Держи меня запертой в твоём сломленном разуме

Боль во всем теле — неизменный спутник пробуждения, ― Элайджа неплохо знал это. Когда из тебя вытаскивают кинжал, что был воткнут в сердце и парализовал каждый орган, и ты много дней ― лет, десятилетий, веков ― лежал без движений, пробуждение не самый приятный процесс. Первые дни и вовсе тянет вернуться обратно в гроб, лишь бы не испытывать эту тянущее, острое ощущение. Элайджа сделал резкий, болезненный вдох, ощущая, как горит каждая клеточка его тела. Он знал, что двигаться сейчас нельзя, но вместе с тем резко сел, и в глазах у него потемнело от боли. Он зарычал, тут же повалившись обратно и закрыв глаза, будто надеясь, что сможет обмануть свое тело, но то уже поняло, что его разбудили, и каждая клеточка просыпалась, не забывая причинять боль организму. Но то, насколько сильной была боль, компенсировалось ее быстрым исчезновением. Это было похоже на быстрый прилив, когда на тебя накатывает волна, начиная где-то у пальцев ног, а потом накрывая тебя всего. Но даже самые большие волны однажды мельчают, и прилив не может длиться вечно. Чтобы сточить камень, морю нужна вечность. Поэтому вечный вампир мог выдержать эту боль, как камень выдерживал прилив. Пока боль понемногу, будто нехотя, оставляла его тело, Элайджа обнаружил, что лежит на чем-то мягком, чистом, а запах тления, который обычно преследовал его после такого «пробуждения», не раздражает ноздри. Кто-то позаботился о том, чтобы он чувствовал себя нормально, очнувшись. Элайджа смотрел на тускло мерцающую над ним лампу, как вдруг ее перекрыл изящный темный силуэт. ― Привет, братец, ― усмехнулась нависающая над ним Виктория. Элайджа сощурился, пытаясь понять, действительно ли это она, или у него опять какие-то глюки, вызванные долгой парализацией мозга. ― Братец? ― прохрипел Элайджа, с трудом приподнимаясь на локтях и поворачивая шею, которая громко хрустела. ― В последний раз, когда мы разговаривали, ты хотела, чтобы маг воткнул в меня кол из белого дуба. ― Я злилась, да. Но я не хотела, чтобы тебя закололи, ― резонно заметила Ардингелли. Она встала со стула и взяла графин, который был наполнен чем-то красным и густым. Впрочем, Элайджа знал, с чем именно, но никакого запаха он так и не уловил: видимо, еретичка его скрыла, чтобы обезумевший от голода вампир не бросился на нее вместе с графином. Элайджа не сомневался, что в крови не может быть даже вкуса ― ему просто дадут подкрепить силы, но никакого удовольствия от этого он не получит. ― И, если быть честными, ты тоже поступил не лучшим образом со мной, верно? ― Но, если я тут, значит, у вас с Никлаусом все хорошо, да? ― в тон ей заметил Элайджа, принимая стакан из рук невестки. Осушил его в два глотка и поморщился, когда густая жидкость скользнула в горло, облегчая жжение и пробуждая все остальные органы. ― Без вкуса — как я и предполагал… Где Никлаус? ― Будит Ребекку, ― Виктория усмехнулась, когда Элайджа уставился на нее, позабыв даже про кровь. ― Я говорила, что он не мог убить ваших братьев и сестру. Он спрятал их. И сейчас возвращает вашу сестру. Элайджа удивленно глянул на еретичку. Всегда сложно контролировать свои эмоции, когда ты только-только вернулся откуда-то с той стороны, и Элайджа не был исключением. Он все еще не смог взять свои эмоции под контроль, и где-то на задворках сознания Ардингелли мелькнула мысль, что Клаус все-таки был по-своему честен с ней, ведь он так и не использовал этот метод, чтобы вернуть ей человечность. ― Я же говорила, что он не избавился от них, ― продолжила она. ― Он хранил их тела в гробах. Сначала он решил вернуть тебя и Ребекку, а потом Кола и Финна, но это когда мы уже окажемся в Новом Орлеане. Элайджа хмыкнул, делая еще один аккуратный глоток крови. ― Король в хорошем настроении? Виктория фыркнула. ― Да, и дарит всем своим верноподданным помилование, ― Ардингелли сделала глубокий шутовской книксен, и Элайджа качнул головой, улыбаясь. ― А как же ты? ― спросил он и заметил, как дрогнуло лицо Виктории. ― На тебя помилование не распространяется? Ты была свободна, а теперь… ― Не настраивай мою жену против меня, ― приказал Клаус, заходя в комнату. На скуле у него затягивался порез. ― У нас только начало все налаживаться. ― Знаешь, теперь я понимаю, что ты чувствовала, когда я притащила тебя к брату, ― заявила Ребекка, неловко входя в комнату, с трудом управляясь с ногами. Виктория усмехнулась. Майклсон подошла к ней и притянула в крепкие объятья. ― Привет, ведьмочка. ― Привет, вампирша, ― Ребекка втянула носом воздух, и Ардингелли хмыкнула. ― Если ты хочешь есть, у нас есть кое-что другое. Несмотря на начало их отношений, в итоге Ребекка и Виктория неплохо сдружились. Конечно, большого доверия сифон так и не могла испытывать к первородной вампирше, однако их взаимоотношений хватило, чтобы работать вместе на благо общей семьи. Если это были не отношения родных сестер, то лучших подруг точно. Вместе с тем, их отношений хватало на то, чтобы сражаться на одной стороне. Да и, кроме того, Виктория всегда была против того, чтобы Клаус «усыплял» своих братьев и сестру подобным образом. А Ребекке… Вероятно, ей всегда было одиноко без девушки в семье. У них с Викторией было много чисто женских занятий: они выбирали платья, украшения, ходили на праздники, посвященные женщинам и богиням. В ней Ребекка нашла то, что ей не хватало ― поддержку, дружбу, завязанную не на крови, а на чем-то ином — на искреннем чувстве. Она впервые за много лет нашла друга, от которого не приходилось ждать клинка в спину ― в прямом и в переносном смысле. ― Твое чертово заклинание глушит мою жажду, ― заявила Ребекка, отстраняясь, но продолжая удерживать Викторию за плечи. ― Но это помогает сконцентрировать внимание на другом. Где твоя человечность, сестренка? ― В пути, ― сказал Клаус, наполняя стакан кровью и протягивая его Ребекке. Майклсон взяла его с видимым пренебрежением, словно делая брату одолжение. ― Мы над этим работаем. Виктория хмыкнула и закатила глаза. Ребекка прижалась плечом к ее плечу. Ее кожа была такой же теплой, какой она помнила. Вампирша поднесла ее ладонь к своей щеке и, прижавшись к ней, закрыла глаза. Клаус ревниво поджал губы. ― Да, конечно, ― едко произнесла Ардингелли. ― Ладно, развлекайтесь тут, а у меня еще дела, ― заявила ведьма и выставила пару бутылочек на стол. ― Как только утолите голод, выпейте настойку радиолы, а потом разбавьте гуарану с чаем — к вечеру будете в порядке. ― Ты уходишь к любовнику? Ты изменяешь моему брату? ― флегматично поинтересовалась Ребекка, самостоятельно наполняя свой бокал кровью. ― Наконец ты меня послушала, ― улыбнулась вампирша, любезно подставляя щеку для легкого, теплого поцелуя от ведьмы. ― Ты пробуждаешь желание снова заколоть тебя, Ребекка, ― прорычал Клаус, и сестра очаровательно усмехнулась ему. Виктория хмыкнула и погладила Клауса по предплечью, легонько сжала и потянула за собой. Клаус пошел за ней, как на привязи, проигнорировав насмешливые взгляды брата и сестры. Виктория не предала бы такое значение шутке Ребекки, если бы не знала, как сильно Клауса может это задеть. Они были вдали друг от друга многие столетия, и хотя вопрос их верности был выяснен, подобное все еще оскорбляло Никлауса. Последнюю неделю они были почти всегда вместе ― Клаус называл это стадией «активного примирения», что означало, что они много занимались любовью, и Клауса нельзя было физически оторвать от его жены. Виктория, хватаясь за остатки своей бесчеловечности, смогла использовать его повышенную тягу к ней и уговорила оживить Элайджу и Ребекку сейчас, хотя изначально Клаус планировал доставить всю семью в Новый Орлеан в чемоданах. Она бросала короткий взгляд на Клауса, замечая в его лице только твердость и жесткость. Он использовал все свои силы, чтобы полностью отделить себя от эмоций даже в большей степени, чем раньше, потому что теперь ему предстояло столкнуться не только с бесчеловечной еретичкой, но и с собственной семьей. Он взращивал в себе нужные качества, отметая другие, пока не осталось ничего, что бы препятствовало влиянию Клауса на самого себя. Решительный, коварный, безжалостный, непреклонный, стремящийся к достижению идеального результата. Виктория поняла, что надо было отвлечь Клауса от сказанного Ребеккой. У нее был способ, пусть и не слишком приятный. ― У меня плохое предчувствие, так что береги свою волчью шкуру, ― проговорила еретичка, и взгляд Майклсона скользнул к ней. Они остановились на крыльце. Ранним утром улицы Мистик Фоллс были еще пусты, и вампир с еретичкой не боялись поговорить без лишних ушей. Никлаус почувствовал, как их окутывает мягкий барьер, не пропускающий звуки. ― Из-за чего? ― поинтересовался Клаус. Он всегда доверял чутью своей ведьмы — более тонкому, чем у вампиров, глубокому и магическому, пронизывающим все уровни существующих миров. Вампиры были этого лишены из-за своего противоестественного существования. ― Не знаю, ― Виктория передернула плечами, поморщившись. Она жутко не любила полагаться на одно чутье, не подкрепленное никакими основаниями, чем сильно отличалась от других ведьм. Сейчас, отключив человечность, она была ближе к вампирам, чем к ведьмам, и если что-то прорывалось со дна ее ведьмовского подспорья, значит, это было важным. Или очень и очень опасным. ― Что-то происходит на той стороне, но я наполовину вампир и сижу в небольшом информационном магическом вакууме. Но не расслабляйся. ― Как скажешь, любовь моя, ― расслабленно заявил Клаус и, схватив Ардингелли за локоть, притянул к себе. ― Мы встретимся вечером? ― прошептал Майклсон, и Виктория хмыкнула. ― Посмотрим на твое поведение, ― пообещала еретичка, и Клаус состроил самое покорное выражение лица. В повисшей тишине они несколько секунд смотрели друг на друга. Уголок его губ приподнялся в едва заметной усмешке: — Я буду сущим ангелом, любовь моя. *** ― Долго ждешь? ― спросила Виктория. Деймон приоткрыл глаза и качнул головой, поднимаясь с крыльца. Он потянулся, хрустнув всеми костями. ― Не слишком, ― хмыкнул Сальваторе. ― Ты согласилась помочь мне в таком деле, так что я бы ждал тебя все время мира. Виктория хмыкнула. Она взошла на крыльцо и поманила Сальваторе за собой. ― Можешь проходить. Карлотта еще спала, поэтому вампир и еретичка беззвучно проскользнули в комнату ведьмы. Виктория задержалась лишь на минуту в комнате Трублад, чтобы поправить ей одеяло и подушки и приоткрыть окно: Карлотта не могла заснуть даже в легкой прохладе, но при этом утром, если вокруг стояла духота, у нее начинала болеть голова и целый день было скверное настроение. Деймон ждал ее в комнате, рассматривая бутылочки и колбочки на столе ведьмы. Когда Виктория вошла, он уставился на нее в ожидании. ― Ты уверен в своем решении? ― вздохнула Виктория, проходя в комнату и закрыв за собой дверь. ― Это больно и опасно. ― Вряд ли больнее, чем жить с одинаковыми метками со своим братом и его девушкой, ― хмыкнул Деймон. Виктория вздохнула. Деймон попросил у нее по-настоящему ужасную вещь, и ему просто повезло, что Ардингелли не гнушалась черной магией и мало уважала заветы ведьм. Удаление меток соулмейтов было величайшем преступлением и, вместе с тем, высшим уровнем мастерства. Ведьмы не решались пойти на это, потому что из-за этого судьба человека рушилась и изменялась. Пойти против выбора природы ― немыслимое богохульство для ее дочерей. Деймону повезло, что у него была Виктория Ардингелли. Весьма сомнительная, пусть и союзница. ― Напоминаю, ― проговорила Виктория, доставая заранее приготовленный поднос с мазями и зельем. ― После удаления меток, выбор соулмейта будет совершенно непредсказуемым. Если он вообще будет. Так что… ― Да, но я согласен все равно, ― решительно заявил Деймон, снимая куртку и стягивая рубашку ― черный силуэт птицы феникса с распахнутыми крыльями чуть ниже груди. Виктория вспомнила, как она вместе с Еленой пыталась разгадать загадку четырех людей, связанных одной меткой, а вот оно как все обернулось. Деймон Сальваторе — вампир, от которого Виктория меньше всего ожидала подобного благородства — решил искалечить свою судьбу, лишь бы перестать быть третьим звеном. Виктория кивнула. Деймон обещал, что будет в долгу, и Виктория чувствовала себя Румпельштильцхеном из сказки, который вместо платы деньгами или чем-то подобным брал первенцев. Только Ардингелли брала обещания. ― Я дам тебе зелье, чтобы ты не двигался, но ты будешь все чувствовать, ― сказала Ардингелли, протягивая Деймону стакан с синеватой жидкостью. ― Боярышник и фиттония. Гадость та еще, но не дай Бог ты выплюнешь хоть каплю. В последнее время стены ее бесчеловечности были слишком тонкими, слишком слабыми, и она постепенно возвращалась к высокому уровню своей эмпатии. Не ко всем, но к большинству, Виктория так и не смогла утратить чувствительность. Она была самым человечным созданием в семье Майклсонов, так до конца и не став вампиром, чем заслуживала насмешки Кола, уважение Элайджи и Финна и привязанность Ребекки. И любовь Клауса. Он любил ее человечность. Не только потому, что это делало ее более близкой к нему, к их чувствам ― собственно, это был первый раз, когда еретичка отключила эмоции ― но и потому, что это позволяло ему держаться на плаву. Особенно, когда они захватывали Новый Орлеан, очищая его от ведьм. Каким бы Клаус ни был по своей натуре, массовые убийства целых семей каждый день выматывали и его. Поэтому ночью он падал ей на колени и просто лежал, пока она гладила его по голове, а иногда и читала вслух какие-то стихи. — Тебя забавляют мои будущие страдания? ― спросил Деймон, беря стакан. Его лицо онемело, едва он вдохнул запах. Виктория чуть усмехнулась, дожидаясь, когда Сальваторе выпьет предложенный напиток. Морщась от вкуса и запаха, чувствуя, как все леденеет внутри, Деймон осушил стакан. Еретичка взяла его обратно и отвернулась, рассматривая поднос с зельями, когда услышала надрывный стон и стук, с которым тело Деймона повалилось в кресло. Ардингелли развернулась. Деймон обмяк в кресле, его глаза были широко раскрыты, и зрачки бегали по комнате, пока, наконец не остановились на ведьме. Напряжение ушло из его глаз, и он расслабился, хотя его тело так и не дрогнуло. ― Я смажу метки мазью из делоспермы и клещевины, ― объяснила Ардингелли, натягивая на руки перчатки. ― Будет жечь, безумно. Они выжгут метки вместе с кожей, а после, при заживлении, я отрежу магией твою связь с этими метками. Деймон медленно моргнул. Глаза — единственное, что оставалось в нем подвижным, и Виктория подавила его желание закрыть их. Виктория без человечности не была способна на такое. Но теперь ее барьеры все шатались и шатались. Она дала себе ровно пять секунд, делая вид, что проверяет готовность мази, потом потянула свои эмоции обратно, и когда повернулась к Деймону, ее лицо было там же холодным, как и всегда. Деймон смотрел на нее спокойно и доверительно ― впервые за то время, что они были знакомы. Спасибо Мэттью Сальваторе. Виктория действовала спокойно и уверенно. Деймон наблюдал за ней, но Ардингелли сказала себе не обращать на это внимание. Между ними установилось небольшое, но крепкое доверие — теперь, когда Деймон знал правду о ведьме и своем дальнем родственнике. Вместе с тем, Виктории было почти больно смотреть в глаза Деймона, похожие на глаза ее старого друга, зная, что она собирается переписать его судьбу. «Я обещала всегда приходить за тобой» ― вспомнила она свои старые слова — последние слова, которые она сказала Мэттью, пока держала его разорванное тело на руках, слушая, как скалится Клаус где-то за спиной. Сейчас Клауса не было. Деймон не значил для нее столько же, сколько и Мэттью Сальваторе. И все же, ей казалось, что она снова находится в комнате на чердаке в доме Сальваторе, где Мэттью пытался спастись от Клауса с помощью небольших трюков, которым его научила его подруга-ведьма, и где в итоге Виктория нашла его разорванное тело. При его ранах было странно, что она вообще нашла его еле-еле дышащим и способным узнавать ее. Она должна была знать, должна была. Клаусу было слишком все равно на их дружбу, чтобы это было правдой. Возможно, если она поможет Деймону, ей станет немного легче, она перестанет чувствовать вину перед Мэттью. Ее ловкие пальцы заскользили по метке, смазывая ее ядовитой субстанцией. Она заметила, как расширились от мгновенной боли зрачки в его глазах, как сбилось медленное сердцебиение, заходясь в безумном темпе. Это было единственным, что указывало на истинную суть вещей, на то, насколько это чертовски больно на самом деле. «Больнее избавляться от меток или быть участником такого треугольника?» ― мелькнула мысль, но Виктория отмахнулась от нее. Метка на груди начала дымиться, кожа кое-где уже покрывалась волдырями. Ядовитая субстанция быстро и безжалостно выжигала кожу вампира. Делосперма и клещевина – чрезвычайно агрессивные вещества, а потому пока они выжигали метку, их поры устремились к другим органам и системам. Размеренное дыхание Деймона прервалось, становясь резким и прерывистым, кожа стала покрываться бордовыми пятнами, слизистые глаза стали покрываться розоватыми слезами из-за лопнувших капилляров, которые начали кровоточить наружу, а грудь дрожала в невозможности вампира закашлять. Виктория с помощью заклятья сняла перчатки и, чуть посомневавшись, прикоснулась к темным волосам Деймона. ― Постарайся думать о том, что будет после, ― ласково произнесла она. Зрачки Деймона впились в ее, взглядом прося о помиловании. ― Эта боль сильная, но не долгая. После ты перестанешь быть связанным с Еленой и Стефаном. Ты станешь свободным, Деймон. Зрачки в глазах дрогнули и снова расслабились. Волдыри на груди начали стремительно лопаться, заливая грудь Деймона розоватой жидкостью, которая с шипением стекала вниз и, вместе с тем, из-за лопнувших волдырей разрывалась метка, словно эскиз татуировки на бумаге. Взгляд Деймона стал отсутствующим, когда от метки начал подниматься легкий пар, а кожа потемнела, как от ожога. Никакой метки больше не было, только огромная черная дыра в груди, через которую Виктория могла видеть кости. Дождавшись, когда лопнут все волдыри, ведьма натянула новые перчатки и принялась срезать кожу, но при этом оставляя по краям немного мази, чтобы рана не начала затягиваться раньше времени. Вонь стояла отвратительной, и Виктория с прискорбием поняла, что вторую часть дня проведет, выводя запах паленной плоти, гноя, греха и смерти. Когда от раны перестал идти пар, Виктория счистила остатки мази, сняла перчатки и обмыла руки в холодной воде. Травмированный таким обращением вампирский организм не спешил залечивать рану, а Деймон, судя по всему, оставался без сознания. Виктория посчитала это хорошим исходом — по крайней мере, он не будет здесь сейчас, когда она собиралась изменить его судьбу. Она приложила руку к ране, вложив почти до запястья пальцы в образовавшуюся дыру, касаясь чужих костей. Ее лицо не дрогнуло, но в голове родилась мысль о том, что, если бы ей пришлось делать нечто подобное в то время, когда она познакомилась с Никлаусом, она все-таки была бы в ужасе. Глупая мысль. Сейчас нет. Вероятно, той девочки, что была такой живой, больше не было. Виктория прикрыла глаза, чувствуя, как магия проходит от ее сердца к кончикам пальцев и вливается в тело Деймона, в каждую клеточку его тела, и натягивается, когда находит то место, где были заложены метки соулмейтов. Метки ― куда большее, чем просто татуировки на коже. Это то, что находится под кожей, на костях, на каждом органе. Поэтому было глупо пытаться избавиться от меток, просто отрезая конечности или срезая кожу ― рисунок поднимается с поверхности костей обратно. Заклинание было простое, оно состояло всего из трех слов на латыни. Виктория видела в этом иронию: более-менее нейтральные заклятья и тем более светлые были сплошными талмудами слов, а темная магия редко подразумевала заклятья длиной больше, чем одна альбомная страница. Виктория ощущала себя и Деймона единым организмом. Ощущала магию, ощущала его метку, которая собиралась прорваться обратно на заживающую кожу, но у еретички были свои планы. Всего три слова. Простых слова. И вложенная в них магия. ― Fatum, ― сказала Виктория хрипловато, чувствуя, как ее лицо исказилось, становясь больше вампирским. Черная магия заискрилась вокруг, проверяя ее выдержку. Тело Деймона дернулось, будто от удара тока. ― Excisio. Commutatus. Тело Деймона изогнулось дугой, Виктория почувствовала сильное жжение в пальцах и пульсацию в том месте, где были соединены их тела. Нити, натянутые между ее магией и магией соулмейтов, натянулись, изрезав пальцы Виктории до крови, и вдруг лопнули. Ардингелли стремительно отлетела от него, больно ударившись спиной о столик. Зеркало соскользнуло с него и с громким треском столкнулось с полом. Утянутое по инерции тело Деймона рухнуло на пол, прямо грудью на ковер, пачкая ворс вытекающими жидкостями, кровью и оставляя кусочки плоти на ворсинках. Виктория, шипя, схватилась за порезанную руку. Черная магия всегда требовала крови. Виктория с неприязнью взглянула на распластавшееся на ее ковре тело, надеясь, что оставленная внутри Сальваторе капля крови ни на что не повлияет. ― Виа? ― раздался сонный голос Карлотты за дверью. ― У тебя все хорошо, девочка? ― Я разбила зеркало, ― проговорила девушка. ― Не волнуйся. Тут осколки — не входи. Я все уберу, иди спать. ― Недотепа, ― тепло пожурила Трублад Ардингелли. ― Ладно, убирай и ложись, еще чертовски рано. Виктория послушала ее шаркающие, удаляющиеся шаги. Когда дверь в комнату Карлотты закрылась, девушка вздохнула. Несмотря на ее происхождение, бытие вампира было Виктории близко: возиться с уборкой после заклятий она не любила. Несильным заклятьем она швырнула Деймона на спину, вытянув из-под-него ковер. Взяла прохладный флакон, наполненный соком алоэ и белого кедрового масла. Влила снадобье в рот Деймона, и его тело обмякло, вернув способность двигаться. Деймон тяжело сглотнул, его лоб покрылся испариной, а рана выглядела отвратительно. Вздохнув, Виктория щелчком пальцев удалила с ковра последствия обряда и снова взяла зелье. В этот раз оно было теплым — как едва-едва остывший чай, бадьян и кристаллизованные лепестки роз — более густым. Ардингелли ловко и бережно смазала отвратительную дыру на груди Сальваторе, и та начала лениво, будто нехотя, затягиваться. Впрочем, это было явно быстрее, чем ждать, пока вампирская сила исправит этот кошмар. Виктория как раз вернула комнате нормальный вид и теперь настойчиво разгоняла по ней запах лимона, герани и растопырника, чтобы избавиться от вони, когда Деймон слабо застонал и приоткрыл глаза. ― С возвращением, ― небрежно кивнула еретичка, убирая осколки зеркала. ― Как ощущения? Деймон смотрел в белый потолок, стараясь не шевелиться, и Виктория терпеливо ждала ответа. ― Будто мне все органы разрезали ножом изнутри и изнасиловали. И вместе с тем, будто я обмылся в холодном ручье после долго скитания по пустыне, ― еле-еле ворочая языком, проговорил Деймон. Речь его была невнятной, а тело казалось тяжелым из-за заживляющего зелья, но вампиры отходили быстрее, чем люди. В этом были и свои плюсы, и свои минусы. ― Спасибо, ― сказал он спустя пару секунд. Виктория подошла ближе и потрепала его по плечу жестом, который мог означать поддержку. ― Если я не застану нахождение твоего соулмейта, напиши мне, кто это будет, ― весело заявила она, и Деймон хмыкнул. Он медленно, с помощью еретички, сначала сел. Его взгляд устремился на грудь ― кожа все еще была красной, однако на ней не было никаких меток соулмейтов, ничего видимого, что связывало бы Деймона со Стефаном и с Еленой. Вампир резко выдохнул ― и облегченно, и обреченно одновременно. Пусть осознание этого и не накрывало его до сих пор, но правда была в том, что он полностью перекроил свою судьбу и оказался потерян. Сейчас Виктория была рядом с ним и вправду была готова помочь ему, но едва Деймон выйдет из этого дома, он останется один. Деймон медленно натянул на себя рубашку и неуверенно взглянул на еретичку. ― Можно вопрос? ― речь его была спутанной, будто он был пьян. Виктория передернула плечами, будто соглашаясь, но на самом деле ей было все равно. ― Если ты всегда могла так сделать, почему не прервала связь с Клаусом? Виктория посмотрела на него, и ее желудок скрутило. Еретичка уставилась на него, прежде чем выражение ее лица стало убийственным. ― Его бы это не остановило, ― сказала она. Она помнила, как Клаус уже говорил ей раньше, еще до того, как ее метки появились: «Ты моя. Ты будешь моей, даже если у тебя другой соулмейт. Даже если мои метки будут у другой девушки. Я буду только с тобой». Если так было еще до того, как они стали соулмейтами, то о том, что было сейчас, и думать не надо было. ― Да и… да и, кроме того, я его любила, ― Виктория чуть улыбнулась. ― Всегда. В чем бы ни пыталась убедить себя или его. Деймон понимающе кивнул, а потом вгляделся в чуть отстранённые синие глаза и аккуратно тронул Викторию за плечо. ― Все нормально? Виктория посмотрела на свои руки. Несмотря на то, что порезы уже затянулись, Виктория видела, как дрожали ее пальцы, и как темнели кровавые синяки на венах. Она не знала, имела ли право говорить об этом с Деймоном, несмотря ни на что, они не были близкими друзьями, и все-же… ― Заклинание странно сработало, ― наконец произнесла она. ― В каком смысле? ― чуть побледнев, спросил вампир. Виктория могла его понять ― никому не хотелось бы снова пройти через эти муки еще раз. ― Нет, с тобой все пошло по плану, но… ― Деймон смотрел выжидающе, обеспокоенно, и Виктория подумала, что он-то, в общем, ни разу не пытался причинить ей боль просто так. Просто потому что хотел. В отличие от надоедливых и раздражающих Бонни и Кэролайн, у Деймона была реальная причина не доверять ей, но он все равно ценил и был благодарен за всю ее помощь. А сейчас и недоверия не осталось. ― В общем, в обрядах черной магии есть момент, когда силы, сделав свое дело, частично возвращаются к совершающему заклятью, то есть к ведьме. Как если бы… не знаю, лишняя приправа из блюда обратно в пакетик со специями возвращалась. Но поскольку магия отравлена, она отравляет организм ведьмы, и поэтому никто не использует черную магию. Ну, в идеале, ― хмыкнула Виктория. Деймон задумчиво потер лицо. ― Я все еще не понял, в чем проблема, но это, очевидно, мои личные проблемы, ― проговорил он, и Ардингелли тихо рассмеялась, и пояснила. ― Я не впитала магию, ― пояснила еретичка. ― По какой-то причине, мое магическое нутро отвергло ее. Поэтому руки и порезало. ― Это очень плохо? ― уточнил Деймон. ― Или просто странно? ― Странно, ― сказала Виктория через небольшую паузу. ― Есть амулеты, которые не допускают отравление чернотой, но у меня такого точно нет. Так что странно. Как сифон, я должна все «проглатывать». Возможно… Ваша Беннет чем занимается? ― поинтересовалась она озабоченно. После того, что случилось с матерями Форбс и Локвуда, она как-то позабыла о раздражающих друзьях Елены, даже про ведьму Беннет. Ей казалось, что ослабевшая ведьма вряд ли бы быстро вернула большое могущество, но опускать это просто так было нельзя. Деймон поморщился. ― Думаешь, что-то напортачила? ― Возможно, ― вздохнула Ардингелли и испытывающее глянула на Сальваторе. ― Окажешь мне услугу? На побледневшем лице Деймона сверкнула кровожадная улыбка. ― Конечно. *** Ребекка вглядывалась в Клауса, спокойного, умиротворённого, который что-то быстро рисовал в своем альбоме. ― Твой довольный вид меня бесит, ― заявила она. ― Разве ты не должен вымаливать у меня прощение? Клаус хмыкнул. ― Ты меня с кем-то путаешь, сестренка. ― Да, он вымаливает что-то у Виктории, ― хмыкнул Элайджа, заходя в комнату и поправляя манжеты новой рубашки. ― Хотя нет, подожди… Он вымаливает у нее почти все. ― Ха, ха, ха, очень смешно, ― саркастично проговорил Клаус. ― Могли бы сказать ей спасибо: если бы не она, трястись вам в гробах до самого Нового Орлеана. ― О, я поблагодарю Викторию за это, ― пообещала Ребекка. ― И за то, что, благодаря ее присутствию, ты перестаешь быть мразью. Клаус возмущенно зарычал, но вдруг его рык перешел в резкое, несдержанное шипение, и он повалился вперед, с кресла. Элайджа резко оглянулся, а Ребекка вскочила с кресла и метнулась к брату. В его спине торчал хорошо знакомый кинжал. ― Перестает быть мразью? Это вряд ли, ― насмешливо проговорил мужской голос, и три Майклсона обернулись. Мешковатые, черные складчатые брюки, белая рубашка с закатанными рукавами, старомодный жакет — вот таким предстал Кол Майклсон перед своими братьями и сестрой. Развязная походка, горящий взгляд, усмешка ― именно таким был и оставался Кол, только теперь в его взгляде скользила злость и жажда крови. Не просто крови людей, а желание разорвать Клауса на куски, причинить ему боль. Финн, идущий за ним, был более тихим и незаметным, его движения более резкими, а взгляд, скользнувший по Элайдже, Клауса и Ребекке, сочился презрением и осуждением. ― Какого черта, Кол? ― прошипела Ребекка, выдергивая кинжал из спины Никлауса. Клаус шикнул, но тут же поднялся на ноги, не обращая внимание на то, как из раны хлынула кровь, заливая спину и пачкая одежду. Несколько капель крови стекли вниз. ― «Какого черта»? Ты спрашиваешь меня «Какого черта»? ― зарычал Кол, медленно двигаясь к родным, его движения были плавными и аккуратными, как у льва на охоте. Финн следовал за ним безмолвной тенью. ― Этот ублюдок, ― Кол схватил со стола ножик для вскрытия писем и ткнул им в Клауса. ― Заколол меня почти на сотню лет. ― Не преувеличивай, всего на девяносто пять, ― недовольно заявил Клаус, за неприятным жжением в спине и разговором теряя общую суть происходящего. Зато ее не потерял Элайджа, наблюдая за Финном, который, почувствовав его взгляд, обратил внимание на Элайджу, и теперь наблюдал за ним — за тем, кто всегда был за Клауса. ― О, это существенно меняет дело, ― Кол метнул в Клауса ножик для масла, но теперь бывший постоянно-на-чеку гибрид успешно увернулся. Быстро разобравшись в ситуации, Клаус разделил внимание, теперь наблюдая и за Колом, и за Финном. Хотя, младший брат привлекал больше внимания, поскольку Финн был больше заинтересован Элайджей. Ребекка порывалась выйти вперед, но Клаус загородил ее, задвинув себе за спину. Финн и Кол кружили вокруг них, Элайджа и Никлаус прикрывали Ребекку, которая металась между двумя братьями, восставшими из гроба, не зная, что сказать и что сделать, чтобы предотвратить драку. ― Ты хотел убить меня, ― напомнил Клаус о том, как те же девяносто пять лет назад между братьями шла борьба. Пробудившийся от восьмидесятилетнего сна Кол обучал магии ведьм Нового Орлеана, и один из созданных ими темных артефактов кинжал, который бы нейтрализовал Клауса. ― Да, хотел, ― согласился Кол. ― А ты каждый раз закалывал меня, укладывая в гроб. ― А ты начинал вести себя как Потрошитель, когда был живым! ― рыкнул Клаус, чуть не рванувшись вперед, но Ребекка его удержала. ― Кажется, мы теряем суть вопроса, ― спокойно и размеренно начал Элайджа, наблюдая за Финном. Он делал то же, что делал с Викторией ― копировал его движения, пока Финн двигался медленно и размеренно, будто с кандалами на ногах, и Элайджа двигался так же, цепляя каждое движение, двигаясь так же медленно, как часовая стрелка на циферблате. ― Кто вытащил из вас кинжалы? Кол дрогнул на секунду. В отличие от Никлауса и Элайджи, он с трудом контролировал внимание, и предпочитал резню, а не достойный бой. ― Разве не этот чертов ублюдок? ― спросил Кол. Финн замер, и Элайджа тоже. ― Клаус хотел вернуть вас в Новом Орлеане, ― заявила Ребекка. Какой бы она ни была, какой бы огненной и пылкой ни была ее натурой, порой она все еще терялась во времени таких ссор Клауса и Кола. Возможно, потому что они были такими редкими, а вид Кола и вовсе путал ее. Она не видела так много лет, и, на секунду, ей хотелось, чтобы все это прекратилось, чтобы Кол и Финн прекратили кружить вокруг них, как волки вокруг стаи оленей, чтобы они… чтобы они зажили в мире. Ведь все было для этого, все. ― Но тогда кто… ― раздраженно начал Кол, но тут же замолчал. ― Клаус! ― громко позвала Виктория. ― Клаус, ведьма Беннетов… Ардингелли зашла в комнату и замерла, увидев Кола и Финна. Ее пальцы запульсировали от боли, которую вызвала защитная магия, рефлекторно взыгравшая в ведьме, но у нее не было времени для того, чтобы вызвать хотя бы одно заклятье. Колу хватило секунды, чтобы оценить ситуацию. Лихорадочно горящие глаза Клауса, резкий поворот в сторону голоса жены, его дрогнувшие руки — все это сказало Колу об одном. Встав из гроба, он помнил только того, кто уложил его в них, и тех, кто помог ему в этом. Виктория осталась светлым пятном в его памяти, но он слабо представлял, кем она была. Он знал только то, что Виктория была той, кого Клаус любил. ― Уходи! ― зарычал он. Взволнованные глаза Виктории метнулись к Клаусу, но в следующее мгновение Кол оказался рядом с ней. Кол положил руку на шею еретички. ― Кол! ― крикнул Элайджа, но это случилось за секунду. Кол дернул руку, и шея Виктории оглушительно хрустнула. ― Нет! ― зарычал Клаус и ринулся вперед. Кол отшатнулся, но Клаус схватил тело Виктории до того, как оно упало. Ее широко распахнутые глаза уставились в потолок. ― Какого черта, Кол? ― взвизгнула Ребекка, присев перед братом и озабоченно погладив Викторию по светлым волосам. ― Ты будешь меня спрашивать? ― возмущенно проговорил Кол. ― Он закрыл меня в гробу почти на сотню лет. И сколько до этого закалывал? ― Он, а не она, ― резонно заметил Элайджа. Они с Финном стали снова следить друг за другом после столь резкого нападения, но Элайджа заметил, как поморщился от действий Кола Финн. В отличие от них всех, Финн не имел привычки вредить близким и родным людям тех, кто был врагом их семьи. Финн предпочитал вообще обходиться без убийств, но если так случалось, то уж точно не любил проливать лишнюю кровь. Кол медленно моргнул, посмотрел на бессознательную Викторию, которую поднял на руках Клаус, трепетно прижимая к себе. Он обеспокоенно вглядывался в ее лицо, но, почувствовав взгляд Кола, метнул в него яростный взгляд. Его лицо по-вампирски исказилось, он зарычал. ― Да как ты посмел… ― Я извинюсь перед любимой невесткой, когда она очнется, ― пообещал Кол и хмыкнул. ― Просто Виктория единственная возможность причинить тебе боль. ― Я убью тебя! ― рыкнул Клаус, уже подрываясь с места, но замер. Они это почувствовали. Все пятеро. Как рябь на воде, как резкий порыв воздуха, как мелкий дождь. Ведьма медленно вошла в комнату. Она остановилась, оглядела всех своих детей. Клаус рефлекторно прижал тело Виктории ближе к себе, когда холодные глаза Эстер Майклсон остановились на ведьме в его руках. Клаусу показалось, что мать что-то для себя решила, но в тот момент для него не было ничего важнее, чем Виктории Ардингелли и опасности, что сулили ей взгляд Первородной ведьмы.