Препараты

5 сентября Мыльно-розовая хрущевка располагалась в конце проспекта Ленина, рядом с домом, где я пытался снять комнату у Ларисы Кирилловны. Узкий балкон выходил во двор, неподалеку находился фикс-прайс, соседствующий с аптекой, а через дорогу - «Пятерочка», внутри которой тоже была аптека. Проспект Ленина оказался благодатным местом, потому что аптеку можно было найти чуть ли не в каждом доме, и я никогда не возвращался домой с пустыми карманами. Не найдя к***н в одной аптеке, я шагал дальше, заходя по дороге в другие. Мой наркомаршрут ограничивался максимум тремя аптеками и занимал не больше получаса. Я перестал тушеваться перед кассой и уже не скрывал своих намерений, однако вырубал к***н с прежним успехом, а некоторым фармацевтам даже примелькался, не лишившись при этом их благосклонного отношения. Разгоралось утро. Сквозь приподнятые жалюзи пробивался свет, и на убранстве зала горизонтальными полосами лежали соломенно-желтые лучи. Широкая двуспальная кровать была застелена толстым покрывалом с изображением пенистых волн. По левую стену стояли шаткий и почти пустой, если не считать моего скудного багажа, шкаф и такой же шаткий и пустой советский секретер. В углу ютился уже не работающий телевизор, а на подоконнике лежали собачий ошейник и короткий нож с черной ручкой. По правую стену теснились стол и вытертый рыжий диван, над которым к обоям был приклеен прямоугольник фотопленки с крупным цветком сакуры. Под отстающими краями пленки можно было рассмотреть черные кластеры, состоящие из мелких точек плесени. Словом, в такой квартире вполне мог жить наркоман. Скрестив недоумевающие взгляды, мы с Ириной сидели на разных концах дивана. Прозрачный стакан с какао, в темной гуще которого проглядывали кубики льда, отбрасывал на стол ажурную тень. Ультимативным тоном Ирина предложила мне будущее, в котором мне предстояло стать юристом и ее постоянным любовником. - Переступишь через себя и потерпишь. Будешь жить со мной и получать второе высшее, а потом я устрою тебя в нотариальную контору. Вечно статейками кормиться не будешь. Образование твоей страны нигде не ценится, а ты еще и русскую литературу изучал. Где это может пригодиться? - Дело даже не в том, что я не хочу жить в России, - выдавил я, ошарашенный серьезностью ее предложения, - я не могу. Это дорого, я попросту не потяну финансово. А второе высшее, к тому же, юридическое, я не потяну еще и морально. Потратить впустую четыре года, а потом до конца жизни питать к работе отвращение? Ты понимаешь, что желаешь для меня существование Мерсо? - Что плохого в существовании Мерсо? - Хотя бы то, что оно довело его до убийства. Я отчетливо представил, как год за годом каждый день жарю яичницу, еду на трамвае в контору и до шести вечера сижу в бумажной духоте, поправляя очки, потому что зрение у меня непременно сядет, а потом возвращаюсь к женщине с хриплым голосом курильщицы, возрастными морщинками на лице и выступающими венами на руках. Яичница, трамвай, контора – так проходит год, два, три, и однажды, превратившись в шевелящийся конструктор, я возвращаюсь с работы удушающим августовским вечером, когда белесое солнце бьет по глазам особенно невыносимо. Так невыносимо, что я всаживаю Ирине нож в горло и получаю семь лет строгача. Сегодня Ирина не издевалась. Она действительно не понимала, что я попросту не могу выполнить ее требование. У нее в голове не укладывалось, что я не без причины выбираю дешевые варианты, в ее картине мира не было ситуаций, когда надо выбирать дешевое. Отец помог ей решить квартирный вопрос, хоть и сделал это запоздало, когда понял, что селфхарм и опиаты дочери ближе, чем семья. Я же до сих пор жил с матерью, а раньше квартира юридически принадлежала дедушке. Когда мне исполнилось восемнадцать, дедушка переписал квартиру на меня. Отца у меня не было, я его не знал, да и не горел желанием узнавать. Я не видел смысла в знакомстве с чужим человеком. - Ты строишь из себя воспитанного, - ткнула в меня пальцем Ирина, - но иногда срываешься и ведешь себя, как ленивый выродок, которому на других просто-напросто наплевать, которого интересует только собственное благополучие. - Ира, послушай… - начал я, но Ирина замахнулась и ударила меня кулаком по носу с такой силой, что у меня запрокинулась голова, а переносицу прострелило болью. - Ты любишь плохое обращение и редкую ласку, - устало проговорила она, - ты отвратительный, тупой и малодушный, от тебя никакого толка! Что с тобой происходит? Может, ты думаешь о самоубийстве? - Нет, - тихо ответил я и поднес к носу кисть. - Зря. Подумай. - Отличный совет, - прогнусавил я, осматривая пальцы. Крови я не увидел. Встав с дивана, я вышел на балкон, нырнул под сохнущее на веревке махровое полотенце и закурил. Дышала теплом выгоревшая за лето почва, гулко хлопали за угольно-зеленым веером веток сырые простыни. Навалившись на грубую деревянную раму, я выдыхал дым, но не стряхивал пепел. Серый столбик табачного крошева опадал сам. Жизнь виделась мне чередой страданий, иногда разбавляемых счастьем, телесной тюрьмой, из которой, естественно, можно было сбежать. Но какой смысл в побеге, если он подразумевает абсолютное исчезновение меня? Технически это освобождение, однако чем оно может помочь и кому? Я разжал пальцы, и окурок, скользнув по невидимой дуге, слился с землей. Снова нырнув под махровое полотенце, я открыл балконную дверь и растерянно замер. Возле стакана с какао лежали бежевые пластыри и конвалюта к***на. Сжимая черную ручку ножа, подаренного мне еще в августе, Ирина резала левую руку. Я снова видел закатанные рукава блузки и бледную кожу, обсыпанную белыми каплями шрамов и темными корками ран. Ирина была спокойна и резала с такой легкостью, словно не ощущала боли, словно рука принадлежала не ей, а манекену, а она просто пилила ножом холодную резину. - Ты что делаешь! – рванулся я к ней. - Я запрещаю меня останавливать. Замолчи и не отвлекай, - сосредоточенно сказала Ирина, не отрывая взгляда от лезвия, - дверь закрой. Квартира дымом пропахнет. Мне пришлось наблюдать, как расходится под лезвием рассекаемая кожа, как свежие порезы набухают бусинами крови, которые, подрагивая, срываются с места и стекают по коже, оставляя липкий красный след. Ирина не хотела пачкать обивку дивана и держала руки на весу. Несколько жирных набухших капель упали на светлый линолеум. Склонив голову, я сдавленно зарыдал и, схватившись за голову, медленно сполз на пол. Навалившись на балконную дверь, я ощутил виском грубое дерево, нагревшееся под солнцем. Тело налилось бессилием, в солнечном сплетении заворочалась серая осенняя муть. Наконец Ирина отложила нож и, не обращая на меня внимания, заклеила семь свежих порезов. Встав, она принюхалась и угловато искривила рот. - Я же просила закрыть дверь. Теперь придется проветривать. Да что с тобой не так, Влад, хватит валяться. Потянув за плечо, она заставила меня подняться и поволокла к дивану. Переставляя непослушные ноги, я обмякшим кулем рухнул на рыжую обивку и уткнулся в нее лбом. Ирина выдавила на ладонь половину капсул. - Съешь, тебе надо успокоиться, - сказала она. Ухватив меня за подбородок, она высыпала красные капсулы к***на мне в рот и залила их какао. Позволив проделать всё это с собой, я сжал ее руку и опустил голову. Я пока не задавался вопросом, почему она чередует плохое отношение с хорошим, зная, как бурно я на это реагирую, не осознавал, что превращаюсь в зависимую комнатную собачку при скучающей даме. Зависимую во всех смыслах. Я будто со стороны наблюдал за собственным погружением в трясину. Ирина, принявшая свою половину, лежала на кровати, а я обнимал ее ноги, линованные полосами света. К***н еще не подействовал, однако предвкушение затмило тревогу, и я даже нашел его приятным. Конечно, предвкушение нельзя сравнить с приходом, но в нем есть особая прелесть, как в завязке сюжета, как в музыкальном вступлении. Обычно меня окружал черный космос, в котором изредка что-то начинало мерцать и быстро затухало, а сейчас космос вокруг сверкал. Когда в мозгу взорвалась точка тепла, и оно устремилось в тело, мне стало так хорошо, что на миг я даже забыл про существование Ирины. Зато стоило мне про нее вспомнить, как чувства, усиленные квазикодеиновым обертоном, вспыхнули ярче прежнего. - Добрая, - воодушевленно пробормотал я, прижавшись щекой к мягкому бедру, обтянутому черным габардином, - любимая…