Препараты

2 сентября Шум и необходимость поддерживать разговор быстро утомляли Ирину. Это было физиологическое утомление, сопровождающееся тупой головной болью и вспыльчивостью. Именно поэтому Ирина не пустила меня жить к себе. Ей нужно было место тишины и одиночества. Я мог видеться с ней лишь тогда, когда она разрешала. В свободное от встреч с Ириной время я или работал, или закидывался. Насколько был хорош каждый день с к***ном, настолько же плохим оказывался последующий. Я неизменно просыпался с больной головой и притупленным чувством голода. Питался я механически, дошло даже до того, что на ремне, который я и так застегивал на последнее отверстие, пришлось проколоть новое. Ирина позвонила ближе к вечеру и застала меня врасплох. - Хочешь увидеть меня во всеоружии? – спросила она, не поздоровавшись. Я не совсем понял, что она имеет в виду, но догадки забрезжили такие, что я блаженно прикрыл глаза и вздохнул. Не скрывая щенячьего восторга, я согласился. Меня даже уговаривать не пришлось. Когда она приехала, уже стемнело. За мансардным окном подрагивала смолистая тьма, обсыпанная звездами, над столом ярко горел фонарь лампы. На столе лежали ремень, свернувшийся черной змеей, и кухонный нож с зернистой черной ручкой – недавний подарок Ирины. Короткое лезвие тускло отражало янтарно-желтый свет. Передо мной раскинулась по полу худощавая тень, руки которой были связаны над головой. Веревка, сжимая запястья колючими витками, перекидывалась через чердачную балку и исчезала в затененном углу. Ирина натянула веревку так туго, что я касался пола лишь носками ботинок и не ощущал твердой опоры. Сбоку косо маячила деформированная тень Ирины. Под рубашкой горела иссеченная ремнем спина. Встав передо мной, Ирина всмотрелась в мое красное от пощечин лицо. В темноте ее карие глаза казались черными, будто зрачки в них разбухли и поглотили радужку. Ирина не улыбалась даже сейчас, лишь смотрела на меня из-под тяжелых век. Запустив мне под воротник узловатые пальцы, она нащупала гладкие изломы ключиц. Зажмурившись, я сжал кулаки и шумно выдохнул. - Тебе хорошо? Ты хотел бы здесь остаться? Нравится дом? Ландшафт? – вкрадчиво спросила она. - Нравится, - прошептал я, не особо вникая, чего от меня хотят. Смысл сказанного ускользал от меня, думал я совсем о другом. - Ты был очень милым, Владик. Жаль, что все так сложилось. Я не успел ничего понять. Ирина мертвой хваткой вцепилась мне в горло, сдавив его так, что вскрик испуга превратился в хрип, а вдохи и выдохи уткнулись в пережатую гортань. Беспомощно дергаясь, я вхолостую хватал ртом воздух. Голову сдавило, закружило, навалилось бессилие. Перед глазами плясали бледные круги, за ним скалило зубы искривленное лицо Ирины. Чернея и разбухая, бледные круги скрыли от меня ее оскал. Задушить человека руками не так-то просто, нужно постараться, чтобы довести дело до конца. Ирина не довела. Придя в сознание, я обнаружил, что валяюсь на полу, а руки у меня уже не связаны. Шея болела не только снаружи, но и внутри. С трудом поднявшись, я замер. Ирина никуда не ушла. Она сидела на кровати, состроив странную гримасу, которую я еще ни на ком не видел – смесь удивления, раскаяния и страха. Увидев, что я пришел себя, она чуть не вскочила. - Сначала я хотела предложить тебе двойное самоубийство, - выдавила она, поймав мой лихорадочный взгляд, - но потом поняла, что ты слабак и не сможешь покончить с собой. Пришлось самой, ты бы никогда… Подспудно я ожидал от нее чего-то подобного и почти не удивился, но непосредственное извинение, уместное в любой другой ситуации, кроме этой, сдвинуло что-то внутри. Каждый день Ирина проверяла меня на прочность, наслаждалась моими трепыханиями, как чердиговский садист. Я часто задавался вопросом: зачем она это делала? Но следовало спрашивать иначе: из-за чего она это делала? Друг на друга наслаивались скомканная похоть и подступающая злоба. Ни одно из этих чувств не взяло верх. Они пришли к компромиссу. Я захотел лишить ее власти не только надо мной, но и над ее собственным телом, чтобы ей не принадлежал не только я, но и она сама. Подскочив к кровати, я навалился на Ирину, придавив ее к покрывалу, и трясущимися пальцами начал расстегивать пуговицы на серой блузке. Продлилось это не дольше пяти секунд. Я справился лишь с двумя пуговицами. Поняв, что я не шучу, Ирина оттолкнула меня ногой. Тяжелый каблук угодил прямо по коленному суставу. Качнувшись, я не удержал равновесия, которое и без того было шатким, и скатился на пол. Получив пинок в живот, который оказался тяжелее и продуманнее первого удара, я гортанно вскрикнул. Не зная, за какое больное место хвататься, я пополз назад. Нехорошо прищурившись, Ирина шагала на меня. - Ты что делаешь? – глухо спросила она, схватив со стола ремень. – Совсем обнаглел? Я сегодня же иду писать заявление. Я не смогу доказать попытку изнасилования, но за побои ты точно получишь! - Это административное нарушение, - сипло выпалил я и заслонился руками. - Заткнись! Заткнись ты уже! Ремень со свистом рассекал воздух и обжигающей петлей ложился то на руки, то на бока. Ирина лупила меня бездумно, не вполне осознавая, что делает и к чему это может привести. - На тебе ни одного синяка, Ира, - довольно усмехнулся я, поймав момент между ударами, - а я могу хоть сейчас идти в полицию. - Ты гражданин другой страны, тебе никто не поверит! Менты только глумиться над тобой будут! Надо же, женщина избила! Я хитро улыбнулся из-под локтя: - Мне не зашкварно. Хочешь проверить? Ира, занесшая руку для очередного удара, вдруг посмотрела в сторону лестницы и застыла. Она нервозно облизнула губы. Опустив руки, покрытые набухающими малиновыми захлестами, я проследил за направлением ее взгляда и втянул голову в плечи. У лестницы стоял Павел Львович – растерянный не меньше нашего. Лицо его овалом рта напоминало греческую театральную маску. Мы с Ириной ругались так громко, что не услышали шаги и скрип ступеней. Пригладив пепельно-белую бороду, Павел Львович наконец нарушил неловкое молчание: - Вижу, вы и сами решили с ним поговорить. - А он еще что-то натворил? – спросила Ирина, положив ремень обратно на стол. Напустив на себя непринужденный вид, она застегнула пуговицы на блузке. - Кажется, вы еще не знаете, - покачал головой он, - придется рассказать вам правду о вашем юном друге. Посмотрите на его правую руку. Вскинув брови, я на всякий случай решил не возмущаться и протянул Ирине руку. Возле запястья, прямо поверх вены темнели два ожога, покрывшиеся запекшейся кровавой коркой. Несколько дней назад на их месте были вздувшиеся волдыри, окруженные розоватым кольцом раздражения, но я, никогда не отличавшийся аккуратностью, неизбежно их содрал. Вглядевшись в ожоги, Ирина озадаченно моргнула. - И что же это такое? – свысока посмотрел на меня Павел Львович. - Я обжегся, - ответил я, - в кальянной… Поморщившись, он перевел взгляд на Ирину и проникновенно произнес: - У вашего друга говорящая фамилия. До меня не сразу дошло, что я Ширяев. А когда дошло, из меня вырвался неконтролируемый смех, когда-то бывший нервным напряжением. Откинувшись к стене, я смеялся и не знал, доказывать ли Павлу Львовичу, что наркоман-правша вряд ли будет ширяться в правую руку, а колодцы, за которые он принял сигаретные ожоги, выглядят немного иначе. – Думаешь, это смешно?! – прикрикнул Павел Львович. Я прыснул, надеясь сдержать смех, но расхохотался громче прежнего. Ирина будто забыла обо мне. Нахмурившись, она уставилась на Павла Львовича с нескрываемым омерзением, однако тот не обратил на это внимания. - Видите. Он губит свое здоровье и обманывает вас. Подумайте, друг ли он вам? Не пользуется ли он вашей жалостью? - Значит, он наркоман? – спросила Ирина. – И что он принимает, как вы считаете? Продолжая по инерции улыбаться, я вытер слезы смеха и насторожился. Расспросы Ирины были какими-то странными. Она плохо контролировала гнев. Попав под горячую руку, можно было узнать о себе много нового. Но был и противовес – Ирина легко переключалась с одного раздражителя на другой. Перенаправив ее злобу, можно было пережить конфликт с меньшими потерями. Я хорошо это знал, а вот Павел Львович, кажется, не представлял, что его ждет. Выпучив глаза, он выпалил: - Это же очевидно. Героин! - Героин, вот как… - протянула Ирина и посмотрела на него еще пристальнее. - Позавчера я приехал на дачу, а он почему-то спал днем. Тогда-то я и увидел следы от инъекций, - пустился он в объяснения, - послушайте, я немолод и во многом не разбираюсь, но у нас в университете ведется профилактическая работа. О наркомании рассказывают и нам, и студентам. Так что я отлично все знаю. Он колется три раза в день! Если не чаще! Ирина, озлобившаяся на меня, готовилась выплеснуть накопившийся гнев на ничего не подозревающего Павла Львовича. - Ничего ты не знаешь! – выкрикнула она, перейдя вдруг на «ты». - Ничего! Говно у вас ведется, а не профилактическая работа! Чем вы можете помочь? Косыми взглядами? Остракизмом? Скепсисом? - Он живет здесь на птичьих правах, - невпопад ляпнул Павел Львович, как работник колл-центра, работающий по скрипту. - Он деньги за съем платит, какие птичьи права?! Влад, собирай вещи, мы уезжаем! Проскочив мимо оторопевшего Павла Львовича, который перестал что-либо понимать, Ирина бегом спустилась по лестнице и зашуршала плащом. Поднявшись, я отряхнул одежду. Я взял мало вещей. Собраться было делом пяти минут. Почему-то Павел Львович мне не мешал, он лишь стоял столбом, как гоголевский городничий. «Вот тебе, бабушка, и Юрьев день», - подумал я, накидывая пальто. Нелепое недопонимание, выросшее из подозрительности старика, могло обернуться неприятностью. В конце концов, вряд ли он вникнет в проблемы Ирины и просто так ее простит. - Послушайте, Павел Львович, - подошел я к нему и умоляюще сложил ладони, - пожалуйста, не принимайте ее слова близко к сердцу, она из-за меня сорвалась на крик. Вам должны были рассказывать, что родственникам и друзьям зависимых тоже тяжело. Не злитесь на нее, прошу вас, она очень переживает… - Долго ты будешь копаться?! – донесся снизу крик. - Умоляю, войдите в ее положение. Я сегодня же поеду домой, чтобы больше не досаждать ей, соскочу сам, не буду никого третировать… - Ширяев! - Мне пора, а то она еще сильнее разозлится, извините… - скороговоркой пробормотал я и, ухватив чемодан за ручку, навсегда покинул дачу Павла Львовича. Когда мы подошли к автобусной остановке, нас уже ждало такси, отбрасывающее на обочину теплые снопы фар. Далеко за спиной низко гудели провода, а над мшистой кромкой леса мелькали крылатые силуэты. Всю дорогу Ирина сидела с закрытыми глазами и тяжело дышала, но все же молчала, а я поглаживал ее прохладные руки. Я было успокоился, но когда мы выехали на Дворянскую, а в далекой тьме мелькнула зеркальная облицовка театра, Ирина вдруг обнажила зубы и, вцепившись в черный драп пальто, притянула меня к себе. Таксист равнодушно покосился на нас через зеркало заднего вида и ничего не сказал. - Разве может помочь постоянное недоверие? – с горечью выпалила она мне в лицо. - Почему они шарахаются, как от прокаженных? Зачем сразу ставить на человеке крест? От предвзятого отношения только стыдно и тошно! Не помогают, а топят! При каждом промахе припоминаешь, что я опиушница! А я не вмазываюсь уже четырнадцать лет! Зачем ты делал вид, что меня не существует? Я осознал, что обращается Ирина не ко мне. Она смотрела не на меня, а сквозь меня, словно видела за моим лицом кого-то другого, в три раза старше. Сопоставив даты, я понял, что юность Ирины пришлась на девяностые, и все вопросы сразу отпали. Девяностые в этом плане очень недвусмысленны. Встряхнув меня, Ирина искривила рот, и ее подбородок дрогнул: - Почему ты ничего не объяснял? Почему сразу не сказал, что все будет так отвратительно? Лицей, скрипка, шахматы – как будто я породистая кошка для выставок! И без выставок не нужна… Сначала морозиться, а потом сунуть в ребцентр – всегда пожалуйста! Решил к старости соломку подстелить и квартирами откупиться, чтобы тебя кашкой кормили? Ну уж нет, это ты похоронишь меня, а потом сдохнешь в одиночестве! Лучше ужасный конец, чем ужас без конца! - Послушай, я не знал… - начал я, краем глаза заметив за окном сочно-зеленое мерцание. - Останови! – вскрикнула Ирина, маниакально блеснув глазами. Оттолкнув меня, она широко улыбнулась и сунула таксисту двести рублей. Забирая из багажника чемодан, я успел осмотреться. Это была аптека на Большой Московской, где я впервые купил к***н, прикинувшись хромым. Поймав настороженный взгляд таксиста, устремленный на мою шею, я с невозмутимым видом поднял воротник пальто. - До свиданья, - буркнул таксист, но я едва его расслышал. Подхватив чемодан, я кинулся за Ириной, которая бежала к аптеке. Тяжелые каблуки ее ботинок стучали по асфальту, а серый плащ развевался за спиной, волочась по воздуху, как блестящие крылья мотылька. - Ира, стой! – крикнул я. Рухнув на асфальт, я обхватил свободной рукой ее ноги. Протащив за собой и меня, и чемодан, Ирина пробежала еще несколько шагов. - Отстань! Стряхнув мою руку, Ирина заскочила в тамбур аптеки и, игнорируя звонок, затарабанила по железной двери. Поднявшись, я попытался догнать ее, но не успел – открылась железная створка, и в окошке обнаружилось знакомое старушечье лицо, обрамленное белым колпаком и рыжей хной. И на Ирину, нездорово сверкающую глазами, и на меня, в пыльном пальто и с синяками на шее, она смотрела одинаково неприветливо. Увидев ее, я даже обрадовался. Эта точно не продаст Ирине набор самоубийцы. Тем более, ночью. Ирина наклонилась к окошку: - Есть ф***м? - Нет. - Ц***л? - Нет, - сухо отрезала фармацевт и захлопнула створку. Порыв Ирины сгладился, оставив ее без сил. Сидя на ступенях аптеки, она курила и угрюмо смотрела перед собой. Я сидел рядом и гладил ее по спине, а зеленое мерцание вывески окрашивало чемодан, стоящий у наших ног, акварельными отсветами. Маршрут Ирины начался в девяностых, а мой - в нулевых. Я учился в классе с углубленным английским, и большинство одноклассников волей слепого случая оказались детьми из обеспеченных семей. Выглядел я бедно, но опрятно, однако хватило и этого. Дразнили меня редко, а в остальное время просто игнорировали. Когда я попросил мать перевести меня в другую школу, она сказала, что это слишком хлопотная процедура. Спустя четыре года после выпуска меня занесло на встречу одноклассников, куда идти не хотелось, но пересилило любопытство. Я ожидал чего угодно, но не обыденного общения. Со мной разговаривали так, будто ничего не происходило. Будто из их памяти это стерлось. Так и подмывало убить всеобщее радушие, но решился я только на разговор тет-а-тет. В курилке я спросил у Артема, ставшего частью новой ячейки общества и молодым отцом, что он будет делать, когда его дочь начнут травить в школе. - Когда? – переспросил Артем. – Если ее будут травить, я… - Не если, а когда. Вы с женой немного зарабатываете. - Чего ты взъелся? У тебя весь вечер лицо постное. Что случилось-то? Не все понимают злые намеки. Для своей мелочной мести я выбрал недостаточно умного собеседника. Стоит подтолкнуть одну костяшку домино, как вслед за ней падают и остальные. Получив крепкий удар под ребра, растянувшийся на одиннадцать лет, я упал прямо под ноги Ирине, а поднялся уже аддиктом. Это был не вопрос вероятности, а вопрос времени. Наверняка в одной из вселенных после тридцати я социально одобряемо сопьюсь. Придавив каблуком окурок, Ирина дернула меня за рукав: - Почему ты молчал? Почему не поддержал меня? Ты не любишь меня, не любил ни дня. Давай, докажи, что я ошибаюсь, вскрой вены! - Если ты так хочешь… - потянулся я к чемодану. Бритвенные лезвия лежали в наружном кармане. Это было просто: умереть я все равно не успею, зато докажу, что она ошибается. - Нет, не надо, - торопливо сказала Ирина, остановив мою руку. Я слабо улыбнулся и положил голову ей на колени. - Почему ты до сих пор не уехал? – спросила она, бережно перебирая пальцами мои волосы. - Ты мазохист? Я улыбнулся чуть шире. Сложно принимать решения, когда за тебя выбирает мортидо. Я прекрасно понимал, что от Ирины можно ожидать чего угодно, а наркомания повышает шансы умереть раньше срока. Возможно, в этом и заключался весь смысл.