Держи меня запертой в твоём сломленном разуме

Цветы Мальвы означают «истерзан любовью». У Виктории утро началось с того, что ей на подушку опустился большой, пышный букет из этих цветов различного цвета: нежно-розовые, темно-фиолетовые, белые, бордовые. Шелковые лепестки коснулись ее лица, заставив Ардингелли поморщиться от щекотки. Она приоткрыла глаза, глянув на букет; если переводить все, что Клаус хотел сказать этими цветами, получится целая страница. Помимо того, что он в открытую заявил о том, как измучен своей безответной любовью к ней, Клаус говорил бордовым цветом о любви и жизни в целом, розовый ― символ элегантности, изысканности и нежности, фиолетовый — символ роскоши и достоинства, мистический, белый ― символ чистоты и невинности. Он не мог не знать цветовую важность выбранных растений: в конце концов, у Мальвы были десятки оттенков, а Клаус выбрал эти. Никлаус Майклсон ― хитрый и изворотливый лис, Виктория не должна была забывать об этом. ― Доброе утро, любовь моя, ― произнес Клаус, улыбаясь. ― Знаешь, даже не хотел тебя будить: выглядишь ты очень мило, когда спишь. В особенности, потому что не рычишь на меня и не пытаешься уйти подальше. Виктория застонала в подушку. Вчера после ночной трапезы она с трудом заснула, пока боль в руках немного утихла, а сейчас она была так грубо выдернута из сна. ― Ты мастер в комплиментах, ― прохрипела она, отворачиваясь. ― Раз я такая ужасная, когда бодрствую, зачем меня было будить? Клаус усмехнулся и навалился ей на плечо, звонко чмокнув в ложбинку между шеей и плечом. Виктория повела плечом. ― Я бы с радостью позволил тебе выспаться и составил бы богатую программу для вечера, но я очень люблю все части твоего тела и хочу сохранить две из них. Я пригласил ведьму, она придет ближе к полудню. Посмотрим, как спасти твои очаровательные ручки. Ведьма. Та ли была эта ведьма, что создала эти наручники? С одной стороны, вряд ли Никлаус допустил бы к ней ту, которая может подсказать ей, как снять наручники, а с другой ― у Майклсонов вряд ли хорошие отношения с ведьмами в Словении, и, вероятно, для сотрудничества они выберут кого-то одного. ― Она пусть приходит, ― проговорила Виктория, не открывая глаз. ― А тебя чтобы к этому времени утащила Полудница. Клаус выпучил глаза, как маленький напуганный ребенок, и Виктория не смогла сдержать веселой усмешки. ― Единственная нечисть, которая может меня утащить — это ты, ― заявил Клаус в ответ, и Виктория подняла руку, чтобы двинуть ему локтем в живот ― или куда там попадет ― но тут же зашипела от боли. От резкого движения боль прошлась по руке как огненный шар, задев все нервы и раны. Клаус тут же выпрямился, прекратив улыбаться. ― Давай я помогу тебе собраться. Как бы Виктория ни хотела отвязаться от Клауса, умом она понимала, что до полудня сможет только с горем пополам перевязать себе руку, поэтому она лишь угрюмо кивнула. Майклсон просиял широкой улыбкой. Клаус быстрыми, уверенными движениями повторил перевязку, которую уже делал для нее. Виктория смотрела на его махинации с интересом, который отчаянно пыталась скрыть, но, судя по легкой улыбке, он заметил ее заинтересованность. Виктория уставилась в окно, решив, что будет игнорировать его, обращая внимание не больше, чем если бы ей помогал кто-то другой, какой-нибудь слуга. ― Я хорошо умею делать перевязки, потому что отец мало сдерживал руки, когда речь шла обо мне, ― вдруг шепотом произнес Клаус, и его пальцы на несколько секунд дрогнули. ― Финн и Элайджа сотни раз перевязывали меня, я смотрел и невольно запомнил технику. Ардингелли не знала, что на это ответить, поэтому удивленно уставилась на Клауса, но вампир сделал вид, что ничего не говорил, продолжая сосредоточенно перевязывать тонкие пальцы ведьмы бинтами, зажимая влажные кусочки редиски. Умом Виктория понимала, что Клаус ей не друг. Соулмейт, но не кто-то по-настоящему близкий. С ним надо было держать ухо в остро, и когда Клаус был в привычной личине саркастичного и всесильного вампира, это было легче. Там она могла отвечать той же иронией, едким сарказмом, кое-где агрессией, но, когда он был таким… таким спокойным, нежным и откровенным, эта модель поведения рушилась. Пережив собственные трагедии, Виктория не могла отвечать на откровенность Клауса едкой злостью, в каком бы положении они оба ни находились. Узнав историю его жизни, она поняла, что с ней-то все было не так уж и плохо. Имоджен Ардингелли любила свою единственную дочь, жила ради нее, помогала и поддерживала. Для нее Виктория всегда была правой, что бы ни сделала, Виктория даже не могла припомнить, повышала ли мать на нее когда-нибудь голос, и уж точно Имоджен не поднимала на дочь руку. Поэтому Виктория и выросла такой, какой выросла. Не самый хороший человек, но далеко не травмированный. А Клаус… у него такого не было. Так могла ли она осуждать его за то, что, найдя любовь, Майклсон упрямо хватался за любую возможность удержать ее? ― Почему ты не убил его? ― против воли сорвался вопрос. Клаус зафиксировал повязку на одной руке и потянулся к другой. ― Я думал, что он сильнее меня, ― пожал плечами Никлаус. ― Да и сейчас так думаю. Мы бежим от него уже сотни лет. Я сделал кое-что, и злость за это предает ему сил. Не думаю, что у меня будут шансы против него. Виктория фыркнула. ― Я не собираюсь тебя поддерживать, ― решительно заявила она. ― Но, думаю, тебе не составит труда убить кого-то, кто угрожает тебе и твоей семье. Клаус улыбнулся и поцеловал руку Виктории чуть выше травмированного запястья. ― Спасибо, Виа, ― произнес он, снова возвращаясь к перевязке, и в этот раз закончил без лишних слов. ― Не больно? ― Насколько это возможно, ― фыркнула Ардингелли, понимая, что эта короткая откровенность Клауса заставила ее немного расслабиться. ― Ты оденешься сама? Можешь двигать руками? Виктория повела пальцами, сжимала и разжимала, и, наконец, кивнула. ― Да. Можешь идти к черту. Клаус улыбнулся. ― Ты не позавтракаешь со мной и моей семьей? Виктория покачала головой, и Клаус не стал настаивать, оставив ее. Когда он вышел, Ардингелли выдохнула и упала головой на подушку. Ей нельзя было сдавать позиции. Свобода ― ей это было нужно, свобода от оков, от людей, которые пытались ее этого лишить. Клаус не был хорошим человеком, ей нельзя было забывать об этом и оттаивать только от того, что Клаус в очередной раз рассказал какую-то душевную историю из детства. Виктория не обесценивала ту боль, через которую прошел ее соулмейт, но давало ли ему право так поступать с ней? Нет. Определенно нет. Она здесь не для того, чтобы снова влюбиться и довериться Клаусу, она здесь не по своей воле и должна выбраться из этих оков ― и тех, что на руках, и тех, что вокруг. Сделав глубокий вдох, сифон поднялась и направилась в ванную комнату. Она умыла лицо в холодной воде, пытаясь взбодриться, расчесала свои волосы, пока те не заблестели, как расплавленное золото. Потом она вышла обратно и осмотрела содержимое шкафа. Выбрала темно-серое платье с открытыми плечами, строгое и прямое, с вышивкой и сборкой в виде змеиной чешуи. Ленты, которыми был перехвачен лиф, обхватывали шею, как удавка. Это отражало реальное положение дел, и не позволит Виктории забыть об этом хотя бы на сегодня. Заняться в комнате ей было решительно нечем, тут даже не было книг. Виктория взяла это на заметку, решив, что после встречи с ведьмой можно найти тут библиотеку и найти какую-нибудь книжку, чтобы коротать время. Кстати, ведьма. Виктория еще не решила, что ей с этим делать. С одной стороны, ей будет хорошим вариантом подождать и посмотреть, что это за ведьма и как себя с ней вести. С другой ― против воли она уже записала эту женщину в список врагов. То, что находилось у нее на руках, было создано этой самой ведьмой, и Ардингелли хотелось выцарапать ей глаза и скормить собакам. Но если она что и умела ― не принимать поспешных решений. Она посмотрит, что эта за ведьма, что она из себя представляет, и решит, как действовать. Она успела задремать, сидя в кресле перед окном, когда в комнату постучались. ― Снова я, ― улыбнулся Клаус, входя в комнату. ― И твоя гостья. За ним скользнула ведьма. Виктория ожидала, что это будет уверенная, сильная женщина, кто-то, похожая на Ребекку, но женщина перед ней была какой-то запуганной. Высокая, темноволосая, худощавая женщина лет тридцати. Она безо всякого удовольствия посмотрела на Клауса, а потом на нее, и в глазах ведьмы застыла вина. Она поджала губы и коротко кивнула. Злость Виктории дрогнула. Эта женщина не выглядела опасной, и у Виктории даже не мелькнула мысль, что она могла притворяться. Даже без магии она чувствовала, что все чувства, которые ведьмы даже не пыталась скрыть, были искренними. ― Садитесь на кровать, ― кивнула она, проходя к столу и раскрывая дорожную сумку. Виктория заинтересованно посмотрела на все склянки и пучки трав. ― Сделай все, чтобы у моего соулмейта остались целые красивые руки, ― приказал Клаус. ― Или их потеряет кто-то другой. Виктория заметила, как дрогнули руки ведьмы, и Ардингелли раздраженно посмотрела на Клауса, а потом ласково положила руку на плечо ведьмы. Она догадалась, что речь шла о ком-то третьем, о ком-то, кто был важен для ведьмы, потому что иначе Клаус сказал бы «или их потеряешь ты», поэтому ей захотелось поддержать ведьму. ― Он ничего не сделает, ― твердо проговорила она. ― Или я перестану с ним разговаривать. Так что не беспокойся об этой злобной летучей мыши. Ведьма хмыкнула, обнадежённая ее поддержкой, и Виктория глянула на Клауса. Майклсон ответил недовольным взглядом, и Ардингелли поняла, что он не ждал подобной реакции. Очевидно, он ожидал, что Виктория не будет дружелюбна с ведьмой, которая надела на нее наручники, и хотел проявить заботу, показав, что он сделает все для нее, а наткнулся на осуждение и поддержку третьего человека. Виктория села на кровать, и ведьма принялась разматывать повязки. Клаус бесшумно стоял за их спинами, и Ардингелли поняла: никто не позволит ей остаться наедине. Ведьма осмотрела руки Виктории. ― Солнечное заклятье жизни? ― спросила она, и Виктория кивнула. Ведьма осуждающе глянула на Клауса. ― И после этого сразу запирать магию? Ее руки тебе, судя по всему, не очень нужны. ― Делай свое дело, ― грубовато проговорил Майклсон, но Виктория шикнула на него. Ведьма пыталась придумать, как восстановить руки, при условии, что медь в браслетах поглощала магию и просто не позволила бы ей наложить исцеляющее заклятье. Ведьма нанесла на поврежденную плоть, которая начала уже темнеть и обугливаться, мазь. ― Я оставлю мази, ― проговорила она. ― Ими надо будет обрабатывать руки три раза в день и минут десять массажировать, чтобы руки не теряли чувствительность. Скорее всего, завтра или послезавтра обгоревшая плоть будет сходить, ее надо будет потихоньку срезать. Участки с новой кожей надо обрабатывать соком алоэ и не перевязывать. ― Звучит не очень страшно, ― улыбнулась Виктория. Но ведьма качнула головой. ― Только звучит. Для начала тебе надо выпить экстракт ландыша и черной беленой. Виктори застонала. Ужасный экстракт, но какой действенный. Субстанция разгоняла кровь, и после нее любые эликсиры и мази действовали как по щелчку. Это было больше экстренным, чем необходимым средством: некоторые ведьмы пили этот экстракт после многолетнего бесплодия, после чего принимали зелье плодородия, и все получалось. Если ведьма была при смерти, ей давали этот экстракт и быстренько пичкали другими зельями. Изъян был один: что ландыш, что черная белена были безумно ядовитыми, в чуть больших количествах, чем для экстракта, их применяли для готовки ядов. В экстракте они разбавлялись, однако эффект от этого меньше не становился. После этого экстракта ведьма двое суток металась в лихорадке, ее тошнило и ничто не могло помочь. Именно это и обуславливало эффективность зелий после него: истощившийся, пустой, измученный организм хватался за все, что в него поступало с удвоенной силой, усваивая и переваривая. ― А без этого никак? ― спросила Виктория, нахмурившись и поджав губы. Она никогда не капризничала, даже в детстве принимала все, что давала ей мать, и при необходимости могла и яду глотнуть, если бы это спасло ей жизнь. И сейчас ей не хотелось включать капризного ребенка, однако экстракт ландыша и белены она категорично не хотела принимать. Ведьма поджала губы. ― Пока у тебя нет магии, то нет, ― она обернулась к Клаусу, и в этот раз в ее глазах мелькнула злость. ― Может, снимешь с нее браслеты? Придумай другой способ удержать ее, если так нужно. Ты сам сойдешь с ума, пока будешь слушать ее стоны боли. Клаус дрогнул. Всего на секунду, но это было видно. Он не хотел причинять Виктории боль, и она это знала. Про моральную и душевную боль говорить не приходилось: он понимал, как ей невыносимо и сложно сидеть в этом фактическом плену, понимать, что она зависит от Клауса. То, что Никлаус был ее соулмейтом, причиняло только больше боли. Но это было тем, что Клаус мог ей причинить, физическая боль была для него за гранью. По крайней мере, в отношении Виктории. За все время он лишь раз грубо схватил ее ― когда пытался отобрать рубин и не дать разорвать связь. Сделать ей больно физически ― никогда. Никлаус упрямо поджал губы. ― Я знаю, как работает экстракт, ― сказал он, и Виктория поняла, что его не переубедить. — Это лихорадка, но не слишком болезненная. Пережить можно, зато потом будет легче. ― Ты не… ― Я понимаю, о чем идет речь, ― резко прервал Майклсон. ― Я принимал этот экстракт каждые два дня в течение пятидесяти двух лет, девяти месяцев и еще девяти дней, и в конце концов он вообще перестал давать эффект, и я пил его литрами в день. Это можно пережить. ― И из-за этого я должна мучиться? ― проговорила Виктория. ― Из-за того, что ты по какой-то причине был в такой ситуации? Ты запер меня. Теперь хочешь искалечить? Было видно, что Клаус понимал, что это ужасно нечестно, и что он поступает несправедливо, но его глубинный страх остаться одному, без нее, был сильнее всего прочего. Он не хотел делать ей больно, но, с другой стороны, это поможет вылечить ей руки. Это был болезненный способ, но самый приемлемый для Клауса. ― Если я сниму эти браслеты, ты первым делом свернешь мне шею, ― отметил Клаус. ― Даже не вылечишь руки, а просто избавишься от меня. Я не могу тебя сейчас потерять. Ведьма прищурилась и качнула головой. ― Ты погубишь ее, ― выдохнула она и посмотрела на Викторию, не ожидая ответа. ― Тогда выбора нет? ― Ардингелли печально качнула головой. Ведьма вздохнула. ― Я напишу все, что тебе надо знать и оставлю экстракт. Знаешь, как принимать экстракт? ― На сытый желудок, ― безрадостно кивнула Виктория. ― Без каких-либо еще зелий. Ведьма кивнула. Она быстро написала, что и как делать, когда наносить мази и когда принимать какие-либо дополнительные зелья. Потом она намазала руки Виктории мазью и посоветовала не перевязывать. Потом она злобно глянула на Никлауса. ― Несмотря на то, что она будет в лихорадке, кожу надо срезать и обрабатывать, ― произнесла она. ― Постарайся не срезать до крови, иначе может начаться заражение и тогда ты угробишь ее. Хотя, ты, судя по всему, к этому и стремишься, ― ведьма снова обернулась к Виктории, проигнорировав раздраженный рык Никлауса, и неожиданно ласково погладила Ардингелли по щеке. ― Прости меня, сестра. У меня маленькая дочь, и, если я не буду повиноваться, они убьют ее. Я не хотела тебя неволить. ― Их можно как-то снять без твоего участия? ― спросила Виктория, и Клаус качнулся в их сторону. — Это просто металл. Раствори их в кислоте, а потом восстанови руки, ― посоветовала ведьма, глядя на нее с немой надеждой, и Виктория усмехнулась, чуть кивнув. Ведьма ушла одна. Клаус озадаченно смотрел ей вслед и качнулся следом. Выражение его лица было жестким. Сжатая челюсть и холодные суровые глаза, в которых смутно читалась усталость. ― Если ты тронешь ее или ее ребенка, я никогда не прощу тебя, Никлаус, ― жестко произнесла Виктория. ― Бога ради, ты же не способен убить ребенка или его мать? Клаус глянул на нее, и по его взгляду Виктория прочитала сомнения в собственных возможностях, но наконец он аккуратно кивнул. Виктория выдохнула. ― Но ты же не будешь окунать руки в кислоту? ― напряженно спросил он, видимо, уже подсчитывая в уме, где в этом доме Виктория могла найти кислоту и как ее оттуда убрать. Ардингелли честно пожала плечами, и Клаус поджал губы. ― Не в ближайшие дни, явно, ― хмыкнула девушка. ― Если я сейчас это… ― она подняла руки и тряхнула ими, тут же поморщившись. ― …опущу в кислоту, то мои руки растворятся быстрее браслетов. Я уж предпочту быть пленницей с руками, чем свободной без. Их нарастить я не могу. Клаус расслабленно улыбнулся. ― Прекрасно, ― он кинул взгляд на столик с мазями, экстрактами и зельями и поглядел на оставленный список ведьмы. ― Примешь сегодня? Виктория кивнула. ― Быстрее отмучаюсь. Клаус не оставлял ее целый день. Он разговаривал с ней о какой-то мелочи, и, хотя Виктория в большей степени отмалчивалась, вампир продолжал попытки разговорить ее. Он накормил ее сытным обедом: гарниром, свежим салатом, приправами и солонкой. Она ела, а Клаус молча смотрел на нее, а потом его пальцы с карандашом заскользили по листу бумаги. Виктория кинула ему в глаз горошек, но это не сбило Клауса с рисования, только заставило недовольно фыркнуть. ― Когда я приду в себя, я хочу посетить библиотеку, ― вдруг решительно произнесла она. ― Она же здесь есть? ― Конечно, ― кивнул Клаус. ― Я покажу тебе дом, когда действие экстракта пройдет. Ты можешь взять себе любую книгу, которая тебе понравится. Все, что захочешь. Виктория покачала головой, уводя взгляд. После обеда она попросила набрать ей ванну, дочиста вымылась, собрала волосы. Лихорадка от экстракта ― хуже, чем обычная, охладиться при ней почти невозможно, согреться тоже очень сложно. Клаус велел натаскать в комнату льда, и пообещал следить за температурой. Это было бы даже мило и трогательно, если бы он сам не был виной того, что все это происходило. ― Я не оставлю тебя, пока ты не поправишься, ― заявил он, садясь на кровать Виктории. Сифон фыркнула. — Это звучит как угроза, Клаус. Она взболтала бутылек с экстрактом и уже собиралась открыть его, чтобы долго не тянуть, как вдруг на ее руку, лежащей на пробке, легла другая. ― Подожди, ― проговорил Клаус около ее лица. Сифон вздрогнула, не понимая, как он оказался так близко и так внезапно. Вампир отвел ее руку с экстрактом, и на несколько секунд ей показалось будто он передумает, что он сейчас скажет: «Прости меня, я был не прав, не принимая это, я сниму наручники» … Но, конечно, было не так. Клаус поцеловал ее. Не спокойно, не замкнутыми губами ― поцеловал жарко и требовательно. Притянул ее к себе и обнял за плечи. Он не закрыл глаза, и Виктория тоже не стала. Клаус поднял ее лицо, крепко прижимая пальцы к подбородку. Даже после всего, через что они прошли и через что должны были пройти, его зеленоватые глаза всё те же: возможно, печальнее, и видны морщинки в уголках глаз, но они наполнены той же нежностью, с которой он всегда смотрел на Викторию. Наконец черные зрачки дрогнули, и Клаус прикрыл глаза, перемещая руки ей на щеки, прижимаясь к ней всем телом. Никлаус провел руками по еще влажным, сияющим чистым волосам, которые стали длиннее, чем обычно, до самого затылка, наполовину притягивая ее ближе, наполовину прижимаясь ещё сильнее. Никлаус издал тихий вздох, глубоко в горле. От этого звука у Виктории заколотилось сердце, и она облокотилась на подушки, стараясь уйти от поцелуя, который будил в ней лишние эмоции и сбивал с толку, но Клаус последовал за ней, за поцелуем. Его руки мгновенно поднялись и легли ей на спину: одна между плеч, а другая чуть выше ягодиц, и его ладони такие большие, что он прижимал Ардингелли к себе, даже не пытаясь. ― Нет, ― пробормотала Виктория, откидывая голову. ― Погоди, Клаус, погоди… Никлаус прислонился к ее рту и его язык проник в ее открытый рот. Клаус обнимал ее, словно боясь, что она уйдёт, и поцеловал сильнее. Несколько мгновений он не думал ни о чём, кроме того, как хорошо чувствовать ее губы на своих. Виктория положила руки ему на плечи, и Клаус вздрогнул, словно она пронзила его током. Она не обняла его, не пыталась оттолкнуть, она просто прикоснулась, но это стоило всего, что было с Клаусом. Клаус отстранился, чтобы вдохнуть воздуха. Зрачки в его глазах были расширены. Это было неловко, но Виктория понимала, что на самом деле ей все равно. В его глазах есть что-то похожее на страх. Боялся, что сифон уйдёт, или боялся, что он Виктории не нужен на самом деле. Клаус прикоснулся к ее виску губами. — Я действительно хочу тебя, ― пробормотал Клаус у ее уха. ― Но я… я хочу, чтобы ты тоже меня хотела. Чтобы хоть в этом у нас была взаимность, любовь моя. Он улыбнулся Виктории откуда-то издалека, и выпрямился, напоследок скользнув губами по ее шее. Поправил подушки и игриво улыбнулся. ― Ну, вперед, в Ад. Я буду рядом, не бойся ― ни меня, ни чего-то еще. Виктория посмотрела на него молча, а потом осторожно кивнула и, откупорив бутылек, молча проглотила. Поморщилась из-за вкуса: это было довольно противно, и добавленный мед не сильно смягчал вкус. Виктория прикрыла глаза и положила голову на подушку. Через полтора часа у нее поднялась температура. Клаус стянул с нее верхнее платье, кое-как собрал ее волосы в косу, чтобы они не мешались. Пока она не начала метаться по кровати, он положил компресс ей на лоб, но понимал, что это надолго не поможет. Виктория тихо постанывала от боли, не приходя в сознание. Ему было больно. Не вполовину так больно, как Виктории, но было больно. Он знал, что она была здесь из-за него, что все, что с ней происходит — это его вина. Но и по-другому Клаус не мог. Он представлял, какого это ― быть без нее, быть без нее так долго, и эти воспоминания о прошедшем годе были слишком реальными, и эти воспоминания стягивали все внутри него тугим горячим жгутом. Виктория лежала на подушках, бледная, худая и по-прежнему осунувшаяся, и она была его. Он сам заботился о ней, кормил, поил, заботился, как мать о своем ребенке ― и нежный муж о болеющей супруге. Первый день она не приходила в себя, даже не говорила сквозь болезненный сон, просто стонала от боли и поминутно то горела, то замерзала. Она дышала тяжело и хрипло, с трудом напрягая грудную клетку и никогда не закрывая рот. Из-за экстракта она худела и истончалась с немыслимой скоростью, а пару дней назад Клаус заметил, какими неестественно красными стали ее щеки на фоне желтушной кожи. Не нужно было обладать особенным умом, чтобы понять - румянец носил вовсе не отпечаток здоровья, как обычно считается. У его ведьмы сердце было на пределе. Ей становилось хуже. Смотря на это, Клаус забывал, что это жуткий, но временный эффект от экстракта. На второй день сознание возвращалось к Виктории урывками. Этого времени хватало только на то, чтобы она выдала короткую фразу: «пить», «холодно», «жарко», давая понять, что не так, и Клаус бросался исполнять то, что она хотела. Если бы Ребекка или Элайджа видели его, они бы наверняка придумали не одну шутку по этому поводу, но либо они не интересовались, что происходило с ведьмой и Клаусом, или же им хватило совести не шутить об этом. Когда Виктория все-таки очнулась, пространство перед глазами подозрительно мигало, в нос ударило тошнотворным несвежим запахом, голую кожу холодило ветром, но вместе с тем Виктория будто горела изнутри. Она дергалась, заходясь в конвульсиях и непрекращающемся кашле, подвывая и шмыгая носом. Ее кожа оставалась горячей и влажной, и в тот миг, когда ничего не видящие глаза ведьмы распахнулись и сразу же закрылись, не узнав его, Клауса прошиб холодный пот. Эта женщина была слабой тенью той, которую он знал. Он должен, должен вернуть Викторию. Но вместе с тем он вдруг отметил, что ее дыхание после резкого кашля стало равнее. Она облизала сухие губы, приоткрыв голубые глаза, и Клаус дотянулся до стакана воды, который стоял на спинке кровати. ― Тихо, по одному глотку, ― предупредил Никлаус, помогая ведьме напиться. На ее лице проступило очевидное облегчение, когда это случилось. Виктория притихла, обессилено обмякнув в его объятиях. Клаус убрал стакан, погладил ее по щеке, и Ардингелли обнаружила, что лежит не столько на своей кровати, сколько на самом Никлаусе. Под ее шеей была чужая рука. С трудом дыша через рот, Виктория подняла взгляд и встретилась с внимательным взглядом зеленых глаз Никлауса. Клаус погладил ее по щеке, наклонился, чтобы поцеловать ведьму в лоб. ― Поспи еще, дорогая, ― проговорил он шепотом. ― Тебе нужны силы. Она задышала громко и мелко-мелко, а потом вдруг зашлась приступом дикого кашля, выгибаясь на кровати, хрипя еще отчаяннее и комкая в пальцах простыни. Из-под закрытых век потекли слезы, а изо рта вырвались желтоватые сгустки гноя и мокроты. Она кашляла и кашляла, окончательно срывая голос, задыхаясь и колотясь головой о подушку. Клаус крепко сжал ее руку, отмечая, какая она сухая и горячая, и едва не воя от бессилия. Он ничем не мог ей помочь, только сидеть рядом и смотреть, как болезнь делает ее все слабее. Жар, кашель, воспаление внутри и снаружи, отказывавшее сердце... ― И кто же в этом виноват? ― с трудом прохрипела Ардингелли, прикрывая глаза. Ее уже не трясло, но ничего хорошего с ее телом не происходило. Виктории казалось, что ее органы закипают в крови, как мясо в бульоне, а внутри было так безумно жарко, что Ардингелли хотелось проглотить кусок льда. Клаус прижался щекой к ее макушке, свободной рукой обняв за талию. Как и от всех вампиров, от Клауса шел легкий холодок, и Виктория едва не застонала от облегчения, когда этот холодок окутал ее, проникая в тело через метки. ― Прости меня. Я знаю, что не могу просить прощения, потому что все, что с тобой происходит — это сделал я. Но я не могу отпустить тебя. Клаус осмотрел ее внимательным взглядом. Все ее нездоровье было для него очевидным, весь ее увядающий вид, предававший рассудок. Она не была создана для такой жизни и мучительно умирала ― по крайней мере, Виктории казалось именно так. Если бы кто-то сказал ей, что вскоре все ее мучения закончатся, она бы не поверила. ― Потому что ты трус, ― прохрипела она и почувствовала, как Клаус напрягся. Лихорадка ослабила ее телесно, но вместе с тем и ее границы стали слабее. Сейчас она могла сказать все, что хотела, о чем думала, даже если сама не осознавала это. ― Ты боишься, что тебя никто не любит, и никто не полюбит. Ты хватаешься за меня, как за ту единственную, что может любить тебя. И ты готов разрушать меня, чтобы я осталась с тобой, ― в глазах ведьмы потемнело от боли, и она завалилась Клаусу на грудь, тяжело дыша. ― Да. Так и есть, ― произнес Клаус с убийственной простотой. ― Я люблю тебя. Никто не любил меня так, как ты. Останься со мной. Я люблю тебя, ― он взял ее руку и поцеловал, охладив горящую кожу прохладным прикосновением. ― И я люблю тебя, ― вдруг прошептала Виктория, с трудом шевеля языком, который будто распух от укусов сотни ос. ― Но я не могу быть с тем, кто неволит меня. Почему ты так боишься этого? ― Я же тебе говорил, ― прохладно проговорил Клаус. ― Я не родной сын Майкла, я даже… даже не Майклсон. Он ненавидел меня, мать не любила, Финн презирал. А когда я стал закалывать их, чтобы они не покинули семьи, чувства Элайджи и Ребекки пошатнулись ко мне. У меня… у меня на самом деле никого нет. И почти никогда не было. Виктория порывисто выдохнула, и Клаус не был уверен, что она услышала или поняла его. Он продолжал поглаживать ее по волосам. Добившись своего уловками и силой, Клаус ни о чем не жалел. Виктория лежала на его груди вампира, поглаживающего ее плечо, и была с ним. Без сомнения, вселенная еще воздаст ему за то, как он поступил со своим соулмейтом, и он отправится в Ад, но хотя бы без жуткой пустоты внутри, мерзкого липкого стыда, страха оказаться ненужным, омерзительным самому дорогому человеку в его жизни. ― Я думаю, ты ошибаешься, ― вдруг с трудом прохрипела Виктория, и подняла на него туманный взгляд голубых глаз. ― Твоя сестра тебя любит. Твой брат тебя любит. Просто вы не умеете это показывать. Они всегда будут с тобой. Я бы обменяла свое счастливое детство на то, чтобы моя мать была сейчас со мной. Вот у меня никого нет. Кроме того, кто хочет посадить меня в клетку. ― Мы вылечим тебя, ― пробормотал Клаус. ― Я покажу тебе, каким могу быть. Но ты… ты не захочешь это увидеть, если не будешь заперта со мной. Он заслуживал покоя, но без Виктории уже не смог бы жить, как раньше. Она нужна ему, так или иначе. Он должен удержать ее рядом навсегда. Он не знал, как это сделать, как навечно привязать к себе любимую ведьму, не причинив ей боли, но потом понял. Нужно всего лишь рискнуть. ― Я хотела видеть, ― Виктория прижалась ближе, ища желанную прохладу. Эти часы, когда ей было так жарко, были лучшими во всем этом ужасе, потому что тогда Ардингелли прижималась к нему близко-близко, пытаясь остудиться. ― Я хочу, чтобы ты был искренним и честным со мной. Пожалуйста, Клаус, ― ее дрожащие пальцы сжали его руку. ― Пожалуйста… ― повторила ведьма хрипловатым голосом, сорванным от боли и лихорадки, вряд ли до конца понимая, о чем и кого просит. С нечитаемым выражением лица он медленно обхватил ее за талию и прижал ее к себе еще ближе. Виктория испугалась, когда он ощутимо завалился на нее, по-прежнему не издавая ни звука. Она ждала удивления, неверия, страха, возможно, даже гнева, но не той безграничной усталости, смешанной с чем-то еще, что она не могла разобрать. — Любовь не всегда так прекрасна или чиста, как всем нравится думать. Иногда в ней таится и какая-то тьма, ― отстраненно проговорил он. ― Мы с тобой пойдем рука об руку. Я… я стану лучшей версией себя, стану. Ты будешь любить меня. Гордиться мной. И будешь любить меня. ― Я же говорю… я уже люблю тебя, ― пробормотала девушка, чтобы вновь соскользнуть в уютную темноту, чувствуя прохладные, ласковые прикосновения к лицу и шее. Ему показалось, ее лицо заметно расслабилось. Словно подспудно она чувствовала дополнительную угрозу, а теперь ей помогли от нее освободиться. Целый следующий день она спала, но хотя бы не металась в приступах боли. Элайджа заглянул на пару минут, принес графин с кровью, чтобы Клаус смог подкрепиться. Он поинтересовался, как себя чувствует Виктория, и, судя по его взгляду, говорил о том, что такие методы он осуждает и не принимает. Клаус сделал вид, что не заметил осуждение старшего брата, и прикрыл глаза, наслаждаясь возможностью подремать рядом с возлюбленной, пусть даже и в таком своеобразном виде. Когда Виктория снова открыла глаза, за окном было уже темно. В комнате было прохладно, жар в теле понемногу утихал, а в голове прояснялось. Она посмотрела на Клауса. Тот спал, обняв ее, неудобно склонив голову на бок, и у него явно будет болеть шея, когда он проснется, но ему явно было все равно. Ей стоило отстраниться от него, разбудить, попросить уйти ― теперь, когда она не нуждалась в заботе, о которой не просила. Ей-то нужна была чья-то забота лишь потому, что Клаус выбирал болезненные и эгоистичные методы удержать ее рядом с собой. Виктории нельзя было забывать об этом ― все, что происходило с ней было из-за него, из-за того, что он любил ее. В голове скользнули воспоминания о том, как они разговаривали, но суть разговора ускользала от ее разума. Кажется, она призналась ему в любви, причем не раз. А вот что он ответил на это?... Неважно. Отстраниться от него. Оттолкнуть. Не позволить им быть такими близкими, когда они причиняют друг другу столько боли. Но вместо этого Виктория прикрыла глаза, прижалась ближе. Пусть у нее будет кто-то хотя бы на эти пару часов, пока Клаус не проснется.