Два начала

Когда она раскрывает сундук с одеждой, в нос ударяет тяжёлый запах пионов. Девушка помнит, что мама всегда пахла сладостью и свежестью. Отец говорил, что она словно бутоны цветов, укрытые первым снегом. Т/И улыбается. Она опускает руки внутрь, ощущает мягкую отделку бархатной ткани и щурится от забытого чувства роскоши. На дне лежат несколько платьев и ночных одежд, что вышивала лично Гвина. Пальцы нащупывают прохладный металл, и Т/И тянет находку наружу. Золотое ожерелье, что было на матери в день свадьбы. Она обводит пальцами камни, плотно посаженные в витиеватые изгибы украшения. Все оттенки зелёного, россыпь чёрных бриллиантов и два небольших осколка метеорита. Листва, ночь, огонь. Т/И откладывает его в сторону и смотрит на молочную ткань, что скромно лежит сбоку. Т/И чувствует, как щеки ее наливаются кровью, и она ощущает жгучий стыд. — Вся власть находится в руках мужчин, — мама плавно проходит гребнем по ее волосам. — Да. Но лишь до тех пор, Т/И, пока они не полюбят. И вот тогда, — она щёлкает ее по носу, — тебе нужно его очаровать, но никогда не сдаваться первой. — Мама, — девочка переходит на шёпот, — я достаточно умна, чтобы очаровывать? — Умна и сильна, моя маленькая, но важно научиться и другим вещам. Она жмётся ближе к Гвине и смотрит на неё ещё светло-карими глазами: — Каким? — Умению соблазнять и любить. Девушка выныривает из воспоминаний, перебирая в руках «текучий» шёлк. Это платье, если его можно так назвать, абсолютно прозрачное, больше похожее на туман, что спускался с гор Тландиты, или на молочную пенку ее любимого напитка. Т/И чувствует, как румянец переходит на шею, когда она вспоминает слова матери, что его нужно надевать на нагое тело. — Распущенные волосы, Т/И, лёгкий аромат благовоний, мягкие полупрозрачные ткани, что окутывают тебя и пару небольших браслетов — и ты уже одета для него. Ей исполняется шестнадцать, и тренировки голоса, разбор ядов, подбор клинков нужного размера с мамой, разбиваются занятиями, от которых Т/И не спится ночами. — Ты не должна стыдиться, моя дорогая, — мама кладет свою руку поверх ее. — Это тоже часть любви, что ты будешь дарить мужу. Т/И опускает голову, но Гвина поднимает ее за подбородок и, улыбаясь, смотрит в глаза. — На совещаниях ты будешь ему опорой, во время тяжёлых дней — верным другом, в бою — надёжным союзником, а дома — любимой женщиной, женой и матерью. Т/И закусывает губу и, отводя взгляд, говорит еле слышно: — А в покоях? — Желанием. Т/И убирает одеяние в дальний угол и достаёт закрытое платье, обшитое мелким цветочным узорам. Девушка почти расслабленно выдыхает, но нащупывает кисточки от корсета на спине. Смущение переходит на декольте, и она сглатывает. — На людях будь скромной. Помни, что в глазах других ты — самое дорогое сокровище своего Дома, — Гвина ждёт, когда дочь ответит хоть что-то, но, видя непонимание, продолжает: — Но это вовсе не значит, что процесс подготовки к званным ужинам или обедам не может быть приятным. Выбирай такие наряды, облачение в которые будет требовать помощи твоего мужчины. Т/И шумно выдыхает и вспоминает тренировку с Дунканом, что сорвалась. Она словно ощущает тёплые пальцы на своей шее, медленно застегивающие воротник тренировочной формы, чувствует, как маленькие пуговки проходят в петельки, и как Айдахо медлит, оттягивая момент, когда нужно будет отойти. За отшивкой мундира, камзола и другой одежды для официальных и неофициальных выходов с отцом тоже следила мама. — Отцу не нравится, что я притягиваю внимание окружающих. — У Арейсов ещё ни разу не появлялись девочки, он не знает, как себя вести, — мама протягивает ей перемолотую смесь, и Т/И пробует. — Что за яд? — Амотоксин. — Действие? — Некроз почек, печени и сердца. Мама кивает и убирает бутыль в сторону, прикрывая крышкой. — Ты любима, Т/И. Мной, отцом и всеми жителями этой планеты. Это меньшее, за что тебе стоит переживать. Т/И сжимает ткань платья и окончательно решает надеть его на встречу с бароном. Она захлопывает сундук и отходит обратно к кровати. Девушка снимает форму привычными движениями, аккуратно складывает ее на постель, и, медля ещё мгновение, надевает выходной наряд. Ткань задевает напряжённые от холода соски, и Т/И дергается от чуждых ощущений, шорох окутывает ее тело, а после платье садится как влитое. Она осматривает себя, и ей так странно от того, как все это выглядит. Ей кажется, что развернись и взгляни в окно — Т/И увидит пейзажи Тландиты, а в дверь немедля постучит мама, интересуясь ее подготовкой к ужину. Девушка захватывает концы атласной ленты и тянет в стороны, утягивая корсет, и снова краснеет. Дункан отбивает удар и сбивает ее с ног, Т/И падает на пол, успевая подставить перед собой руку, чтобы не ушибиться. Она распределяет вес поровну, подставляя рядом вторую ладонь. Колени зудят от резкого удара, и девушка слышит обеспокоенный голос Айдахо: — Госпожа? — Все хорошо, видимо, я сегодня не выспалась. Т/И слышит шаги мечника позади себя и ждёт, когда он поможет ей подняться. Меньшее из того, чего бы ей действительно хотелось. Дункан протягивает ей ладонь и девушка, оперевшись о неё, встаёт. — Позволю предположить, что на сегодня достаточно. — Почти, госпожа. Мужчина делает к ней шаг, придвигается непозволительно близко, и Т/И снова хочет сбежать, но он тянет руки назад. Она не понимает, ей кажется, словно мечник «кутает» ее в объятия. — Дункан? — голос надламывается. И она ощущает. Шёлковый шнурок корсета выбивается из-под тренировочной формы, оголяет прикрытую кружевом кожу и окунает чувства Т/И в жар. — Стоит привести вас в подобающий внешний вид, госпожа. Т/И не может оторвать от него взгляда, Дункан смотрит, не моргая, и на его лице нет ни капли улыбки. Девушка чувствует, как корсет сужается, как широкие ладони воина путаются в тонких нитях белья, и она клянётся сама себе, что больше не явится на занятия. Айдахо перевязывает концы лент между собой, и Т/И замечает, как тяжело раздуваются ноздри учителя. — Вот теперь все. — Спасибо. Она ждёт, когда мужчина разомкнёт объятия, но тот медлит. — Что-то ещё? Он сглатывает, придвигается ближе, почти касается губами ее уха. — Тренировки станут сложнее, ведь я знаю, что скрывается под твоей формой. Т/И закусывает губу от волнения и чувствует себя девочкой, которая только-только познаёт удивительный женский мир. *** Когда корабль, окутанный клубами пара от разгоряченных двигателей, остывающими под тяжелыми каплями ледяной воды, приземляется на холодную твердь Секунды, Т/И позволяет себе маленькую шалость. Она шепчет, и шёпот ее превращает воздух в фигуру отца. Мужчина двигается с севера — с той стороны, откуда по словам ее деда они все когда-то пришли. Капли дождя зависают в воздухе, замерзают, обрастая тонкими кристаллами, и девушка впервые за много лет видит снег. Она следит из окна, как главная площадь покрывается тонким слоем льда, как небо затягивается пушистыми облаками, забирая с собой привычную серость. Величавый, с копной тёмных волос, что развеваются на ветру, в расстегнутой до груди рубахе и тяжелом чёрном плаще, отец двигается в сторону прибывшего Харконенна, оставляя за собой тяжёлые следы военных сапог. Следы сразу же исчезают. Ей хватило четырёх лет, чтобы удостовериться в том, что миражи навсегда остаются миражами, но от этого не становится легче. Она замолкает, и мужчина, остановившись, смотрит в ее сторону, ловя взгляд дочери. Т/И замечает пару золотых серёжек, что раскачиваются в такт его движениям. Те украшены белыми камнями, и образ снова становится слишком детальным — этого нельзя допускать. Она успевает бросить взор на тонкие линии рисунков, что выбиты на его теле, на карты земель из легенд, что отец рассказывал ей перед сном. Она трясёт головой, отталкивая навязчивые мысли. Разум твой чист и светел. Т/И позволяет себе ещё малость, смотрит на его руки, замечает перстень с гербом их Дома, видит кольцо — символ любви родителей — и снова начинает говорить. И ты хозяйка ему, и ты управляешь. Фигура отмирает и снова движется в сторону корабля. Сардаукары не видят покойника, иллюзия предназначена для Владимира, и Т/И ждёт того, что будет написано на его лице. Девушка вглядывается и наконец-то замечает тучную фигуру прилетевшего убийцы. Скалится. Ибо нет человека без разума, и нет разума без человека. Губы ее медленно движутся, руки отца раскрываются в радостном объятии, и она слышит, как низкий баритон Ваурума разносится, почти ударяясь о рамы возвышающейся резиденции. — Добро пожаловать к Арейсам, друг мой. Владимир оступается, глаза его округляются от страха, и чувства мешаются с удивлением. Т/И шепчет, и отец расходится в безумной улыбке: — Ты сам меня здесь оставил. Владимир что-то кричит страже, всматривается в фигуру, тычет в неё пальцем и девушка, приподнимая уголок губ, развеивает мираж. Ежели ты не зверь. Т/И отходит от окна и движется в сторону главного входа, чтобы встретить гостей, сбивается, считая ступени. Подол скрывает от неё их точное число, и она впервые позволяет себе забыть цифры. На девятнадцать минут — она поправляет себя — что займёт расстояние от ее покоев до встречи с Владимиром. Сардаукары расступаются, и Т/И замечает, как тяжёлые двери отворяются, впуская делегацию Харконеннов. Восемь стражей, двенадцать подданных и три служанки. Один барон и один Фейд-Раута. Племянник Владимира переводит на неё взгляд, и Т/И улыбается, чеканя фразу, что сказал ранее ее отец: — Добро пожаловать к Арейсам, друзья мои. Люди замирают. Т/И замечает среди стражи Мартина, и тот оглядывает ее с ног до головы. — Моя прекрасная Т/И, — Владимир почти поёт. — Мне посчастливилось встретить твоего отца. — Не удивлена, барон, хозяину положенно встречать старых членов семьи, — слова вырываются шипением. Девушка перешагивает последнюю ступень и кивает, протягивая руку вперёд. Фейд-Раута теряется, но, подхватывая кисть, прижимает тыльную стороны ко лбу. Т/И ждёт, когда он отпустит, и проводит прямую черту вдоль его щеки. — Рада тебе видеть, кузен. — Взаимно, Т/И. И призрел Господь на Авеля и на дар его, а на Каина и на дар его не призрел. Т/И стряхивает с себя странные мысли и переводит взгляд на барона, отодвигаясь ближе к Мартину, что стоит позади. — Каким был полёт? Верно все будут рады вернуться на Арракис, — Т/И проводит пальцами вдоль рукавов. — Вы, должно быть, проголодались? Владимир соглашается. — Радостное возвращения должно ознаменоваться чудесным ужином. Я позволил себе привести главное блюдо, чтобы не утруждать подготовкой. Т/И отходит в сторону, пропуская мужчину вперёд. — Что за блюдо? Голос племянника Харконенна колючий и острый, как морозы на небесном пике. — Дядюшка сказал, что Арейс-старший обожал такое мясо. Владимир оглядывается назад, улыбается Т/И, обнажая красные десна, и губы его натягиваются в зловещей гримасе. Т/И вдруг осознает, о каком именно мясе говорит кузен. *** Стол ломится от еды, Т/И припоминает рассказ Пола о том, что герцог Лето, после прилёта на Арракис, провёл схожий приём. Пригласил банкиров, представителей Великих и Малых Домов, всех, кто имел вес и был причастен к передаче планеты в фив Атрейдесам. Выявлял истинных сторонников и друзей. — Я слышал, что младший брат Башара вернулся с Tres 2b, верно? Т/И кивает и, опережая вопрос Владимира, отвечает: — Ребёнок слеп и я не стала отвлекать его подобными, — она подбирает слово, — мероприятиями. — Слеп? — Барон наклоняется над столом и весь превращается в слух. — А в нем видна порода Арейсов? Девушка ощетинивается и слишком громко ведет зубчиками вилки по дну тарелки. — Ты никогда не узнаешь, Владимир. Единственный Арейс, которого ты когда-либо увидишь, — я. Мужчина вздыхает притворно-грустно и приказывает служанке разложить основное блюдо. — Ты жестока ко мне, Т/И, я всего лишь желал увидеть всю семью. — Все, что осталось от моей семьи? — Или так, да. Она пожимает плечами и кривит уголок губ. Фейд-Раута передаёт ей тарелку с большим, кроваво-красным куском мяса и они на мгновение сталкиваются взглядами. Девушка кивает юноше и снова улыбается. — Всегда было интересно, — Владимир отрывает кусок голыми руками, — почему имя твоего деда перестали упоминать все, кто был с ним знаком? Негоже имя произносить всуе. Т/И надрезает маленький кусочек и кладет в рот, разжёвывая. Проглатывает. — Старые сказки, барон, не более. Мужчина заходится кашлем, а затем, снова начиная чавкать, бросает: — Расскажешь? Т/И отрезает новый кусок и рассматривает тонкие прожилки мышц. — У каждого имени свое значение, потому его и нужно заслужить. Имя Арейса-старшего означало конец вселенной, — она отпивает глоток вина и добавляет: — К тому же, не помню никого из своей семьи, кроме деда, кто ел человеческую плоть. Владимир указывает на неё пальцем, с которого капает капля крови. — Кроме тебя. — Я не наслаждаюсь, Владимир. В этом и разница между мной и дедом. Лишь выражаю уважение тому, кем ты меня угощаешь. Фейд-Раута откашливается и говорит, не отрывая взгляда от тарелки: — В этом есть своя прелесть, кузина, знать, что после смерти мучения лишь начинаются. Она думает о том, что стало с герцогом Лето, но боится допустить мысли, что сделали с ее отцом. — Люди должны умирать правильно, кузен. Тела должны предавать огню или оставлять гнить в земле. Барон глядит на неё смоляными глазами и кивает в сторону, подзывая стража. К Т/И подходит мальчик и ставит на стол небольшую коробочку. — Я помню, что в твой Дом нельзя приходить с пустыми руками. Маленький подарок, что, возможно, укрепит наши отношения. Т/И двигает к себе клинок, который так и не смогла оставить в покоях, и приподнимает крышку остриём. На голубой ткани покоится горстка пряности, что отливает золотом и легким синим свечением. — Меланж? — Ты так долго была на Арракисе и мне лишь остаётся догадываться, где именно и что ты творила. Но пряность всегда будет в цене, и тебе, Т/И, это известно. Она ведёт кончиком оружия, тормоша аккуратную горочку, вспоминает Пола и свои обещания. Меланж тянет ее назад, мутит рассудок, и она отодвигает подать дальше от себя. — Хотела бы быть благодарной, но не могу, — Т/И убирает клинок обратно и переводит внимательный взгляд на мужчину. — Зачем ты захотел увидеться со мной? Было вовсе не обязательно прилетать на Секунду, Владимир. Барон машет ладонью, и Фейд-Раута подрывается с места, покидая зал. Лицо его становится серьёзным, и Т/И облегчено вздыхает. Наконец-то они перестают притворяться. — Дело в том, девочка, что твой отец стал очень резко хорошим. Девочка. Хорошим. Она поднимает брови вверх и несколько раз кивает, подцепляя новый кусочек, слушает. — Одна птичка нашептала мне, что младший Атрейдес может быть жив. А это значит, — Владимир смотрит и почти не моргает, — фигуры на доске резко сменили своё положение. Т/И ухмыляется. — Вдруг я тоже окажусь хорошей? — смеется. — Рада слышать, что сын герцога Лето жив, но чего ты хочешь от меня? — Дружбы, девочка. — Неужели один мальчик, который, возможно, выжил, заставляет самого барона просить помощи у Арейсов? Харконенн хохочет. Ей слышно, как он силится не сипеть, но надрывные вздохи вырываются против воли, и она знает, что его лёгкие — почти решето. Т/И с удивлением замечает одну общую черту, что тянется между ее семьей и Владимиром — в них нет абсолютно никакого сожаления в том случае, если план требует хоть каких-то радикальных мер. Она снова смотрит на блюдо, где лежит пару кусков мяса. Никакого сожаления. Барон поднимает за неё бокал, и Т/И кивает. Мимолётно ей кажется, что в его тучной фигуре теплятся отголоски власти, и что союз с этим Домом мог и правда вернуть утерянную столетия назад дружбу, но она сбрасывает с себя морок и приглядывается лучше. Кроме жира в его теле нет ничего — бездонная пустота, которую он силится заполнить непомерным желанием обладать. — Время столь быстротечно, что я сам удивляюсь решениям, что принимаю. — А как же император? Уверена, что Шаддам IV захочет личной встречи с Полом, если тот окажется жив. — Императоры сменяют друг друга, как листва по осени. Разве не так говорил твой отец? Т/И щурится и наклоняет голову вбок. — Ты хочешь, чтобы я предала Дом Коррино и Атрейдеса, если тот жив? Владимир улыбается, и кожа его, сухая и бледная, не выдерживает, трескается. — Обещаю тебе все, что пожелаешь после. — А кто ответит за уничтожение моей планеты? Харконнен облизывается. — Я дам тебе доступ к ядерному оружию Гиде Прайм, ты сможешь разнести столицу империи в пыль. Т/И чувствует, как безумие начинает играть на кончиках пальцев, как оно, поднимаясь, наполняет вены и доходит до сердца. Но Владимир слаб, а Пол даст гораздо больше. Она кивает закусывая губу. — Так мы снова играем на одном поле, леди Арейс? Не ищи исцеления у ног, тебя сокрушивших. — Как в старые-добрые? Не ищи исцеления у ног, сокрушивших твою семью. — Я обещаю подумать, барон, — мужчина смотрит с опаской, но Т/И добавляет: — И пусть обиды останутся в прошлом. Не ищи. — Я предал твоего отца огню, Т/И. Предал. Она улыбается и осушает бокал полностью. — Разве от его тела хоть что-то осталось, Владимир? *** Т/И засматривается на то, как Харконенн уходит в другую сторону резиденции, чтобы отдохнуть перед отлётом. Напряжение в ней клокочет, мешается с ненавистью, и она случайно надавливает на лезвие клинка, что лежит подле неё. Рана, хоть и не глубокая, начинает кровить. Она убирает оружие обратно в ножны и утирает палец о край платка. К вечеру, когда Т/И умывается, на дно купели падает несколько красных капелек, девушка удивлённо смотрит на палец и замечает, что порез так и не зажил. Она перематывает его ещё раз, но мыслей так много, что она не придаёт этому значения. Рана затягивается только ближе к ночи. Т/И вспоминает о ней после того, как укладывает кузена спать. Проходит больше десяти часов, перед тем, как место перестаёт ныть. Девушка задумывается о том, что раньше подобные ссадины она получала каждую тренировку и даже не замечала, но теперь…. Ее озаряет мысль и она подрывается с места, хватая клинок, что лежит у входа. Проводит боком вдоль ночного платья — на вещи остаются песчинки пряности. Т/И снова переводит взгляд на полученный порез и замечает неровные края, что невозможно, учитывая, как остро заточены лезвия. Осознание только заполняет разум, но Т/И отталкивает его дальше. Девушка подходит к зеркалу, смотрит на палец, а затем переводит взгляд на шрамы на своём лице — идентичные края у порезов. Т/И выдыхает, сравнивает ещё раз и ошибки быть не может. — Нет… Если ты хочешь что-то спрятать, дочь моя, клади это на видное место — Нет. Эти шрамы — не попытка отца наказать ее, не попытка сделать ее проще, это прямое напоминание, что Арейсов убивает специя. Ноги подкашиваются, она еле-еле находит опору позади, усаживаясь в кресло. Отец отказался от Арракиса не только из-за Атрейдесов. Он уже знал, что рано или поздно другим будет известно, что меланж для них смертельно опасен. Она вспоминает голубые глаза Пола. Сколько пряности в его теле? — Не ссылай Дункана, отец! Я прошу. Поставь мне другого наставника, отправь его в самые дальние владения Тландиты, но не изгоняй с планеты. — Дункан всегда будет частью нашего Дома, Т/И. Но ему нужно научиться считать, он так и не понимает значимость цифр. Отец все знал. — Мама, отец благоволит герцогу Лето слишком сильно, почему он не понимает, что это убьёт тебя?! Т/И сносит со стола стеклянные бутыли с ядами, и в глазах ее слёзы. — Он хочет забрать тебя у меня! Гвина подходит к Т/И, обнимает и кладет изящную ладонь на волосы, поглаживая. — Ты все ещё не видишь истины, милая моя, тебе ещё нужно научиться править. — Я хочу видеть тебя живой! Я не хочу власти! Лети со мной, умоляю, — Т/И пытается вырваться из объятий матери, но женщина держит крепко. Гвина вздыхает и шепчет: — Я останусь на Тландите, Т/И. Там, где твой отец назвал меня своей женой и там, где я родила ему дочь. Т/И вскакивает с места и почти бежит к столу, достаёт последнее письмо отца, что тот успел отправить ей, находясь в одной из колоний. Арракис будет началом и он же будет концом. Не ее концом, а концом обещаний, что отец дал герцогу Лето. Пол никогда не был ее суженым. Отец не заключал брак так долго не из-за возраста юного Атрейдеса, а потому что не хотел. Т/И смотрит, как трясутся руки, и переводит взгляд в пустоту. Отец знал, что Пол выживет. Отец знал, что герцог Лето умрет, отец почти подстроил его смерть. Арейсы никогда не выбирали Атрейдесов. Отец всегда выбирал семью.