Держи меня запертой в твоём сломленном разуме

― Ландыш, камыш и гамамелис, ― объявила Виктория, подходя Клаусу с толстой ниткой в руках. Клаус послушно протянул руку, и жена ловко окрутила его запястье. ― Ландыш — это «надёжность», он дарует защиту от воздействия, гамамелис ― «заговор». Вдвоем они не только защищают, но и разрушают любые заговоры против тебя, помогая найти верный выход. А камыш с его значением «покорность» скроют в тебе мотивы заговора . ― Ты потрясающая, ― Клаус потянулся к ней и поцеловал в щеку. ― Спасибо, любовь моя. Виктория улыбнулась. Для нее комплименты Клауса в целом стояли выше, чем слова других людей ― не только из-за привязанности соулмейтов, но и из-за того, что его мать была самой сильной ведьмой в истории. Клаус был реалистом, и, если бы его жена в чем-то уступала матери, он бы говорил другие слова. А сейчас он признавал ее сильнее, умнее и ловчее. ― Надо моим братьям и сестре сделать точно такое же, ― задумчиво проговорил Клаус, рассматривая свое запястье. ― Кроме Кола, ― вдруг хмыкнул он. ― Пусть мучается в плену любимой матушки. Виктория хмыкнула, чуть качнув головой. Клаус сейчас говорил о Коле, брате, который был ему близок, а не о Финне, которого гибрид считал своим самом неблагонадёжным родичем ― а это значило, что Клаус все еще злился на то, что Кол посмел сделать с Викторией. Сама Виа уже отпустила эту ситуацию ― заручившись поддержкой Кола, она совсем перестала волноваться. ― Боюсь, что поздно, ― Виа передернула плечами. ― Уже передала ему… но только не браслет, а настойку. Без вина, ― Виктория тонко улыбнулась. Почти все зелья имели отвратительный вкус, и ведьмы разбавляли их вином, чтобы проглотить было легче. Кол хоть и успел реализовать магический потенциал, будучи еще человеком, к зельям относился плохо. Поэтому Клаус, оценив всю коварность маленькой мести, одобряюще хмыкнул. Настойка из ландыша, камыша и гамамелиса без добавления вина должна была быть отвратительной на вкус и долго оставаться привкусом на языке. ― Ты говорила с моей матерью, ― резко сменив тон, проговорил Клаус. Виктория чуть кивнула. ― И о чем же? ― Моя мать хочет с тобой поговорить, ― заявил Финн, появляясь за ее спиной. Виктория провела по лепесткам белой розы, придавая ей насыщенный, кровавый оттенок. Она занималась своим садом, поддерживая его, когда в Мистик Фоллс внезапно пришел холод, и совсем не планировала встречаться с внезапно вернувшейся свекровью. Ведьма выпрямилась и обернулась. Финн был красив, как и каждый в семье Майклсонов. Его лицо было более резким, угловатым, больше похожим на лицо викингов со стороны отца, чем семьи норвежских ведьм со стороны матери. У него с Элайджей был один подбородок. Финн был высок, несколько выше всех своих братьев и сестры, широкоплеч, но при этом стан его был строен. Он уже избавился от одежды, в которой лежал в гробу, и теперь выглядел еще более опасным в темных брюках и в таком же черном пальто. ― Финн Майклсон, ― проговорила Виктория. ― Во плоти. Кажется, мы сто лет не виделись. ― Больше шестисот, ― безразлично проговорил Финн. ― Мы встречались с тобой в последний раз на твоей свадьбе. Виктория чуть улыбнулась. ― Да, славный был день. Вся семья, если позволено будет так говорить, была в сборе. Финн чуть повел плечом. Виктория была единственным членом семьи, про которую он точно мог сказать, что была ему симпатична. Особенно в бытие ведьмы, когда они оба оказывались вдалеке от кровавых пиршеств других Майклсонов. Кроме того, благодаря мягким, но настойчивым увещаниям жены, Клаус не спешил возвращать Финна в гроб, которого тот почти панически боялся. Финн не застал ее превращения в вампира и по-своему был рад этому. Он не увидел, как дорогая невестка превратилась в то же, во что и сестра, Ребекка. Но сейчас, стоя перед ней, он видел почти ту же девушку, что пришла в его семью. Конечно, от нее теперь пахло холодом, как и ото всех вампиров, но яркий живой запах ведьмы перебить было нельзя. В Виктории текла сила, неподвластная вампирам, отделяющая ее от них, и Финн тянулся к этой силе — силе ведьмы. Кроме того, отвергнутая всем другим миром, они с Финном неплохо понимали друг друга. ― Моя мать, ― повторил он, скидывая наваждение. Он прекрасно понимал, что просто поддаётся природной харизме ведьмы, как его братья и сестра поддаются силе их матери, но ничего не мог с этим подделать. Его всегда тянуло к Виктории. Не сильно и вполне контролируемо, но Финн чувствовал себя с ней на своем месте. Виктория тяжело вздохнула. ― Да, конечно. После того, как семья внезапно выросла, Клаусу пришлось позаботиться о более комфортном жилье для них всех, поэтому квартиру он сменил на особняк крайне равноценным обменом. Виктория шла за Финном, отстраненно рассматривая его. Что-то было не так в нем, хотя внешне он не изменился. Разве что прическу поменял, избавившись от длинных волос средних веков. На вкус Виктории, она бы остригла их еще немного, но лезть к первородному брату с советами по внешности она не собиралась. ― Как твои метки? ― спросила она. Финн чуть скосил на нее глаза. ― Еще на месте? ― чувствовав одиночество Финна, Виктория переживала, что, пролежав в гробу столько столетий, он просто-напросто не застал своего соулмейта, и тот уже погиб, если был человеком. Метки в таком случае должны были либо поменяться, либо исчезнуть. Финну, который никогда не чувствовал на себе любовь, не любил никого и себя в том числе, Виктория такой судьбы совсем не желала. ― Да, ― коротко отрезал Майклсон. Было видно, что он не желал поднимать эту тему. Финн никогда не говорил этого вслух, но Виктория видела ― он ждал появления своего соулмейта. Финн ненавидел свою вампирскую натуру, но она открыла ему истину о том, что где-то в мире существует ― или будет существовать ― тот, кто полюбит его. Безраздельно, без сомнений, без каких-либо оговорок. Самый благородный Майклсон, он бы никогда в этом не признался, но Виктория это чувствовала… В свое время она сама ждала такого человека. Почти вся правая рука Финна, от плеча до локтя, была увита веточками миндаля, на которых цвели гвоздики и фиалки ― «женская, невинная, первая любови», «лояльность, верность», а миндаль давал обещание, что все это придет однажды. Он будет чей-то первой любовью, которая сохранит ему верность. По крайней мере, Виктория верила в то, что фиалки и гвоздики значили это ― ведь соулмейты были черными, а не цветными, и угадать цвет цветка Виктория не могла. ― Ты не спрашивал свою мать? Она наверняка могла бы… ― Нет, ― жестко прервал Финн. Виктория с трудом сдержала улыбку. Безобидный вопрос, совсем не про Эстер, но как много сказал ответ Финна. ― Это слишком личное, ― Финн чуть коснулся правого предплечья пальцами левой руки, словно сам не осознавал, что делает. ― Даже для нее. Виктория понимающе улыбнулась. Они уже подходили к дому, и этот короткий, почти ничего не значащий диалог многое сказал Виктории. Финн был хорошим, преданным сыном ― «по-собачьи» преданным, как говорил Кол, и ожидаемо являлся любимчиком матери. Виктория почти не сомневалась в том, что в планах Эстер он играет огромную роль, но эти его слова наглядно показали, что у Финна есть пробелы в отношениях с матерью. Виктория понадеялась, что этого хватит. Быть может, ей озаботиться поиском соулмейта для старшего Майклсона? ― Если тебе нужна будет помощь в поиске, ты можешь обратиться ко мне, ― сказала Виктория, заходя в дом. ― Ты знаешь, в наши тайны я не пущу даже Никлауса. Финн посмотрел на нее и кивнул, чуть помедлив. Он молча указал на одну из комнат, но Виктория уже сама догадалась, куда ей идти. В комнате Эстер стояла полутьма, шторы были плотно задернуты: вероятно, после веков между жизнью и смертью ей было некомфортно находиться на солнечном свете. В комнате горело несколько свечей, а еще стоял удушливый запах. Виктория учуяла его еще на пороге дома, потому и сообразила, куда ей идти, но внутри запах казался еще хуже. Эстер жгла полынь, чтобы скрыть их от чужих ушей. Растворенный в воске миндаль чуть тлел, обещая скрыть их от чужих тайн ― Виктории стало интересно, как отнесся Финн к такому надругательству и извращению того растения, что связывал его с соулмейтом. Алые лилии и листья дуба лежали у свечей, на них падал воск, помогая Эстер в возвращении своих сил. ― Вы хотели со мной поговорить? ― решив не тратить время на приветствия, спросила еретичка. Запах почти не действовал на вампиров, но на других ведьм должен был произвести тяжелый эффект. Позвав ее, Эстер словно проверяла, кто ее невестка, к кому она ближе. У Виктории почти сразу начала болеть голова от запахов, усиленных вампирским чутьем, но разум оставался чистым. Едва дверь за Викторией закрылась, Эстер развернулась в своем кресле и чуть улыбнулась. В ее глазах Виктория увидела непонятное для нее ожидание. ― Тебя зовут Виктория? ― Виктория Ардингелли. Эстер чуть кивнула. ― Ты ведьма и вампир — все вместе? ― Я еретик, ― сказала Ардингелли, держась уверенно, но совсем не понимая, куда клонит Эстер. Она позвала ее поговорить о ее сути? Испытать? Просто посмотреть на ту, которая не должна была существовать? Которая воплощала в себе все то, чем не гордилась Эстер ― черная магия и вампиризм. ― Вампир с силой ведьмы, или ведьма с жаждой вампира. Тут уж кому как больше нравится… или не нравится. Эстер мягко улыбнулась, услышав в ее голосе напряженные, чуть надменные нотки. ― Не будь такой воинственной, дитя, я просто хотела с тобой поговорить. Виктория просто хотела уйти отсюда. ― Я во внимание. Эстер растерянно погладила кожаное покрытие кресла, в котором сидела. ― Я тысячелетия наблюдала за своими детьми, находясь по ту сторону. Испытывала боль каждой их жертвы ― чаще всего от осознания, что подобных чудовищ выпустила в свет я, а иногда, при особо жестоких убийствах, и саму боль отобранной жизни. Ты знаешь, мои дети не деликатничают. ― О, да. Я знаю. Ведьма Майклсонов снова тонко улыбнулась ей, поймав нужную интонацию. Виктория смотрела напряженно и настороженно, но Эстер списала это на влияние тлеющих трав, и, кажется, была собой довольна. ― Клаус хороший муж? ― вдруг спросила Первородная ведьма, причем таким тоном, словно действительно интересовалась у невестки, как та поживает со своим супругом. Но Виктория чувствовала каждым нервным окончанием, что в этом вопросе нет ни грамма интереса к ней и ее отношениям. Было важно лишь то, как ведет себя с ней Клаус, каков он… готова ли она предать его. ― Большую часть времени, ― сказала Виктория, и, чуть помедлив, добавила. ― Когда не привязывает меня к себе насильно и не убивает дорогих мне людей. Губы Эстер дрогнули в легкой улыбке, но та быстро исчезла, словно луч солнца спрятался за зимними облаками, так и не добравшись до земли. Виктория понадеялась, что эти слова Клаус услышит от нее и она успеет объяснить свою тактику, которая выстраивалась еще до того, как сама Ардингелли ее осознала, а не получит через третьи уста. Финн, хоть и был лишен низких качеств своей семьи, мог использовать эту фразу, чтобы кольнуть брата. ― Мне жаль, что Клаус так часто делал тебя капризами своих желаний, ― она встала, подошла ближе и положила руки на плечи Виктории. Ардингелли прищурилась, глядя в глаза Эстер Майклсон, подавляя желание оскалиться. Виктория сейчас была сильнее, она могла выпить ее до капли, перегрызть горло. Сейчас она могла бы справиться и с ней, и с Финном, который, наверняка, ждал за дверью, притаившись, как хищник в ночи. ― Если тебе нужна будет помощь… с ним, ты всегда можешь обратиться ко мне. Пальцы Виктории дернулись, уже желая впиться в ведьму, войти под кожу, прорезать ее до крови и выпить всю магию, что в ней была, но какая-то неясная тяжесть на сердце заставила остановиться. Девушка почувствовала, как внутри нее что-то оборвалось. Казалось, в животе образовалась гигантская черная дыра, которая затягивала ее. Эстер не сказала что-то конкретное, пустой, сумбурный разговор, но Ардингелли догадалась, что до нее пытались донести. ― Конечно, ― кивнула она и выдавила из себя легкую улыбку. ― Без сомнений. Клаус устало фыркнул, сев на ее кровать и повалившись спиной поперёк нее. ― Ужасный план, ― раздраженно выдал он. ― Самый худший из всех, что мы могли придумать. Виктория тонко улыбнулась. «Мы» придумали ― хорошо, что он не свалил все на нее. Эта идея и так далась Ардингелли не слишком легко, учитывая, что они с Клаусом только-только помирились и восстановили семейное равновесие, но Клаус был от нее в полнейшей ярости. Он даже не дал договорить ей, когда она рассказала свой простой, но обещающий быть эффективным план, когда Майклсон тут же разразился протестами. Он рычал, кричал, и только защитное оглушающее заклятье не позволило Карлотте услышать всю эту ссору. Он выглядел так яростно, злобно… отчаянно и испуганно, что в тот момент Виктория не нашла ничего лучше, чем просто обнять его и позволить успокоиться. Клаус напомнил оловянного солдатика из сказки, который увидел прекрасную балерину, влюбился в нее, но по воле злобного карлика оказался сброшен в окно, а с трудом вернувшись, тут же угодил в костер. И пока он не знал, что его прекрасная балерина собиралась прыгнуть за ним, оловянный солдатик стоял охваченный пламенем: ему было ужасно жарко — от огня или любви — он и сам не знал. Краски с него совсем слезли, он весь полинял; кто знает от чего — от дороги или от горя? Он смотрел на танцовщицу, она на него, и он чувствовал, что тает, но ещё держался стойко, с ружьём на плече. Вдруг дверь в комнате распахнулась, ветер подхватил танцовщицу, и она, как сильфида, порхнула прямо в печку к оловянному солдатику, вспыхнула разом и — конец! А оловянный солдатик растаял и сплавился в комочек. Грустная история маленькой игрушке о любви к прекрасной танцовщице. ― Выбора нет, ― как можно мягче произнесла Виктория. Она присела рядом с Клаусом и взяла его за руку. ― Твоя мать умная и старая ведьма, она почувствует подвох, если не увидит все сама, ― она мягко погладила его по волосам, наклонилась, чтобы поцеловать в лоб. ― Мы все обговорим. Ты будешь знать, что это только игра и все. Клаус застонал, перевернулся, уткнувшись лицом ей в бедро. ― Даже играть в это отвратительно, ― пробормотал он, но Виктория знала: гибрид прекрасно понимал, что другого выхода не было. Надо завладеть вниманием Эстер, убедить, что сын и вправду такое чудовище, каким казался, и что его жена готова его принять. Он уже принял план, но смириться с ним оказалось выше его сил. Вряд ли ему станет легче от слов жены, но они избавляли их от необходимости придумывать нелепые объяснения ― каждому со своей стороны. Клаус обнял ее за талию, потянув вниз, и Виктория легла на кровать. Клаус приподнялся на руках, смотря на нее. ― Я никогда не хотел говорить тебе ничего подобного, ― сказал он твердо, посмотрев в голубые глаза еретички. ― Никогда даже не думал о таком, ― он качнул головой, и Виктория ощутила себя виноватой. Все слова, что они должны были сказать друг другу, придумала она, прекрасно зная, что терзает ее, и что ненавидит в себе Клаус. Она вытащила это наружу, озвучив между ними, и Клаус приходил в ужас от того, что должен был сказать ей, а Виктория замирала от омерзения, осознавая, чем должна была ему ответить. Они оба находились в полнейшей раздробленности. ― Я знаю, Клаус, ― проговорила еретичка, погладив вампира по подбородку. Майклсон слепо поддался к ее прикосновениям. ― Знаю. Я тоже тебя люблю. Клаус смотрел на нее, почти не отрываясь. Недавний страх потерять ее застыл в зрачках мучительной, дикой болью. Виктория стала для него всем. С ней ему всегда было хорошо и спокойно, от нее он чувствовал только любовь, нежную ласку и хищное желание защитить, пусть она и обладала упрямством и хитростью, а он причинил ей огромное количество боли. Они научились любить друг друга несмотря ни на что. ― Мать хочет устроить какой-то бал, ― сказал он спустя время. ― В честь воссоединения семьи, как она сказала, ― Клаус усмехнулся. ― Конечно, я не верю ей ни на йоту. Она не будет терять время, пока восстановится, и уже начала действовать, так что… Что ты делаешь? Слушая его, Виктория улеглась головой Клаусу на грудь, и он поглаживал ее по плечу, пока ее пальцы порхали по его груди. Услышав вопрос, Ардингелли удивленно глянула на супруга. ― Что я делаю? ― спросила она непонимающе, убрав руку. ― Ты пытаешься вытащить мой вампиризм, ― сказал Клаус. Не обвиняющее, не злобно, а просто, как факт. ― Когда касалась меня, ― вопреки его словам, он взял ее руку и положил обратно на свою грудь. Виктория смотрела на нее несколько секунд, но ничего не происходило. ― Я ничего не делала, ― сказала она. ― Даже не думала об этом. ― Значит, произошло случайно, ― равнодушно передернул плечами Клаус. ― Не переживай, ― он поднял ее руку, поцеловав костяшки, но Виктория вдруг вывернулась. На ее лице застыло выражение недовольства и обеспокоенности. Она и сама почувствовала смутную тревогу, но отложила разбирательства с ней на неопределенный срок. Виктория села в кровати и внимательно посмотрела на свои руки. Подушечки пальцев чуть покраснели, будто от холода ― видимо, она действительно попыталась вытащить из Клауса магию вампиризма. Только вот она не то, что не хотела этого — даже не думала о чем-то подобном. И все-таки, ее противоестественная способность решила проявить себя и взять свое. Это было странно, магические силы еще никогда не предавали ее подобным образом. ― Ерунда, Виа, ― проговорил Клаус, привставая на локтях, явно надеясь, что ведьма вернется в его объятья и они проведут время, которого осталось не так много, вместе. Виктория чуть покачала головой. ― Такое уже было, ― сказала она. ― Когда магия вела себя странно. Когда я вырезала метки Деймону, то черная магия обратно не вернулась, не навредив мне. Я подумала, что заклятье сработало неправильно, но сейчас думаю, что здесь могло быть что-то другое, связанное с природой сифона. ― Вырезала метки Сальваторе? ― заинтересованно спросил Никлаус. ― И с кем теперь будет Деймон? ― Еще не знаем, ― хмыкнула Виктория. ― Но он обещал сообщить. ― Понятно. А теперь, дай угадаю, ― выдохнул Клаус, закатив глаза. ― Мне идти по делам, а ты будешь разбираться со своей магией? ― Можешь остаться спать, ― пожала плечами Виктория. ― Но, если наш план будет исполнен, мне лучше быть готовой. Почему бы тебе не сделать с Элайджей и Ребеккой то, что мы задумали, для перестраховки? ― проговорила Ардингелли и протянула флакончик с экстрактом обыкновенного мака. ― Я доверяю им больше других, но будет лучше, если в их памяти будет поменьше нас с тобой. Клаус выдохнул, принимая экстракт, и кивнул. Теперь в нем играли отвращение и ярость, но и их нужно было использовать во благо. Все должны увидеть именно его жестокость и холодность к ней. Майклсон выбирался из ее кровати нехотя, медленно, со скрипом, как древний старик, и прежде, чем уйти, попытался нацеловаться с ней на несколько дней вперед. Виктория с легким смехом подставляла ему лицо, шею, слушая его комплименты, перемешенные с недовольным рыком по поводу предстоящих планов. Майклсон, наклонившись вперёд, нежно, легко и целомудренно коснулся её ледяных губ своими. У него закружилась голова. Виктория приоткрыла рот, жадно потянувшись к нему. Он почувствовал робкое касание её языка. Не сдержавшись, со стоном он прижался к ней, властно разведя её рот, уже не думая, в каком она была состоянии, страстно желая. Он втянул в себя её губы вместе с её долгим стоном, он ворвался в её рот языком и чувствовал, как дурман овладевал его телом, пока он целовал её горячие, обжигающие губы и не мог насытиться, а она страстно отвечала на его поцелуй. Когда он ушел, успев очаровательно улыбнуться Карлотте и пообещать прийти на ужин, когда будет время, Виктория приступила к разбору своей магии. Чтобы выпить силу из какого-то объекта, ей нужно было этого захотеть, от простого прикосновения магия не тянулась. Уж точно это не происходило просто из-за того, что она касалась вампира ― Клаус с его тактильностью и физической невозможностью держать свои руки подальше от нее, просто не выжил бы рядом с супругой. Исключением были те моменты, когда ее тело было на грани смерти, и силы впитывались из амулетов и украшения с магией внутри. Но сейчас Виктория была полна сил, физически и ментально в порядке, и почему она вообще начала тянуть из Клауса его вампиризм? Причем так неосознанно, даже не желая этого. Ведьма взяла одно из колец, полное украденной магией, и положила на раскрытую ладонь. Секунда, другая, и магия потекла в ее тело. Виктория нахмурилась, смотря на едва мерцающие нити, которые вливались в ее вены и распространялись по всему телу. Ее тело поглотило всю магию, а когда она взяла другой артефакт, магия снова мгновенно потекла в нее. При том, не было чувства полной силы, которая должна была появиться после потребления такого количества. Будто внутри Виктории образовалась черная дыра, в которую уходила вся магия. ― Здорово, ― раздраженно выдохнула Виктория, убрав кольцо. ― Надеюсь, я не надышалась чем-то, пока говорила с дражайшей свекровью. Из-за того, что ее натура сифона цеплялась за любую каплю магии, наложить диагностику не получилось. Силуэт ее внутренностей появлялся, но даже не успевал сформироваться до конца, как втягивался обратно. Если сначала она была в недоумении, то сейчас медленно начинала раздражаться. У ведьм были зелья, которые легко помогали определить заболевание, нарушение магического процесса внутри, помогали в создании диагностик, и Виктория владела в создании их в совершенстве, но ее злило, что силы вдруг стали ей неподконтрольны. Самое простое зелье содержало в себе листья капусты, экстракт цветков сакуры, сок шиповника и лимонную кислоту. ― Не магическое зелье, а какой-то смузи для здорового питания, ― поморщилась Ардингелли, выпивая полученный раствор. Поморщилась, когда лимон сильной кислотой отдался на языке, перекрыв все другие вкусы. Полминуты ничего не происходило, но тут по телу пробежала легкая дрожь, и легкий серебристый силуэт, окутанный цветными нитями, появился прямо перед ней. Виктория потерла ладони, рассматривая его. Все цветные нити, обозначающие ее магию, были целы, пульсировали, неповрежденные. Виктория чуть поводила по ним пальцам, ощущая знакомое, родное тепло. Обычно магический силуэт ведьм был однотонным, но, поскольку у сифона не было собственной магии, цветов было несколько. Но они все были целые. Виктория вздохнула и закинула в рот цветок шиповника. Прожевала, и силуэт, чуть дрогнув, изменился. Теперь ведьма рассматривала свои внутренние органы, оплетенные теми же нитями. Она вглядывалась в свет, от которого начинали болеть глаза, и вдруг заметила. Обычно все магические нити тянулись к сердцу ведьмы, но Ардингелли заметила, что многие тянулись к ее животу. Ведьма нахмурилась, повела пальцами, подавляя мгновенный поток магии внутрь. Серебристый сгусток света в форме ее тела дрогнул, органы и нити исчезли, оставив только те, которые тянулись к животу. На уровне ее живота поблёскивал небольшой сгусток золотого цвета. Он был совсем крошечный, но большинство магических нитей тянулись к нему, и сгусток вытягивал магию. Виктория нахмурилась, поведя пальцами, будто увеличивала картинку на экране телефона, и серебряный силуэт, как и остальные изображения, опали легким серебристым блеском на пол. Остался только этот сгусток, чуть увеличившийся в размерах. Виктория прищурилась, и заметила, что внутри золотого сгустка было что-то красноватое, совсем крошечное, около сантиметра длинной. Виктория чувствовала: что бы это ни было, это было похоже на нее ― оно тянуло магию, и чем больше магии было, тем больше этот сгусток был доволен. Внутри нее что, завелся какой-то магический паразит? Ведьма смотрела на него, смотрела и смотрела, не понимая до конца, что именно находится внутри нее. Ведьма прикоснулась пальцами к нему, почувствовав тепло, и ощутила ровные вибрации. Виктория не сразу поняла, что это были за вибрации… а когда поняла, резко выдохнула. Виктория смотрела, широко раскрыв глаза от ужаса, из ее горла вырвался какой-то булькающий звук, который не мог сложиться в конкретные слова. Ардингелли отшатнулась от сгустка, сияющего в комнате, больно ударившись о кровать бедрами. ― Нет, ― недоверчиво пробормотала Виктория. ― Нет. Нет, быть того не может! Руки Виктории замерли. Нет. Нет. Девушке показалось, словно ее резко опустили в ледяную воду. Ей не хватало воздуха, и она чувствовала давление, сжимающее ее тело со всех сторон. Ардингелли ощущала, как ускоряется ее пульс, пока шум крови в ушах не перекрыл все остальные звуки. Сгусток, отреагировав на ее ужас, чуть задрожал, и от него потянулись кровавые прожилки. Совсем маленькие, но Виктория прекрасно понимала, что это значит. Она была целительницей в прошлом, но знала, что происходило. Любые угрозы могли вызвать смерть этой сомнительной формы жизни, особенно у ведьмы… Виктория заставила себя успокоиться. Она сделала пару вдохов и выдохов, и сгусток, замерев, снова начал тянуть магию из матери. «Он такой же, как и я» ― отстранённо подумала Виктория. Сифон. Но как… как это было вообще возможно? Боги правые, она не занималась сексом ни с кем, кроме вампира! «Гибрида» ― тут же поправило ее хладнокровное сознание. Клаус не просто вампир ― он наполовину оборотень, он превращается в волка. Оборотни способны к созданию потомства, так что… Клаус действительно мог стать биологическим отцом. Если бы его избранница могла иметь детей. Но могла ли Виктория…? Точнее, сейчас было понятно, что могла, но она не была оборотнем, верно? Хотя, она тоже была гибридом — вампир и ведьма вместе. Ведьма может рожать детей. Оборотень может стать отцом. Если думать об этом в таком ключе, то, по крайней мере, сгусток внутри нее действительно был всего лишь эмбрионом, возможным ребенком… Ребенком Виктории и Клауса. Виктория медленно сползла вниз, сев прямо на пол. Ее потряхивало, но, благодаря оставшимся стенам ее безэмоциональности, она могла сохранить покой ― хотя, эти стены едва ли походили на заборчик. Сейчас она была близка к тому, чтобы ее чувства вернулись и поглотили ее. Это был слишком сильный шок, слишком сильное потрясение, чтобы ее чувства оставались под контролем. А чувства было необходимо удержать, потому что иначе… иначе… Этот сгусток мог погибнуть. Виктория сделала глубокий вдох. Она была беременна. Боги, была беременна, от Клауса. Это казалось невозможным. Невозможным настолько, что она никогда не думала об этом. Клаус был вампиром с момента их первой встречи, и Виктория никогда всерьез не думала об этом. По чести сказать, она и не хотела никогда быть матерью. Она защищала себя и знала, что не сможет нести ответственность за кого-то еще. Когда она вернулась к Клаусу, приняв их чувства, думать об этом и вовсе стало глупым ― Клаус не был способен стать отцом. Но сейчас все было по-другому. Виктория быстро соображала, в любых ситуациях не теряла ум и хладнокровие, но это оказалось слишком. Внутри нее был ребенок. Слабое существо, которое, как и она, тянуло магию, чтобы выжить. Как и она. Ей надо было посидеть и подумать, какое значение это имело для нее и их дела. Очевидно, что сейчас никакой любви к этому сгустку она не испытывала. Это про что-то, что могло вырасти и стать ее ребенком, вырасти внутри нее в нового человека, а потом отделиться от ее тела. И все это время он будет тянуть из нее магию, чужую магию для них обоих. Паразит — не иначе. Виктория слабо представляла, как матери любят своих детей. Имоджен Ардингелли любила ее, и, когда Виктория спросила, как это произошло, мать сказала, что это естественно и появляется со временем. «Ты не можешь не любить то, что так похоже на тебя» ― сказала она, но Виктория так и не смогла понять до конца. Она никогда не тянулась к детям, никогда не испытывала к ним особой симпатии. Будучи целительницей, она часто помогала женщинам избавиться от нежелательной тяжести, иногда даже когда живот уже вырос. Ей приходилось принимать роды, когда ребенок внутри был мертв, приходилось переламывать ноги детям, чтобы вытащить их и спасти мать, а также она не раз видела выкидыши. И никаких эмоций это не вызывало. Просто некоторым не суждено жить. В жизни у нее было два исключения. Та девочка, которую она спасла с помощью солнца, и Мэттью Сальваторе. Но была разница. В тот день, когда родилась Илэджен было так много смертей, так много боли, что Виктория просто хотела принести немного радости и света в дом, который пропах потерями и кровью. Это сделало ее счастливой на мгновение, но после она никогда не интересовалась жизнью этого ребенка. А Мэттью уже был молодым мужчиной, когда они встретились, и она просто… просто была слишком одинока, чтобы отказаться от того, кто называл ее красивой женщиной и смотрел так преданно. Но ее собственный ребенок. Некто, кто был частью нее, зависел от нее сейчас и будет зависеть следующие девять месяцев, а потом отделится. И все равно ей надо будет защищать его лет так до пятнадцати. Он будет с ней… всегда. С ней и Клаусом. Виктория не знала, как реагировать на нечто подобное. Она не чувствовала радости, не чувствовала счастья. Это не было сильной помехой, или чем-то похожим, но и долгожданным счастливым событием не являлось, как у ее матери. Имоджен говорила, что она ждала беременность от любимого человека, но, когда это случилось, она скорее чувствовала радость из-за исполнения долга. Как мать она осознала себя гораздо позже, когда Виктории было уже две недели. Тогда-то она и полюбила ее. Виктория не знала, сможет ли полюбить когда-то этого ребенка… если она вообще оставит его. Она знала, как избавиться от сгустка внутри себя. Она делала это часто в прошлом у других женщин, и знала, как это можно сделать. Ее срок вряд ли был больше двух месяцев, поэтому не нужно было делать что-то особенное. Ядовитый мех и черная белена, разведенные кипятком и лимонным соком ― и после неприятного жжения и короткого кровотечения это перестанет быть причиной ее раздумий. Просто, и никто ничего не узнает. Клаус тоже. Имела ли она право так поступить с ним? Конечно, Клаус тоже вряд ли думал о том, чтобы быть отцом, и как-то упоминал, что с отцами у него связаны ужасные ассоциации ― во многом благодаря Майклу Майклсону. Как правило, мужчины, которые не получали отцовской любви, не знали, как быть отцами и не стремились к этой роли. Да и, кроме того, Клаус любил Викторию больше всех на свете, и мог усмотреть в ребенке конкурента за внимание любимой женщины, и его любовь к этому маленькому существу могла формировать еще дольше, чем у Виктории. Если она избавится от эмбриона и потом просто поставит Клауса перед фактом, он ничего ей не скажет, ничего не предъявит — просто смирится и не станет любить ее меньше. Но это был их ребенок. Что-то общее от Клауса и Виктории. И пусть это было внутри нее, это принадлежало и Клаусу тоже. Он имел право хотя бы знать о том, что этот ребенок есть, и что в будущем ее беременность может повториться снова. Они были древними, сильными существами и умели говорить друг с другом ― почти всегда. Клаус, конечно, отреагирует непредсказуемо, но Виктория не выпустит его, пока они не поговорят и не примут решение. Любое решение. Но Клаус имел право знать. Но с другой… с другой стороны, ребенок был очень вовремя. Он умел тянуть магию, еще один сифон, внутри нее, как дополнение к ней самой, увеличивая потребление магии. Даже у сифона есть предел потребления, он не может бесконечно впитывать магию. Виктория искала амулеты и украшения, чтобы впитать древнюю силу Эстер, но, с этим ребёнком внутри, все станет проще. Она впитает куда больше. И ребенок внутри укрепится. Убить его одним раствором может быть непросто. Виктория тихо горько засмеялась. Какой ужас. Она не думала, что когда-нибудь будет думать о чем-то подобном. Шок был таким сильным, что она даже не нашла в себе сил подняться. Она просто сидела, не имея сил положить руку на живот и проверить, не ошиблась ли она. Совершенно ясно, что нет, но ей хотелось хотя бы почувствовать это внутри себя, а не простым сгустком на магическом силуэте. Но ее руки были тяжелыми, и она не могла пошевелиться. Виктория не знала, сколько она так просидела. Кажется, заходила Карлотта, и Виктория что-то ей отвечала, но она не помнила, о чем вообще был разговор. Казалось, что все вокруг нее растворилось в окружающем ее воздухе. Все вокруг становилось все более и более расплывчатым. Виктория чувствовала, словно в ее ноги и руки вонзаются тысячи маленьких иголок. Клаус появился перед ней неожиданно. Присел, озабоченно заглядывая в глаза, обхватил ее плечи руками, смотря ей в лицо. Он продолжал что-то говорить, снова и снова. Движения губ Клауса повторялись, пока Клаус склонился над Викторией и активно жестикулировал. Но Виктория все ещё не могла разобрать ни слова. Выражение лица Клауса становилось все более и более нетерпеливым и взволнованным, пока он продолжал повторять одно и то же. Все звуки вокруг сливались в один неопределенный гул. Клаус смотрел на нее, а потом взял ее руку и, уже видимо отчаявшись привести ее в порядок словами, взял ее руку и несильно прикусил пальцы. Виктория дернулась, почувствовав разряд. ― Проклятье. ― О, ты заговорила, ― облегченно выдохнул Клаус. ― Что такое? Что-то случилось? Ты плохо себя чувствуешь? Это моя мать? ― Прекрати осыпать вопросами, ― раздраженно проговорила Виктория, наконец найдя силы закрыть лицо руками. Она потерла ладони лицом с сильным нажимом, стараясь привести себя в сознание. Клаус положил руку ей на плечо и молчал. Она открыла рот, пытаясь глотнуть воздуха, и смогла, наконец, сделать дрожащий вдох. Каждый раз, когда девушка делала вдох, ее пронзала острая боль, словно нож вонзался в ее грудь. Убрав руки с лица, она посмотрела на Клауса. Его лицо выглядело изможденным. Сжав челюсти, он наблюдал, как Виктория с трудом делала вдохи и выдохи. Он едва ощутимо коснулся губами места укуса. — Поцелуй меня, — шепнула она в его губы. Она приоткрыла рот и, Клаус наклонился и медленно, нежно поцеловал её. Она потянулась к нему и через мгновение обвила руками его шею, притягивая к себе ближе и открывая рот для более глубокого поцелуя. Клаус положил руки ей на спину, крепко прижимаясь. Ребенок. Ребенок. Виктория не хотела ребенка… пока не хотела. И в глубине души знала, что Клаус не будет в восторге. Маленький сгусток, комок золотистого света. В ее животе. Совсем малюсенький. Даже меньше этого сгустка, потому что сгусток лишь защищал эмбриона, тот самый сантиметровый кровавый отросток в этом золотом свете. Магия, которую он насобирал вокруг себя. ― Что случилось, любовь моя? ― мягко спросил Клаус. Виктория отстранилась, глядя ему в глаза. К ее облегчению, она даже не заплакала. Да и не было особой причины для этого. Она всматривалась в глаза Клауса, в светло-зеленые любимые и родные глаза, видя там только любовь, нежность, немного беспокойства и бесконечное обещание в верности. ― Клаус, ― наконец мужественно выдохнула она. ― Виа, ― терпеливо проговорил Клаус. Она перестала делать поверхностные, прерывистые вдохи и немного восстановила дыхание. Хватка Клауса на ее плечах не ослабла. Они сидели совсем близко, сидя едва ли не на ней сверху, прижимаясь к ней почти всем телом, чуть возвышаясь. ― Клаус, ― снова позвала она. Ардингелли положила руки на плечи Клауса, чуть сжимая и вглядываясь в зеленые омуты. ― Клаус, я… Пожалуйста, подумай об этом со всей мудростью, в которой тебе есть. Не горячись раньше времени. Мне сейчас как никогда нужен ты и твоя разумность. Никлаус серьезно кивнул. Виктория сделала паузу, думая, как лучше сообщить новость. ― Ты наполовину оборотень, а я наполовину ведьма, ― ее руки задрожали, крепче сжавшись на плечах Клауса. Майклсон успокаивающе погладил жену по плечам. Она резко выдохнула и на этом выдохе, глядя прямо на супруга, произнесла: ― Я беременна, Клаус. *** ― Я беременна, Клаус. Боги всемогущие. Как…? «Ты наполовину оборотень, а я наполовину ведьма» ― зазвенели слова Виктории в его разуме. У оборотня и ведьмы могут быть дети. У них с Викторией… у них с Викторией… Ошарашенный, Клаус отклонился назад, но не упустил плечи Виктории из своей хватки. Он внимательно смотрел ей в лицо. Ее взволнованные глаза бегали по его лицу, пытаясь понять, что он чувствует. Клаус при всем желании не мог ответить бы на этот вопрос сейчас, но он лучше понял другое. Виктория была в ужасе. Она узнала, что носит их ребенка, и сейчас была в чистом ужасе, потому что она не знала, что будет в будущем. Что делать дальше? Что с этим делать? Понимая это всем своим нутром, Клаус именно по этой причине и не выпустил ее плечи из своих рук. Она не должна была подумать, что он отказывается от нее. «Скажи ей что-нибудь, идиот» ― Ты… ты беременна. Гениально. Виктория медленно кивнула, будто сама сомневалась в этом до сих пор. ― Да. Клаус выдохнул и посмотрел в синие глаза ведьмы. ― Ты выглядишь напуганной. ― Я в ужасе, ― срывающимся шепотом проговорила Виктория. ― Я никогда не думала о том, чтобы иметь детей, даже в бытие простой ведьмы. Сейчас я очень и очень напугана. Ее руки задрожали, и Клаус поспешил задать самый глупый вопрос, который только мог возникнуть в его голове. ― Он шевелится? ― У него сейчас длина меньше сантиметра, ― проговорила Виктория, чуть улыбнувшись, и Клаус воспрял духом, поняв, что жена поняла его шутку. ― Ну, просто он получится и оборотень, и вампир, и сифон — вдруг он будет развиваться по-другому, ― спросил он, глядя на ее живот. Он отвел одну руку от ее плеча и коснулся живота кончиками пальцев. ― Мне кажется, или ты в восторге? ― с сомнением проговорила Виктория, чуть нахмурившись. Клаус выдохнул и уперся лбом в ключицу ведьмы, неудобно согнув ноги. ― Я все думал, всю жизнь думал, как же сильнее сплотить нас, как сделать так, чтобы мы никогда не расставались… ― Как привязать меня. ― И вот он ответ, ― выдохнул Клаус, и его горячее дыхание обожгло ее грудь. ― Он в тебе. Нечто, что мы создали вместе, и что будет нуждаться в нас обоих. Плод нашей любви. ― Клаус. Он посмотрел в синие глаза ведьмы. ― Не могу сказать, что я рад прямо сейчас, но… это удивительно, ― прошептал он, и в его глазах сверкнуло что-то. Нечто, что Виктория никогда в нем не видела. ― Теперь мы точно должны победить, Виа, ― Никлаус сказал это, и его глаза тут же потемнели от волнения. ― Или стой, нет. Тебе, наверное, нельзя впитывать так много магии — это может быть опасно. ― Я… я буду в порядке, ― пробормотала Виктория и чуть нахмурилась. ― Твоя реакция меня пугает. ― Прости. Так все будет в порядке? ― Да, ― хмыкнула девушка. ― Мне теперь не будет лишней любая магия, ― она сделала паузу и, будто сомневаясь в самой себе и в своих словах. ― И для него тоже. Виктория выдохнула, и вдруг почувствовала, как из глаз сбежали две слезы, пересекая щеки. Это было удивительным: она не плакала уже давно, не могла даже вспомнить, когда это случалось в последний раз. Осознание этого настолько ошеломило, что она позабыла про Клауса, прикоснувшись к своему животу. Это было… было так странно. Она была уверенна, что ее стены рухнут из-за Клауса, они всегда умели управлять эмоциями друг друга, были способами включить человечность, но никогда не думала, что она вернет чувства из-за того, что окажется беременной. Никлаус оказался пораженным не меньше нее. Вся озадаченность и напускная бравада схлынули с него. Слегка дрожащие руки гибрида накрыли влажные щеки. ― Виа, не плачь, ― пробормотал Майклсон, прижимая ее к себе. Одна его рука так и осталась у нее на затылке, второй он обнял ее за талию. ― Не плачь, прошу тебя. Виктория прикрыла глаза. Она должна была взять себя в руки, должна была сказать Клаусу, что у них есть еще один вариант кроме того, в котором они оставили этого ребенка. Сделать это, если бы Никлаус отреагировал по-другому и был, по своей привычке, едко-злым, было куда проще, чем сейчас, когда он обнимал ее и успокаивал. Она должна была, и она это знала. Но Виктория больше не могла. Было пыткой постоянно бороться с тем, кого ты любишь. Никлаус был собственником. Он никогда ее не отпустит, как драконы не отпускают принцесс. Виктория подняла руки и обняла его в ответ. Майклсон замер. Его руки дрожали, когда он держал ее. ― Я устала, Клаус, ― прошептала она, чувствуя, как новые слезы срываются с ресниц. ― Все будет хорошо, любовь моя, ― проговорил он, не зная, что именно хочет от него ведьма. ― Мы со всем справимся. Мы найдем тихое и спокойное место. Ты будешь в безопасности, я всегда буду рядом. Я буду защищать тебя, ты будешь в безопасности… Вы оба. Я исполню все твои желания. Ты хочешь отдохнуть? Может быть, ты хочешь что-то съесть, любовь моя? ― Я хочу, чтобы время остановилось прямо сейчас. Никлаус не нашел, что сказать на это. Виктория подняла голову, и почувствовала, как напрягся рядом с ней гибрид ― наверное, взволновался, что она сейчас предложит то, о чем они оба успели подумать, но о чем даже не заговорили вслух между собой. Но Виктория не могла сказать об этом, потому что он продолжал смотреть на нее с тем глубоким отчаянием, написанным на его лице. И это разрывало ее изнутри. Это было похоже на щелчок. Чувства внутри нее вспыхнули словно включенная лампочка, яркая, мощная. Она всхлипнула, и, прежде чем успела обдумать свои действия, вцепилась пальцами правой руки в его одежду, и, притянув его к себе, поцеловала. Она устала. Устала слишком сильно. Даже если через пять столетий они снова разругаются в пух и прах, сейчас Виктория хотела быть с ним. Ведь она всегда знала, что однажды он ее найдет. Конечно, она никогда не думала, что у них будут дети, но это… но сейчас все рухнуло на нее в одно мгновение и она не знала способа справиться с этим. Никлаус обхватил ее лицо руками и ответил на поцелуй, осторожно притягивая девушку к себе, чтобы не причинить боли. Ее лицо все еще было залито слезами, пока она целовала его. Виктория провела пальцами по его шее, касаясь изгиба челюсти и притягивая ближе. Она стараясь вспомнить каждую деталь его тела: запах леса, его пульс под кончиками своих пальцев, его губы, прижатые к ее губам, его вкус. Она заслужила это. Девушка ещё сильнее прижалась щекой к его руке, в то время как он ласкал ее губы. Он взял ее за плечи, и она почувствовала, как дрожат его руки. Казалось, он и сам вот-вот расплачется. ― Хочешь, мы ляжем спать? ― вдруг спросил Никлаус. ― Как простые люди? ― он хмыкнул. ― Просто молча полежим в объятьях друг друга, как делали это раньше. Я не знаю, что делают люди, когда узнают о ребенке. ― Никлаус, ― прошептала она, словно не услышав его. ― Я никогда не хотела от тебя сбегать. Я никогда не могла тебя разлюбить. Пожалуйста, не давай мне поводов уходить от тебя. Не пугай меня, не заставляй думать, что единственный человек, с которым я так крепко связана, может представлять для меня угрозу. ― Я могу сказать «никогда», ― он обхватил ее лицо руками. ― Но я лучше скажу «навсегда и навечно». Я не стану тебе обещать, что изменюсь. Но я никогда не был способен причинить тебе боль или стать для тебя угрозой. Что бы между нами ни происходило. Все, что я делал, я делал из любви к тебе, Виа. Все… Обхватив ладонями ее лицо, он прижался своими губами к ее. Виктория ответила на поцелуй, вжимаясь в его тело. Оторвавшись от ее губ, он поцеловал ее в лоб и заставил лечь на кровать. — Просто отдохни, — сказал Клаус, опустившись рядом с ней. — Ты действительно устала, любовь моя. Можешь делать все, что необходимо. Он прислонился спиной к изголовью кровати и взял ее руку в свою. Виктория прижалась к его груди и крепко сжала его ладонь. Склонив голову, она прислонилась к его руке щекой. Девушка пыталась сконцентрироваться на дыхании. На жаре его тела. На ощущении его пальцев, переплетенных с ее. Она закрыла глаза, сосредотачивая все свое внимание на нем. Виктория даже могла слышать биение его сердца. Она коснулась губами его пальцев и почувствовала, как он крепче прижал ее к себе. Виктория приподняла голову и взглянула на него. Клаус смотрел на нее, не отрываясь, даже когда она отпустила его руку и прикоснулась ладонью к его лицу. Она придвинулась ближе и поцеловала его в щеку, лоб и, наконец, спустя несколько секунд, прижалась своими губами к его. Он был словно пламя огня. Она целовала его неторопливо. Виктория притянула его ближе к себе, пока наконец его руки не обвились вокруг ее тела и он не ответил на поцелуй. Она не могла сказать, было ли это попыткой удержать ее. У Клауса был самый верный способ оставить ее рядом с ним. Ардингелли зарылась пальцами в его волосы. Коснувшись ее заплетенных волос, Никлаус достал державшие их шпильки. Виктория опустила взгляд на свою кисть, шрамы, покрывшие кожу запястья. Он запустил руки в ее волосы, вызывая дрожь в теле, и заставил снова посмотреть на него. Их поцелуи были неспешными. Не было ни нетерпения, ни резкости, ни чувства вины. Только отчаянная необходимость друг в друге. Но рядом с Клаусом она всегда ощущала эту необходимость в нем. Она была права. Он был собственником и был зависим от нее. И она тоже была зависима от него. Никлаус обхватил ее лицо руками. Она тихо всхлипнула ему в губы. ― Спи спокойно, ― прошептал он. ― Я буду рядом. Даю тебе слово. Он накрыл их обоих одеялом, и хотя почти сразу стало жарко, Виктория не вырвалась. Они переплели пальцы, Никлаус скатился вниз по спинке кровати, устраиваясь ко сну. Ардингелли положила голову ему на грудь, и прикрыла глаза. Перед ее закрытыми глазами продолжал стоять тот сияющий, золотой сгусток с кровавым ребенком внутри.