Препараты

26 августа «Как бы её развеселить?» - думал я, украдкой поглядывая на Ирину. Весь вчерашний день она не отвечала на сообщения, а сегодня пригласила прогуляться по Спасскому холму. Хоть я и чувствовал себя паршиво, но отказаться не смог. Вот уже больше часа мы нарезали круги вокруг памятника Владимирской вишне и удрученно молчали. Близился вечер, небо полнилось тучами, похожими на огромные пласты серой пыли. Лучи закатного солнца вязли в них. На зеленых валах холмов, белых остовах церквей, будто вырезанных из кости, и золотящихся маковках дрожали кровянисто-палевые пятна света. На постаменте в виде блюдца, окруженного пестрой подковой цветочной грядки, краснели две гранитные вишни, увенчанные бронзовым листом. От приближения осени Владимир будто лихорадило, его бросало то в жар, то в озноб. Палящее тепло августа сменилось осенней прохладой, и день для прогулки выдался неподходящий. Людей возле памятника почти не было, только мы с Ириной и компания из трех подростков с андеркатом, которые сидели на скамье, не обращая на нас внимания. Они бойко беседовали, через силу курили и глухо покашливали. Грея руки в карманах толстовки, я косился на Ирину. Она была одета всё в тот же кардиган, под длинными рукавами которого скрывались даже запястья. Разглядеть можно было лишь худые длинные пальцы. Вырвавшись вчера из липкого пятнадцатичасового сна, я с первой же секунды понял, что никуда не пойду и, возможно, даже не встану с кровати. Предосторожности не помогли. Меня настиг отходняк[18]. Несколько часов я лежал пластом. Всякая мысль о необходимости выходить из дома лишь растравляла тоску. Желудок был пуст, но голода я не чувствовал, а слабое желание позавтракать просуществовало всего несколько минут. Это была растянутая во времени безрадостность. Мне не хотелось говорить даже с Ириной. Ближе к вечеру я заставил себя вылезти из-под одеяла и написать ей. Ответа не последовало. Видимо, мы оказались в схожем положении. [18] состояние, наступающее после спада опьянения Я не предполагал, что прогулка окажется настолько тягостной. Нужно было как-то обрадовать Ирину, но я не мог обрадовать даже себя, что уж говорить о других. Запас радости я исчерпал позавчера. Ирина замечала, что я поглядываю на неё, и отвечала грозными взглядами. И нехорошим молчанием. Ничего не выйдет, это было ясно. Я решил извиниться перед ней и поехать обратно на дачу. Обычно такие затишья заканчивались несправедливыми выговорами. Если я не уйду вовремя, придется выслушивать ругань. Сегодня мне этого особенно не хотелось. Сунув руку в карман брюк, я нащупал ключи, но сторублевку не нащупал. В других карманах её тоже не было – только телефон и початая конвалюта к***на. На автобусе я добирался до дачного поселка за час и даже представлять не желал, сколько времени отнимает пеший путь. Узнавать это лично я не желал еще сильнее. - Ты можешь одолжить мне восемнадцать рублей? – наконец нарушил я тишину. – Я, кажется, деньги потерял. Чуть вскинув подбородок, Ирина прервала неспешный шаг и посмотрела мне в глаза. На волосах тлел всполох закатного солнца. Сложив руки на груди, Ирина громко отчеканила: - Странно, что мелкого барыгу до сих пор не приняли. - Чего? – озадаченно переспросил я. Я смутно понимал, куда она клонит, и не желал, чтобы мое предположение оказалось правдой. Ирина метнула в меня торжествующий взгляд: - А на какие деньги ты приехал? Откуда ты их вдруг взял? Думал, я ничего не пойму? Я нервно сглотнул. Это было уже слишком. Кажется, слова Ирины привлекли внимание подростков, потому что говорить они стали тихо, почти шепотом. Ирина умело подмечала мою подавленность и всегда пользовалась моментом, нанося метафорический удар под дых, чтобы я не забывался. - Ты… про меня говоришь? – оторопело пробормотал я, пытаясь разбудить в себе хотя бы вялый гнев. Оставлять такой выпад без ответа было нельзя. - А ты видишь здесь кого-то еще, кто на людях наживается? У меня защипало в глазах, но я сдержался. Моральные экзекуции Ирины – совершенно ненужные, потому что я бы и без них её слушался – становились всё злее и понемногу выходили за рамки адекватности. Я не хотел соглашаться с таким обвинением, к тому же, при посторонних. Я хотел оказаться от Ирины как можно дальше, желательно, не преодолевая это расстояние пешком. Неловко перетаптываясь с ноги на ногу, я думал, как поступить. Думал я недолго. Раз уж она завелась, следовало дать ей то, что она так любит. Чем быстрее она успокоится, тем лучше для меня. Выбрав из двух зол меньшее, я предпочел избавиться от Ирины как можно быстрее, пусть даже для этого придется немного унизиться. - Допустим, - осторожно начал я, - допустим, ты права. Ира, пожалуйста, дай восемнадцать рублей. - …охренеть вообще, - донеслось со стороны скамьи. Стараясь не вслушиваться в юношеский голос, полный любопытства, я скованно стоял перед Ириной. - Восемнадцать рублей… - растянуто произнесла она, перекатывая слова во рту, пробуя их на вкус, как сомелье. – Восемнадцать рублей, хорошо… Достав кошелек, Ирина набрала горсть пятирублевых монет. Облегченно вздохнув, я подставил ладонь, но Ирина разжала пальцы, и серебристые монеты с жалобным звоном рассыпались по серой плитке. Они слепо сверкали в затухающем свете дня, как рыбья чешуя. Я растерянно моргнул. - Что стоишь? – улыбнулась Ирина. – Собирай. Я подчинился. Прямо перед собой я видел туфли Ирины и черные брюки с бритвенно-острыми стрелками. Поднимать взгляд я не стал. Проводя пальцами по пыльной плитке, я вдруг явственно представил, как она размягчается, превращается в гнилые листья, а руки вязнут в прелой массе, набитой остаточным мертвым теплом. С неожиданным спокойствием я выпрямился, убрал монеты в карман и, резко развернувшись, зашагал в сторону Золотых ворот. Ирина громко крикнула мне вслед: - Уяснил, кто здесь распорядитель кредитов? Оборачиваться я не стал. Виной тому было предчувствие злобы, моей собственной злобы, а не её. Я боялся оборачиваться, потому что не знал, чего от себя ждать. Меня колотило, пока я ехал в автобусе, пока шел по узкой тропе, ведущей мимо стремительно чернеющих деревьев, которые тонули в подступающем сумраке, пока трясущимися руками открывал дверь дачного домика. Ключ судорожно плясал, не желая попадать в замочную скважину. Стянутая толстовка комом лежала на кресле, а я ходил из стороны в сторону, грыз ногти и гнал прочь нехорошие мысли. Рубашка отражалась в хрупком стекле мансардного окна, трепыхалась в нем, как бледный мотылек, словно не желала растворяться в синюшном мраке ночи. Лампа над столом горела, отбрасывая зыбкий свет. Я хорошо запомнил лицо Ирины. Ничто в нем не указывало на опьянение, на нем читалась лишь убежденность в собственных словах. Она говорила уверенно, без тени шутки. Чем больше деталей я вспоминал, тем навязчивее становилась догадка, от которой делалось не по себе, которая пугала не столько своей вещественностью, сколько непосредственной близостью. Ирина не шутила. Она считала, что говорит правду. Однако наркотики я никогда не продавал. В её уверенности была малая, но зловещая в любой пропорции доля помешательства. Я не допускал раньше, что в ней живет такая склонность. И очень, очень надеялся, что это всего лишь жестокая шутка. В деревянной раме задребезжало стекло. Испуганно подскочив на месте, я заметил, что сгрыз ногти под корень, а заусенцы сменились слабо кровоточащими ранками. Собравшись с мыслями, я подошел к окну. Прямо перед глазами врезался в стекло и рыхло осыпался темный ком земли. Я открыл окно и высунул голову. У забора стоял иссиня-черный силуэт – худощавый, высокий, угловатый, за спиной которого теплились красным ягоды калины. Богомол, увенчанный нимбом из рубинов и кровавых брызг. - Если не впустишь, я кину камень и разобью окно! – выкрикнула Ирина. Голос её звучал весело, но это было дурное веселье. «Боже мой», - вздохнул я. Стоило мне открыть дверь, как Ирина кинулась к лестнице, ведущей на чердак. Каблуки дробно стучали по деревянным ступеням, Ирина чуть ли не бежала, и я едва за ней успевал. В её избыточной оживленности даже было что-то от искреннего детского восторга, и это не радовало, а настораживало. Я нагнал её лишь на чердаке. - Послушай, ты не можешь просто так… - нерешительно начал я и осекся. Нас разделяли два шага. Ирина стояла под мансардным окном, половина её лица терялась в полумраке, а другая половина, освещенная настенной лампой, походила на восковую маску. Уставившись на меня, самоуверенно вздернув уголок рта, Ирина неспешно закатывала рукава. Я обмер. От запястья до локтя бледная кожа была усеяна бледными зарубками шрамов, запекшейся кровью заживающих порезов и бежевыми пластырями. Их не скрывал даже приглушенный свет. Я не знал, что делать. Ирина ухватила меня за воротник и подтащила к себе. Шеи коснулись теплые пальцы, и я сглотнул. Она выжидающе смотрела на меня поверх очков. - На тебе хорошо сидят рубашки, - протяжно произнесла Ирина, не моргая, пока её паучьи пальцы расправлялись с пуговицами, - особенно если расстегнута верхняя пуговица. Или даже две… От щекочущего чувства, родившегося где-то под ребрами, у меня перехватило дыхание. Я хотел что-то сказать, но чувство ударило в голову, и я растерял остатки мыслей. - Да у тебя зрачки широкие, как у наркомана, - усмехнулась Ирина. В хрипотце курильщика слышалась нескрываемая мягкость. Она запустила пальцы мне в волосы и заставила пригнуться, потянув с такой силой, будто хотела оторвать мне голову. Мы стукнулись лбами, и Ирина впилась в меня голодным поцелуем, похожим на рудимент каннибализма. С нажимом смыкая зубы, она прикусывала мои губы и язык. Мне неизбежно стало больно, и я глухо застонал. Отстранившись, Ирина погладила меня по щеке. - Господи, Ирэн… - пробормотал я. Зашуршали костюмные брюки, показался черный нейлон, из-под которого размытыми штрихами проступала бледная кожа ног, словно выточенных из черного мрамора. В сгустившейся тишине я бережно целовал лицо Ирины, её непроницаемые темные глаза горели тягой. На стенах плясали искривленные тени. Ощупывая разгоряченный корпус, пахнущий тяжелыми духами, я целовал Ирину в смеющийся рот, а она крепко сжимала коленями мои бедра. Зыбкие полосы света выхватывали из темноты текучее тело Ирины, резкие росчерки ключиц и сброшенные на пол туфли. В мансардное окно заглядывала круглая луна, похожая на серебристую монету. *** Ближе к двум часам ночи Ирина засобиралась домой, и я проводил её до автобусной остановки. Она торопилась, поэтому пришлось выбрать короткий путь – тропу, которая начиналась на границе дачных участков и леса. Ориентира было всего два – развилка и широкая доска, перекинутая через канаву. Я боялся, что мы заблудимся, однако всё обошлось. В синеватом мраке накрапывал моросящий дождь. Зябко было даже в толстовке. Ирину же прохлада не беспокоила, она относилась к ней с равнодушием рептилии. Ожидая такси, она стояла у обочины и даже не смотрела в мою сторону, а лишь лукаво улыбалась в пустоту. Я слегка недоумевал, но не задавал лишних вопросов. К тому же, меня волновало кое-что другое. Я потерял к***н. В получасе ходьбы располагался поселок, Мостострой, однако аптеки там не было. Зато была часовня. Ежедневной потребности я не испытывал, но наличие к***на всё же успокаивало. Я слегка занервничал. Заметив, с какой растерянностью я проверяю карманы, Ирина хмыкнула и молча продемонстрировала белую конвалюту с тремя пустыми ячейками. - Ты можешь… вернуть его? – спросил я с тревожным придыханием. Она усмехнулась: - Ты его применяешь не по назначению. - Пожалуйста, Ира. Я ведь не могу отобрать его силой. Ты же знаешь. Шутливо щелкнув меня по носу, Ирина вернула к***н. Я поспешно его спрятал. «А терял ли ты деньги? – неожиданно заговорил ехидный внутренний голос. – Или тебе помогли их потерять?» Я сразу же отмел эту мысль. Зачем вытаскивать у меня деньги и прилюдно обвинять в уголовном преступлении? Чтобы найти повод переспать? Или это просто злобный розыгрыш? И есть ли в этом хоть капля здравого смысла? Чем больше версий я выстраивал, тем сильнее путался. Каждая версия указывала на то, что Ирина в той или иной степени неадекватна. А может быть, с ней всё в порядке? Может, это я веду себя странно, а не она? В конце концов, это ведь в мою голову приходят странные предположения. На такси Ирина села благополучно. А вот я до дачи не дошел. Я отлично помнил оба маршрута – и короткий, и длинный. Вот только я ходил по ним в светлое время суток и опирался на зрительные ориентиры, которые ночью лишились цвета и пропали из виду. Я заподозрил неладное, когда тропа под ногами превратилась в высохший ручей, заросший вязкой сетью сорняков. Осознав, что в средней полосе России могут водиться не только клещи, но и ядовитые змеи, о которых я ничего не знаю, я вернулся на автобусную остановку. Выкурив сигарету, я решил пройти по длинному пути, но и тут мне не повезло. В какой-то момент утоптанная дорога стала слишком рыхлой, а потом и вовсе оказалась неогороженным участком. Я понял, что увяз в опустошенных картофельных грядках. «А ведь я трезвый», - мрачно подумал я, окинув взглядом затянутый тучами небосвод. Лицо покалывало моросящим дождем. Накинув капюшон, я выбрался из лабиринта грядок и снова пошел к остановке. Воздух надо мной густо гудел линиями электропередач. Вернуться на дачу я мог лишь утром, когда начнет светать. Следующие четыре часа надо было как-то скоротать. Я курил, прогуливаясь вдоль железнодорожных путей, которые пока были единственным надежным ориентиром. Миновав Мостострой, где было всего четыре улицы, я оказался на берегу Клязьмы. Такие далекие прогулки в мои планы не входили. Вздохнув, я решился на третью и последнюю попытку. Первый же поворот завел меня в тупик, к молчаливому темному дому, который мне раньше не попадался. Возле дома белели женские силуэты, похожие на бледные пятна. Насчитав пятерых, я остановился и на всякий случай отступил в тень. Накрапывал дождь, монотонно гудел воздух, под одежду проникал холод. За несколько минут никто из женщин так и не пошевелился. - Господи, ну конечно! - с досадой буркнул я, присмотревшись. Дом окружали пугала – белые пластиковые манекены. Снова нахлынула ирреальность первой ночи, призрачность безлюдной вокзальной площади, но в ней уже не было волшебного очарования – осталось только давящее дурное предчувствие. «А ведь я всё еще трезвый», - подумал я, помрачнев еще сильнее. При виде манекенов, которые в живой природе казались крайне неестественными и напоминали декорации для типичного хоррора, дискомфорт только нарастал. Спать пришлось на автобусной остановке. Кое-как уместившись на доске, приколоченной к двум пням, я некрепко дремал. Дождь моросил до самого утра, то и дело вырывая меня из зыбкого бреда. Я частично приходил в себя и сразу же погружался обратно в бессознательное. Там ждала Ирина, в жилах которой текла холодная змеиная кровь. Стоя на коленях, я вручал ей отрубленный мизинец, когда-то бывший с моей левой рукой одним целым, а она сверкала рубиново-алыми глазами и не принимала мой подарок.