Препараты

30 августа Отойдя от клейкого давящего сна, я привел себя в порядок и понял, что к***на в организме скопилось слишком много. В какой-то мере мне повезло, я мог отлично все прочувствовать, даже срезав стандартную дозировку на четверть. Так что принимал я мало, но делал это через день. Это и стало решающим фактором. Если аллергическая сыпь меня остановить не могла – я просто не считал ее пугающим признаком, то ярко-зеленая моча отлично с этим справилась. Я решил сделать перерыв и морально приготовился к нескольким дням трезвости. Доступных альтернатив к***ну попросту не было. Несколько вылазок в лес результата так и не дали, псилоцибы я не нашел - только маскирующиеся под них поганки и мясистые мухоморы. Есть мухоморы я не рискнул. У моего кайфожорства были границы. Сунув телефон в карман брюк, я вышел за ворота и свернул налево. Пыльная улочка, разделенная высокой порослью буро-зеленого пырея на две глубокие колеи, упиралась в лес, который от дач отделяли лишь неровные, как нездоровые зубы, заборы. Провожаемый жгучим, но уже по-осеннему слепым солнцем, я шагал в сторону леса. Вдоль заборов тянулась тропа, а вдоль тропы пролегала заболоченная канава. Мне нравилось курить за забором участка, которым заканчивалась левая сторона улицы. Прислонившись к грубым серым доскам, я сидел на траве, залитой тенью, а над забором покачивали увядающими головами подсолнухи. Канава пахла тухловатой водой, на медно-красных сосновых стволах иногда мелькали такого же окраса белки. Последний участок с правой стороны пустовал, там не было даже дома и ограды – лишь море выцветшего пырея с фиолетовыми искрами люцерны. Я завернул за угол, и в тени прямо передо мной блеснули отраженным солнцем линзы очков. Не успев понять, кто меня испугал, я инстинктивно отшатнулся. - Привет, Ширяев, - вышла из тени Ирина. Она смотрела в упор, не моргая, с хищным прищуром, будто меня окружал контур прицела, и неприятно улыбалась. Она редко называла меня по фамилии, и это всегда был однозначно недобрый знак. - Привет, - сдавленно произнес я. Позавчера мы провели вместе день, я наконец подарил ей «Мардону» Захер-Мазоха. А потом Ирина уехала домой и следующие сутки показательно не отвечала на сообщения. Кажется, она приехала, чтобы снова ударить меня под дых. Я примирительно поднял руки: - Скажи, что опять не так? Что я сделал? Или наоборот не сделал? - Не обижайся. Если бы моим любовником стал другой мальчишка, я бы поступала с ним точно так же. Обычно в едком тоне Ирины проскальзывали радость, злоба и предвкушение, иногда это даже вызывало у меня затаенный восторг, заглушаемый желанием бухнуться перед ней на колени. Но сегодня Ирина злилась по-настоящему, без всяких примесей. - Почему? – только и спросил я. - А как еще с вами говорить? – поморщилась она. - Иначе вы забываетесь. В свете уже рассказанного прозвучит глупо, но достоинство у меня было. Толика достоинства, которой оказалось достаточно, чтобы я нахмурился. Да, в какой-то степени Ирина могла меня унижать, вот только была граница, которую переходить не следовало, а Ирина подбиралась к ней все ближе. И я не знал, как поведу себя, когда она её перейдет. Я укоризненно покачал головой: - Ну ты и… Не дав договорить, Ирина отвесила мне смачную оплеуху. Щеку обожгло, и я рефлекторно отскочил на пыльную дорогу, к неогороженному участку. Пощечина тяжело бьет по самолюбию, но, к счастью, не ранит череп. Стоило мне об этом подумать, как Ирина наотмашь ударила меня по лицу, угодив по той же щеке. Сжав ее руки, я временно обезопасил голову, но Ирина всем весом навалилась на меня. Я потерял равновесие, и мы вместе рухнули в гущу пырея и люцерны. Придавив меня к земле, Ирина со скоростью кшатрия замахала кулаками. В виске расцвела боль, заныла скула. Стиснув зубы, я скинул Ирину с себя. Она глухо вскрикнула и упала на спину, примяв зеленые стебли. Очки косо сидели на кончике носа, над землистой щекой подрагивал бледно-фиолетовый цветок, похожий на блесну. В стекле очков отражалась прыгающая лиловая точка. Схватившись за голову, я кое-как поднялся. В голове гудело, горела щека, ныли тупой болью будущие синяки. Я окинул взглядом противоположный участок. Над забором свешивались головы подсолнухов, под навесом увядающих виноградных листьев стоял серый автомобиль, а в окне дома двигались человеческие силуэты. Они видели нас, но нас для них не существовало. «Хорошо еще, что я сильнее, - подумал я, - а если бы на ее месте был вооруженный мужчина, умеющий драться? Если бы на моем месте была женщина, которая драться не умеет? Если бы кто-то из нас потерял чувство меры?» Не ощутив в кармане привычной тяжести, я понял, что телефона там уже нет. Внутренности задрожали скверным предчувствием. Все мои деньги лежали на электронном кошельке. Без телефона я их снять не мог. Закусив губу, я шарил руками и взглядом по примятой траве, а Ирина, недовольно кривясь, не обращая на меня внимания, пыталась встать. Я вдруг понял, что ищу не там. Заметив мой взгляд, Ирина отстранилась, но я успел выхватить у нее из кармана мой телефон – потерто-белый, с небольшим сколом в углу экрана. - Он выпал, и я его спрятала, дурак, - холодно хмыкнула Ирина, - чтобы ты случайно не раздавил. «Да пошла ты», - подумал я. Не оглядываясь, я поплелся обратно к забору. Усевшись на траву, я щелкнул зажигалкой и закурил. Вуаль дыма подрагивала в воздухе и исчезала в коричневой тени. Среди темной хвои мелькала медная кисточка пушистого хвоста. Я решил, что Ирина ушла. В сигарете не было фильтра, к губам липли крошки сырого табака, и я часто сплевывал. - Ты морду не вороти! – гаркнула Ирина, выскочив из-за угла. На этот раз я не испугался и даже не посмотрел в ее сторону. Нервно сев рядом со мной, она вырвала у меня сигарету. - Думаешь, легко отделаешься? Мне до сих пор больно. Вытяни руку! Ничего не говоря, я уставился на Ирину. - Не заставляй меня ждать! – выкрикнула она и, дернув меня за правое запястье, закатала рукав. Мне не хотелось угождать ей, но и сопротивляться тоже не хотелось, и воли во мне было не больше, чем в тряпичной кукле. Одной рукой она сжимала мое запястье, в другой дымилась сигарета. Под кожей, лишенной загара и солнечного света, проступали темно-синие вены. Склонив голову набок, Ирина поднесла тлеющую сигарету к моей руке и испытующе посмотрела на меня. Она не собиралась упускать такое зрелище, ей хотелось в деталях запомнить мое лицо. Ирина с силой вдавила тлеющий конец сигареты мне в руку - недалеко от запястья, прямо поверх вены. Каждая секунда лишь усиливала жгучесть боли, и я шипел сквозь сжатые зубы. Пяти секунд не хватило, сигарета продолжала слабо тлеть. Я терпел, пытаясь не дергаться. Ирина затушила об меня сигарету, и над первым ожогом образовался второй, уже не такой крупный. Описав в воздухе дугу, окурок упал в канаву. Улыбнувшись, Ирина достала из кармана пластыри и с родительской нежностью заклеила оба ожога. Вену перечеркнули бежевые заплаты. От заботливых прикосновений ее пальцев у меня что-то дрогнуло внутри. - Что ты почувствуешь, если я скажу, что решила покончить с собой? – вдруг спросила Ирина. Физическую боль я еще мог выдержать, но теперь глаза набухли слезами. Ирина погладила меня по плечу: - Впрочем, это было бы слишком жестоко. Если я просто исчезну, ты решишь, что я больше не желаю тебя видеть. Несколько месяцев пострадаешь и придешь в себя. Даже это будет милосерднее. Ты хотя бы будешь считать меня живой. - Не надо говорить про смерть, мне страшно… Ирина усмехнулась. - Я люблю тебя, - всхлипнул я, - мне очень страшно думать, что ты умрешь… Улыбка сошла с лица Ирины, и она печально произнесла: - Я не собираюсь. Не знаю, как ты отреагируешь. Вдруг ты тоже совершишь самоубийство. Глупо получится. Для успокоения глубинного страха слова были куда важнее красноречивой интонации, и я, совершенно не замечая насмешки, пронизывающей поведение Ирины, обнял ее с такой силой, словно ее дни действительно подходили к концу. Радость от того, что Ирина будет жить, затмевала все рациональные подозрения. - Тебя пугает не моя смерть, - мягко сказала Ирина, поглаживая меня по спине, - а смерть вообще. Чужая смерть особенно остро напоминает, что тебе этого тоже не избежать. Это естественно. Такова человеческая природа. Я тогда не возразил ей, но внутренне не согласился. Неужели я боялся не за нее, а за себя? Не могут же меня обманывать собственные чувства? Теперь мне понятно, что Ирина была права. Вынырнув из моих объятий, она запрокинула голову и блаженно выдохнула: - Какое место хорошее. Влад, а давай закинемся прямо здесь. К***н был куда важнее глубинного страха. От одного предвкушения мне стало чуть легче, я даже забыл, что утром решил на время попуститься. А когда Ирина вытащила черную пудреницу, которая оказалась контейнером для таблеток, где мерцала темно-красная россыпь, отказываться было уже поздно. Облизнув губы, я отрывисто пробормотал: - Да, давай, конечно. Раньше я не согласился бы принимать к***н вне дома, потому что был наслышан о треморе. Но теперь можно было не волноваться: толерантность выросла, а тремор почти исчез. Меня практически не шатало, лишь немного тряслись руки и заплетался язык. Я легко мог сойти за выпившего. Само собой, эффект уже не был таким сногсшибательным, но то самое кодеиноподобное тепло, которое так впечатлило меня в первый раз, пока приходило. Воды не было, пришлось глотать капсулы, не запивая. Однако уже через полчаса это стало совсем неважно. Во рту пересохло. По организму теплым приливом разлилась мягкая эйфория, тело наполнилось покоем, легкостью и счастливым равнодушием. Обмякшие, мы с Ириной сидели, привалившись к забору, и удерживали на весу тяжелые головы. Рука Ирины недвижимо лежала у меня на колене. Над нами медленно ползло небо, в его синеве застывали ледянисто-белые облака. Пытаясь залипающим взглядом воспринять Ирину, я запоминал ее впалые щеки, покрывшиеся румянцем, и левую половину лица – такую расслабленную, будто она норовила стечь наземь, но ее сдерживала упругая кожа. Я был почти счастлив.