву. Виктория возилась под кустом роз, рыхля землю и слушая, как возмущается Карлотта прогнозу погоды, как вдруг со спины раздался игривый мужской голос. ― Дамы. Вам нужна помощь? Виктория резко вскочила, больно дернув зацепившиеся за куст светлые локоны и оцарапав нос. Она повернулась, грозно глянув на Клауса, но, судя по быстро поджатым губам, она выглядела скорее потешно, чем угрожающе. Еретичка оттерла выступившую на носу каплю крови и почувствовала легкое жжение, с которым затянулись тонкие царапины, вернув лицу знакомое сияние и красоту. ― Иди к черту, ― прошипела она, крепко сжав в руках серповидный зубец. ― Не будь грубой, Виктория, ― вдруг лукаво проговорила Карлотта, и Виктория чуть не запустила зубец в нее. Выдавая в иллюзии себя за родственницу Карлотты, она не подумала о том, что на нее перейдет классическое отношение бабушки и внучки: следит за питанием, ругает при ней политику, осуждает современную молодежь. Работают сводниками. ― Молодой человек просто хочет помочь. Виктория метнула в Карлотту злобный взгляд, потом перевела опять на улыбающегося самой невинной и мальчишеской улыбкой Майклсона. ― Молодой человек может идти восвояси, ― сухо проговорила Виктория. ― Я пойду, как только ты скажешь, где грабли, ― сказал Клаус, окидывая взглядом сад, покрытый оранжевыми, желтыми, красными и охровыми листьями, которыми ведьма собиралась заняться позже. ― Узнаешь, когда я огрею тебя ими, ― процедила еретичка, теряя терпение, но Карлотта вдруг поднялась и предупреждающе глянула на Ардингелли. ― Я принесу грабли. И она исчезла в доме раньше, чем Виктория успела бы ее остановить. Клаус продолжал сжимать губы, с трудом удерживаясь от улыбки. Еретичка сначала хотела отвернуться и заняться своим делом, игнорируя его присутствие, зная, как Никлаус не любит такое, но все ее тело словно окаменело. Ничто в ней не могло позволить повернуться спиной к возможному врагу. ― Что? ― разделяя почти каждую букву, проговорила ведьма, собираясь выяснить причину его визита. Кажется, она допустила ошибку, огородив все возможные входы и выходы в доме, не озаботившись защитой своего сада. ― И тебе доброе утро, Виа, ― бодро проговорил Майклсон, и ей захотелось ударить его снова. ― Замечательно выглядишь. Я тоже в порядке, спасибо, что поинтересовалась. Как твоя бесчеловечность? ― В полном порядке, ― сухо проговорила Ардингелли. ― Что тебе надо, Клаус? Клаус сделал шаг к ней, будто проверяя ее реакцию, но Виктория скорее отгрызла бы себе руку, чем позволила показать ему, что она его опасается. Дружелюбная улыбка исчезла с его лица, он смотрел на Викторию серьезно, спокойно. Выжидающе. Лучше бы он продолжал улыбаться. Это выражение лица пугало Ардингелли куда сильнее. ― Элайджа поведал мне о твоей дружбе с двойником, и я хотел предложить тебе сделку, которая позволит тебе спасти ее, ― сказал Клаус, и Виктория не сразу поняла, шутит Майклсон или нет. ― Заинтересована? Виктория не знала, что ответить, нахмурившись и продолжая смотреть на Клауса, который смотрел на Викторию серьезно и ожидающе. Ведьма уже открыла было рот, чтобы что-то ответить, как Карлотта вышла из дома. Удивительно, Виктория даже не услышала ее тяжелую старушинскую поступь. Она спустилась с крыльца и протянула Клаусу требуемый инструмент. ― Грабли. Теперь пришло время Виктории закусывать губы, чтобы не рассмеяться. Грабли были рассчитаны на низкорослую старушку Трублад: ее муж специально срезал верхушку, чтобы Карлотте было удобно. Клаусу они доходили до талии, и выражению лица, с которым Майклсон принял их, стоило быть запечатлённым его собственной кистью. ― Ты знаешь, как ими пользоваться? ― спросила Виктория, внезапно ощутив нечто, похожее на веселье. Клаус кинул на нее нечитаемый взгляд и снял куртку, повесив ее на перекладину у крыльца. Он молча подошел к краю сада и дерзко усмехнулся ведьме. ― Ты не представляешь арсенал моих полезных навыков, знаний и умений, ― и начал грести. Виктория отвела взгляд и вернулась к своим розам, стараясь не смотреть на вампира. ― О, представляю, ― едко пробормотала она. ― Твой главный талант ― вонзать кинжал в сердца своих близких. Хорошо, что я на себе этот талант не проверила. ― И не проверила бы, ― резко ответил Клаус. Виктория глянула на него настороженно, и Майклсон поспешил смягчиться. Он отвел взгляд, продолжая грести сильнее. ― Я тебя люблю, я бы не стал этого делать, ― он заметил, какими глазами на него смотрела ведьма, и усмехнулся. ― Я выбиваю тебя из колеи? ― Виктория отвела взгляд, закатив глаза, и Клаус замолчал на несколько минут, продолжая грести листья. ― А почему лимонное дерево? ― через какое-то время спросил вампир. Виктория не хотела отвечать. В конце концов, разыгрывать дружелюбие было не в ее стиле, и уж точно она не хотела вести ненужные, пустые светские разговоры, но что-то внутри ей подсказало, что молчать и игнорировать его будет еще более неправильным. Она не маленькая девочка, и даже не та дерзкая самоуверенная ведьма-сифон, какими они встретились. Она взрослая, многое повидавшая женщина, и уж как вести себя с собственным мужем ей было известно. ― Для ведьм оно священно, ― наконец ответила она. Спокойно и нейтрально. Будто вела ничего не значащий разговор с Карлоттой или Стефаном Сальваторе. ― Оно привлекает удачу, символизирует долголетие и красоту, гармонизирует энергетику в семье, приносит в дом здоровье, благополучие и богатство. ― Гармония энергетики в семье, ― повторил Клаус, чуть улыбнувшись. ― Нам это нужно. Виктория выдохнула и резко подняла голову. ― Слушай, ты… Ты держишь грабли вверх-тормашками. Клаус улыбнулся еще шире. ― Я знаю. Зато теперь я знаю, что ты смотришь на меня. Ведьма сцепила зубы, смотря на тихо посмеивающегося Клауса. Желание огреть его чем-то тяжелым ― или перерезать горло этим самым серпом ― было почти невыносимым, но при этом Виктория знала, что не сможет этого сделать. Клаус оставался ее соулмейтом, и в V-образном вырезе его пуловера мелькали знакомые скворцы и перо на левом плече, восемь птиц на левой стороне груди. Ардингелли задалась вопросом, специально ли Клаус надел именно такую одежду. Он мог сделать это нарочно: вливавшийся в аристократизм вампир в свое время прекрасно осознавал, какую роль может играть одежда. ― Что ты хотел по поводу Елены? ― наконец сдалась она. Клаус был ужасен. Он прекрасно осознавал, что без человечности Виктория думает о своей выгоде. Подавляя эмоции, она не боялась его, а хотела упрямо сделать так, как было лучше для нее. А Клаус всегда умел угождать ей, так что, если он вывернет все так, чтобы она оказалась в выгодном положении, холодная, практическая сторона еретички захочет этого, невзирая на то, что работать придется вместе с супругом. Виктория пойдет на поводу свой бесчеловечности, которая порой оказывалась хуже эмоций, даже если будет осознавать все риски и прекрасный, четкий план Клауса по организации их совместной работы. Клаус приободрился. Перевернув грабли правильной стороной, он уже загреб небольшую кучку листвы, но быстро потерял к ней интерес, выпрямившись и уставившись на супругу. ― Может, пригласишь меня в дом, выпьем чаю, поболтаем? ― Что ты хочешь мне предложить? Майклсон чуть раздраженно выдохнул, но все-таки опустил грабли и подошел к ней. Виктория взирала на его движения настороженно, и на лице Никлауса отразилась старая застоявшаяся боль: он не любил те времена, когда она в каждом его действии видела подвох, даже когда они оба были преисполнены юной, романтической любовью к друг другу. Не любил вспоминать, как добившись нужного доверия все разрушал, и не любил вспоминать о том, как они то приходили к друг другу, то отдалялись. ― Я отпущу ту молодую ведьму, и ритуал проведешь ты. А я взамен не убью Елену, и ты сможешь спасти ее. Возражать не буду. Двойник слишком ценный материал, чтобы терять его. Никлаус знал, что был плохим человеком, во многом ― даже ужасным. Но с Викторией он всегда старался поступать честно, правильно. Конечно, они оба были достаточно темпераментными, срывались друг на друга, кричали, но Клаус знал ― и был уверен, что она это знает тоже ― что не был способен причинить ей серьезной боли. В момент ссор он, бывало, мог схватить ее за шею или за руку, а Виктория в ответ выпивала немного его магического вампиризма, но никогда они не были способны причинить друг другу серьезный вред. Но вместе с тем Клаус прекрасно осознавал, что причинял Виктории боль другими способами. Она была супругой куда лучше, чем он ― супругом. Многое она ему прощала. Клаус окружил ее заботой, роскошью, всем, что когда-либо можно было получить, он любил ее, превозносил, смотрел только на нее ― и все-таки, он ее именно окружил. Он загнал ее в ловушку без выхода и сжег вход, когда она там оказалась. Его потребность в ней была почти нездоровой, до безумия сильной. Он не мог прекратить выходить с ней в свет, когда это требовалось, и не мог прекратить ревновать. Его ревность порой была ужасной и, хотя редко обрушивалась на Викторию, часто становилась причиной смерти ни в чем неповинных юношей. Сама мысль о том, что у Ардингелли мог кто-то быть, была глупой и безумной ― даже Кол, не очень жалующий невестку, это понимал. Но Никлаус не мог успокоиться. Элайджа и Виктория сравнивали его с драконом и были правы. Клаус смеялся над чужой болью, причинял ее ради своей выгоды и берег как зеницу ока свое самое главное сокровище ― свою жену. На самом деле, он хорошо понимал ее, и во многом они были похожи ― без знатного происхождения, ставшие необычными благодаря случаю, и борющуюся за свою жизнь с самого начала. Дело было только в том, как они отреагировали на внезапно открывшиеся возможности после всех своих побед. Клаус хотел утонуть в этой роскоши, он хотел имя, хотел быть знатным, хотел быть легендой, и пусть со временем некоторые вещи потеряли былую привлекательность, он не уставал прикидываться молодым, богатым лордом или графом, имеющим все, что только душа пожелает ― от богатства до прекрасной жены. Виктории в свое время хватило нескольких лет, чтобы возненавидеть всю это помпезность. Клаус знал, что она часто скучала по своему тихому дому в Ауланко, по свободе, по босым ногам и распущенным волосам, по ветру, что свистел в ушах, поблизости природы ― по тому, что делало ее Викторией Ардингелли, той ведьмой, что не могла жить спокойно. Но и запереться дома, отказываясь от светских раутов было для нее невозможно ― не только из-за Никлауса, а потому что сидеть затворницей в четырех стенах тоже невыносимо, быть бесполезным, никчемным домашним цветком, мужниной радостью — тошно. Невыносимо проводить дни в праздности, разубранной и разряженной по последней моде, затянутой поясом так, что больно дышать, и набеленой куклой с пустым взглядом: нет в нем радости и нет в нем жизни. К тому, что Виктория однажды попытается сбежать, Никлаус был почти готов, даже если сама тогда еще сифон не осознавала своих скрытых желаний. Особенно она стала неконтролируемой, когда превратилась в вампира и стала еретичкой ― вампир с силой ведьмы, изгой природы, ведьма, поглощающая магию из всего и самого себя, ведьма с жаждой крови вампира. Ее эмоции и желания усилились, но неожиданно для самого себя Майклсон понял, что дело не только в свободе. Дело и в нем тоже. Она любила его больше жизни, и ее чувства, до этого скрывающиеся под тихой нежностью и спокойной мудростью, не были слабее его собственных. Став вампиром, Виктория в пылу ссоры часто стала уходить от него, беситься, и Клаус иногда шел за ней, получая удовольствие от их маленьких скандалов. Вот и в тот, последний раз, он решил, что это был один из таких «уходов», временных и ничего не значащих, которые они оба забудут через пару дней, как только еретичка вернется. Он бы снова пошел за ней, но был зол, и с мыслями, что она вернется, остался дома. Но она не вернулась, а сейчас, по прошествию сотни лет после своего ухода, стояла и смотрела на него с уже знакомым подозрением, и Никлаус, честно говоря, не знал, что ему делать с ней. Он не мог заставить ее делать силой что-либо ― могло стать только хуже, а манипулировать Викторией у него всегда получалось не так хорошо. Да и все его уловки она знала куда лучше всех прочих, даже лучше Ребекки и Элайджи. ― Ты думаешь, я настолько хочу спасти ее жизнь? ― спросила ведьма, и Клаус понял, что она заинтересована. На самом деле заинтересована. ― Я думаю, тебе одиноко без меня, и ты нашла того, кто мог бы стать тебе другом. А Елена, очевидно, подходит на эту роль. Не обязательно давать ответ сейчас, ― милостиво проговорил Клаус. Виктория посмотрела ему в глаза и вдруг фыркнула. Она покачала головой и улыбнулась. ― Что смешного? ― Знаешь, какой у тебя взгляд? Я давно не видела его. Клаус напрягся. Он прекрасно осознавал собственные чувства и знал, что Виктория читает их не хуже своих, запертые, но тем не менее все еще существующие. ― И какой же? Виктория посмотрела на него своими голубыми, яркими глазами, и Майклсон понял, что сейчас ему причинят боль. ― Когда мы плыли на корабле, и ты думал, что скоро все закончится и не знал, что делать, ты смотрел на меня так же. Наверное, твое эго было задето, когда твоя жена сбежала от тебя, ― сладко произнесла ведьма, чуть улыбнувшись. Вспышка боли обожгла его, но Клаус затолкнул ее подальше. Старая боль ощущалась как новая. Виктория всегда была его слабым местом, еще с того момента, как он узнал правду об их связи, и каждый момент оставлял след в его душе ― не всегда хороший, и ведьма знала, как добраться до того, что причиняло боль. Винить ее за это было нельзя. В прошлом она часто молчала в ответ на его колкие попытки задеть ее ― а в такие моменты Клаус зачастую упоминал и ее мать, и их нелегкую судьбу, и все что угодно, лишь бы ведьма сделала то, что надо было. Виктория в ответ никогда его не попрекала, не отвечала, лишь смотрела ― тяжело и болезненно, и молча уходила. Клаус каждый раз был готов броситься за ней и рухнуть на колени, прося прощения. Он никогда не хотел ей причинять боли, на самом-то деле. И Виктория тоже не хотела, но безэмоциональность сделала ее жестче, а ее удары ― физические и психологические ― точнее. Возможно, она пожалеет об этих словах, когда Клаус вернет ей человечность ― а Никлаус был полон решимости сделать это сразу после обряда ― но и ему будет за что извиниться. Они много чего должны будут сделать, как только Клаус станет гибридом. Выпад был не таким болезненным, как Клаус ожидал, но он настолько удивился, что не сразу нашелся с ответом. ― Было задето мое сердце, ― наконец заявил Майклсон. Еретичка устало выдохнула и, откинув садовый серп, направилась в сторону дома, но не зашла в него, а остановилась и посмотрела на Майклсона. ― Чего ты пытаешься добиться этими разговорами? ― Уж точно не вызвать твою человечность, ― сказал Майклсон, и Ардингелли недовольно приподняла брови. ― Ты отключала чувства, теперь ты думаешь только о себе, ― вспомнив о Елене и Карлотте он хмыкнул. ― Ну, почти. Подумай о том, как выгодно будет работать вместе. Я обеспечу тебя энергией, ты будешь защищена, ― вдруг ошарашил он и кивнул на ее кольцо. ― Я знаю сильную ведьму тут, неподалеку. Могу проводить тебя к ней, ― Виктория почти жалела, что в свое время научила Клауса определять, когда запас ее украденной магии подходил к концу ― обычно украшения начинали темнеть, теряя свой прекрасный вид ― и теперь без труда мог догадаться, что магии у еретички осталось не так много. ― Ты гладко стелешь, Клаус, но спать будет жестко, ― проговорила Виктория. ― Чего ты хочешь на самом деле? Вампир замер на секунду, потерявшись в вариантах ответа. Хочу, чтобы ты вернулась ко мне. Хочу, чтобы мы снова действовали вместе против всего мира. Хочу быть самым могущественным существом на земле. Хочу привязать тебя к себе так, чтобы никогда не отпускать. Хочу… Тебя хочу. Клаус сделала один шаг, всего один, но Виктория не успела среагировать ― в одно мгновение она оказалась зажатой между нагретой стеной дома и гибким, сильным мужским телом. От Клауса тянуло знакомым холодом ― как от всех вампиров, только у Первородных аура была куда тяжелее. Виктория подняла руку, собираясь оттолкнуть его, или даже выпить немного его магии, чтобы неповадно было, но Клаус перехватил ее запястья своими руками, зная, что без касания пальцами ей сложно будет забрать энергию, не сосредоточившись ― а он не собирался ей позволять. Он прижался к ней почти всем телом, не позволяя оттолкнуть его физически и заглянул ей в глаза. Зрачки в ее глазах расширились. Клаус знал, что Виктории без человечности хватит пару секунд, чтобы взять себя в руки и начать тянуть из него магический вампиризм, а потому, дав себе эти пару секунд, чтобы полюбоваться, он наклонился и поцеловал ее. Конечно, Виктория почти сразу дернулась, стараясь уйти от прикосновения, но Клаус зажал ее, не давая возможности отстраниться. Он держал ее за руки, а его тело не позволяло ей шевельнуть ногами, и теперь еще плотно прижатый рот к ее губам не позволял мотать головой. Виктория была сильна, но Клаус был куда сильнее. Несмотря на то, что его волчья натура сидела на цепях под заклятьем, она далеко не спала, и в моменты сильной злости ― или страсти ― рвалась наружу, придавая своему обладателю немного сил. Сейчас, очевидно, Клаус испытывал и то, и другое. Сначала он хотел поцеловать ее просто, сильно, но ни к чему не принуждая, сомкнутыми губами, просто чтобы ошарашить и заставить помолчать, слушая его. Он прекрасно осознавал, какой диссонанс вызывал в ней, ведь холодная, безэмоциональная сторона не могла предсказывать его действия и отвечать с той же пылкостью, с которой эта делала та, человечная сторона. Но его план полетел к чертям, когда он ощутил знакомый запах и привкус горькой, черной смородины на губах. Клаус почувствовал, как начинает трястись, словно в лихорадке. Это было не похоже на то, что он запомнил, но вместе с тем это новая горечь подходила его холодной жене. Клаус поцеловал девушку в скулу, затем перешел на губы, проник внутрь языком. Пользуясь ее замешательством, понимая, что оно продлится еще недолго, Майклсон приник губами и к шее — Виктория ощутила, что поцелуй стал более болезненным. Прикусив напоследок кожу, Клаус провел языком тонкую дорожку до уха и легко поцеловал его. Она дала ему больше времени, чем Клаус ожидал, и он не сразу понял, почему, лишь когда сила его вампиризма тонкими струйками побежала в чужое магическое кольцо. Он отстранился почти сразу и предупреждающе глянул на ведьму, вместе с тем не переставая сжимать ее запястья. Поток энергии прекратился, как только он позволил еретичке свободнее дышать. Синие глаза смотрели на него настороженно, обиженно и холодно. Что же, по крайней мере, он пробудил в ней хоть легкую обиду. ― Я хочу видеть вот это, ― прошептал он, не отводя взгляд. ― Твои глаза, направленные на меня и только на меня. Хочу видеть тебя рядом со мной. Хочу знать, что ты на моей стороне. Он задержался рядом с ней на мучительно короткие секунды, а потом сделал широкий шаг назад. Виктория тут же схватилась за свои запястья. ― Но если я поспешу, то потеряю тебя, ― произнес он то ли для нее, то ли для себя. Никлаус поднял взгляд. Еретичка продолжала смотреть на него молча, но Клаус заметил, что во взгляде не было былой неприязни и напряженности, лишь холодная заинтересованность. ― Виа, я не изменился и не изменюсь, ― наконец сказал он, чувствуя облегчение от того, что увидел. ― Я жесток, я получаю то, что хочу, то, что желаю. Но я никогда не причиню тебе боль, никогда. Ардингелли задумчиво потерла свои запястья, и Клаус заметил красноватые отпечатки своих пальцев. ― Ты уже причинял. ― И я прошу за это прощения. Будь на моей стороне. Будь моей, ― он снова стремительно шагнул к ней, заключая в ловушку из свои рук. Его горячее дыхание обожгло ей волосы и лоб. Она знала, что, если сейчас поднимает голову ― а Клаус наверняка ждал этого, ведь даже в самые опасные моменты она не боялась гордо поднимать голову ― или хотя бы просто посмотрит ему в глаза, он поцелует ее снова. Это сломает в ней те стены бесчеловечности, что вообще остались. Это изменит все. Поэтому Виктория продолжала упорно смотреть в сторону, считая розы в клумбе и делая вид, что ничего не происходит. Было сложно заметить, как его дыхание лишь немного участилось, но от внимательной еретички это, конечно, не ускользнуло. Она не касалась тела, но чувствовала, как мышцы напрягаются под такими эфемерными прикосновениями. В этот момент время и пространство вокруг как будто превратились в текучий мед и остановились, Виктория ощущала каждое мимолетное движение. Это скорее пугало, чем завораживало, ведь ее уверенность в сделанных действиях таяла все настойчивее. Клаус нависал над ней еще минуту ― или меньше, или больше — Ардингелли не могла точно сосчитать. Он поднял руку и мимолетным движением скользнул по ее собранным волосам, чуть коснувшись, отчего Виктория вздрогнула, и решил отпустить её обратно. ― Хорошо, ― наконец шепнул он, напоследок обдав ее своим дыханием и запахом, отстраняясь. ― Хорошо. Это твое решение, любовь. Но знай, что я не отступлюсь от тебя. Я буду бороться. Я больше не буду ждать, как ждал тогда, в пятнадцатом веке. Он стремительно ушел, позабыв про куртку, а у Виктории сложилось ощущение, что ее к этой стене прибили гвоздями. Запах Клауса осел на ее волосах, одежде, и, казалось, даже пропитал собой ее внутренние органы. Ей показалось, будто ее заперли в печи, и каждый вдох обжигал изнутри, но при этом у нее не находилось сил, чтобы открыть чертову дверь. Ей было почти физически больно. Виктория почувствовала, как лихорадочно начало биться сердце. На то, чтобы сдержаться перед Клаусом у нее ушли последние силы, и больше их не было. Еретичка с трудом подошла к террасе и присела на ступеньки. Клаус сделал ей много полезных предложений почти сразу же ― найти ведьму, которую можно испить досуха, спасти двойника, провести обряд, о котором еще тогда молодая ведьма-сифон так долго работала. И это, наверняка, было еще не все ― тузы Клаус всегда прятал в рукаве. И его поведение ― Виа оказалась к этому не готова. Она ожидала, что встретится с яростным вихрем, ревнивым огнедышащим драконом, а внезапно оказалась лицом к лицу с тихой нежностью и почти что всепрощением. Конечно, Клаус умел бывать разным, но с ней он всегда старался быть предельно честным и открытым в своих эмоциях. Она все еще сидела на ступеньках, когда Карлотта с любопытством выглянула из двери. ― Красивый молодой человек уже ушел? ― Да, ― почти не размыкая губ произнесла Виктория. ― Ушел. Трублад обеспокоено прикоснулась к ее плечу, мгновенно потеряв интерес к Клаусу или к тому, что произошло между ним и ее «родственницей». ― Все хорошо, девочка? Виктория снова кивнула. Она отправила Карлотту домой смотреть сериал, сама быстро доделала работу в саду и поднялась наверх. Конечно, предложение Клауса было более, чем выгодно. Она получит магию, спасет Елену и снимет заклятье Клауса, если согласиться. Получит все, что вызывало в ней хоть мимолетный интерес. Но что будет потом? Клаус не отступит. Став гибридом, его жажда вампира соединится со страстью оборотня, и он перекроет ей воздух, если это вернет ее ему. Она порой с трудом справлялась с характером Клауса-вампира, а Клаус-гибрид будет для нее совершенно новым человеком. Точнее, не-человеком. Все его эмоции и чувства подскачут, станут еще жарче, предсказать его действия не сможет даже жена ― а все, кто знал о них, полагали, будто Виктория знает Клауса лучше всех. Отчасти, возможно, так и было. Но тот, с кем им придется столкнуться, был незнаком и ей тоже. Она все еще думала о том, что делать с Клаусом, его предложением, когда телефон зазвонил. Виктория потянулась и взяла трубку, не глядя на экран. ― Виктория, ― раздался голос Стефана. ― Я не отвлекаю? ― Нет, ― равнодушно произнесла еретичка, но Стефан не заметил. Виктория не часто удостаивала его особенными эмоциями. К Бонни и Деймону она испытывала раздражение, Кэролайн ее злила, Елена была симпатичная, а Стефан не вызывал в ней никаких эмоций. Он еще не решил, хорошо это или плохо. ― Кое-что случилось, ― произнес он и тут же поспешил уточнить. ― Мы не просим тебя что-то делать. Мы кое-что сделали и хотим попросить совета. Виктория ничего не ответила, но вдруг почувствовала слабый проблеск заинтересованности. Стефан, в отличие от Деймона и Елены, умел ее привлечь к какому-то делу, потому что лучше других понимал, как работает бесчеловечность. Виктории все равно, кому помогать, если от этого будет выгода ей самой, и Сальваторе-младший это прекрасно понимал. Поэтому каждый раз, прося у нее помощи, он обещал, что сделает все, что она попросит. Спасение Елены, помощь в поимке Катерины ― ничто не проходило даром. Стефан был готов платить за каждую услугу Виктории, и еретичка об этом знала. ― О чем таком нельзя сказать по телефону? ― Тебе проще увидеть это самой, ― настоял Стефан, и Ардингелли чуть раздраженно согласилась. Направляясь к дому Сальваторе, Виктория даже не удосужилась проверить, не идет ли кто за ней. Что-то ей подсказывало, что Клаус с его желанием заставить ее прийти к нему по доброй воле, после сегодняшнего приближаться не станет ― побоится не сдержаться и разрушить собственные планы. Поэтому еретичка шла к Стефану с максимально смешанными чувствами: она знала, что Клаус не придет, но знала, что он был где-то рядом. Ей не хотелось показывать себя загнанной в угол жертвой, поэтому она продолжала идти спокойно, размеренно, не вертела головой, выискивая признаки чужого присутствия. Если Клаус следил за ней ― или кто-то следил за ней по просьбе Клауса ― он увидит сильную еретичку, а не жертву. И все-таки до дома Сальваторе она добралась немного быстрее обычного. Виктория поднялась по лестнице, и уже потянулась к ручке двери, но вдруг ее руку откинуло барьером. Ведьма нахмурилась, и попыталась двинуться всем телом, но защита не позволила ей зайти. Ардингелли нахмурилась и повела пальцами ― заклятье, не позволяющее вампирам заходить без приглашения, обожгло ей пальцы. Виктория закатила глаза. Было понятно, что Сальваторе переписали свой дом на человека, и было даже понятно, на кого именно. Братья немало удивили ее этим в самом начале знакомства ― жить в доме без страховки. Она, несмотря на присутствие защитных чар, все равно внушила Карлотте никого не приглашать без ведома Ардингелли. Впрочем, долго злиться ей не дали: дверь почти сразу распахнулась, и Елена приветливо улыбнулась ей. ― Привет, Виктория. ― Ты теперь хозяйка? ― приветственно кивнув, поинтересовалась ведьма. ― Да, это было сделано ради безопасности от Клауса, ― сказала Гилберт, и Виктория понимающе закачала головой, гадая, долго ли ее еще продержат на пороге, да и впустят ли вообще. ― Прошу, проходи, ― произнесла Елена, и Виктория ощутила, как давящий ей на грудь барьер исчез. Внутри родилась смутная заинтересованность: о чем таком собрались говорить с ней Стефан и Елена, раз пренебрегли единственной защитой, которая могла подействовать против еретички? Стефан ожидал их у лестницы, ведущей в подвал. ― Итак, что нельзя было сказать мне, не срывая из дома? ― поинтересовалась ведьма. ― Вообще-то, новостей много, ― сказал Стефан. ― И скажу сразу, Деймон не доверяет тебе и не хотел, чтобы мы тебя впутывали. Виктория хмыкнула. Как будто ей было важно мнение Деймона. Старший из братьев Сальваторе вообще был последним, что ее могло заинтересовать — намного больше ее интересовал младший из братьев Майклсонов… Кстати, а где, интересно, Ребекка, Кол и Финн? ― Но мы решили, что ты заслуживаешь знать все, что происходит, ― добавила Елена, отвлекая Викторию от ее мыслей. ― Мы не просим тебя сражаться или что-то еще, а просто хотим поделиться информацией, которая может тебе пригодиться. На самом деле, это было даже трогательно, по-своему благородно. Стефан знал, что надо платить за работу еретички, что долг на нем висит немалый, но, судя по всему, сейчас они с Еленой исходили из более светлых мотивов. ― Ладно, ― произнесла Виктория. ― Вы меня заинтриговали. Что же такого вы хотели мне показать? Стефан и Елена молча кивнули, предлагая следовать за ними, и повели ее вниз. Большой дом Сальваторе, как и полагалось громадным особнякам, имел в себе подвал, чердак. В подвале раньше хранилось вино и другие вещи, требующие низкой температуры. Один раз Виктория пошутила, что теперь там можно хранить пленных. Неужели они решили к ней прислушаться? Дверь была приоткрытой, что немало удивило еретичку. Весьма любезно, конечно, и, если задуматься, в приоткрытой двери для пленника была своеобразной пыткой ― свобода, до которой не дотянуться; Клаус частенько мучал тех, кому не повезло попасть ему в руки такими мнимыми «побегами». ― Только спокойно, хорошо? ― спросил Стефан и толкнул дверь, открывая ее шире, чтобы ведьма могла заглянуть внутрь. Сначала Виктория не поняла, что такое лежит на полу, и почему это ― что-то похожее на мусор ― должно представлять для нее интерес. Какая-то гора тряпья, не иначе. Ардингелли уже было сказала это вслух, как вдруг различила ноги и поняла ― перед ней лежал человек. Мертвый человек, его одежда будто пострадала от огня или урагана, в таком отвратительном состоянии была, рванная и пыльная. Что она должна была сделать с этим трупом, раз Деймон был против того, чтобы она видела его? Может, умер кто-то из их друзей, и они хотели, чтобы Ардингелли вернула его к жизни? Но тогда к чему такая секретность? Виктория медленно двинулась вглубь комнаты ― вдруг это была ловушка ― все ясно осознавая, что это действительно была не просто груда тряпок, а человек. Судя по застоявшемуся запаху, он был мертв уже несколько дней. Его голова была повернута в другую сторону, и Виктория махнула пальцами, переворачивая мертвеца, попутно размышляя, что такого хотели от нее Стефан и Елена. Его серое лицо сначала показалось ей незнакомым. Вены на его лице вздулись, щеки покрылись трупными пятнами, словно этот труп пролежал в воде все то время, пока его не нашли. Его белесые, пустые глаза смотрели вверх. Еретичке пришлось хорошенько всмотреться в него, чтобы узнать. ― Элайджа… ― недоверчиво прошептала Ардингелли и присела, рассматривая лицо Первородного. Внутри что-то шевельнулось, нечто, похожее на жалость. Как бы то ни было, Элайджа был ей хорошим другом, хорошим братом, самый первый принявший ее в семью ― еще до того, как сделал это сам Никлаус. И, как бы ни складывались их отношения сейчас… Ведьма отрицательно мотнула головой, отгоняя непрошенную сентиментальность, и снова подкрутила замок, который повесила на свои чувства. Вся эта сентиментальная ерунда не должна была иметь к ней никакого отношения, только практическая выгода, только свои интересы. ― Как такое произошло? ― спросила Ардингелли спокойно, все-таки не находя в себе силы ни перестать смотреть на него, ни отвести взгляд. Понимала, что рискует ― конечно, человечность не включится, но расшатается, и там Клаус позаботится о том, чтобы все спало. ― Аларик заколол его, ― произнесла Елена. Виктория с трудом вспомнила, что Аларик ― учитель истории и местный охотник на вампиров и чуть скривилась. Заколоть Первородного — неплохо. Может, она должна была быть внимательнее к людям? Оказаться на месте Элайджи совсем не хотелось, да и удар в сердце она вряд ли переживет. ― Мы не знаем, нужна ли тебе эта информация, поможет как-то или нет, но Элайджа здесь, у нас. ― Ты можешь забрать его, ― вдруг ошарашил Стефан. Виктория глянула на него, приподняв бровь. ― Вы явно знакомы, ― объяснил Стефан. ― Вдруг он что-то значит для тебя? Виктория услышала в этом другое ― отдав ей тело Элайджи, Стефан надеялся списать часть своего долга. Ардингелли хмыкнула и выпрямилась. ― Хорошо, ― сказала она. ― Сейчас он мне не нужен, но я подумаю, что с ним сделать. Он представляет угрозу? ― Он хочет убить Клауса во время обряда, ― сказала Елена. Виктория кивнула. Ей это было известно. Не детально, но все же. ― Стефан и Деймон хотели предотвратить его и посчитали, что Элайджа мог помешать. Но теперь у нас есть другой план, верно? Виктория выпрямилась и чуть кивнула. Не глядя больше на Элайджу ― боясь передумать ― она быстро вышла из камеры и в один шаг преодолела лестницу. Стефан лязгнул железной дверью и через пару секунд они с Еленой оказались наверху. ― А еще, в школе к Елене подошла какая-то девушка и сказала, что Клаус будет ждать ее на танцах, ― вдруг проговорил Стефан. Виктория не сразу сообразила, про какие танцы он говорит, но потом она вспомнила, что Карлотта говорила, будто в школе организуются какие-то танцы в стиле 60-ых или 90-ых. Да уж, в стиле Клауса ― заявиться на вечеринку и превратить ее в кровавую резню. Виктория прикрыла глаза, стоя в лучах октябрьского тёплого солнца. Открывать тайные разговоры, делиться с кем-то планами было не в ее стиле. Даже прожив несколько сотен лет в семье Первородных, она с трудом привыкла к тому, что работать надо в команде. Ей было сложно строить с кем-то стратегии, подстраиваться под других ― она даже банально не умела прикрывать кому-то спину, или что бы кто-то защищал ее. Поэтому она так сторонилась этой веселой компании героев-самоубийц. Их образ был далек от ее собственного, да и действовать с кем-то вместе ей не хотелось. Но сейчас приходилось идти на компромиссы. ― Я виделась с Клаусом. Он приходил ко мне… ― она помолчала, а потом в упор уставилась в глаза Стефана. ― Стефан, если то, что я сейчас расскажу, ты передашь еще кому-то, я убью тебя, ― прошипела она, проскальзывая в его разум и отставляя это на его подкорке. Взгляд Сальваторе стал спокойным, почти равнодушным. ― Я никому не расскажу то, что ты мне сейчас расскажешь, ― послушно проговорил он. С Еленой повторное внушение было не нужно, да и ничего принципиального нового Ардингелли не собиралась говорить. ― Елена уже знает, просто не помнит. Клаус — мой соулмейт. Мы женаты. Пару столетий назад я сбежала от него. Он пришел и предлагает мне провести обряд. Он сказал, что тогда даст мне спасти Елену. Стефан медленно моргнул. ― Он так сказал? ― удивленно проговорила Елена. ― Не буду утомлять вас подробностями наших отношений, но мне кажется, он не врет, ― отстраненно сказала еретичка, и чуть улыбнулась двойнику. ― Не обижайся, но ты — ценный материал, сохранение твоей жизни ― вложение в будущее. А Клаус любит удачные вложения. ― Ты проведешь обряд? ― спросил Стефан, словно не услышал все другое, что сказала Ардингелли. Но, возможно, так было даже лучше. Виктория нервно щелкнула шеей, повертела. ― Я еще не дала согласие, ― призналась она. ― У нас все сложно. Стефан собирался было что-то сказать, но Елена прикоснулась к запястью Виктории. ― Ты не должна делать этого, если не хочешь, ― решительно произнесла она, и, хотя Ардингелли было приятно, она слабо улыбнулась. Наивно полагать, что она будет рисковать своей жизни и интересами ради кого-то, даже если ради такой милой и доброй Елены Гилберт. ― Я знаю, ― проговорила еретичка, а потом добавила. ― Я подумаю. Но я заинтересована в обряде. Елена вгляделась в нее, и в ее глазах промелькнуло любопытство. Свойственное только юным и человеческим созданиям. ― Я думала, ты ничего не чувствуешь. Виктория скривила губы. Она была прекрасна, Елена не могла отрицать этого, но красота Ардингелли казалась ей горькой и ядовитой, когда она начинала думать об этом. К радости еретички, отвечать ей не пришлось. Стефан тряхнул головой, сбрасывая морок, и посмотрел на Гилберт. — Это работает немного не так, ― объяснил он. Мягко, нежно, влюбленно. А от того, как преданно заглянула Елена в глаза вампира, Виктории стало плохо. ― Отключая человечность, мы чувствуем свою выгоду. Чувства мало значат, но некоторые из них есть, пусть и совсем крошечные. ― Совсем без чувств нельзя, ― согласилась ведьма, уже желая уйти от сюда. Время было около трех часов дня, а у нее уже появилось так много пищи для размышления, что к вечеру можно было и не управиться. Как бы ей хотелось заснуть и не решать все эти проблемы. ― Это был бы прекрасный план, если бы согласилась с ним и была там, ― обратился Сальваторе к ведьме. ― Несмотря на мнение Деймона и… вашу связь с Клаусом, я тебе доверяю, Виктория, ― он помолчал, а потом вдруг неуверенно выдохнул. ― Только есть еще одно обстоятельство, и я надеюсь, это не закончится смертоубийством. Виктория посмотрела на него почти равнодушно. Она уже хотела убраться отсюда, но их попытки поделиться информацией были трогательными и даже полезными. Пока она не могла придумать, что делать с Элайджей, но это уже было хорошо ― она знала, где он и что с ним. Если Клаус играл с ней в шахматы, Виктория контролировала его ладью. Она еще придумает, что делать с этим. ― Ты знаешь ― не угрожает моей жизни, значит, причин для убийства, ― сказала она. ― Бонни скопила силы, чтобы убить Клауса и желает это сделать. Она слабо усмехнулась, и от этого голова ее забилась так болезненно, как будто кто-то вогнал металлический стержень в основание ее черепа. Бесконечная растущая боль была похожа на то, как будто ее мозг медленно давили и превращали в пыль. Виктория повела пальцами, и головная боль прошла. С тоской девушка посмотрела на полностью почерневшее кольцо. Чужой магии в ней не осталось, теперь она могла тянуть магию только из самой себя, но это всегда оставляло неприятные последствия. Бонни не нравилась Виктории, и она этого не скрывала. Конечно, она не нравилась ей не настолько, чтобы постараться убить, потому что даже в бесчеловечности Виктория не тяготела к пустым, мимоходным убийствам. Даже того парня-художника, который не давно стал чудесным ужином, она не убила. Но Бонни была тем еще раздражающим насекомым, а если уж она скопила каких-то сил, по ее мнению, способных помочь расправиться с Клаусом… Она могла выпить из нее силы, оставив молодую ведьму мучиться без своих особых сил, сделать ее уязвимой и слабой. Это позволило бы Виктории стать независимой от предложения Никлауса и избавиться от проблемы. Конечно, она сказала «не угрожает моей жизни, значит, причин для убийства», но разве жизнь соулмейта не была в ее интересах? Кроме того, Клаус не угрожал ей, а вроде был готов идти на мировую, хотя Виктория от него этого и не ожидала. Виктория не думала о том, что будет с их отношениями, она думала о том, как все это может повлиять на них. Но связь соулмейтов оказалась коварна. Каким-то образом ее частицы умудрялись проскальзывать даже через стену нечеловечности. ― Юная моралистка с огромной силой — что может быть хуже, ― фыркнула Ардингелли. ― Я выпью немного ее силы, и она не сможет ничего не сделать. Подойдет? Она глянула на Стефана и Елену, и обнаружила, что они оба ее не слушали. Елена обеспокоенно потирала метку соулмейта, видимо жгущую ей грудь, а Стефан смотрел на нее с неясным выражением лица. «Он не чувствует того же самого» ― поняла Виктория, и внутри нее, где-то очень глубоко, зашевелилось сочувствие. Ей нравился Стефан и не нравился Деймон; младший из братьев составлял поразительно гармоничную пару с Еленой Гилберт, и несмотря на то, что это не касалось ее напрямую, Виктории хотелось бы, чтобы эти двое были вместе. Они оба заслужили любви, заслужили быть счастливыми… Соулмейты могли чувствовать друг друга через метки. Клаус в первые пятьдесят лет частенько посылал по ним нервные импульсы, чтобы понять ― жива ли вообще его супруга или нет. Виктория никогда не отвечала на эти импульсы, но Клаус чувствовал ее. Словно их запястья обвязывала веревка, и по тому, была ли она натянута, Никлаус понимал, в порядке ли Виктория или нет. Стефан с трудом оторвал взгляд от Елены, но не смог справиться с чувством обреченности в глазах. Виктория деликатно сделала вид, что не заметила этого. — Значит, ты проведешь обряд? ― спросил он хрипловато. Елена отвела взгляд. В ее глазах заблестели слезы. ― Я сообщу вам вечером, ― как можно нежнее произнесла Ардингелли. ― Мне надо подумать. ― Разумеется. Виктория протянула руку и погладила Елену по плечу. Двойник обратила к ней слезившиеся глаза. ― Спасибо, что были честны, ― улыбнулась ведьма. ― Пока ничего не предпринимайте. И не приглашай чужих в дом, Елена, ― она щелкнула Елену по носу тем самым жестом, что когда-то часто получала от матери, чтобы подбодрить и развеселить погрустневшую дочь. Елена бегло улыбнулась ей, и Виктория вышла. Внутри был полный разлад. Ей срочно надо было с кем-то посоветоваться, но единственный человек, с кем она советовалась когда-либо, лежал заколотый в подвале Сальваторе, и у Ардингелли защемило сердце. Ведьма остановилась, чтобы дотянуться до своих эмоций и втолкнуть их поглубже. Оба последних раза, как они виделись с Элайджей, они подрались. Он не был ее интересом, и она не должна была испытывать сожаления по поводу его столь унизительного положения, не должна была. Был еще один человек, с которым она могла обсудить все то, что происходило вокруг нее ― и внутри нее тоже. Карлотту она нашла перед телевизором с вязаньем. ― Ты уже вернулась, девочка? ― спросила Трублад. Виктория разулась, скинула куртку и босиком прошла по теплому полу в гостиную. Ей вдруг нестерпимо захотелось надеть платье ― легкое, свободное, с юбкой-солнцем, и почувствовать себя легкой и свободной, как птичье перо. Лететь, бежать, мчаться, сливаться с тем далеким уголком Ауланко, и даже снова стрелять из лука. Ей хотелось не существовать в том виде, в котором она существовала. Только груз ее прошлого и скорого будущего тянул ее вниз, и Виктория ничего не могла с этим поделать. ― Я могу с тобой поговорить? ― наконец спросила она. Карлотта глянула на нее поверх своих очков. ― Мне нужен твой совет. Карлотта выключила телевизор и отложила вязание. Кивнула на место рядом с собой. Виктория забралась на диван с ногами, поджав их под себя. Пару минут она молчала, стараясь собраться с мыслями. ― Я сбежала от своего мужа, потому что он посадил меня в клетку и думал о том, чтобы убить меня, ― сказала она. На лице Карлотты не дрогнул ни единый мускул. За все то время, что Виктория жила у нее, ведьма довольно много раз откровенничала с ней, так что старушка уже привыкла к тому, что могло казаться сюжетом страстного фантазийного романа. ― Сейчас он вернулся и хочет со мной работать. Взамен даст мне то, что мне полезно. Карлотта молчала какое-то время, вглядываясь в свою «племянницу», потом спросила. ― Ты его любишь? Виктории не понадобилось много времени, чтобы найти ответ внутри своего сердца. ― Где-то в глубине души… больше жизни, ― ответила она напряженным голосом. ― И ты хочешь то, что он может тебе дать? Тут еретичка сделала паузу. Карлотта и правда была чем-то похожа на ее мать: она безошибочно находила те вопросы, на которые не хотелось давать ответы, но которые были самыми главными. Ключевые вопросы, важные. Виктория уперлась локтем в спинку дивана и задумалась на несколько секунд, наблюдая за тем, как сверкают ее волосы в золотом свете. ― Я не хочу снова оказаться в клетке, ― произнесла она честно. Ее желание быть свободной не уменьшало любви к Клаусу; то, что он посадил ее в клетку, не заставляло ее любить его меньше, но это было тем, чего она не могла принять. ― Я живу свободно… насколько это возможно, бегая от Никлауса. На самом деле, ее свобода мало отличалась от свободы Катерины Петровы, хотя Виктория и не хотела проводить аналогию между ними, но правда была в том, что они действительно были похожи. Они обе забрали у Клауса то, что он хотел: Катерина — возможность стать гибридом, а Виктория — его любовь; они обе бежали и сражались за свою мнимую свободу на чемоданах, только вот двойник в конце пути скорее всего ждала бы смерть, а Викторию — неминуемое возвращение к супругу. Это было ее будущее, которое Виктория прекрасно осознавала, но с которым пыталась бороться. Глаза Карлотты вдруг сверкнули. По-особенному, так, как могут сверкать глаза умной, старой женщины, которая в этой жизни прошла и огонь, и воду, и медные трубы. Как правило, такие женщины были по-своему расчетливы и жестоки, и Виктория не сомневалась, что подставная родственница даст ей дельный совет. Тот совет, который могла дать Карлотта, могла дать и Имоджен, будь она жива. ― Возьми все, что он тебе может дать, ― произнесла Карлотта, и ее тонкие губы сложились в улыбку. ― Любую выгоду, любое выгодное условие. Возьми все, что желает твоя душа. Пусть это будет главным ― то, что хочешь ты. А потом задай себе вопрос: «Нужен ли он мне?», ― Трублад рассмеялась и покачала головой, но где-то в глубине ее глаз стояло сожаление. ― К старости понимаешь, что никакая доброта не сравнится с практической выгодой. Никто не даст тебе больше, чем ты готова взять. Так что ты хочешь, Виа? Ответ на этот вопрос Виктория нашла довольно быстро. ― Я хочу всего и сразу, ― сказала она, и Карлотта довольно улыбнулась. *** Она быстро нашла квартиру Никлауса. Он не прятался от нее, да и найти человека, который раньше был пару столетий связан с тобой на крови, который был твоим соулмейтом, не представлялось чем-то сложным. Было уже поздно, но Ардингелли это не волновало. Она поспала пару часов после того, как поговорила с Карлоттой ― Трублад посоветовала ей поесть и отдохнуть, а потом уже принимать решение. Виктория спала ровно три часа, а потом собралась и, проведя небольшой обряд поисков, отправилась к своему супругу. Кроме того, сон ее был тяжелым, она закрыла глаза и постаралась не думать о том, какой несчастной чувствует себя и что, возможно, останется такой еще на много недель. Ее голова болела слишком сильно, чтобы даже думать. Девушка попыталась заставить себя уснуть, представляя крошечный светящийся шар, трепещущий в кончиках ее пальцах ― чужую магию, которую она может забрать себе. Ее голова перестала болеть, когда она оказалась на пороге квартиры Никлауса. Не давая себе времени передумать, Виктория подняла руку и постучалась. Когда Клаус открыл дверь, его лицо мгновенно озарилось улыбкой светлой радости. ― Виктория. Любовь моя, я рад тебе, ― ласково произнес он. ― Прохо… Виктория переступила порог, понимая, что в квартире нет никого живого из людей, заставляя Клауса отступить, закрыла за собой дверь и подняла на него глаза. ― Я согласна. Я проведу обряд, ― решительно произнесла она. Казалось, улыбка Никлауса не могла стать еще шире, но она стала. Виктория лишь смутно могла представить, что он испытывает ― и любимая жена, и скорое освобождение от заклятья, и все это в его руках. Счастливее быть нельзя было. ― Отлично, ― произнес он. ― Прекрасное решение. Отметим его за бокалом вина? Виктория прошла вглубь квартиры, заставив себя повернуться к Никлаусу спиной, и на ходу щелкнула выключателем. Гостиную озарил тусклый, желтоватый свет, и ведьма поморщилась. Она повернулась к Майклсону, который наблюдал за ней с улыбкой. ― Хочу знать детали, ― произнесла она, опираясь на спину дивана. Она положила руки на обивку, чтобы не складывать их на груди и не закрываться от Клауса. ― Ведьма ― я, двойник ― Елена. Кто остальные? ― Вампир, которую создала Катерина, ― сказал Клаус. ― И мальчишка-оборотень…. Я не запоминаю имена людей, которые ничего не значат или которые скоро умрут, ― пожал плечами Клаус и все-таки направился к небольшой кухне. Он открыл один из шкафчиков и достал бутылку вина. Бокал с бурбоном уже стоял на барной стойке. ― Кэролайн и Тайлер? ― предположила Виктория, наблюдая за Клаусом. Он достал бокал с тонкой ножкой и наполнил его красным вином. Тонкие рецепторы еретички сразу уловили запах темпранильо ― слива, банан, сушеный инжир, финик, апельсиновая цедра, можжевельник, гвоздика, черный перец, мускатный орех, какао, жареный на гриле хлеб, пряники… Сразу так много запахов заставили ведьму раздраженно повести головой. ― Звучит похоже, скорее всего, ― Клаус поднес ей бокал. ― Блондинка и смуглый брюнет. За что пьем? Виктория взяла стакан и пожала плечами. ― Если там нет яда или вроде того, то за что хочешь. ― Ты меня обижаешь, ― хмыкнул Клаус. ― Я же люблю тебя, ― сказал он, внимательно наблюдая за ее реакцией. Виктория посмотрела на него пустыми равнодушными глазами. ― Давай за удачный обряд. Они чокнулись бокалами и сделали глоток. Виктория облизала губы, чувствуя внимательный взгляд Клауса на себе. ― Итак, Тайлер и Кэролайн, ― Клаус равнодушно кивнул. ― Почему не Катерина? ― Потому что это слишком просто. Для нее, ― объяснил вампир. Виктория чуть повела глазами. Да, как же она могла забыть ― смерть никогда не была достойным наказанием в понятии Клауса. Противник должен жить, бодрствовать и здравствовать и каждый раз испуганно оборачиваться назад, выискивая смерть. ― Но в этом есть красивая симметрия. Она не стала двойником, так пусть станет вампиром в твоем обряде, ― предложила Виктория, особенно ни на что не надеясь. Ей, по большому счету, было все равно на тех, кто станет участником в этом обряде ― кроме себя и Елены, конечно. Кэролайн ― взбалмошная, поверхностная, капризная эгоистка, Тайлер ― оборотень, которого она толком не знала. Ей было все равно на их жизни. Пальцы Клауса пришлись по ее ладони, но вампир убрал руку до того, как Виктория успела бы среагировать. ― В нашем обряде, ― поправил он, улыбаясь. Клаус стоял на расстояние вытянутой руки от нее. — Это ты его придумала. ― И в это полнолуние мы узнаем, умная ли я, ― усмехнулась еретичка, сделав еще глоток вина. ― Ты хочешь внести корректировки? ― ненавязчиво поинтересовался вампир. ― Здесь есть еще один оборотень. Девушка по имени Джулс. И другой вампир какой-нибудь. Я даже сама его тебе создам. Клаус заинтересованно подался вперед, глядя в синие глаза супруги. ― Я имел их в виду, как запасной вариант. Но отказываться и от блондинки, и от Катерины… ― он был непростительно близко. Он вглядывался в ее глаза, и, если бы Виктория знала его чуть хуже, она бы подумала, что он гипнотизирует ее. Еретичка не позволила сбить себя с мысли. ― И ту ведьму верни тоже. Пусть она и ее семейка колдунов укатит к чертям. Для нее это была практическая выгода, но Клаус усмотрел это сразу и качнул головой, отстранившись. ― Я знаю, что ее отец создал специальный барьер, который удерживает тебя, ― сказал он. ― Так что пока мы не проведем обряд, она останется здесь. Как гарант их послушности, хорошо? И это звучит довольно подозрительно. Ты хочешь лишить меня всех компонентов нашего обряда. ― Если бы хотела, я бы первая обратила Елену в вампира, ― веско проговорила Ардингелли и позволила себе легкую улыбку. ― Но я здесь и готова помочь. Клаус снова склонился к ней, глядя в глаза. Его рука легла на пальцы Виктории, лежащие на спинке дивана, и они оба почувствовали ток, пробежавший по пальцам. ― И жизнь Елены ― единственное твое условие. Посмотри на меня хорошо, любовь моя, ― он поставил стакан с бурбоном на диван и сделал шаг назад, расставляя руки. ― Я твой, весь твой, и я могу дать тебе все, что пожелаешь. Только попроси. Виктория пару секунд молча смотрела на него ― спокойного, нежного, улыбающегося, потом неспеша допила вина. В другой ситуации она была бы не против попросить то, что Клаус так отчаянно хотел вернуть. Секс без человечности не должен был что-то значить, и, не будь Никлаус ее соулмейтом, она бы так и поступила. Но Ардингелли слишком хорошо представляла, что будет потом. Никлаус сломает ее барьеры и выпустит ее чувства наружу, снова сделает себя центром ее мироздания. Это было слишком рисковым, Виктория не была готова пойти на это, не сейчас. Она сделала плавный шаг вперед. Клаус опустил руки, и Виктория положила ладони ему на грудь, не отрывая взгляда. Грудь вампира взметнулась в протяжном вздохе. Ведьма знала, как она на него влияет. «Возьми все, что он тебе может дать» ― вспомнила она слова Карлотты. Никлаус наклонился, собираясь поцеловать ее, и следующую фразу Виктория выдохнула ему в губы, заставив его замереть. ― Ты не заставишь колдуна снять барьер, пока не снимешь заклятье, ― она увидела, как напряжение поднялось в глазах Клауса, точно морская волна, и довольно улыбнулась. Между тем, никто из них не отстранился. ― Ты не отпустишь меня, как бы я не просила, ― продолжила она мягким, ласковым голосом, но вампир рядом с ней напрягался все больше и больше. ― Не надо говорить, что ты можешь все, я назвала две вещи, которые тебе не под силу. Но, помимо этого, будешь мне должен. Когда я попрошу о чем-то, ты не откажешь. О чем бы я ни попросила. ― Кроме этих двух вещей? ― шепотом спросил Клаус, вернув былое расположение духа. ― Кроме этих двух вещей. И любых их формулировках. Не буду просить избавить себя от тебя и не попытаюсь уйти. Но все остальное, как ты сказал? «Я могу дать тебе все, что пожелаешь, только попроси». Договор? ― Договор. Скрепим поцелуем? ― Виктория увела лицо в сторону, и Клаус уткнулся губами ей в шею, но, едва он сумел бы продолжить свою ласку, еретичка сделала шаг назад. Посмотрев на разочарованного Майклсона, она чуть улыбнулась. ― Доброй ночи, Клаус. Она почти бесшумно направилась в сторону выхода, как вдруг ее нагнал хриплый мужской голос. ― Я думал, мы прогуляемся до ведьмы, которую ты можешь осушить. Виктория собиралась направиться дальше, не оборачиваясь, честно собиралась, но ее безэмоциональная, холодная сторона вдруг остановилась и навострила уши. Она заставила Ардингелли остановиться и развернуться. Клаус довольно улыбнулся, понимая, что решила его супруга, и Виктория уже видела в его глазах жадное ожидание сегодняшнего своеобразного свидания.