Держи меня запертой в твоём сломленном разуме

Сильнейшие истекают кровью молча. Никто не аплодирует, когда они растут, никто не смотрит, как заживают их раны. Сильнейшие расцветают в тишине. Виктория не помнила, где прочитала это, и про что вообще там было ― или может это даже была фраза из какого-нибудь театрального представления ― но она повторяла себе эту фразу на протяжении последующих часов. Она спала почти двадцать часов, если ведьма правильно сориентировалась по небесным светилам. Проснувшись, она не сразу вспомнила все, что произошло, но после даже пожалела, что вспомнила. С трудом поднявшись с кровати, она тут же рухнула с нее, потому что, позабыв о больных руках, оперлась на них, но они ее, естественно, не удержали, и Виктория, потеряв опору, полетела с кровати вниз. Виктория взвыла, вцепившись зубами в ворот своего платья, чтобы заглушить звук своего крика. Подождав, пока боль станет более-менее терпимой, она встала. Голова у нее крутилась как волчок, и Виктории пришлось подождать, пока комната встанет на место. Она встала, опираясь на локти. Она не чувствовала свои руки дальше запястий. Она потратила время на отдых, теперь надо было изучить комнату, в которой она оказалась. Первым делом она дошла до гардероба — он оказался заполнен платьями и мантиями. Они были разного покроя, предположительно, для летней и зимней погоды, преимущественно синего, темно-синего и серого цвета, и что-то Виктории подсказывало, что они принадлежали не Ребекке Майклсон. В ящиках лежали еще шляпы, чулки и нижнее белье. Легкие туфли под каждое платье. Виктория вытащила пару из ящика и уставилась на них. Подошва была тонкой, и сами туфли казались очень хлипкими, но щедро украшенные. Они не предназначались ни для чего, кроме неспешных прогулок или нескольких танцев. Виктория оглядела остальную часть комнаты. Там была ещё одна дверь. Она подошла и открыла ее. Ванная комната: в основном, все пространство занимала большая ванна на ножках. Ничего, кроме самых необходимых вещей, не было предоставлено: мыло, полотенце, зубная щетка, маленькая чашка для воды. Виктория подошла к низкой раковине и присела перед ней. Кое-как заполнив ее водой, девушка сунула руки в прохладную воду и едва не взвывала снова, мгновенно чувствуя облегчение. Мама всегда говорила, что самое лучшее при ожоге — холодная вода. Она вытягивает жар. Конечно, мама имела в виду небольшие ожоги. Виктории не хватало храбрости посмотреть на свои руки, поэтому она смотрела в сторону, облокотившись головой на прохладную стену. Наконец, когда чувствительность потихоньку возвращалась к запястьям, ведьма рискнула глянуть на свои руки. Обгоревшее мясо рядом с костями потемнело, кость отвратительно болтается, когда Виктория попыталась пошевелить пальцем. Кости были видны на трех пальцах из десяти, и Ардингелли подумала, что это было не худшим раскладом. Ладони были красными, где лопнули большие пузыри остался розоватый след, а кожа сморщилась. Запястья пострадали меньше всего: они были просто красными, но пузыри даже не задели вен. Виктория знала, что надо было сделать — в ее голове легко выстроился порядок действий. Как только боль вернется к рукам, ей надо смазать пальцы соком алоэ, смешанным с тыквенным, обмазать пальцы, а к костям приложить влажные кусочки обычной редьки и плотно забинтовать, по возможности — держать в холоде. Кожу от пузырей надо аккуратно срезать, и руки замотать с тем же раствором, только без прикладывания редиски. А запястья можно просто смазать мятным раствором и оставить свободно дышать. После надо только произнести заклятье, которое наращивает мясо и стягивает раны. Потратить в общей сумме часов десять. Проблема была в том, что у Виктории не было ничего для этого ― ни ингредиентов, ни магии. Поэтому ей оставалось только отмачивать руки в холодной воде, надеясь, что к тому времени, как кто-нибудь соизволит поинтересоваться ее состоянием, ее руки еще можно будет спасти. Одна ее сторона упорно твердила не принимать помощь от Майклсонов ни в каком виде, а другая говорила, что руки ей еще понадобятся. Стоит приподнять руки, как ладони тут же начинает покалывать болью, но вот с пальцами проблема иного рода ― три обгоревшие до кости не чувствуют ничего. Ардингелли снова медленно опустила их в воду, и, несмотря на боль и довольно долгий сон, ею овладевает сонливость. К тому же, уйти от воды — выше ее сил. Решив, что надо пободрствовать еще немного, Виктория решила изучить наручники на своих руках. У нее не было возможности их рассмотреть хорошо до этого, но на свету они казались просто парой браслетов на каждом запястье. Они сияли, как новый пенни. Как она и предполагала, наручники были покрыты медью. Наручники подавляли ее магию. Виктория попыталась определить принцип их действия, попытки обойти его и вернуть свою магию, но она была устала и больна, и сейчас понимала, что обмануть наручники невозможно, зато начала понимать, как они работают. Девушка одновременно ненавидела того, кто их создал, и восхищалась им. Она была уверена, что они служили проводником для ее магии, но, что было хорошо — они не были специально настроены на нее. Волшебная сила скользила вниз по ее рукам, а затем просто растворялась, когда достигала кандалов. Убедившись теперь, что они покрыты медью, она сразу поняла, как это работает. Люди верили, что серебро убивает ведьм, и это было так ― серебро могло быть очень ядовито для колдунов, но медь поглощала магию, она обладала невероятной проводимостью. Собственно, это и составляло проблему: была слишком проводящей. В свое время, пытаясь понять, как работает магия дочери, Имоджен использовала медные предметы, чтобы собирать магию: медь была одним из очевидных вариантов из-за ее естественной магической проводимости. Предметы из меди засасывали любую вспышку магии, которую обнаруживали, независимо от того, предназначалась та ей или нет. Однако после использовать ее было невероятно проблемно: магия вырывалась из медных предметов прежде, чем колдуны и ведьмы начали произносить заклятья. Одно касание — и они тут же взрывались. Но на меди дело вряд ли заканчивалось. Скорее всего, внутри кандалов было железо. Медь высасывала ее магию и затем помещала ту в ядро из железа, где она эффективно нейтрализовывалась. Изобретательность наручников заставляла ее мозг кипеть. Как только Виктория пыталась сотворить даже простое, исцеляющее заклятье, без какой-либо задумки о том, чтобы навредить тем, кто надел на нее их, и медь поглощала каждую частицу магии. Гениально. В них нет ничего магического, что она могла бы поглотить и сделать их простыми наручниками, которые смогут вскрыть даже разбойник, но вместе с тем их состав блокирует использование магии. Не зря говорят ― все гениальное просто. Эти наручники фактически делали ее простой смертной девушкой, попавшей в плен к трем Первородным вампирам. Конечно, по-своему она была в безопасности, ведь один из этих вампиров был в нее влюблен и являлся ее соулмейтом, вторая не имела цели навредить ей, а просто передала брату, как вещь, а третий строил из себя благородного лорда с чистыми намерениями, но это не делало ситуацию легче. Она бы предпочла трех кровожадных вампиров, которые не были в нее влюблены, и себя без наручников — тогда расклад явно был в ее пользу. Мысль о том, чтобы вытащить руки из холодной воды уже была болезненной, и Виктория не решилась это сделать. Вместо этого она снова прикрыла глаза, подумывая о том, чтобы наполнить ванную холодной воды и лечь туда уже всем телом. Ей надо было отдохнуть ― и отдохнуть нормально, а не просто рухнуть в темноту из-за головной боли, физической слабости и магического истощения. Ребекка Майклсон, без сомнения, оказала ей безумную услугу, перекрыв ее магию именно в тот момент, когда она нужна была больше всего. Виктория закрыла глаза, опираясь на здоровые предплечья. Она почти задремала, как вдруг дверь распахнулась и кто-то уверенно вошел в комнату. ― Любовь моя, ― пропел Клаус, заходя в комнату, но, увидев ее сидящей в ванной комнате в полусознательном состояние, улыбка быстро сползла с его лица. У него в руках был какой-то сверток, но вампир отшвырнул его на кровать и в один шаг оказался рядом с ведьмой. ― Виа?! Он опустился перед ней на колени, и протянул к ней руку, но Виктория шикнула на него и отстранилась. ― Убрал руки. Клаус пропустил грубость мимо ушей и вгляделся в повреждённые конечности сифона, прекрасно видные через прозрачную воду. ― Твои руки. Я думал, это просто ожог. Это магия? Очевидно, Клаус прекрасно разбирался в магических ожогах, но Виктория скорее отрезала бы себе эти руки, чем позволила Клаусу помочь себе. ― Какая разница? ― недовольно проговорила девушка, тем не менее не имея сил вытащить руки. ― Соулмейт без рук не привлекает? ― Не язви, ― прохладно проговорил Никлаус. ― Что я могу сделать? ― Снять с меня эти чертовы наручники и позволить вернуться домой, где я смогу исцелить свои руки сама. ― Или найти ведьму, которая сможет это сделать. Виктория разочарованно качнула головой и с трудом поднялась, проигнорировав протянутую к ней руку Никлауса. Вампир поджал губы. Даже если бы Ардингелли спросили, она бы не смогла сказать, зачем ей понадобилось дразнить Майклсона, так упорно выводить его на эмоции, но сифон знала про себя точно ― она завернется в узел, но не позволит топтать свою гордость, что Майклсоны делали слишком часто по ее мнению. Кое-как сжимая и разжимая пальцы, Виктория взяла полотенце, щедро намочила его водой и обернула в него руки, а потом молча направилась обратно в комнату. Никлаус последовал за ней. ― Виа, ― позвал он. ― Я тебя люблю. Сифон села на кровать, и Клаус присел рядом с ней, внимательно заглядывая в глаза. — Это… Это то, что много значит для меня, ― она чувствовала, что должна плакать, но не могла. Смирение и безнадежность переплелись с ее душой с того момента, как она появилась здесь. У Виктории было слишком мало сил, чтобы бороться с кем-то, чтобы лгать и изворачиваться. Что-то ей подсказывало, что, если она будет честна с Клаусом, это выбьет его из колеи. ― Но это моя самая большая ошибка — то, что я тебе верила. Потому что я только начала думать о том, что у меня есть кто-то, кому я могу довериться. А ты врал мне почти с самого начала. Клаус потянулся к ее руке, но, наткнувшись на мокрую ткань полотенца, убрал пальцы. Виктория посмотрела на него настороженно. Майклсон поджал губы. Тот же взгляд, тот же. ― В вине были травы, которые нейтрализуют действие бархатцев и любых скрывающих трав и заклятий, ― обессилено пробурчала она, прежде чем злость одержала верх над всеми остальными чувствами. ― Что… ― начал было Клаус, но быстро отбросил лишние вопросы, когда увидел, как сверкнули синие глаза Виктории. Презрительно, разочарованно. Внутри Клауса все подобралось. Нет, только не этот взгляд, и только не она. На него так смотрел отец, и Кол, и Финн. Клаус ненавидел этот взгляд. Взгляд, который говорил, что у него никого не было. ― Я жалею об этом, ― честно произнес Никлаус. ― Я никогда ни о чем так не жалел. Но я хотел сохранить тебя, остаться рядом. Если бы ты сразу все узнала, подумай, что бы ты сделала? Ты бы приняла меня? Эти мысли о его предательстве так часто прокручивались в сознании Виктории, что ей казалось: в конце концов боль от них утихнет. Или ее разум решит, что этого не было. Но она продолжала ощущать эту боль так же остро, как и в первый раз. Рана, которая никогда не заживет. Виктория знала ответ на его вопрос. Она была как еж ― колючая, готовая в любой момент свернуться и исколоть руку, протянувшуюся к ней, и не имело смысла: хотели ее погладить или ударить. Она с трудом открылась перед Клаусом незадолго до того, как правда вскрылась, но, если бы это произошло в самом начале, она бы рычала и кусалась, пытаясь понять, что ему нужно от нее, сомневаясь даже в священных для ведьм соулмейтах. ― Я не знаю, ― решила честно ответить Виктория. ― Но я бы не могла выгнать. И это было бы честно, в любом случае, я бы оценила это. А ты сейчас топишь все одно за другим. ― Что я топлю? ― Клаус горько усмехнулся. ― То, чего нет? Это мой второй шанс. Да, ты этого не хотела, и мне жаль, что ты оказалась здесь так, но… Я рад, что ты здесь. Фальшивая улыбка прочно приклеилась к ее лицу. Ее глаза то и дело устремлялись в угол комнаты. ― И чего ты хочешь меня? Переспать, жениться, а потом убить? ― Ну, убить — точно нет, ― слабо улыбнулся Клаус. Он изучал Викторию, его глаза блестели, а выражение лица было странно теплым. ― Мы можем начать сначала. ― Пока на моих руках браслеты, которые сковывают магию? Виктория стряхнула полотенце и подняла руки, демонстрируя обожженные пальцы и медные «украшения» на своих запястьях. Клаус сморщился, и на его лице появилось выражение острого сожаления и сочувствия. Виктория легко верила в то, что он сочувствует ей и переживает за нее, из-за меток соулмейта даже ощущая часть ее боли, а также она прекрасно знала, что он удержит ее любыми правдами и неправдами. Он сделает все, чтобы она была жива, и чтобы она жила рядом с ним. Клаус протянул руку и потрогал прохладную медь, но по тому, как скривился его рот стало ясно, что ему это доставляет удовольствия не больше, чем ей самой. Вот так держать ее пленницей очевидно не было пределом его желаний. ― Если я сниму их, ты уйдешь, ― заметил он и вздохнул. ― Виа, мы можем начать все сначала. Я покажу тебе красоту Словении, найду развлечения, покажу тебе яркую жизнь. Покажу себя с лучшей стороны. Виктория покачала головой. ― Ты был для меня лучшим, ― наконец сказала она. ― Ты был единственным, ― ее глаза на мгновение вспыхнули и похолодели. ― А теперь ты заковал меня. До этого солгал мне. И как мне быть? Я зла на тебя, так сильно зла, что словами не могу выразить. Но я зла за то, что ты обманул мое доверие и разбил мне сердце. Я не могу идти с тобой, Клаус. Клаус взял ее за предплечья, придвинулся, словно собирался поцеловать, и внимательно заглянул в ее настороженные глаза. ― Мы сможем, ― отчаянно проговорил он, сжимая ее руки чуть ли не до хруста. ― Я найду ведьму, она тебе поможет, тебе не будет больно, и мы здорово проведем время. Началась весна. В Словении будет много праздников. Я покажу их тебе. Дай мне шанс исправиться, Виа, любовь моя, ― Клаус потянулся к ней, но Виктория мотнула головой, уходя от поцелуя. Она сидела, внутренне удивляясь извращенной логике вампира, которую тот использовал, чтобы очистить свою совесть. ― Не похоже, что у меня есть выбор, Никлаус, ― сухо произнесла она. ― Но если я не потеряю руки, то это будет уже славно. Но я не могу сказать, смогу ли я тебе доверять так же, как до всего этого. Ей пришлось понять, что она здесь не на самых выгодных условиях. Она была простым человеком в этот момент, и если она хотела сохранить руки, то ей придется пойти на сделку с этим дьяволом, Никлаусом Майклсоном. Виктория привыкла жить, выживать, цепляться за любые возможности продлить свои ведьмовские дни на это земле, и часто ей надо было действовать наверняка, рисковать, идти на сделку с совестью и той частью себя, что вампиры называли человечностью, отодвигать все доброе и светлое, чтобы оказаться в победителях, в выживших. Но Никлаус не был сделкой с совестью. Он был сделкой с гордостью, а Виктория знала про себя, что была невыносимой гордячкой. Клаус находил это забавным, скорее всего, даже сейчас ее упертость и попытки выглядеть достойно забавляли его, просто в пылу страха потерять ее он не осознавал этого. Видимо, время для того, чтобы демонстрировать характер, прошло. Или было отложено. ― Я сделаю все, чтобы твои руки были в порядке как можно скорее, ― Виктория почувствовала, как кончики пальцев легонько коснулись ее запястья, и вздрогнула, когда чувство вины почти раздавило его. Находясь так близко к нему, она чувствовала почти все его эмоции. Их метки соулмейта были как открытые ножевые раны, пока Виктория им сопротивлялась, они связывали их двоих, словно у них был один нерв на двоих. Клаусу не надо было говорить, как ему жаль: Ардингелли чувствовала это почти против своей воли. ― Мне так жаль, Виа. Прости меня. Мне очень, очень жаль, — его голос дрогнул, когда он поднял голову, чтобы посмотреть на нее. — Клянусь, если бы существовал другой способ, я бы им воспользовался. Мне так жаль... У тебя красивые руки. Я всегда их любил... у тебя такие красивые руки... Клаус взял ее лицо в свои ладони. ― Ты здесь не пленница, ― тихо и отчаянно произнёс он. ― Ходи по дому, где хочешь, ешь, что хочешь, пей. Любая комната ― твоя. Все, что ты пожелаешь, будешь использовать. Если бы ее руки были в порядке, она бы подняла их и положила на его руки поверх своих, медленно отстранила, но после удержала в своих, чтобы потеря контакта не ощущалась им так болезненно, но она не могла подумать даже о том, чтобы лишний раз поднять их. Она бы смогла ― вернув им чувствительность, она могла ими управлять, но это было чертовски больно. Все, что она могла ― смотреть в его зеленоватые глаза своими голубыми, понимать, что этот мужчина любит ее больше всего на свете, и что ее сердце болезненно сжимается при мысли о том, что ей надо будет снова ему доверять. ― Не быть пленницей — значит иметь возможность уйти, ― тихо произнесла она. ― Я могу уйти, Никлаус? Виктория подумала, что сейчас он разозлится, уберет руки, но Никлаус погладил ее щеку большим пальцем и сжал губы. ― Нет, ― произнес он спокойно и решительно. Она повела лицом, избавляясь от его рук и с трудом передвинулась назад, увеличивая между ними расстояние. ― Значит, я пленница. Твоя пленница. Запертая… ― В моем сломленном разуме, да, ― Клаус улыбнулся и поднялся. Обвел глазами комнату. ― Скажи мне, если тебе что-то понадобится. Моя комната через три от твоей, дубовая дверь. ― Мне казалось, это не ваше крыло. ― Все в этом доме наше, любая комната, любое крыло, ― и она тоже, очевидно. Они оба поняли это, пусть и никто и не сказал. ― Я просто хочу быть ближе к тебе, чтобы найти тебя в любой момент. И чтобы ты нашла меня, когда захочешь, ― его тон был спокойным, но резкость, прозвучавшая в ответе, Викторией без сомнений распознавалась как ярость. Никлаус поднялся с постели. Выражение его лица не дрогнуло, но он заметно побледнел. Девушка посмотрела на его руки и заметила, что пальцы слегка подергиваются. Она подняла на него глаза. Клаус наклонился и оставил на её губах короткий поцелуй, после чего вышел. *** Виктория как-то постоянно упускала из виду, что Никлаус был сыном ведьмы и прекрасно разбирался в целительстве, травах и, вероятно, даже в заклинаниях. Через час, как только они поговорили, в комнату зашел молодой парень и принес ей большой поднос, на котором лежало все необходимое для скорейшей помощи ее рукам. Юноша собирался помочь ей, но Ардингелли отослала его и, превозмогая боль, сама смазала свои пальцы соком алоэ с тыквенным, а к месту виднеющихся костей приложила влажные кусочки редиски и плотно забинтовала. Теперь неплохо было бы держать их в холоде или в воде, и девушка собиралась снова наполнить раковину. Но Никлаус предусмотрел и это. Несмотря на то, что она ничего не попросила у Майклсона, этим же вечером несколько юношей появились в ее комнате и принесли несколько чистых платьев, сменное белье для кровати, полотенца, косметику и все, что могло понадобиться молодой девушке для ухода за собой. Они начали таскать воду в ванную, стараясь не смотреть на нее, кроме одного. ― Если у Вас будут еще пожелания, госпожа, говорите нам. Мы все исполним, ― поклонился ей самый молодой юноша в строгой серой униформе, который ранее принес ей поднос. Виктория кивнула, ожидая, что сейчас войдет стайка горничных или служанок, чтобы помочь ей принять ванну, и уже мысленно придумывала предлог, чтобы отослать их, но в комнату, стараясь смотреть на нее как можно меньше, заходили и выходили только мужчины. Предпочтительно молодые юноши, самому старшему было около тридцати. ― А женщины здесь есть? ― поинтересовалась Виктория, хотя ей было радостно, что мужчины явно не будут помогать ей принимать ванную. Она могла вполне сама одеваться, сама ухаживать за собой, а наличие служанок делало бы ее жизнь сложнее. ― Нет, госпожа, ― ответил один из юношей. ― В доме работают только мужчины. Виктория удивленно приподняла бровь, наблюдая за тем, как юноши наполняют ванну. Странно, ей почему-то думалось, что уточненные аристократы, которыми прикидывались Клаус и Элайджа, с их изысканными вкусами захотят окружить себя красивыми, молодыми девушками, чтобы в любой момент иметь возможность утолить голод или другие телесные желания. А так, тут все работало на желания Ребекки. Изысканные вкусы у людей, выросших в лачуге. Виктория улыбнулась этой мысли, хотя, по сути, с ней все было точно также. А не из-за нее и нет здесь девушек? Ребекка сказала, что Клаус был невозможен, срываясь на нее. Если он с сестрой так обращался, вероятно, и общество других девушек выносить не мог. Особенно блондинок. Когда они закончили, Виктория первым делом избавилась от одежды ― надоевшей, грязной и напоминавшей о случившемся. Потом она забралась в ванную, старательно делая вид, что ничего не изменилось, и это была обычная водная процедура, так любимая ведьмой. Перебинтованные руки приятно холодили изнутри, и двигать ими было пусть и неприятно, но уже не так больно. Виктория взяла в руки влажную от воды и мыла мочалку. Сделав вдох, ведьма принялась отмывать покрывшуюся грязью и дорожной пылью кожу. Она пообещала себе, что всего лишь избавится от них, но когда из-под пыли и грязи еще явственнее проступили ссадины и синяки, Виктория не сдержалась и принялась тереть собственное тело так, будто собиралась содрать с себя всю кожу живьем. Возможно, именно это она и собиралась сделать. Обливаясь слезами и закусывая губы, она терла снова и снова, пока самые глубокие царапины не закровоточили. Виктория ошарашено провела по ним пальцами, наблюдая, как собранная с них кровь пятнами растворяется в воде. Где-то совсем рядом упала лежавшая на бортике расческа, и ведьма решила вымыть голову. За прошедшие сутки ее так часто хватали за волосы, били по голове, что, казалось, они болели вместе с самой головой ― от корней и до кончиков. Виктория старательно намылила их, подождала пару минут и, задержав дыхание, опустилась под воду. Оказавшись под ней, она почувствовала собственные расплывающиеся вокруг пряди. Волосы окутали ее, словно водоросли, собирающиеся утянуть на дно озера, и ведьма распахнула глаза. Странно, но они не заболели и не защипали. Ардингелли просто смотрела на размытый потолок ванной комнаты через водную толщу, и в эти мгновения ей захотелось так и остаться здесь ― просто открыть рот и впустить в легкие грязную мыльную воду. Она могла бы малодушно избавиться от страданий и испытаний. В конце концов, кто будет горевать, реши Виктория покончить с собой? Виктория задумалась, насколько сильно будет переживать Никлаус, когда у нее кончился воздух. Выдержав еще пару похожих на агонию секунд, она вынырнула на поверхность, зачерпнув носом воды, и закашлялась. Покончить с собой оказалось не так уж просто. По крайней мере, для слишком привыкшей цепляться за жизнь ведьмы. Она насухо вытерлась и позвала юношей, ожидающих за дверью, чтобы они убрали ванну. Она натянула бордовый халат и легла на кровать, бездумно наблюдая, как слуги, вычерпав воду из ванны, выносят ее из спальни, вытирают намоченные полы и забирают грязную одежду и полотенца. Когда последний прислужник ушел, Виктория срезала обвисшую из-за пузырей кожу, замотала руки с той же субстанцией, только без редиски, а запястья смазала мятным раствором, оставив без бинтов. Закончив, Виктория залезла под одеяло, прикрыла глаза и тут же уснула − неожиданно крепко и глубоко. Проснулась она, когда за окном уже было темно. Живот неприятно тянуло от голода. Ардингелли выдохнула. ― Он сказал, что я могу ходить, где захочу, ― бормотала девушка, переодеваясь. ― Так что пусть не жалуется. Кухню она нашла легко, хотя раньше никогда не была в таких домах. Когда она толкнула тяжелую, не очень чистую на вид дверь, на нее немедленно устремилось не меньше двух десятков взглядов. Несмотря на поздний вечер, на кухне все еще было достаточно слуг: кому-то нужно было оставаться здесь до самого конца: вдруг господам Майклсоном захочется устроить позднюю трапезу. Неизвестно, кто изумился больше ― несчастные работяги при виде девушки в почти королевском платье, совершенно неожиданно прервавшая их обычный распорядок, или ведьма, с интересом и неприязнью рассматривавшая чумазые лица пекарей, поваров и… тут тоже не было женщин, хотя едва ли его святейшество Никлаус Майклсон соблаговолил бы спуститься сюда. Она еще никогда не бывала на кухне в доме лордов и никогда не думала, что побывает. Конечно, не в ее положении было раздавать приказы, ведь она была здесь на правах пленницы, но, увидев, как все с секундной заминкой поклонились ей, она разозлилась. Может, эти люди ничего ей и не сделали, но они служили ее тюремщикам, и Виктория не собиралась с ними церемониться. Напряженную тишину нарушил ее громкий, раздраженный голос. ― Выметайтесь отсюда! Живо! ― перепуганные слуги, осознавшие, кто перед ними, поспешили прочь из кухни. Когда последний мелкий поваренок исчез за дверью, Виктория расслабилась. Она вручную зажгла несколько факелов, осветив кухню тусклым светом, и принялась ворошиться и исследовать полки. Еда вся была свежайшая: теплый хлеб, фрукты, овощи, она даже нашла несколько бутылок вина. Несмотря на то, что ее положение было более, чем унизительнее, еду она нашла более, чем достойную: суп из бычьих хвостов, летний салат с орехами, виноградом, сладким красным укропом и тертым сыром, горячий пирог с крабами, тыква с пряностями и куропатки в масле. Спустя час она сидела на столе, не заботясь о чистоте своего платья, покачивала ногой, точно молоденькая девочка, жевала ножку куропатки в меду и масле, потягивая вино, и чувствовала себя почти счастливой, когда дверь открылась, и в кухне оказался Элайджа Майклсон. Холенный, безбожно красивый, в идеальном темно-синем камзоле с золотой вышивкой, он выглядел здесь еще более неуместно, чем она. ― Доброго вечера. И приятного аппетита, ― кивнул он, оглядывая расставленные рядом с ней блюда и тарелки. ― Благодарю, ― кивнула Виктория, после ванны, обезболенных рук, крепкого здорового сна и сытого ужина чуть подобрев. ― Здесь нет девушек-служанок. ― Прихоть Никлауса, ― объяснил Элайджа, брезгливо оглядываясь. В итоге, не найдя достаточно, по его мнению, чистого места, он взял полотенце с подоконника и, постелив на ближайший стул, сел на него, как и Виктория сидела на другом на столе. ― Я почему-то так и подумала, ― усмехнулась ведьма. Она отломила кусочек сыра, острый, весь в прожилках — в самый раз подходит к вину. ― Виктория, я могу Вам кое-что сказать? ― спросил Элайджа. ― Если это кое-что не сильно меня разозлит, ― заметила ведьма. Отмывшись от грязи и крови, она стала еще красивее. Нежная и красивая, с длинными ногами и красивой фигурой, с золотистыми блестящими волосами и хитрыми, синими глазами. В своем сине-серебристом бархатном платье она напоминала принцессу, но Элайджа видел за ее красотой сталь, и это делало Викторию еще более прекрасной. Без сомнения, женщина под стать Никлаусу. ― Никлаус эгоистичен, ― сказал Элайджа. Виктория изогнула бровь в немом вопросе. ― Подчас жесток, совершенно точно злопамятен, мстителен. Но он не бессердечен. И он нуждается в любви. Он нуждается в тебе. Виктория провела пальцем по губам, убирая остатки меда, и лизнула подушечку пальца вульгарным, почти пошлым движением. Браслеты на ее запястьях блеснули в свете факелов. ― А как же то, в чем нуждаюсь я? ― Никлаус даст Вам все, что Вы пожелаете. Виктория расправила юбку платья. Оно было из особо синего шелка и парчи, на серебристой атласной подкладке. Длинные заостренные рукава почти касались пола, когда Виктория опускала руки. Да, это взрослое платье, а не девчоночье, сомнений нет. Вырез опущен чуть ли не до живота и прикрыт сизым французским кружевом. Юбки длинные и пышные, а талия так узка, что Виктория с трудом ее зашнуровывала. Ее туфельки облегали ногу, как перчатки. Виктория была чудесно неуместна здесь, на кухне, в этом платье сидящая на столе, как простая кухарка, простоволосая, но Элайджа находил в этом свое очарование ― непокорная, несломленная, непреклонная, несгибаемая, несдающаяся. Она говорила это каждой ниткой в ее наряде. Она могла одеваться так, как ожидал от нее Никлаус, но Виктория ни за что не собиралась менять свое поведение в угоду к нему. ― Кроме свободы, ― резонно заметила ведьма. ― Вы его семья, вы думаете о нем, о его благе, о благе семьи. Но у меня нет семьи, ― сурово отрезала Виктория, и Элайджа отвел взгляд. Видимо, тема семьи была личной, и он чувствовал что-то, когда она говорила об этом. ― Обо мне, о моих желаниях думаю только я. Я всю жизнь должна была выживать, жить в недоверии, в страхе, и знаю, что вам это не чуждо. Но когда я смогла стать свободной, всего на секунду задуматься о том, чего я хочу в этой жизни, твоя сестра притащила меня сюда, заковав в цепи. Ты бы хотел, чтобы с твоей сестрой было тоже самое? Ответ был слишком очевидным, но Элайджа решил его озвучить. ― Нет. Я знаю, тебе сложно, ― примирительно начал он, вставая. Виктория тут же насторожилась. ― Я найду способ помочь тебе, обещаю. Но Никлаус ― мой брат, ― Элайджа коснулся ее плеча пальцами. ― И то, что вы соулмейты, разве не может быть причиной, чтобы просто позволить ему показать себя с лучшей стороны. Виктория скопировала его жест, положив руку ему на плечо. ― Ты бы стал доверять тому, кто предал твое доверие? ― Никлаус и был тем, кто предал мое доверие, ― сказал он. ― И, как видишь, я все еще тут. Виктория хмыкнула. ― Ну, а я здесь быть не планирую. ― Но ни у тебя, ни у меня выхода особенно нет. Он мой брат, и он твой соулмейт. Виктория хмыкнула и убрала руку. Элайджа тоже опустил свою. Выбора у них и вправду не было, но может… может, Элайджа мог помочь Виктории снять эти браслеты, или каким-либо другим образом улучшить ее самочувствие в этом доме? Будь он на месте Виктории ― или если бы на месте Ардингелли была его сестра ― он бы хотел, чтобы кто-то оказал помощь, даже если совсем пустяковую. Только бы не чувствовать себя одиноким. Ей все казалось, будто ее окатили ледяной водой с ног до головы, но вместе с тем Виктория твердо сказала себе, что не сдастся ни за что на свете, что не станет спокойной и покорной подружкой Никлауса. В ней внезапно проснулось упрямство, и она посчитала это хорошим знаком.