Препараты

23 августа - Как предсказуемо. Не стоило полагаться на торчка. - Это не так, - возразил я, - я редко употребляю. - Какая разница? Все равно торчок, - веско произнесла Ирина. Комната, которую я снял на Ставровской, подходила мне и моим непритязательным требованиям, а вот у Ирины вызвала даже не отвращение, а брезгливость, словно отвращение было излишне щедрой реакцией на такие условия жизни. Я сидел на краю кровати, а Ирина ходила из стороны в сторону, сложив руки за спиной, глядя перед собой и даже не удостаивая меня взглядом. Легкий цитрусовый аромат духов витал по комнате, следуя за ней невидимой траекторией, которая растворялась, смешиваясь с сухим запахом то ли пыли, то ли старости. Комнату сдавала пенсионерка, и квартира пропиталась неуловимым смрадом подкрадывающейся смерти, она старела вместе с хозяйкой, Ларисой Кирилловной, год за годом приближалась к тому дню, когда Лариса Кирилловна покинет кокон живущего тела, а ее мясной скафандр, лишившись уникального сознания, превратится в окоченевший труп. Стоило Ирине шагнуть за порог комнаты, и сразу стало понятно, что в декорациях из грязно-зеленых обоев, душного воздуха и скрипучих деревянных полов, выкрашенных десятилетия назад оранжевой краской, ей не место. А вот я в них вписывался. В общем-то, это были единственные декорации, которые я смог финансово потянуть. Просьба Ирины была размытой, она просто сказала, чтобы я снял комнату, и в подробности не вдавалась. А теперь вела себя так, словно не ожидала чего-то подобного, словно видела во мне достаточно обеспеченного человека, которому свойственно обходить вниманием дешевые варианты, и с брезгливостью отчитывала меня. Мне, как и комнате, отвращения не перепало. - Прошу, - удрученно выдавил я, желая, чтобы равнодушная критика Ирины сменилась хотя бы гневом, - не злись… День не задался с самого утра. Я спал почти пятнадцать часов, но чувствовал себя плохо и с удовольствием поспал бы еще. Перед самым выездом из гостиницы без моей вины упал и разбился плафон, за который пришлось платить четыреста рублей – ведь номер был забронирован на мое имя. Подавленный, излишне чувствительный, я решил избежать конфликта. В чемодане до сих пор лежала вторая книга, которую я так хотел подарить Ирине, но совсем об этом забыл. - А кто сказал, что я злюсь? – она издала смешок, больше напоминающий клекот. – Знаешь, лицо у тебя такое, будто ты хочешь меня ударить. - Не хочу, - снова возразил я, прекрасно понимая, что выглядит мое лицо совсем иначе. Такого желания у меня возникнуть не могло. - Хочешь. - Не хочу, - повторил я. С самого первого дня нашего знакомства я занимал подчиненное положение, в которое меня поставила Ирина. Точнее, я сам поставил себя в такое положение и занимал его уже почти год. До этого дня я не возражал ей – не было серьезного повода. Исходя из негласной логики наших отношений, если она больше не захочет меня видеть, мне придется уехать. И я чувствовал, что Ирина не просто бросается оскорблениями, а обдумывает эту мысль. Я знал ее слишком хорошо. Вот только уезжать я не хотел. Слишком много я вложил в эту поездку, и речь даже не о деньгах. - Пожалуйста, Ира, прости меня. Сойдя с незримой прямой, по которой она ходила, Ирина все же сменила равнодушие на гнев. Она ухватила меня за волосы, и ноющая боль заставила запрокинуть голову, обнажить горло с подрагивающим кадыком. Преданности моего взгляда хватило бы на нескольких человек. - Торчок и неудачник, - сказала она, оттягивая мою голову еще ниже. - Что мне для тебя сделать? - Ничего, - ответила Ирина сквозь стиснутые зубы. За спиной Ирины виднелся грязно-зеленый задник, подсвеченный косыми прямоугольными рефлексами – отпечатками оконных стекол. Я впервые заметил, что бледность Ирины говорит не столько об отсутствии загара, сколько о легком нездоровье. В ее бледности просматривался слабый землистый оттенок. В этот момент что-то меня подкосило - то ли осознание того, что Ирина готова меня прогнать, то ли мелькнувшее подозрение, что в ней живет болезнь, то ли совокупность этих мыслей. С самого обеда я был на взводе, как сжатая пружина. В горле встал вязкий ком, дрогнул подбородок. Протяжно всхлипнув, я заплакал, и по вискам поползли горячие капли. Ирина закатила глаза: - Плевать. Всем на тебя плевать. И мне тоже. Можешь хоть обрыдаться. Слышал про общежития, где живут рабочие-нелегалы? По двести рублей за койко-место? Там вполне может жить торчок без российского гражданства. Не знаю, что на меня нашло, почему я так расклеился. Это было мне не свойственно. Я мог молчать, выслушивая упреки, мог неубедительно оправдываться, но так открыто плакать… Что-то внутри всегда удерживало меня. Ирина об этом знала. Естественно, мои слезы грели ее самолюбие. Мир перед глазами подрагивал, искажался и кривился от слез, но даже это не помешало мне заметить, как из-за плеча Ирины показался паук – отъевшийся сенокосец. Казалось, он оторвался от тела Ирины, как часть ее внутренней тьмы, и выбрался на обои. Волоча за точкой тельца длинные тонкие лапы, похожие на сломанные спицы зонта, он выполз на золотой прямоугольник света. Проследив за моим взглядом, Ирина обернулась. Не успела она ничего сказать, как я вскочил, вырвавшись из ее хватки, и глухо стукнул кулаком по стене, оставив от сенокосца серое пятно с подрагивающими лапами. Искривив рот, я поспешно вытер испачканную ладонь об обои. Плечо задело легким прикосновением, и я скосил глаза. Подкравшаяся Ирина стояла за спиной, а бледная кисть руки лениво шагала к области сердца, по очереди вытягивая вперед худые длинные пальцы с узловатыми шарнирами суставов. Рот снова невольно искривился, и я поспешно сменил судорогу отвращения на улыбку. - Ты очень отходчивый, мальчик мой, - глухо сказала Ирина, дыша теплом мне в затылок, ноющий от боли, - иногда даже слишком отходчивый. - Что мне для тебя сделать? – спросил я, не стряхивая ползущей руки. – Как мне тебе угодить? Пожалуйста, Ира… Я слепо прокапывал путь сквозь давящие пласты земли. И как я мог понять, вверх копаю или вниз, если окружала меня лишь холодная влажная тьма?