Кто такая Элли?

Сон полнился холодом зимы, какой Элли никогда не знала наяву, дыханием долгих ночей северного края земли. Воздух оседал мельчайшими кристаллами инея, в призрачном лунном свете сверкавшими не хуже самых чистых алмазов, а кровь в жилах, казалось, оборачивалась каменным льдом. Бледное сияние, будто имевшее плотность и вес, нескончаемыми потоками заливало заснеженные горные склоны, многократно отражаясь от них и превращая ночь в призрак далекого дня. Элли чуть шевельнулась, всем телом ощутив прикосновения невероятного мороза, смертельного для всех летних созданий. Хотя воздух вокруг не тревожило даже самое слабое дуновение, она почти чувствовала, как незримые ледяные ладони скользят по лиственно-тонкой коже крыльев, обращая свежую зелень в мертвую иссохшую серость и желтизну. Мелькнула слабая, будто тоже замерзшая мысль, что, если уж вокруг одни только безмолвные горы, едва проглядывающие темными костями из-под сплошного снежного покрова, то к чему оставаться в таком недобром месте? Наяву следовало бы поскорее уйти или улететь, пока объятия холода не стали роковыми, а во сне, который сейчас узнавался безошибочно, нужно было разумом и памятью найти дорогу обратно в настоящий мир. Лейри глубоко вдохнула, мысленным усилием признавая холод лишь плодом своего воображения, сосредоточилась, вызывая в памяти образы дома и Агаты, и собралась было осторожно скользнуть из одного мира в другой, из чуждой зимы в зеленое лето родного края. Однако вдруг, словно неведомо как почуяв намерение и желая удержать ее, сон изменился. Они появлялись вокруг, одни на дальних склонах гор, другие высоко в воздухе, напитанном лунным сиянием, третьи совсем рядом, на расстоянии вытянутой руки. Элли не смогла бы подобрать точных слов, чтобы объяснить хотя бы самой себе, что сейчас увидела. Воздух оставался неживо-недвижен, как прежде, но сверкающий снег устремлялся вверх, завиваясь стремительными пляшущими вихрями. Уплотнившийся лунный свет смешивался со звездной пылью и северным сиянием, и из этого соединения рождался огонь, никогда не знавший тепла. В безостановочном бесформенном кружении на миг проступали едва угадываемые образы, чтобы миг спустя исчезнуть и обернуться чем-то другим. Сверкающие грани снежных кристаллов составляли стремительно меняющиеся картины, и казалось — вот-вот, стоит лишь вглядеться чуть внимательнее, задержать неуловимое мгновение, и откроется недоступное прежде знание, найдется ответ на загадку, которая еще не была даже придумана… — Кто вы? — вопрос сорвался с губ прежде мысли, прежде напоминания о дурных приметах и разумной осторожности. Ответом был звенящий шорох мельчайших льдинок, в котором смутно узнавалось звучание слов неведомого языка, которые не смогло бы повторить ни одно знакомое ей существо. Словно эти голоса звучали из какого-то совершенно иного мира — как знать, воображаемого или же просто существующего где-то немыслимо далеко? Таинственная речь переходила в пение бесчисленных нежно-ледяных голосов, уходящих за доступные слуху пределы, музыка снега и луны принимала зримый облик, и колдовской танец манил смотреть и смотреть на него, забыв о холоде и тьме вокруг, забыв о том, что ждет за пределами сна… Забыв о том, что любой сон рано или поздно должен закончиться… Холод и вправду уходил, сменяясь приятным, чуть странным ощущением тепла, онемения и невесомости, наполнявшим все тело. Казалось, что сейчас нетрудно будет взлететь, хоть крылья почти перестали чувствоваться, однако Элли уже едва помнила, зачем ей надо было покидать это прекрасное место. Хотелось остаться, пусть не навечно, лишь чуть дольше, позволив сну взять остаток неотвратимо наступающего дня, впитать зрением, слухом и памятью открывшееся чудо. «Откуда же вы?» — спросила она лишь мысленно, не утруждая словами сонно-онемевшие губы. Но вновь, как и прежде, не смогла понять, был ли услышан ее вопрос и дал ли кто-то на него ответ. Время исчезало, тонуло в снежной ворожбе, и невозможно было отметить или сосчитать, сколько прошло минут, часов дней — или тысяч лет? Не было уже ни холода, ни страха, ни стремления уйти, лишь чистая застывшая радость видеть то, что не было доступно больше никому. Порыв ветра проложил неверную дорогу сквозь клубящуюся ледяную пыль, отозвавшись последовательностью еле слышных мерцающих нот. Отразилась на белом снегу темная, будто тушью начертанная тень распахнутых широких крыльев — ее собственных или чьих-то еще? — Элли, проснись. *** — Да, зря я не закрыла окно, — хмыкнула Агата, терпеливо пытаясь растопить печь. Не то чтобы летний день грозил холодом, но за остаток ночи над Заводью и всей округой поднялся легкий туман, и сквозь оставленное приоткрытым окно в дом наползла сырость. Для иных, благополучно проспавших бледный бессолнечный рассвет, влажный и чуть прохладный воздух не нес никакого вреда, однако отсыревшие вещи и печные дрова были все же довольно неприятным сюрпризом. Лейри, поджимая кончик хвоста, чтобы не касался остывшего пола, мысленно укорила себя за вчерашнюю небрежность: занятая праздничными хлопотами и мыслями о будущих поисках друга, совершенно позабыла о простом гадании на погоду. В углах узких комнат клубились тени, переплетавшиеся с извивающимися синими узорами на стенах, и каждое движение двух иных повторялось в странно измененном виде, как будто неведомые бестелесные существа, облюбовавшие этот темный дом, сейчас решили развеселить гостью и хозяйку, незло передразнивая их. Жемчужный туман мягко полизывал стекла небольших окон, стремясь внутрь, но не в силах преодолеть тонкую прозрачную преграду. А снаружи, над зелеными грядками, песчаными отмелями и тихой водой, царила невероятная, запредельная тишина, и Элли, еще не до конца проснувшейся, казалось отчего-то, что лишь они вдвоем сейчас бодрствуют во всем огромном мире. — Я сегодня видела сон, — стараясь отогнать вновь подступающую дремоту, задумчиво заговорила Элли, выбирая из кучки палок, щепок и веток самые сухие. Ушедший сон еще удерживался в памяти лишь обрывочными отголосками и смутными ощущениями, однако вскоре, как лейри уже знала, могли истаять и они, как истаивает с первым теплом снег прошедшей зимы. — Красивый, но непонятный, про зиму и снег. — До зимы еще далеко, — не отвлекаясь от своего занятия, заметила очевидное Агата. — Наверно, тебе стало холодно во сне, вот ты и вспомнила что-то о ней. — А вдруг это снова те непонятно откуда пришедшие воспоминания? — не в состоянии отделаться от сомнений, вслух подумала Элли. — Или, допустим, какой-то знак из будущего? — Ты ведь сама понимаешь, что в таких вещах я не могу дать разумного совета, — тихо заговорила Агата, и в ее ясных зеленых глазах читалась чуть печальная ласковая забота. — Что бы это ни было на самом деле, не стоит сразу искать в нем всяких темных тайн, опасностей и проблем. Пока твердо и достоверно не доказано обратное, лучше считать этот сон просто сном, плодом воображения и памяти. Элли не стала спорить, лишь пробормотав что-то вроде «угу» и подав подруге отысканную пищу для едва рожденного огня. У старейшины, как обычно, находилось совершенно обыкновенное, логичное и правильное объяснение для любой странности. И вправду, скорее всего, именно небольшое похолодание и открытое окно ухитрились породить сверкающее чудо, нежданно посетившее Элли во сне, а потом так внезапно изгнанное голосом Агаты. Но отчего же тогда где-то на границе разума маячило зыбкое полуобманное чувство, что образы и голоса снежного сна были ей откуда-то, из давних детских лет, уже знакомы? Элли была бы не против остаться в тихом доме на берегу Заводи гораздо дольше, как будто уединенное сумрачное убежище Агаты могло уберечь лейри от ее собственных тревог, ожиданий и задач, решение для которых некому было найти за нее. Однако день, после ночного празднества еще дремавший под пышным одеялом белого тумана, все же потихоньку наполнялся обычными звуками пробуждающейся жизни и напоминал, что никакой отдых не может продолжаться вечно. Туман, поднявшийся перед самым рассветом, не спешил рассеиваться, наполняя бессолнечное утро обещанием близкого моросящего дождя. Прохладный воздух, пахнущий сырой землей и пышной летней зеленью, щедро одаривал травы и древесные листья серебряными ожерельями росы, и холодные капли, потревоженные малейшим движением, скатывались с краев листьев на кожу лейри, когда она неосторожно задевала их, проходя мимо. То тут, то там иные существа высовывались из своих домов, гнезд и нор, чутко принюхивались к влажному воздуху, недовольно отряхиваясь от вездесущей росы, или прислушивались к первым робким голосам птиц, приглушенно разносившихся по туманному лесу. Одни из проснувшихся, посмотрев на начавшийся день, решали, что ночь для себя лично можно и продлить еще немного. Другие, потягиваясь и позевывая, все же отваживались оставить теплые жилища и выбраться наружу. Элли, проходя знакомыми тропинками, приветствовала старых приятелей и любезно указывала правильную дорогу немногочисленным новичкам, в прошедшую ночь избегшим обильных возлияний и танцев до упаду. На просторных полянах вокруг Скалы Каменного Круга народу оказалось побольше: те, кому незавидная работа выпала по жребию, вместе с добровольными помощниками, без лишней суматохи разгребали следы недавнего праздника. Бесчисленные груды объедков прямо на глазах поглощали выползшие из земли корни растений, оставляя кое-где чистую, словно вылизанную посуду. Иные растаскивали столы и лавки, узнавая среди множества мебели именно ту, которую сами одолжили на время праздника. Самые ловкие, забираясь или взлетая к ветвям деревьев, выпускали из гирлянд светлячков и болотные огоньки. Травы, в некоторых местах чудом уцелевшие после сотен танцевавших здесь ног и лап, теперь пробуждались, напитанные сыростью и ободренные растительными духами. Прихватив из остатков праздничного пира немного аппетитных кусочков себе на второй завтрак, Элли не смогла сдержать невольную тревогу: чем же встретит ее сейчас собственный дом и сад? Ей впервые довелось оставить свое жилище без присмотра на всю праздничную ночь: в прошлые годы она не задерживалась на пиру или танцах допоздна, да и Кано не был любителем буйного веселья до самого рассвета. Страхи и подозрения, однако же, оказались совершенно напрасны: дом дождался свою единственную нынче обитательницу ровно в том же виде, в каком она оставила его вчерашним вечером. Разве только забор в углу сада все-таки не избежал чьей-то неосторожности и слегка покосился, да в уютной зеленоватой тени густых цветущих кустов нашли на ночь приют несколько мелких иных разных видов. Заметив пришедшую хозяйку, незваные гости осторожно высунули из шевелящейся зелени свои причудливые лица, а потом, извинившись за вторжение, отправились искать себе другое пристанище. На круглой двери, которую Элли собиралась перекрасить после праздника, обнаружилось несколько вполне узнаваемых и совсем свежих царапин. Лейри взглянула вверх, туда, где вершина Скалы исчезала в тусклой белизне тумана, однако из обиталища киннары не доносилось ни звука: то ли Манора так и не возвращалась домой после праздника, то ли, что не менее вероятно, спала сейчас самым крепким сном. Тихо прикрыв за собой дверь, Элли привычным движением потянулась рукой в окружившую ее темноту и безошибочно коснулась зачарованного камня-светильника, укрепленного в специальной стенной нише. Откликаясь на прикосновение хозяйки, камень ожил, сначала выдав свое присутствие слабой искрой теплого желтоватого света в полупрозрачной сердцевине, а затем озарив мягким сиянием часть коридора. Вслед за своим собратом постепенно проснулись и несколько других светильников, так что через минуту в коридоре, еще недавно темном, как обычный подземный тоннель, уже не осталось ни следа ночного мрака. Темно-коричневый ковер из моховых нитей заглушал шаги, когда Элли, решив пока что не отвлекаться на другие заботы, решительно направилась в свою спальню. В самом деле, может быть, сверкающий снежный сон и вправду был всего лишь плодом растревоженного воображения. Но кто сказал, что воображение, эта невероятная способность создавать в своем разуме нечто, совершенно не похожее на реальный мир, сама по себе не является чем-то вроде магии? Просторная комната с круглым окошком и арочной дверью служила Элли пристанищем с того самого первого лета, когда лейри и эльф поселились в этом доме. Шероховатые беленые стены тогда показались девочке слишком однообразными, так что с годами она постепенно заполнила их множеством ярких рисунков, не слишком-то талантливых и правдоподобных, однако от того не менее любимых, словно в каждой из этих несколько аляповатых картинок навек запечатлелись сотни счастливых воспоминаний и добрых надежд. Элли пыталась изобразить саму себя, Кано и Агату, Мелиссу и Манору, и еще многих приятелей, знакомых и соседей, кого только видела и запоминала. На время разочаровываясь в своих художественных способностях, она смачивала пальцы в голубой краске, проводя вдоль углов и вокруг окна волнистые узоры, подсмотренные в доме Агаты, добавляла между их извивами россыпи песчано-желтого, розоватого и ярко-зеленого. Потом вспоминала многоцветье грибов на делянках Тиммеля, еще одного своего соседа, слишком застенчивого, чтобы с кем-нибудь по-настоящему подружиться… По потолку распускались цветы, вились лозы вьюнков и раскидывались ветви зеленых деревьев, удавшиеся несравненно лучше: сказывалось то ли приложенное старание, то ли нажитое с годами какое-никакое умение. В обрамлении стеблей и листьев отблескивала редкой темно-золотой краской звезда о восьми лучах: Кано однажды в задумчивости начертил такой же несложный узор палкой на приречном песке, а Элли успела заметить, запомнила и потом повторила у себя в комнате, где как раз отыскалось подходящее свободное местечко. Когда места оставалось слишком мало, Элли внимательно осматривала комнату, отыскивала среди множества рисунков те, что уже не будили былых ярких чувств и не радовали глаз. Очень осторожно она отскабливала или закрашивала те части рисунка, которые не могла переработать, а остальное позже становилось элементом какой-нибудь новой картинки, как будто старые воспоминания и мысли причудливо, но гармонично соединялись с новыми. Но сейчас Элли интересовали вовсе не художества на стенах и потолке, не яркие следы прошлого, а те инструменты и средства, при помощи которых можно было проникать в недоступное обычному взору будущее. Многочисленные принадлежности для гадания, отчасти созданные и собранные самой Элли, отчасти подаренные или обменянные, хранились в закрытом шкафу, в аккуратных мешочках, подвешенных на крючки вдоль стены, в ярких шкатулках на открытых полочках, а еще больше — в длинном массивном сундуке, который в закрытом виде служил невысокой лавкой. Улиточной травы — одного из самых удачных ингредиентов для многих видов гадания — осталось на дне мешка едва ли на пару применений, и Элли, мысленно отметив собственную расточительность, напомнила себе собрать и насушить еще, когда погода установится подходящая. Зато порадовал недавно пополненный запас полосатой водяной лилии, которую лейри собирала и обрабатывала не без помощи Агаты. С трудом раздобытые в прошлом году белые шишки жемчужной сосны, лежавшие в закрытой корзинке, так и манили испытать их, однако для гадания на поиск разумного существа они не очень-то годились. На время отвлекшись от содержимого сундука, Элли откопала с полки баночку с цветками «огненной звезды», даже в сушеном виде не утратившими своего сочного алого оттенка. Тут же, среди разложенных на полке красивых камешков, причудливых чужеземных раковин, рисовальных принадлежностей и немногочисленных книжек, отыскались тонкие пластинки полупрозрачного опала, отполированные водой и песком, бутылка с маслом глазастого мха и резная деревянная заколка, украшенная кусочками морского стекла. Эту вещицу Агата сделала и подарила Элли несколько лет назад, когда та еще носила длинные волосы и время от времени сооружала их в замысловатые прически вместо обычной косы. Коса, аккуратно отстриженная и перевязанная ленточкой, ныне хранилась у Агаты — в знак дружбы и доверия, а вот заколка так и осталась у Элли, как память и обещание когда-нибудь вновь отрастить волосы, если нынешняя короткая прическа надоест. На дне сундука, в завязанном плотном свертке, обнаружились «человечки» — корни редкого растения, обладавшие большой целебной силой. Сейчас они не были нужны, однако слишком уж вовремя напомнили Элли о других ее надеждах, сомнениях и смутных еще желаниях. Ведь если дома, среди надежных друзей, обычно не возникало надобности в самых сильных и редких лечебных средствах, то в пути, в незнакомых опасных краях, спасение могло зависеть только от них. Повинуясь новой мысли, Элли уложила ценный сверток поверх других запасов, закрыла сундук и полезла в шкаф, где хранились все ее приспособления для рукоделия и починки вещей, пусть и не столь многочисленные и разнообразные, как у Агаты. Среди множества катушек, мотков и клубков на глаза сразу попался один — аккуратно и туго смотанный, с толстыми нитками неяркого синего цвета, больше годящимися для вязания, чем для шитья или штопки. На столике под зеркалом очень вовремя нашлись миниатюрные серебряные ножнички, а в чашке — несколько круглых камешков с отверстиями посередине. «Значит, гадаем с чашей и камнем», — решила Элли, безуспешно стараясь припомнить, куда перед праздником, после целой череды предсказаний на заказ, могла задевать гадательную чашу. Оказаться в сундуке эта нужная и часто используемая вещь никак не могла, в шкафу и под зеркалом ее тоже не было, на полке нашлись лишь три сине-зеленых чашечки из полупрозрачного стекла, слишком маленькие для нынешнего случая… После бурных поисков по всему дому, сдвигания нетяжелой мебели и заглядывания в каждый угол и под каждую крышку, чаша обнаружилась на кухне, притуленная на подоконник и как будто нарочно заслоненная краем отдернутой занавески. Решив, как бывало часто, гадать тут же, Элли принесла на кухню выбранные вещицы и травы, растерла в чаше масло, три лепестка лилии и один алый цветок, а припасенный камень с отверстием подвесила на обрезок синей нити. Пока смесь в чаше настаивалась, а тонкий прах сухих растений пропитывался моховым маслом, усиливавшим их полезные свойства, лейри успела наскоро пообедать вчерашним пирогом. Убедившись, что голод не потревожит ее в самый неподходящий момент, она наконец приступила к тому, ради чего и затеяла весь этот переполох. Гадание, с помощью которого Элли сначала всего лишь в очередной раз попробовала отыскать своего друга-эльфа, непредсказуемо становилось все сложнее и разнообразнее, требовало большего сосредоточения разума, дальше направленного взора. Однако и результаты теперь были намного ярче и занимательнее: в них проявлялись образы будущего пути, что все сильнее манил молодую лейри, и пока еще неведомого места, которое должно было стать первой из многих почти случайных целей. *** Изменчивый узор масла, неровно растекшегося по поверхности воды, словно передавал частицу своей неустойчивости неподвижному угловатому орнаменту на внутренней стороне гадательной чаши. Тонкая алая и белая пыль истолченных цветов медленно кружилась в воде, увеличиваясь и уменьшаясь под линзами масляных пятен, перетекая над тонкими гравированными линиями. Камешек поворачивался на нитке, лишь слегка касаясь воды и не давая маслу и цветочной пыли вернуться к прежнему неподвижному спокойствию. Узор менялся, не застывая ни на миг, и в этом текучем непостоянстве взгляд лейри читал знаки, недоступные другим существам, далеким от провидческого искусства. Образы, впервые с начала лета обретшие такую ясность, указывали путь на юг — точно тот же, которым Элли и ее мать когда-то впервые пришли в Земли Каменного Круга, лишь только в противоположном направлении. И, точно так же, как годы назад, где-то на этом пути яркой золотой искрой сияла счастливая встреча — конец всех сомнений и страхов, лучший ответ на все мучившие ее вопросы. Не решаясь сначала поверить вестнику грядущей радости, беспричинно и неразумно опасаясь невозможной ошибки своего дара, Элли поспешила проверить единожды предсказанное с помощью других способов гадания. Пошли в дело и новые порции мохового масла, и остатки улиточной травы, и опаловые линзы, и наконец-то дождавшиеся своего часа белые шишки, и даже удачно подвернувшиеся под руку три стеклянные чашечки, когда-то подаренные Агатой. И всякий раз, при небольших различиях подробностей и мелочей, главный ответ гаданий оставался общим: пожелание начать первый путь без оглядки на чужую заботу, указание направления на юг и обещание счастливой встречи, после которой не о чем будет тревожиться и не в чем сомневаться. Однако того, что должно произойти после ее воссоединения с Кано, гадание не желало коснуться, как будто дальнейший путь всецело зависел от еще не принятого решения кого-то из них. Словно поддразнивая, яркими обрывками показывались отдельные образы, манящие своей необычной красотой, однако не связанные с чем-нибудь знакомым — бессловесные обещания пока еще не встреченных чудес. За поисками знаний о будущем настоящее пролетало незаметно, и к действительности Элли вернул лишь легкий стук снаружи по оконной раме, который она, словно в полусне, сначала приняла за шум начавшегося дождя. Однако, несмотря на поднявшийся ветер, летняя непогода пока что не спешила показывать всю свою силу. Услышав, как ее нерешительно зовут по имени, спрашивая, дома ли она, Элли выглянула в окошко. Нежданным гостем, к удивлению лейри, оказался ее сосед Тиммель — изготовитель зелий, лекарств и дурманов, выращивавший на нескольких пещерных делянках самые разнообразные грибы для этих составов. Когда Элли и Кано только поселились в Скале Каменного Круга и познакомились с соседями, эльф опасался, что споры грибов или какой-нибудь гадкой плесени с этих плантаций могут попасть в другие жилища внутри Скалы, а особенно — в нижний дом. Однако Тиммель, застенчивый с разумными существами, у грибов был самым настоящим повелителем, и ни одна спора или тончайшая нить грибницы не смела покинуть обжитую территорию без его позволения. Наружу человек выбирался нечасто: как и его бессловесным питомцам, ему был неприятен яркий солнечный свет или сухой воздух. Однако сейчас, воспользовавшись туманом и сыростью, грибовод с чего-то решил на время побороть свою скромность и проведать соседку. Недоумевая, что ему может быть нужно, Элли оставила законченное гадание и поспешила наружу. Приглашать Тиммеля в дом не хотелось: о чистоте своего тела и одежды он не особенно заботился, так что лейри, с ее чувствительным обонянием, после его визитов вечно чудилось, что в доме надолго остается довольно узнаваемый запах. Человек, впрочем, и сам не настаивал, то ли зная о своих не всем приятных особенностях, то ли, по обыкновению, не желая лезть в чужое личное пространство. Явно чувствуя себя не в своей тарелке, он поеживался под усиливающимся ветром, кутаясь в старый тускло-пестрый плащ, то ли неотмываемо заляпанный неведомо какими варевами, то ли, чем жизнь не шутит, и вовсе поросший какой-нибудь особо нахальной плесенью. Редкий пушок седых волос на голове Тиммеля тоже неуловимо напоминал бесцветную плесневую поросль. — Эээ… Я тут… в общем… — нерешительно начал он, то вглядываясь в глаза собеседнице, словно надеясь без слов передать ей свои мысли и намерения, то некстати вспоминая о приличиях и отводя взгляд. — Ой, извини! — спохватился он, пытаясь изобразить жалкое подобие улыбки. Получалось не слишком удачно. — Добрый день. — Добрый-добрый, — стараясь ничем не показать своего удивления и нарастающего нетерпения, с милой улыбкой ответила Элли, стараясь поддержать непринужденную беседу. — А скоро будет и мокрый, если предчувствие меня не обманывает. После того, что тут творилось ночью, хороший дождь уж точно не помешает. — Это ты про этот… ну… про праздник? — Бледно-серые, слегка выпуклые глаза Тиммеля вновь на несколько мгновений пристально уставились на Элли со странным выражением восхищенного непонимания, а затем в очередной раз, моргнув, скользнули взглядом куда-то в сторону. — Да, про него, — почти неосознанно улавливая отголоски ветра чувствительными перепонками крыльев, ответила Элли. Разговор, несмотря на ее старания, застревал в самом своем начале, хотя обычно Тиммель, ограничиваясь почти одними и теми же привычно-заученными фразами, мог вполне гладко объясниться с соседями на тему взаимной помощи или каких-то повседневных дел. — После такого легко понять, почему ты не любишь вечеринок. — Не ходи на юг, — слегка невнятно и чересчур поспешно, как будто боясь не сладить со смущением, вдруг выдал человек. Влажный воздух вокруг не был по-настоящему холоден, однако Элли невольно вздрогнула. — Ты слышал про это? — изумленно спросила она, не в силах удержаться и нервно помахивая кончиком хвоста. На кожу сыпались холодные капли росы с задетых травинок. — Все-таки был вчера на празднике? — Не был, — замотал головой Тиммель. — Нима из Кривого оврага рассказала сегодня, я относил ей зелья. Говорила, ты скоро собираешься в путешествие в Харад. — На самом деле я еще не знаю, куда и когда пойду, — ответила Элли, мимоходом пытаясь припомнить, видела ли праздничной ночью упомянутую Ниму. Впрочем, даже если та и не слышала историю Арно своими ушами, то кто угодно из многочисленных свидетелей мог бы все ей пересказать, добавив еще больше от себя. — Про Харад рассказывал Арно, а я только слушала. — Не надо туда ходить, — повторил Тиммель, вздрогнув, словно только что вспомнил что-то, тяжкое, пугающее и темное. — Для них все хуже мусора, кто на них не похож. Они даже своих готовы чуть не живьем жрать, только за светлые глаза или волосы! А красивых девушек, за которых некому заступиться, ловят и продают в рабство своим хозяевам, черным колдунам. — Ну, предположим, красивая девушка заранее знает, где ее подстерегает опасность, — подмигнула Элли, обрадованная наконец-то прояснившимися намерениями соседа. Хотя то, насколько быстро по округе разнеслись искаженные новости и поспешные выводы, все же несколько раздражало. — Иначе наш народ не любил бы вольные странствия больше безопасной оседлой жизни. Любого охотника можно обмануть, а из любого рабства — сбежать. Да и вообще, если видеть в мире одни только бесчисленные угрозы, то есть ли смысл в нем жить? — И все же от разумной осторожности наша жизнь становится приятнее и дольше, — вздохнул человек, почесав почти лысую макушку, отчего примятые волосы несколько утратили свое сходство с плесенью. — Я ведь для этого и зашел к тебе, чтоб сказать. Если тебе так надо искать чего-то в чужих землях, то почему именно там, где опаснее всего? — Я же уже сказала, что всю эту историю про светящийся остров рассказал Арно, — стараясь сохранить терпение, ответила Элли, внутренне все же досадуя на смелость и разговорчивость соседа, пробудившиеся совершенно не ко времени. — Он не заставлял меня идти именно туда, просто хотел вдохновить и поддержать, чтобы я смогла сделать собственный выбор. Но, если ты знаешь варианты получше, то я с удовольствием послушаю и про них. — Получше? — растерянно переспросил Тиммель, которого открыто высказанное предложение застало врасплох. — Но… — Да, вот именно! — пользуясь возможностью хоть как-то сбросить накопившееся раздражение, Элли не собиралась отступать, хоть и не думала доводить до настоящей ссоры. — Если уж взялся тут раздавать советы, наслушавшись сплетен, то неплохо бы тебе самому подсказать что-нибудь дельное. Ты не болтаешь о своем прошлом, но здесь прожил не всю жизнь, так что хоть немного да успел увидеть мир. Хороший повод вспомнить те места, где ты побывал, и подумать, какие среди них самые приветливые и безопасные. — Но я… — Тиммель резко сглотнул, вновь вздрагивая и потирая затылок. — Плохие места, все плохие, кроме этого, везде гнали и желали смерти… Вокруг — как одна огромная ловушка, и негде спрятаться, чтобы не учуяли… — Взгляд его беспорядочно метался по сторонам, не задерживаясь надолго ни на одном предмете, лицо, и без того бледное, теперь стало почти серым, а дыхание участилось, как после быстрого бега вверх по склону. Элли, не ожидавшая столь нервной реакции на безобидные вопросы, уже хотела было извиниться и замять все это странное дело, а еще лучше — под благовидным предлогом спровадить соседа, но тот, все-таки сумев хоть немного обуздать накрывшую его панику, заговорил вновь. — Я вспомнил только одно, что сам посчитал бы хорошим, но я не был там, только слышал про него. — Вооот, а говорил, что везде плохо, — Элли постаралась ободряюще улыбнуться человеку, всем видом выражая готовность слушать. — И что же это за место такое, что оно показалось тебе лучше всех других? — Оно бы и тебе показалось лучшим, — на этот раз у Тиммеля хватило решимости не отводить взгляд, и в блеске его светло-серых глаз Элли на миг почудилось безумие — не жестокое, не толкающее на злодеяния, однако все же чем-то неуловимо неприятное. — Мне рассказывали, что далеко на востоке есть глубокая долина, скрытая под слоем облаков, которые никогда не рассеиваются, даже если поверху дует сильный ветер. На дне у нее горячие источники, которые согревают воздух, а пар поднимается и образует те самые облака. Облака порождают мираж, который скрывает долину от постороннего взгляда, и удерживают снизу тепло и сырость, так что в самой долине никогда не бывает настоящей зимы. Там сохранились растения и грибы, которые населяли этот мир в самые древние эпохи, когда в нем еще не было разумных существ. Они множатся, нетронутые зимами и северными ледниками, дорастают до гигантских размеров, образуют тысячи новых видов, которых не существует больше нигде… — Кто о чем, а ты, как обычно, о грибах, — не удержалась Элли, перебив его речь, становившуюся все увереннее и восторженнее. — Место, должно быть, и вправду необыкновенное. Но чем оно может быть особенно интересно мне, если там всего-то одни грибы да гигантские растения? — Но ведь лейри тоже когда-то были растениями, разве я не прав? — все с тем же отблескивающим в глазах тихим безумием ответил Тиммель вопросом на вопрос. — В самые древние эпохи мира, прежде чем стали разумными существами. Что если в долине под миражом, неизменные с давних времен, сохранились растительные предки твоего вида? Или, например, родичи, произошедшие от этих предков уже там? — А если этим родичам молодая сочная лейри покажется вкусной? — резкий громкий голос незаметно подобравшейся Маноры заставил Элли снова вздрогнуть от неожиданности, а уж Тиммель, чересчур увлекшийся, и вовсе с резким иканием чуть подпрыгнул и съежился, словно ожидая нападения. — Манора, если хочешь тоже послушать, то могла бы не пугать нас так! — устыдила ее лейри, впрочем, отлично понимая, что никакие увещевания на нахальную соседку не подействуют. Киннара, очевидно, тоже забыла на ночь закрыть окно, так что порывы прохладного ветра и доносившиеся снаружи голоса разбудили ее. — Да очень мне нужны его грибные бредни! — хохотнула Манора, нарочно громко скрежетнув когтями по каменному карнизу, на котором сидела. — Накурится там своей дряни, так потом у него везде мираж на мираже и миражом погоняет. А ты, плесень, хоть бы чуть постыдился, — немыслимо извернувшись и опасно свесившись с карниза вниз головой, обратилась она уже к Тиммелю, который теперь готов был сквозь землю провалиться. Краткий приступ отваги и вдохновения, порожденный разговором на любимую тему, улетучился от него так же внезапно и стремительно, как и появился. И теперь человек вжимал лысоватую голову в плечи, словно каждый миг ожидая, что вслед за смехом и унизительными словами на него обрушатся рассекающие удары страшных когтей. Элли вновь недовольно поглядела на веселящуюся Манору, надеясь, что та удовлетворится произведенным впечатлением и поскорее отстанет. Как лейри знала по своему опыту, открытые проявления страха или гнева только еще больше раззадоривали киннару, вечно искавшую развлечения в ссорах. — Ну чего ты так на меня уставилась? — хихикнула Манора, покачнувшись на краю карниза, но тут же удачно вернувшись в безопасное устойчивое положение. — Разве сама не поняла? После россказней этого придурка на празднике к тебе теперь всякая-каждая шваль станет прилипать: куда собралась, когда и что в чужих краях хочешь найти. Если уж даже эта вот плесень приняла близко к сердцу, выползла из своей норы и заваливает тебя своими грибочными советами! — Я не… — голос Тиммеля, теряясь в громкой быстрой речи Маноры, казался не более чем жалким задавленным блеянием. — Я не заваливал ее! Впрочем, бурного скандала, которого так желала заскучавшая киннара, не случилось. Начавшийся было спор о том, кто имеет право советовать Элли удачные направления для ее будущего пути, был прерван самым безобидным для всех троих способом. Дождь, с утра таившийся в сплошной пелене низких бледных облаков, словно услышал препирательства человека и двух иных и решил, что спорящих лучше будет немного охладить, пока не передрались. Манора, не любившая, когда лишняя влага попадала ей на перья, с шипением и заковыристой руганью поспешно скрылась в своем жилище, даровав Элли долгожданную тишину и спокойствие. Лейри, не боявшаяся летних дождей, остановилась у забора, ощущая ногами влажную землю, чуть примятую траву и шершавый песок на дорожке перед калиткой. Мельчайшие капли густой мороси, заполнившей весь воздух от земли до облаков, оседали на зеленой коже, и Элли казалось, что ее тело, и впрямь унаследовавшее от растительных предков не только окраску, готово пустить корни в эту знакомую почву, напитываясь желанной влагой. Тиммель, робко попрощавшись и дважды извинившись неведомо за что, тоже поспешил домой, словно исчерпав за эти короткие минуты годовой запас храбрости. Уходя, он то и дело оглядывался на лейри, как будто хотел напоследок без слов напомнить о своей необыкновенной истории. Запах уходящего человека, растворяющийся в дождевой сырости, сейчас больше всего напоминал аромат лесных грибов, притаившихся в густом ковре опавшей листвы.