Держи меня запертой в твоём сломленном разуме

Клаус выглядел счастливым и не скрывал этого. Виктория могла по пальцам двух рук пересчитать, когда Клаус был таким довольным. Безусловно, в первый раз, когда они впервые переспали в том доме в Эстонии. Второй раз, когда переспали в ее доме на кухне. Потом ― когда с его подачи она не сразу обнаружила чертов рубин. Следующий раз — когда они снова встретились на выгодных ему условиях, когда в их отношениях наметился прогресс, и когда была их свадьба. У Кола было короткое, но емкое выражение, характеризующее Клауса в таком состоянии: «светится как Рождественская елка», и Виктория в целом была согласна. Никлаус согласен не был, и хорошо, что на их свадьбе Кол воздержался от такого комментария. Ардингелли постоянно шутила о том, что Клаусу просто надо было посмотреть на себя со стороны в такой момент: широкая улыбка не покидала его лица, а глаза сверкали, да и сам он светился весь, словно изнутри его освещало солнце. Как в сказке, которую как-то раз Карлотта рассказала: «а в Большой Реке крокодил лежит, и в зубах его не огонь горит, — солнце красное». Вот и Клаус будто бы солнце проглотил во все те разы. ― И все это связано только с тобой, ― сказал ей на свадьбе Кол, когда настало его время танцевать с невестой. ― Все его улыбки и все радости. Тогда это сделало Викторию счастливой, спустя годы эта фраза причиняла боль, но сейчас не было ни того, ни другого, да и было не до шуток и не до смеха. Виктории, по крайней мере, точно. Они не поехали на машине: оказаться запертой с Клаусом в столь ограниченном пространстве не казалось Ардингелли хорошей перспективой, поэтому к ведьме они направились пешком. Виктория только успела порадоваться тому, что была одета нормально для подобной прогулки по ― возможно ― непроходимой местности. Черные штаны, ботфорты, теплый пуловер и кожаная куртка. Они с Никлаусом выглядели почти одинаково, разве что у него были не ботфорты, а ботинки. В целом же ― едва ли не те романтические парочки, которые демонстрируют одинаковую одежду в модных журналах. Не то чтобы Ардингелли это как-то задело, или обрадовало. Это была просто одежда, давно минуло время, когда это было первым показателем статуса и богатства. Клаус не скрывал улыбку, и все поглядывал в ее сторону, не стараясь заговорить, но отчетливо наслаждаясь тем, что она хотя бы рядом с ним и позволяет на себя смотреть. Со стороны Виктории останется ослепить его заклятьем… или нет. Мотивы безэмоциональной ведьмы, которые прежде казались ему понятными и простыми, на деле были куда более непредсказуемыми. Клаус брал ее расположение выгодой, а не чувствами, а потому он не мог быть уверенным, что Виктория не сотворит с ним что-нибудь просто из-за того, что он станет ее доставать. Сам себе же Никлаус дал слово не причинять ей вред ― физический или моральный. Он прекрасно знал, что порой мог давить на нее, чтобы изогнуть все так, как ему надо было, но Виктория не хотела опускаться до этого. Некоторый раз она предпочитала грубую силу моральному давлению, иногда решала, что сжечь врага ― лучший выход, но Клаус никогда не мог предсказать ее поведение, и просто с восхищением наблюдал за своей супругой. Сейчас восхищения не было, но было опасение. Для Никлауса стоял вопрос: станет ли она топтать его чувства, или же решит сжечь его? Поэтому он держался на некотором расстоянии от Виктории, давая ей личное пространство, но при этом оставляя себе возможность любоваться и наслаждаться своей женой. Никлауса хватило ровно на десять минут. ― Чем ты занимаешься? ― наконец спросил он, глядя на ведьму. Виктория так глубоко погрузилась в свои пространственные размышления, попытки проанализировать ситуацию и выстроить модель поведения, что не сразу поняла, что Никлаус с ней заговорил. Она очнулась только тогда, когда вампир коснулся ее плеча. ― Виа? ― позвал он, и он показался довольно озабоченным. Еретичка посмотрела на него, не сразу понимая, что ей задали вопрос. ― М? Ты что-то спросил? ― Да, я спросил, чем ты занимаешься? ― терпеливо повторил Никлаус. Виктория фыркнула. ― Иду по темному лесу с человеком, который внушает мне лишь смутное доверие, при этом не зная, куда мы направляемся, в надежде убить ведьму и забрать ее магию. А что делаешь ты? ― Пытаюсь поговорить со своей любимой женой, ― в тон ей ответил Майклсон. ― Ты меня поняла. Чем ты занимаешься? Ты работаешь, или просто отдыхаешь от всего на свете? У тебя есть хобби? Виктория продолжала смотреть прямо, словно не услышала его, но по тому, как резко сжались ее скулы, Никлаус понял, что его услышали. Виктория посмотрела себе под ноги, а потом вдруг резко дернула плечами и равнодушно проговорила: ― Я занимаюсь частными переводами. Клаус с трудом сдержал улыбку. Так или иначе, но начало положено, и он всеми силами ухватился за возможность спокойно поговорить с женой. ― И как это? Виктория сорвала цветок и принялась крутить в пальцах длинный стебель. «Мята, ― отметил Клаус. ― Подозрение». Он не понял, специально ли Виктория сорвала именно ее, осознавая, что Никлаус разбирается в «языке» цветов, или же это был неосознанный порыв, но все равно взял на заметку. Виктория, разумеется, была настороже с ним, и с этим он пока ничего подделать не мог. Но, все равно, он мог попытаться сделать эту небольшую прогулку для них как можно более спокойной для ведьмы. ― Ну, чаще всего мне пишут люди, которые хотят выучить другой язык, удивить кого-то или порадовать себя эксклюзивным переводом какой-нибудь книги, ― спокойно произнесла девушка без всякого энтузиазма. ― Они связываются со мной, высылают текст, который им нужен, я его перевожу на свой лад и отправляю им обратно, а они мне платят деньги. Если доплачивают, я оформляю обложку к книге и все такое. ― А чем им не нравится перевод из магазина? ― Для кого-то он может быть сложным, для кого-то некорректным, а кто-то не может найти перевод любимой книги. Есть же запрещенные книги, ― ее губы чуть дрогнули в улыбке. Клаус смотрел на нее с негаснущим интересом. Виктория мало чем могла заниматься, когда была его женой. Она читала книги, пыталась что-то рисовать, хотя у нее и не получалось, вела классическую на тот момент жизнь светской дамы из высшего общества, и, казалось, была довольна. Но Клаус понимал: та жизнь, в которой она была простой травницей в небольшом городе была для нее лучшей. Она была чем-то занята, она что-то делала. Не было ничего удивительного в том, что в итоге такая праздная жизнь оказалась не для Виктории. ― И тебе нравится этим заниматься? ― спросил он, хотя уже знал ответ. Виктории всегда нравилось читать, ее пыткий, жадный ум страдал без новой информации. Когда их отношения стали более ровными и спокойными, Клаус сделал подарок, который после ему было трудно переплюнуть ― преподнес жене-ведьме коллекцию книг матери, Эстер. Такой счастливой он Викторию давно не видел. Уголки ее губ дрогнули в улыбке. ― Да. Это расслабляет, успокаивает, да и я чем-то занята. Мне нравится читать же, ― Клаус кивнул, судорожно пытаясь захватить еще одну тему для разговора, как вдруг блондинка настороженно посмотрела на него. ― А как твое поприще? Клаус улыбнулся, не скрывая удовольствия от того, что она его о чем-то спросила. ― Процветает. Мои работы висят в Эрмитаже, ― не смог сдержаться Клаус, но на Викторию это не произвело большого впечатления. ― Да, я видела. ― Ты видела? ― Ну да, ― Виктория чуть дернула плечами. ― Я была там как-то, когда ушла от тебя. Путешествовала. А твой стиль я всегда умела отличать. Сначала сомневалась, а потом разглядела светловолосую девушку где-то среди других, и сомнения отпали. Клаус улыбнулся ей. ― Мне нравилось делать тебя частью картин, ― честно признался он. Это был гадкий прием, но он чувствовал, как искренность бьет Викторию по всем фронтам. Она с трудом могла сопротивляться тому, как честно и чувственно он говорил с ней, что он ей рассказывал, и Клаус прекрасно знал об этом. Виктория привыкла к лжи, изворотливости, некой остроте, а такая теплота и забота сбивала ее с толку. До сих пор. ― Как будто ты еще была со мной, ― решил добить он, внимательно глядя на лицо еретички, пытаясь понять, когда перегнет палку. Пока Виктория просто делала вид, что он ничего не говорит, это было хорошо; если его честнейшие заигрывания начнут ее раздражать, пластинку пора сменить. ― Мне жаль, что я так поступил с твоим другом, Мэттью. Виктория ошарашенно глянула на него, сбитая с толку таким резким переходом от их отношений до убийства ее юного друга. Клаус пытался сдержать улыбку, сдерживая удовольствие ― он все пытался вывезти ее на эмоции, но Виктория держалась. Правда, что-то в ней неуловимо трещало по швам, и Клаус чувствовал это. Он старательно рвал все внутри нее, ожидая, когда она позволит человечности вернуться, и он сможет собрать ее заново и вернуть себе. Но удивление прошло, и глаза Виктории снова застыли льдом. ― Тебе не жаль, ― сухо произнесла она. ― Ты как-то сказал мне: «Если я подумаю, что на тебя претендует другой мужчина, я убью его и ни капли не пожалею». ― Да, верно, ― Клаус хмыкнул. Он сказал ей это за несколько дней до свадьбы. Не угрожая, а просто сообщая факт. Тогда, кажется, ей понравилась эта фраза. Клаус не сомневался в Виктории, но другие мужчины могли хотеть навредить его жене, и Майклсон обещал себе избавляться от всех, кто будет хотя бы думать о Ардингелли. ― Ладно, тогда мне жаль, что я доставил тебе боль. Подойдет? Виктории было все равно. Возможно, если ― только если! ― ее человечность к ней вернется, она вспомнит слова Клауса и сможет оценить, но сейчас это не имело никакого значения. Ни его извинения, ни напоминание о смерти ее хорошего друга Мэттью — ничего в ней не колыхнуло. ― Да. Забыли, ― ровно произнесла она. ― Это было в прошлом и ничего не значит. На лице Клауса промелькнула разочарованность, и Виктория едва успела подавить рвущуюся на лицо мстительную ухмылку. Дрожащий супруг как будто забывал о том, что она прекрасно знает его и все его уловки, и может предсказать его следующие действия… так же, как и он ее. Но у Клауса еще были темы, которые могли тронуть ее, по его мнению. ― Знаешь, среди прочего, о чем я жалею? ― Ну просвети меня. Клаус заглянул ей в глаза и возрадовался, увидев знакомые, давно забытые искры веселья в голубых глазах. ― За то, что мы так поздно сыграли свадьбу, ― с удовольствием заключил Клаус, и тут Ардингелли не сдержала усмешки. ― Вот в этом точно была виновата не я, ― заявила она, но вдруг остановилась, и решительно глянула на него. ― Ты серьезно хочешь это обсудить? ― Нет, я просто думаю, что, может, нам еще раз пожениться, м? ― произнес Клаус, не замечая, как потемнел взгляд Виктории. Он наклонился к ней, заискивающе, провокационно улыбаясь. ― Ну, была свадьба у сифона и вампира, а вот свадьбы двух гибридов… Клаус, не имея возможности сопротивляться своей тяги к своему соулмейту, потянулся к ней, обещая себе, что в этот раз сдержится и не станет целовать Викторию, если она этого не захочет. Ведьма подняла руку, и, хотя магии в ней было совсем немного, Клаус почувствовал, как между ними встала невидимая, ледяная стена. Неожиданным это не было, но менее болезненным от этого не становилось. Глаза Виктории снова стали ледяными, без намека на эмоции. ― Не позволяй себя обмануть, Никлаус, ― жестко произнесла она. ― Сейчас я вижу в тебе только выгоду. Никаких чувств, Майклсон. И она решительно направилась вперед. Клаусу захотелось взвыть на луну как настоящему волку. Они прошли молча. Нужная ведьма жила в гостинице, небольшой, недорогой, но Виктории почему-то вспоминалась другая ведьма ― та, которая помогла им разорвать связь. ― Почему она здесь? ― спросила Виктория, оборачиваясь на чуть отставшего от нее вампира, и ту секунду, что Клаус оглядывался, словно проверяя наличие слежки, Ардингелли позволила себе полюбоваться супругом. Изящный и грациозный, как тореро. Весь как черный бархат, мягкий, теплый, текучий — так и тянет погладить. Дьявольски очарователен в каждом жесте. ― Она проездом, ― ответил Клаус. ― Я случайно заметил ее, и решил, что она может тебе пригодиться. После ее отказа в поцелуе Никлаус заметно похолодел. Что-то в нем неуловимо изменилось и вот уже перед ней до боли знакомый Клаус, сумрачный, закрытый, с надменной линией тонких губ и гордостью английского короля. Странно, но таким он нравился больше. Он упорно молчал, погруженный в какие-то свои мрачные мысли. Виктория не возражала. Клаус не мог не смотреть на нее, и, несмотря на то, что каждый ее новый отказ, каждое ее действие, продиктованное бесчеловечностью било его на поражение, он не мог злиться, не мог отказаться от нее. Она была нужна ему, нужна прямо сейчас, все то время, что они провели порознь и все время мира в будущем. Только она. Администратор у стойки спал, а в зале никого не было. Бросив беглый взгляд на количество свободных номеров, Виктория легко посчитала, что занято меньше половины номеров, а значит, велики шансы остаться незамеченными. Минуя лифт, два вампира бесшумно поднялись по лестнице. Лицо Клауса из равнодушного становится сосредоточенным ― он по себе знал, как опасны и непредсказуемы ведьмы, а потому серьезно относился даже к пустяковому делу, связанному с ним. В этот раз она шла не за Клаусом ― который не удосужился сообщить название гостиницы, чтобы Виктория не могла избавиться от него ― а с ним наравне и даже чуть впереди, ощущая магическую энергию лучше вампира. Без лишнего шума отворив широкие двери, они оказались в широком коридоре, и у Виктории зажгло пальцы от близости большого магического источника. ― Скажу сразу: я не знаю, на что она способна, ― сообщил Клаус. ― Так что, может, будешь держаться за мной? Виктория развернулась, чтобы ответить ему, но тут краем глаза заметила движение и, помимо воли, ее тело стрелой ринулось к Клаусу, отталкивая его. Она успела рассмотреть удивленный, болезненный взгляд Майклсона, когда она толкнула его ― вероятно он подумал, что она решила избить его, и Ардингелли поняла, что защищаться от нее не собирался ― а потом она почувствовала это. Заклятье внутри ощущалось так, будто кто-то превратил ее внутренности в дикобраза, и теперь он ворошился там, разрывая иголками ее сердце и другие органы. Каждый вдох давался с трудом. Виктория рухнула, как подкошенная. Сила была невыносимо болезненной, и каким-то образом боль продолжала усиливаться, пока не стало похоже, будто Виктория умирает. Она извивалась, пытаясь избежать нового приступа, найти положение, в котором ей не будет так мучительно больно, но все не находила. ― Проклятье! ― зарычал Клаус, бросаясь к ней. Чуткий слух услышал быстрые, удаляющиеся шаги ― подловившая удачный момент ведьма атаковала их и бросилась прочь. Дыхание Виктории издавало слабый дребезжащий звук, когда девушка шевелилась. Клаус протянул к ней руку, но Виктория зарычала. Падая, она ударилась головой, ее зрение помутилось, перед глазами заплясали черные точки. Казалось, агония пронизывала каждое нервное окончание в теле. Было ощущение, что нервные клетки ее мозга перегорели. Кровь наполнила рот. Боль. Ничего, кроме бесконечного ада боли. ― Ведьма… ― похрипела она. ― Магия…! Клаус озабоченно окинул парализованную, мучащуюся от боли супругу, но кивнул, и бросился за ведьмой. Виктория почувствовала волны магии: с вампирской скоростью не сравнится никакая ведьма, но, видимо, эта попыталась атаковать еще. Непонятно ― удачно или нет. Через пару секунд раздались торопливые шаги, и ведьма упала рядом с ней. Из ее виска сочилась кровь, но она была еще жива: это было видно по неровно вздымающейся груди. Когда ведьма умирала, магия рассыпалась очень быстро, Никлаус это узнал, когда пару раз накосячил с желанием помочь супруге. Поэтому если Виктория и просила его помочь, вампир обходился ударом, который вырубал потенциальный источник энергии, а не сворачивал шеи. ― Потерпи, любовь моя, потерпи, ― торопливо проговаривал Клаус, опускаясь рядом с ними и поднимая руку Викторию, прикладывая ее к телу ведьмы. Виктория порывисто выдохнула. Первые волны магии ушли на то, чтобы переработать заклятье ― этот фокус Виктория выучила еще когда сражалась с ковеном. Если ее проклинали, а она умудрялась забрать силы проклявшей ее ведьмы, то болезненное заклятье тоже можно было превратить в энергию. Вообще, любое заклятье, даже которое сейчас разъедало ее изнутри, можно было преобразовать в собственную магию, но разъедающая боль не позволяла сосредоточиться. Когда боль прошла, Виктория смогла привстать на локтях и положить руку на шею слабо дернувшейся ведьмы, которая не хотела отпускать свою магию, но выбора у нее не было. Кожа к коже ― лучший проводник магии. Клаус придержал Викторию, держа за талию таким любовным движением, словно они лежали в постели, едва только не уложив ее на себя. Она вдавила ногти в шею ведьмы, оставляя кровавые лунки. Магия вихрем понеслась по ее венам. Словно каждая клеточка ее тела светилась, наполняя ее огромной силой. Она чувствовала себя под кайфом, магия вернулась, как приливная волна. Ее захлестнуло чувство эйфории. Она обладала магией. Она могла колдовать. Подчинить мир своей воле. Создавать и формировать, уничтожать и разрушать. Виктория сконцентрировалась на этом, несмотря на возбуждение, разливающееся по ее венам. Она словно окунулась в магию, чувствуя ее мощь. Сконцентрировав ее внутри себя, девушка направила магический поток на свое сознание и восстановила стены своей бесчеловечности. Блокируя все вокруг. Холод. Кристальная чистота. Каждый мускул в ее теле болел и сопротивлялся движениям, когда девушка попыталась сесть. Никлаус помог ей сесть, погладив по плечу. Он заметно вздрогнул, словно от удара. Эмоции быстро промелькнули на его лице. Шок. Вина. Раскаяние. Клаус понимал, что она сделала. ― Глупая, ― с тихим рыком произнес он, от Клауса исходила холодная ярость. ― Ты не должна была… Не должна, Виктория. Виктория болезненно усмехнулась. ― «Слабое звено», ― с презрением проговорила она, вспоминая пятнадцатый век и унизительное чувство слабости, когда она, тогда еще молодая ведьма-сифон, была связана с вековым неуязвимым вампиром. Клаус мотнул головой. ― Я не про это, ― поморщился он. ― Я про то, что я не хочу, чтобы ты делала нечто подобное ради меня. Подвергала себя опасности, ― Никлаус усмехнулся. ― Ты же должна ставить себя выше всего, да? Тогда почему… Виктория встала. Клаус поднялся вслед за ней, придерживая за локти. Коса Виктории растрепалась, и она стянула резинку, позволяя светлым волосам упасть на плечи. Чуть тряхнула головой, предавая волнистым локонам объем. ― Мои чувства и соулмейты ― разные вещи, ― жестко произнесла она. ― Я ставлю себя и свои интересы превыше всего. Но это не является причиной, по которой я хочу навредить тебе или позволить, чтобы тебе навредили. Уясни это, хорошо? Клаус молча смотрел на нее. Он ударил ведьму по шее ногой, переломив и оборвав ее жизнь, потом решительно переступил и, не боясь, что сейчас он потеряет часть своей вампирской магии, схватил Викторию за плечи и стремительно поцеловал, прижимая спиной к стене. Он почувствовал, как ее магия затрепетала, согревая кончики пальцев, но Клаусу было все равно. Пусть она его проклянет хоть заклятием некроза, и он весь сгниет — он не отпустит ее. Обхватив ладонями ее лицо, он прижался своими губами к ее, вжимаясь в ее тело. Клаус углубил поцелуй, скользя руками по ее телу. Его пальцы выводили узоры вдоль ее позвоночника. Он поцеловал в изгиб ключиц. Его руки ощущались родными, когда он запустил пальцы в ее волосы, откинул ее голову назад и прижался губами к основанию шеи. Он изучал пальцами линию ее челюсти, напряженные мышцы шеи и плеч. Виктория похудела, и ее кожу испещряла целая россыпь новых шрамов, так что казалось, что Клаус прикасается к ней в первый раз. Майклсон покрывал поцелуями каждый доступный сантиметр ее кожи на лице, шее и аккуратном вырезе. Он сжал ее грудь в ладонях. Он продолжал целовать ее, пока сам не начал задыхаться. Жар от его прикосновений словно разжигал собственный огонь. Виктория не пыталась его остановить, даже услужливо приоткрыла губы, позволяя ему углубить поцелуй, когда Клаус вернулся губами к ее лицу, но вампир понял, что никаких особых чувств она от этого не испытала. ― Клаус… ― проговорила еретичка, когда он повторно прикоснулся губами к ее шее снова, и уперлась ладонями ему в плечи, но не для того, чтобы выпить энергию и ослабить, а просто стараясь оттолкнуть, и то не очень пытаясь. Никлаус покачал головой. ― Пожалуйста, ― вампир до боли вжался лбом в ее шею, а губами в ключицу. ― Пожалуйста… Еще пару секунд, Виа, всего пару секунд. Виктория услужливо замерла, и Клаус понял, что это не ее желание. Это благодарность за его помощь, не больше. И даже это горькое осознание не заставило Клауса отстраниться от нее. Он терзал ее лицо, шею и плечи губами еще пару минут, прежде чем наконец отступить. Он до боли сжимал ее плечи, боясь отпустить, но не видя другого выхода. Наконец, он сделал шаг назад, и Виктория поправила съехавшую рубашку. Никлаус вглядывался в ее глаза, пытаясь найти в них признак желания, но в ней была лишь легкая заинтересованность. Ничего общего с той страстью, что они испытывали к друг другу когда-то. ― Я не верю, что ты могла разлюбить меня, ― проговорил Клаус, чувствуя, как ледяная рука стиснула сердце. ― Ты не могла. ― Я и не разлюбила, ― сказала Виктория. ― Но это больше не имеет такого значения, как раньше. Клаус поджал губы. ― Ты знаешь... Я соврал тебе, ― вдруг выдал он, и Виктория хмыкнула. ― У тебя это входит в привычку. Мы общаемся меньше недели после многовекового расставания, и ты… ― У меня нет всего для обряда. Братцы-вампиры где-то держат мой лунный камень. Губы Виктории дернулись. Лунный камень нагрелся, упав в ложбинку между грудей, и за время прогулки Виктория успела позабыть о нем. ― О камне не волнуйся: ты его получишь, ― спокойно проговорила она, и Клаус посмотрел на нее с легким недовольством. Он старался быть с Викторией максимально честным, и было обидно, что она не отвечала ему тем же. ― Камень — единственная проблема? ― Элайджа пропал. И опять на лице Виктории не проступило лишних эмоций. Никлаус не понимал: она знала больше, чем говорила ему, или просто ей было действительно настолько все равно? ― Он хочет убить тебя, ― вдруг сказала она, и в ее глазах мелькнуло что-то, что мгновенно смыло обиду. Виктория и вправду волновалась о нем — в пределах своих интересов, но волновалась. Ей было важно, чтобы он был как минимум живой, и осознание этого взбодрило Никлауса. В отношении собственной жены у него было больше шансов, чем он думал минуту назад. ― Да, я знаю это, ― кивнул он. ― Элайджа думает, что я убил Ребекку, Кола и Финна, и хочет мести за потерянную семью. Виктория поправила воротник рубашки, еле-еле удержавшись от желания прикоснуться к лунному камню. Клаус знал ее, все ее ухищрения, поэтому он легко мог догадаться, что лунный камень не волнует ее именно по той причине, что он у нее. Она не знала, как он мог среагировать на это ― в целом, действия Клауса оказывались довольно предсказуемыми, даже в ее отношении, пусть сам вампир и пытался действовать неожиданно, чтобы ее холодный, рациональный ум сбился, но Виктория оказывалась сильнее этого. ― А на самом деле? ― поинтересовалась она. Она не верила, что Клаус мог убить своих братьев и сестру навсегда, но, с другой стороны, она знала его чуть меньше, чем Элайджа, и мало ли, что произошло между Майклсонами за эти столетия. Если Финн или Кол предали его ― а эти Майклсоны более чем были способны поступить подобным образом, решив пойти против братца, то Клаус мог уничтожить проблемы на корню. Но Ребекка… Вот уж кто действовал строго в интересах Клауса, ради него и для него ― у Виктории была горькая возможность убедиться в этом, к собственному негодованию. И Клаус, пусть и был довольно своеобразным старшим братом, защищал младшую сестру как настоящий волк. Он не смог бы убить ее, ни за что. Никлаус чуть улыбнулся. ― Я просто пронзил их кинжалами и спрятал, ― подумав, он добавил: ― Элайджа верит, что они где-то на глубине моря. ― И зачем бы тебе ему лгать? ― Элайджа более эффективен, когда зол. Виктория кивнула и поджала губы. Почему-то она так и подозревала, когда еще Элайджа сказал ей об этом. Но, как любила повторять ее мать: "в этой жизни надо быть сторонним наблюдателем, когда дело идет о конфликте". Послушала одну сторону, другую, и если надо ― нашла правильную версию, которая позволит обогатить именно тебя. Но иногда она сама становилась одной из этих сторон ― например, когда Элайджа изо всех сил убеждал ее, что его брат — не такая уж и двуличная лживая сволочь, а Клаус упорно делал все наоборот. ― Спасибо за помощь, Никлаус, ― проговорила она. ― За мной должок. ― Не надо, ― Майклсон покачал головой. ― Я просто хотел тебе помочь. Безвозмездно, потому что люблю тебя. Виктория снова кивнула. Посмотрела на тело ведьмы, потом перевела взгляд на супруга. Никлаус натянуто улыбнулся. ― Я уберусь здесь — можешь вернуться домой и отдохнуть, ― хотя было видно, что ему ничего не хотелось так сильно, как пойти за ней и проводить ее до дому, урвав еще полчаса рядом с ней. Ему было слишком мало того, что было между ними, мало тех минут, что он ухватывал, но Виктория не была способна дать ему большего. По крайней мере, сейчас, когда ее собственная бесчеловечность была так важна. Она уходила, а ему хотелось, чтобы время остановилось. В этом мрачном, дешевом коридоре мрачной, дешевой гостиницы, понимала, что он уже скучал по ней. Виктория качнулась в сторону, чувствуя, как её собственное тело её подводит. Коротко кивнув, Ардингелли немного неуклюже развернулась и в следующую секунду вылетела из гостиницы, спеша домой на всей своей вампирской скорости. Когда перед Викторией возникла дверь, она успела сделать двенадцать шагов ― и никогда не признается, что считала каждый шаг. Путь до дома прошел для нее так, будто она была пьяна ― Виктория обнаружила себя только в тот момент, когда, буквально вывалившись в коридор, прикрыла за собой дверь и, судорожно положив холодную трясущуюся руку на грудь, прижалась к стене. Сердце колотилось так громко и тяжело, что, казалось, вот-вот раскрошит клетку и без того хрупких рёбер. Лёгкие скрутило болезненным спазмом, отчего Виктория испуганно хватала ртом воздух, чувствуя, будто им не хватает места в груди. Последние силы Виктории ушли на то, чтобы держать себя в руках, поэтому она рухнула в прихожей, до боли вцепившись в ковер. Карлотта уже спала, разбудить ее могло только какое-нибудь природное бедствие, и с одной стороны Виктория была этому рада: не будет лишних вопросов, никто не полезет в душу, а с другой стороны… с другой — ей опять придется справляться со всем самой. Это было невыносимо. Невыносимо вот так находится рядом с ним, чувствовать его, позволять ему делать нечто подобное. В предыдущие разы было легче ― по крайней мере, там они не оказывались в долгу друг у друга, а в том коридоре Виктория внезапно поняла, что должна была позволить Клаусу поцеловать ее, должна была. Вся ее выдержка, вся сила уходила на то, чтобы поддерживать эти чертовы стены, что держали ее эмоции под контролем. Она не могла включить человечность, сейчас точно не могла. Если она сделает это, эмоции захлестнут ее, унесут, точно шторм, и она окажется бесполезной. Никлаус, конечно, будет рад и такому повороту событий ― Виктория без чувств, способная провести обряд на высшем уровне, и Виктория с человечностью, которая потерялась в самой себе и снова стала теплой и ласковой — они обе были ему нужны. Просто Клаус, проживший на свете дольше нее, умел расставлять приоритеты без выключения человечности ― еретичка без чувств снимет заклятье, а чувственная жена останется с ним. Виктория, с трудом переставляя ноги, доползла до своей кровати и рухнула на нее, даже не раздеваясь. Закуталась в покрывало и замерла, прикрыв глаза. Обостренный из-за прилива магии чуткий слух уловил мелодию, наигранную на гитаре. Еретичка прикрыла глаза, поплотнее укуталась в одеяло и сильнее прижала ноги к груди. Ей нравилась музыка. Нравилось слушать её, нравилось о ней читать. Она умела наигрывать некоторые известные мелодии на фортепиано. Однако, заниматься музыкой она никогда не хотела ― не было ни времени, ни особого желания. Творческое поприще в их семье занимал Клаус. Ее дыхание стало слабее, и она сжала руки в кулаки, пока не почувствовала, как ногти впиваются в кожу. Липкая, тяжелая темнота навалилась на нее, и еретичка заснула. Для нее кровати ассоциировались с чем-то неизбежным и неприятным, необходимым только в случае крайней усталости. Спать было холодно и одиноко, и, отходя ко сну, Ардингелли надеялась лишь на то, что кошмары не заставят ее пожалеть, что она вообще решилась на отдых. *** Утро было мрачным, дождливым, серым, без малейшего намека на солнце. В комнате Виктории были прохладно: Карлотта всегда ближе к утру открывала окна, но сегодня погода была отвратительной. Виктория с трудом открыла глаза, чувствуя себя будто парализованной, в горле у нее было сухо, а глаза жгло из-за не смытого вчера и осыпавшегося макияжа. Виктория с трудом выпуталась из кокона, потерла глаза ладонями, размазав макияж еще больше, и тяжело выдохнула. Тяжелый, черный сон не располагал к отдыху, и делать ничего не хотелось. Еретичка ощущала в себе силы только на то, чтобы переодеться, умыться и снова лечь. Кроме того, погода тоже не располагала к активной деятельности, а так или иначе близкая к состоянию природы ведьма тоже хотела отсидеться в сухости, ожидая дождя: воздух пах грозой. Но провалявшись в кровати еще пару минут, Ардингелли поняла, что не уснет. Во-первых, пусть толком и не отдохнув, ее организм выспался, и больше погружаться в сновиденья не хотел. Во-вторых, она должна была проверить Елену Гилберт: магическое исцеление после попытки суицида было делом эффективным, но довольно шатким. Природа отторгала идею самоубийства, и ведьмы редко брались за исцеление суицидников. Но Виктория, свою магию не имеющая, извернула это так, что, мол, Елена хотела просто не допустить своего превращения в вампира, и магии пришлось подчиниться. И все равно надо было проверить Гилберт. Потому что хорошие люди должны жить, если у них есть такая возможность, и потому что, если Клаус потеряет очередного двойника ― в этот раз бесповоротно ― он сойдет с ума. Поэтому Виктория без особого энтузиазма выбралась из постели и поползла в сторону ванны. Что удивительно, но после душа стало легче ― теплая вода согрела, а после смытого макияжа будто дышать легче стало, и в этот раз еретичка не стала себя утруждать нанесением повторного «узора». В чем был плюс бытия вампира ― макияж почти никогда не требовался, никаких дефектов кожи тональным кремом скрывать не приходилось, ресницы и брови оставались идеальными, а губы не теряли природного оттенка, только если ничего ужасного не происходило с организмом. Несмотря на явный холод за окном, Виктория натянула только джинсы и темно-серый свитер с высоким горлом, а волосы оставила распущенными, собрав только у виска в две косички, переходящие в распущенный хвост. ― Ты надолго? ― спросила Карлотта, выглядывая из своей комнаты. На телевизоре шел какой-то черно-белый мюзикл, а в руках Карлотты были спицы. ― Не знаю, ― честно проговорила ведьма, приостановившись. ― У тебя есть особые планы на день? Карлотта хмыкнула, кивнув за окно. ― Никаких. Возьми с собой куртку: синоптики обещали дождь. Виктория кивнула, но куртку так и не взяла. Она лучше синоптиков знала, когда будет дождь, сможет узнать, сколько он продлится, так что проблем у нее с этим быть не должно. Едва Виктория прошла в дом Сальваторе, на улице громыхнуло, и мелкий дождик быстро стал разрастаться в ливень. Виктория с тоской обернулась на природное буйство, надеясь, что в случае чего сможет отсидеться у вампиров. Не то чтобы компания братцев Сальваторе и Елены была такая уж желанная для него, с той же Карлоттой все было поприятнее, но после вчерашнего настроения не было, а неугасающий оптимизм Трублад мог сыграть на нервах у Ардингелли. Встретил ее Деймон. Вопреки всем их прошлым встречам, старший Сальваторе не был в этот раз хмурым, злым, саркастичным ― таким, каким Виктория привыкла его видеть. Выйдя к ней навстречу, Деймон коротко кивнул еретичке, глядя с привычным подозрением, но без яркой ненависти. Кажется, дождь остудил всех вампиров в городе. ― Привет, ― кивнул он. ― Ты к Елене? ― Да, хотела навестить ее, ― решив не ударяться в сарказм, спокойно ответила Виктория. ― Как она? Проблем в школе не было? Деймон болезненно усмехнулся. ― Кэролайн была невыносима, я удивлен, как эта трещотка не растрепала об этом по всему городу, ― Деймон скривился, и Виктория даже чуть улыбнулась. Не одной ей не нравилась мисс Форбс. ― Елена ее осадила, но она все еще немного слаба. Ты не попала под дождь? Может, чаю? Виктория фыркнула, и с сомнением глянула на Деймона. ― Ты хочешь отравить меня, Сальваторе? Вопреки ее ожиданиям, Деймон только легко мотнул головой. ― Нет, не хочу, да у меня в любом случае не получится. Просто, я подумал о том, что ты действительно очень много сделала для Елены, и я бы мог попытаться быть повежливее. ― Попытайся, ― кивнула еретичка. ― Благодарю, но я не голодна. Лучше приготовь что-нибудь Елене: силы ей понадобятся. Деймон кивнул и бесшумно направился на кухню, а Виктория поднялась по лестнице и направилась в комнату Елены. Гилберт сидела в кровати, укрытая одеялом почти по самую шею, в теплом свитере с высоким горлом, на тумбочке стоял наполовину съеденный завтрак. Виктория вежливо постучала по косяку. Двойник вздрогнула и быстро обернулась к ней, но, увидев знакомую ведьму, чуть улыбнулась. ― Привет. Как ты? ― спросила Виктория, подходя ближе. Елена подвинулась, позволяя Ардингелли сесть рядом с ней. ― Привет. Куда лучше, ― стараясь бодриться, произнесла двойник, но Виктория отметила ее бледноватый оттенок кожи, синяки под глазами и чуть подрагивающие руки. Затянув раны, она как-то совсем не подумала о том, что восстановление крови тоже надо проконтролировать — единичная помощь оказалась недостаточной. ― Ты можешь не приходить, если… ― очаровательно смущаясь, начала Елена, но Виктория лишь отмахнулась, сбросив обувь и забираясь на кровать с ногами. ― Все нормально, я рада помочь. Она протянула к Елене руку, и та вложила в нее свою ладонь. Беленькие шрамы все еще были заметны, и Виктория, уловив вены, принялась водить по ним пальцам, настраивая поток крови, будто струны на гитары. Елена чуть вздрогнула, когда Ардингелли коснулась ее, но ведьма не обратила внимания: ее руки были холодными после улицы, да и работа с кровью была довольно ощутимой для человека — Елена наверняка ощущала ее, будто мелкий сор под кожей. А кроме того, подпустив ее так близко, Гилберт не могла не почувствовать сковавший Викторию холод ― не только из-за отвратительный погоды, но и идущий из самой глубины ее сердца. Елена поежилась от почти реального холода, чувствуя полное безразличие Ардингелли где-то в груди. Такое холодное, безжизненное. Разлетающееся на острые зеркальные осколки, оставляющее глубокие ровные порезы в межреберье. Елена пару раз очаровательно хлопнула ресницами, а потом, чуть покраснев, вдруг пробормотала. ― Я хотела извиниться. Виктория чуть нахмурилась, но злиться на этого милого, сущего ребенка для нее было невозможно. Теперь она куда лучше понимала Элайджу и его тягу к двойнику Петровой, как и Клауса с его давней влюбленностью в Татию. Двойники обладали совершенно непередаваемым теплом, уютностью, комфортностью, буквально заставляя всех вокруг любить себя. Их хотелось защищать, им хотелось помогать, лишь бы еще на пару минут продлить близость. Они были словно редкими цветами, похожими, но чем-то красивыми каждый по-своему, и эту редкую красоту хотелось сохранить. Виктория не знала, какой была Татия, не считая нужным спрашивать о бывшей ― и первой ― любви Никлауса. Как он сам один раз метко заметил, Виктория была последней, в кого он влюбился, и рядом с ней меркли и стирались все его прошлые привязанности. Но по тем обрывкам, что ей доводилось слышать, Татия была столь же доброй и ласковой, как и Елена, с сердцем, открытым к любви ко всем, кто в ней нуждался. Катерину до превращения в вампира Виктория знала лично, и сейчас была способна трезво оценивать образ Катерины: юное, легкое дитя, которое верило в любовь. И Елена была такой же. Но это был первый двойник, в близости с которым Виктория оказалась, и очарование которой ей пришлось испытать на себе. Татию она не знала, Катерина была лишь необходимым элементом для снятия гибридного проклятия, а Елена… Елена внезапно оказалась личностью, со своими чувствами, мнениями и желаниями. «Было бы забавно, влюбись в Елену Кол или Финн, ― вдруг промелькнула нелепая, но забавная мысль. ― Раз у этих Майклсонов такая расположенность к двойникам». ― Передо мной? За что? ― непонимающе переспросила Ардингелли, глядя на Елену краем глаза, стараясь не отвлекаться от вен сильно. Многие ведьмы предпочитали зелье, восстанавливающее кровообращение, но в этот раз Виктории пришлось прибегнуть к магии, чтобы наладить потоки крови в теле Гилберт. Видимо, из-за особенностей двойника, зелье увеличило количество крови до необходимого, но не справилось с тем, чтобы наладить ее поток. Проблемой это не было, со временем все бы восстановились, но это могло быть опасно внутренним кровотечением. Если Виктория решила остановиться на этом варианте спасения жизни после обряда, то ей придется проследить за нормализацией кровообращения. ― Ты пытаешься спасти мне жизнь, а я так бездарно пыталась ее перечеркнуть, ― пробормотала Гилберт, и Виктория чуть улыбнулась. Очаровательна, просто очаровательна. ― Эта твоя жизнь, тебе решать. Елена чуть смущенно кивнула, но было видно, что ей неудобно перед еретичкой. Вероятно, в ее мировоззрении, она будто бы просто перечеркнула все старания Виктории по планированию спасения ее жизни, поступила как неблагодарная и глупая девчонка, но Ардингелли это не тревожило и не обижало. Ситуации, в которых из раза в раз оказывалась двойник сломали бы любого, что уж говорить про семнадцатилетнюю девушку, которая была сущим ребенком по сравнению с Сальваторе, Майклсонами и Ардингелли, и которая не обладала силами вампира, как Форбс, и не была ведьмой, как Беннет. У Елены была только смелость, отвага и готовность к самопожертвованию. ― Ты, наверное, никогда не пыталась убить себя, ― вдруг проговорила она. Виктория помолчала, прежде чем ответить. Несмотря на явную симпатию к Елене, рассказывать про мать, изгнание и детство желания не было. Все-таки, это было слишком личным. Даже семья Никлауса не знала всю историю до конца: из начала их отношений, Майклсоны знали только то, что Клаус оказался связан с Викторией из-за ее матери, которая спасла ему жизнь, и все. ― Я слишком сильно привыкла к жизни и слишком долго за нее боролась, ― наконец пространственно ответила еретичка, и Елена вдруг горько усмехнулась. ― Да, вот именно. Думаю, ни ты, ни Кэтрин…. Виктория оторвала пальцы от ее вен ― как можно мягче, чтобы не навредить ― и накрыла ее ладонь своей. Она подцепила подбородок Елены двумя пальцами, заставляя посмотреть себе в глаза, и твердо произнесла. ― Елена, Катерина старше тебя как минимум на триста лет, а я и того больше. Ты очень молода, ты юная, как зеленая трава, и для своих семнадцати ты прекрасно справляешься. Ты находишься в ситуации, когда любой сломается и начнет идти на попятную. А ты идешь вперед, так еще и пытаешься спасти окружающих, помочь им. Ты большая молодец. Глаза Елены чуть подёрнулись пеленой слез. ― Спасибо, Виктория, ― пробормотала она. ― Я просто… просто не знаю. ― Ты просто устала, ― понимающе проговорила Ардингелли, отпуская ее подбородок. — Это и не удивительно. Даже я, бывает, устаю. Но верь, что дальше будет лучше. Мы проведем обряд, я помогу тебе выжить. Я не буду обещать, что больше никто не попытается тебе навредить, но поверь мне: после Клауса любой покажется мелочью. Елена хмыкнула в ответ на слабую улыбку еретички, и вдруг, совершенно неожиданно для самой Виктории, подалась вперед, обвила ее талию руками и уткнулась лбом ей в колени. Виктория замерла. Это движение ошарашило. ― Прости, ― пробормотала Елена снизу. ― Ты, наверное, ненавидишь обниматься, особенно с чужими, но ты не могла бы…? Она не договаривает, просто сильнее вжимается лбом в ее колени, и Виктория понимает, что не так. Она слишком хорошо знает это чувство, чувство, когда никто не прикасается к тебе просто так. До Клауса только мать обнимала ее просто из-за того, что любила, после ее смерти ― все последующие прикосновения были с целью причинить боль. Прикосновения Никлауса жглись на ее коже хуже меток, когда она узнала о его обмане. И потом ее долго никто не касался, а когда она снова встретила Никлауса… У Виктории выдался просто отвратительный день. Ей редко хотелось забраться в кровать и уснуть до захода солнца, но сегодня всё шло не так, так что Виктория решила, что один раз уступить своим желаниями не будет чем-то страшным. Никто не заговорил с ней. Никто не прикоснулся к ней. Виктории очень нужно человеческое тепло. Постоянные отказы и неприязнь окружающих больно жглись на ее и так неидеальной коже, и на еще более травмированной душе. В общем, Виктория закрыла дверь своей вынужденной гостевой комнаты и свернулась в клубочек под одеялом. Она поднимает Елену за плечи и прижимает к себе, обнимает, и девушка вжимается в нее, видимо, с трудом сдерживая слезы. Виктория не умеет утешать людей: Никлаус был весьма специфичным в плане утешений, предпочитая черный юмор и реальные действия, а Имоджен Ардингелли растила из нее ребенка, который, упав, должен был встать без чужой помощи, поэтому Виктория слабо представляла, что можно сказать девушке, чья жизнь медленно катится в Ад, и никто не понимает, почему она ведет себя так, а не иначе. Елена не хотела этого. Не хотела ничего из этого. Она просто родилась от крови Петровой, а потом влюбилась в Стефана. Из всего этого она хотела только последнего. И она точно не собиралась быть втянутой в многоугольник, где метки соулмейта связывают ее, Катерину и двух братьев Сальваторе. Она хотела жить ― спокойно и ровно, даже приняв то, что ее любимый — вампир, и уж точно не хотела, чтобы ради нее жертвовали своими жизнями. Стефан и Деймон не понимали, почему она так сопротивляется тому, чтобы быть спасенной ― даже ценой их жизни, ведь это такой пустяк. Они с радостью пожертвуют собой ради того, чтобы Елена жила, но никто не думал о том, какого это ― жить после. Когда ради тебя умерли дорогие люди. Осознавать, что живешь ты едва ли не взаймы, лишь потому что кто-то, кто любил тебя и кого любила ты, решил, что готов отдать свою жизнь ради тебя. Жить не хотя, потому что умереть — значит обесценить жертву, которую кто-то отдал. Бонни ее не понимала ― самоуверенная, молодая ведьма, которая тоже была готова умереть, лишь бы Елена была в безопасности. Кэролайн Форбс, поверхностная и гиперактивная вампирша, которая завидовала тому, что выбирают Елену, а не ее, что жизнь Елены стоит во главу угла. Конечно, Елена не могла прийти к ним и сказать, что чувствует. Они бы не поняли ее, никто не понял. А с Викторией… С ней не надо было говорить. На каком-то уровне ― возможно, из-за магии двойников, слабой, но теплящейся в Елене ― двойник чувствовала схожие мотивы в пьесе их жизни, как чувствовала их Виктория. Вдвоем им было на самом деле комфортно. ― Знаешь, ― вдруг хрипло произнесла еретичка. ― Меня тоже давно никто не обнимал. ― А Карлотта? ― спросила Елена, но не расцепила руки. Виктория хмыкнула. Она ясно видела, что Гилберт больно, но обычно та никогда не бывает такой эмоциональной, по крайней мере с большинством людей, предпочитая показывать светлую и радостную сторону себя. Но, опять же, большинство людей не способны причинить ей боль. ― Она обнимает меня и заботится обо мне лишь из-за иллюзии, ― Виктория чуть качнула головой. ― Клаус был последним, кто прикасался ко мне, потому что любил, и чьи прикосновения я хотела получить. Елена чуть отстранилась, тут же уложив руки на ладони Виктории, и на несколько секунд Ардингелли подумалось, что все это могло быть лишь хитроумным планом, чтобы выудить информацию об их с Клаусом взаимоотношениях, но в карих глазах Елены было слишком много личного и доброго, чтобы она оказалась коварной обманщицей именно в этот момент. ― Никто не хочет ко мне прикасаться, ― вдруг прошептала она. ― То есть… сами. Я всегда подхожу первая. Деймон не трогает меня после того, как я попыталась избавиться от его крови в своем организме. Кэролайн не трогает, потому что учится контролировать вампирскую силу ― так она говорит, но мне кажется, что она на что-то обижена на меня. Бонни говорит, что в ней много силы и она может обжечь меня, но и она будто злится. А Стефан… ― Елена увела взгляд. ― А Стефан считает, что мне будет неприятно, если он первым тронет меня, ведь он винит себя в том, что моя жизнь пошла по этому пути. ― А твоя тетя и брат? Елена чуть покачала головой. ― Ты, наверное, не знаешь, но ждать ласки от мальчишки-подростка можно до второго пришествия, ― Елена хмыкнула, и Виктория тоже улыбнулась. Ей вспомнился Кол. ― А Дженна… У нее много своих забот. На самом деле, я думаю ей безумно сложно с нами ― с Джереми, который не поддается контролю, и со мной. Она чувствует, что я что-то скрываю, и ее тревожит это, а потому мы не можем быть так близки, как нам обеим хотелось. Виктория погладила ее по голове. ― А Клаус… может, он не такое чудовище, каким его рисуют, раз он любит тебя. ― Не обманывай себя, ― Виктория щелкнула ее по затылку, и Елена хихикнула. ― Клаус — чудовище. Как и я. Просто два чудища любят друг друга, вот и вся разница. ― Ты не чудовище, ― проговорила Елена, снова обнимая ее. ― И если Клаус любит тебя, значит и он другой. Иначе он бы не стал уступать тебе в чем-то, что было для него так важно, верно? Виктория не могла не согласиться. Если бы Клаус любил ее чуть меньше, чем любил, он бы не стал так искусно искать лазейки в собственном плане, перестраивая и редактируя в ее угоду, по ее наводкам, чтобы она была довольна, не позволял бы спасти Елену… Если бы Клаус был чудовищем и не любил ее, Виктории пришлось бы в сто раз сложнее с ним. Елена размышляла о том, когда ее обнимали в последний раз просто так, когда последний раз проводила с кем-то время и наслаждалась этим, и это было не из-за того, что они все в опасности. Она думает о своем будущем – или его отсутствии. Она думает о взрослении. Она думает о взрослении в одиночестве. А люди, которые любили Викторию, были или слишком заняты, или просто не замечали, как долго они не прикасались к ней. Виктория инициировала объятья с Карлоттой, но в конце дня, когда Ардингелли слишком устала, чтобы тянуться первой, никто не тянулся к ней. Никто не оборачивает рук вокруг нее, никто не дает ей возможности забыться в удовольствии от чужих прикосновений. Поэтому первый удар Элайджи был таким ошеломительным на том пустом шоссе. Нет, не болью, а тем, что это первый раз за столетие, когда кто-то сам решил прикоснуться к ней. Может и дольше. Она оставляет Елену отдыхать, предусмотрительно накормив сытным обедом, а сама направляется к дому Бонни Беннет. Она могла быть сколько угодно уставшей, но спускать на самотек ситуацию с поверившей в себя ведьмой не стоило. Она отберет у нее часть силы, а потом сможет решить свои проблемы. Оказавшись у дома Беннетов, Ардингелли, улавливая ровное сердцебиение бабушки Бонни ― старушечье сердце бьется по-другому, как бы старая ведьма ни храбрилась перед вампирами ― а свет в комнате Бонни горит, и сердце девчонки билось энергичнее. Виктории не пришлось стучать в дверь: она просто щелкнула пальцами, поджигая траву у куста, и сердцебиение Бонни сбилось. Она слишком громко встала с кровати и подошла к окну. Увидев еретичку, Бонни удивленно нахмурилась. Виктория миновала калитку и скрылась на заднем дворе дома, прекрасно зная, что ведьма последует за ней, как мотылек за светом. Ардингелли на ходу достала рубиновый браслет из кармана и зацепила на запястье. Рубин ― крепкий камень и хороший магический проводник. Бонни появилась на крыльце дома настороженная и готовая атаковать в любой момент, смотрит на ведьму с ожиданием и недоверием. Виктория почти сливалась с серостью дня, и только ее золотистые волосы сияли, точно созвездие, а холодные голубые глаза блестели, как ледники под солнцем. Она была красивой, абсолютно красивой. ― Что ты здесь делаешь? ― спросила Бонни. Виктория чуть оглядела ее. Бонни не пыталась покончить с собой, но выглядела так же, как и Елена ― бледная и измученная. При такой близости Виктория смогла уловить, что сердце ее бьется быстро, но не ровно, сбиваясь от большого потока магии. Бонни горит, как новогодняя елка, как большой подарок… для Виктории. Подаваясь хищническому вампирскому инстинкту, Виктория облизала губы. ― Как самочувствие? Бонни напряглась еще больше, и, почувствовав ее слабость, магия потекла быстрее. Из носа ведьмы потянулась струйка крови. ― Почему ты спрашиваешь? ― раздраженно проговорила Беннет, одним движением оттирая кровь рукавом. ― Потому что ты, глупая молодая ведьма, хватанула лишнюю магию, ― Виктория холодно усмехнулась. ― До обряда почти неделя. Тебя разорвет. А до Клауса ты за это время не доберешься. ― Ты пришла, чтобы угрожать? Виктория улыбнулась шире. ― Бонни, Бонни, Бонни. Угрозы ― не моя тактика, я не угрожаю, ― под ее глазами вздулись черные вены, а глазные яблоки налились кровью. ― Я действую. Она протянула руку, и тело Бонни резко выпрямилось, застыв в воздухе. Ведьма захрипела, привстав на носочки, словно стараясь приподняться вверх, избавиться от удушающей хватки. В ее глазах застыла злость и паника, и Виктория почувствовала, как часть магии услужливо полилась из слабого тела наружу, и тут же потянулась к ее браслету. Виктория чуть улыбнулась и дернула рукой. Бонни сорвалась с места, пересекая безопасную границу своего дома, куда еретичка не была приглашена. Ардингелли мотнула рукой, опрокидывая Бонни на землю, заставляя ее удариться головой. Беннет застонала и попыталась подняться, но Виктория наступила ей ногой на лопатки и придавила в землю. Бонни дернулась, пытаясь опрокинуть противницу магией, но рубины в браслете опять услужливо втянули враждебную магию. Виктория наклонилась, придавливая теперь Бонни коленом. Она убрала волосы с ее уха и усмехнулась, наклоняясь ближе. ― Как тебе могла сказать Елена, обрядом теперь занимаюсь я, ― спокойно, но с каплей враждебности проговорила Ардингелли. ― И я не собираюсь волноваться о какой-то мелкой, самоуверенной ведьмочке, которая взяла то, с чем не справится. Так что сиди дома и восстанавливай силы, пока я спасу Елену. Поглощенная магия текла и текла, и Бонни скулила и извивалась, но справиться с Викторией она не могла. Когда чужая магия прекратилась, и собственная магия Бонни нехотя стала перетекать в рубиновое украшение, Виктория перекрыла поток и поднялась. Бонни захрипела и попыталась перевернуться на спину, но ошарашенное столь резким перепадом уровня магии тело отказалось ей повиноваться. Виктория чуть улыбнулась. Бонни была слишком мелкой сошкой, чтобы считаться ее врагом, но ее поверженный вид ― вид недруга ― сделал ее немного счастливее. Она сначала подумала о том, чтобы оставить Бонни здесь ― вдруг, пока проснется ее бабушка, девчонка уже помрет от переохлаждения, но потом ей пришлось смириться с тем, что смерть Беннет будет лишней. Во-первых, связанная с предками ведьма могла стать полезной подпиткой, а во-вторых, она все еще обещала Елене. Еретичка махнула рукой, и ведущая во двор дверь с громким стуком отворилась, ударившись о стену и едва не слетев с петель. Сердце бабушки Беннет судорожно забилось, а судя по скрипу, старушка мгновенно подскочила. ― Бонни, ― громко позвала она, видимо решив, что это внучка заигралась с магией. — Это ты? Виктория бесшумно растворилась в сером дне. Не то чтобы ей было особенно важно остаться незамеченной, или что она боялась старушку Беннет, просто она выполнила свою задачу и больше не хотела никого видеть. Она могла со спокойной совестью отправиться домой, закончить перевод книги и посмотреть с Карлоттой какой-нибудь бессмысленный фильм про любовь и пообсуждать отношения главных героев. Сделать вид, что все с ней хорошо. Но мысли не желали так просто уходить. То, что волновало Елену, внезапно оказалось слишком личным, настолько, что легко нашло отражение в душе самой Виктории. Прикосновения… Ведьма не могла припомнить, когда кто-то, кто не был Клаусом, прикасался к ней по собственному желанию без цели причинить боль. Кто обнимал ее только потому, что любил ее? Только Клаус. Тот, чьи прикосновения жгли и были опасны для нее. Тот, кого она любила. Никлаус уже ждал ее. На веранде стоял старый магнитофон, несколько пластинок в новеньких упаковках лежали рядом. От них еще пахло антикварным магазином, и Виктория могла представить, сколько все это стоит. Никлаус улыбнулся ей. ― Привет, любовь моя. Может, ты не знаешь, но сегодня в школе Мистик Фоллс вечер 60-ых, и, раз мы не можем попасть на танцы, потому что мы не школьники, я подумал… Он прервался на полуслове, когда еретичка подошла к нему и молча уткнулась лбом в его плечо. Виктория не касалась его больше нигде, ни коим образом, кроме того места, где кожа ее лица соприкасалась с его курткой, но Клаус и не нуждался в чем-то ином. Тем более он не спрашивал разрешения, поэтому он быстро обвил тело Виктории руками и прижал к себе. Вжимал в себя, стараясь утешить, ободрить, успокоить ― хотя не понимал, в чем причина. Еще вчера Ардингелли с подозрением относилась к их близости, к его поцелуям, а сейчас сама вдруг подошла. И так доверчиво, так мягко. ― Что случилось, Виа? ― ласково поинтересовался Клаус, чуть наклонившись к ней. ― Кто-то обидел мою еретичку? ― он усмехнулся, прекрасная, зная, что обидеть еретика очень и очень сложно, но Клаус знает, что если кто-то, что и сделал, он с этим разберется. Он не позволит вредить своей жене. «Я вдруг поняла, что ты единственный, кто прикасался ко мне по любви, и у кого не надо было просить прикосновения» ― мелькнула мысль, но Виктория не посмела ее озвучить. Шаткие стены, сдерживающие эмоции, теперь были ей нужны как минимум еще на несколько дней, были важным составляющим их обряда, но это не значило, что Виктория должна была отказывать себе… Она крупно вздрогнула, вспоминая, что дело было далеко не в ее бесчеловечности. Дело было в Никлаусе и ее свободолюбии. Потребность в соулмейте пробивалась даже сквозь отсутствие эмоций, обвивая крепкими, острыми лозами ее сердце, заставляя забыть о том, почему она поступила так, как поступила. Клаус забрал ее и запер. Она была забыта Клаусом, когда его цель была близка. Клаус из-за ревности убил ее лучшего друга. Клаус не слушал и не видел ее. Она превратилась в украшение еще при жизни, а став вампиром и вовсе стала тенью. Отключение эмоций не было способом сдерживать свою любовь к мужу, это было способом увидеть ситуацию четко и ясно, а не размытой из-за любви. Вот почему она отключила человечность. Виктория медленно отстранилась и взглянула Никлаусу в глаза. Вампир расцепил руки, глядя на нее с ожиданием, беспокойством и любовью. И вдруг с удивлением поняла, что ей нечего ему сказать. Подавшись мимолётной слабости, она не подумала, как будет оправдываться за этот своей поступок. ― Если я и включу человечность, ― вдруг сказала она. ― То ты найдешь способ вернуть меня себе. Но если это случится, то в следующий раз я не позволю посадить себя в клетку. Я просто убью тебя, Никлаус. Клаус сосредоточенно кивнул. ― Если я еще раз поступлю с тобой так, как поступал, я сам себя убью, ― серьезно заявил он, но Виктория не поняла, сколько искренности в нем было. Это было сложным моментом в бесчеловечности ― понимать, насколько искренен человек, который является прекрасным актером, манипулятором и лжецом отчасти. ― А теперь… ― он сделал шаг назад, протянул к ней руку, что придало его предложению некую забавную официозность, учитывая всю ситуацию. ― Я могу пригласить тебя станцевать со мной пару медленных танцев под лучшие песни 60-ых? Клаус загадочен, эгоистичен, иногда едва вменяем. Он острый на язык, резкий и тратит времени больше, чем кто-либо, чтобы позаботиться о том, что любит. А Виктория уникальная, и ей нужно быть особенным человеком, чтобы любить ее. Виктория была тихой и опасной, резкой, жесткой и жестокой, когда это требовалось, и держалась за близких со свирепостью, на которую способен лишь тот, кто испытал глубокую потерю. Ее нелегко любить или быть любимым ею, и сама Виктория рано с этим смирилась, прекрасно зная, что ей будет трудно найти того, кто ценил бы ее такой, какая она есть. Но когда она замечала, как Клаус наблюдал за ней, как он ходил за ней, пытаясь вернуть, то думала, что, возможно, Никлаус увидел чудо и ценность в ней. В том, кем она являлась. Одна ее часть ненавидела это и хотела, чтобы это был кто угодно, кроме Никлауса Майклсона. Но другая ее часть была безумно рада, что кто-то вроде Никлауса Майклсона выбрал ее. Виктория медленно кивнула и вложила в протянутую руку Клауса свою ладонь. Никлаус улыбнулся ей самой доброй и нежной улыбкой, на которую был способен.