Два начала

Барон задерживается на долгих три дня. Слишком много для того, кого ей совсем не хочется видеть. Т/И все еще не уверена в полном подчинении сардаукар, потому решает забрать кузена к себе в спальню, чтобы всегда знать, где он находится. Мартин лишь недовольно качает головой, узнавая об этом решении. — Арракис — одно, но нельзя запускать в свои покои другого мужчину на Секунде, госпожа. — Он — ребенок. — Он — мужчина. Воин тяжело вздыхает и разворачиваясь выходит из кабинета. Т/И устало потирает переносицу и упрямо морщит нос. После уничтожения Тландиты многие привычные для Мартина вещи постепенно покидают память девушки, и она, не желая того, отступает от традиций своей семьи. Дедушка бы одобрил. Она перекатывает слово на языке и тихонько улыбается. Т/И любила того грозного мужчину, любила его теплые объятия и громкий смех, любила уходить с ним в лес и подолгу подглядывать за животными, любила слышать, как он отчитывал отца, когда Т/И пытались сделать послушной, любила в нем практически все. Она не помнит, в какой именно момент стала бояться быть похожей на него. Т/И смотрит, как дедушка выпускает из капкана зайца и, перевязав ему лапу, отпускает. Мужчина переводит на нее хитрый взгляд и, улыбаясь, шепчет: — Иногда нужно измениться, даже если это претит самой твоей сути, — он указывает пальцем в самое сердце продолжая. — Какие-то поступки себя изживают, и нужно искать новый подход. Т/И трет красный от мороза нос. — Позволить жертве спастись самой? Дедушка кивает и слегка усмехается. — Только запомни, моя Далия, дадим мы этому зайцу убежать или нет — исход будет один. — Он умрет? — она смотрит, как мужчина соглашается, и вглядывается в следы на снегу. — Но тогда зачем ты ему помог, если все закончится тем же самым? Мужчина подходит к ней и, подхватывая на руки, отрывает от земли, отряхивает налипший на рукавички снег и загадочно шепчет: — Чтобы другие звери обманулись в том, что я — добр. Т/И смеется и понятливо качает головой, спрашивая еле слышно: — Чтобы в капкане стало больше добычи? — Да. — дедушка добавляет: — Так делают все терпеливые охотники, моя Далия, все Арейсы. Т/И ведет рукой по столу, обводя пальцами мягкую зеленую обивку. Листы бумаги лежат неровной стопкой рядом с чернильницей, и Т/И почти решается взяться за перо, когда задерживает руку в воздухе и вздыхает. Она путается в нитях своего отца. Поддевает одну, но лишь затягивает новые узлы. Хаотично разбросанные и доступные для Ваурума, ей они не поддаются. Пути, что он проложил для неё, ведут в тупик. Они стелятся кровью и подчинением, но ей настолько дико, что она выбирает заросшую тропу, дабы выстроить собственный ориентир. Она корпит над идеями Арейса ночами напролёт, вспоминает то, чему он учил ее, старается уловить подтекст во фразах и брошенных наспех словах. Но подсказок нет. Их нет, понимает она, лишь от того, что отец всегда говорил прямым текстом. Будущее настораживает. Это новое чувство, которое ей совершенно незнакомо. Оно сродни страху, такое же чуждое и далекое от привычных ей понятий. Люди вокруг тонут в пучине власти, они кормятся своей любовью к завоёванным вещам, но Т/И видит — им недостаточно. Она пытается взглянуть на планы отца выше, абстрагируется от реальности и все думает, где он или уже она сама допустили ошибку. Узлы нарастают крепкими комками, и ей видится лишь два выхода — разорвать их или смириться. Фигуры мысленно сдвигаются на пару клеток назад, и черные пешки, сбитые раннее, возвращаются на поле — девушка просчитывает другие ходы и выступает вперед конем со слоном, пытаясь очистить дорогу ферзю — противник двигает короля и Т/И, пожертвовав парой фигур, его съедает. Снова бросает быстрый взгляд на чистые листы, и ей все никак не удается оформить письмо Шаддаму IV с докладом, что Владимир ведет двойную игру. Девушка усмехается и устало трет виски. Харконенн знает, что она может его предать, император знает, что она может предать и его, бывшие сторонники и колонии служат, лишь преследуя личные цели, и Т/И понимает, что каждый в этой странной игре придет либо к гибели, либо к победе. Умирать не хочется совсем. Но на Арракисе ее ждет Пол, ждет ее Бог, и ждет вся новая жизнь, а значит — страха нет. Т/И убегает, пытаясь запутать следы. Ей кажется, что за ней, волоча тяжелый подол, двигается смерть. Лес, настолько знакомый с самого детства, превращается в ловушку, и она ощущает себя тем самым зайцем, которого дедушка когда-то выпустил из капкана. Куда не прячься — исход один. Она слышит позади себя голос матери, слышит тяжелое дыхание стражи, что пытается ее нагнать, и от этого бежит еще быстрее. Дедушку убили, ее дедушка больше не вернется домой, больше не прижмет ее к своей груди, не укроет от зябкого мороза своим плащом, не расскажет истории рисунков, что выбиты на его коже. Она утирает ледяные дорожки слез рукавами платья и переходит на тяжелые всхлипы. Ее ловят чьи-то холодные руки и она кричит, думая, что смерть все-таки застала ее. — Тише, успокойся. Она узнает голос отца и пытается вырваться, пытается убежать дальше. Она не хочет его видеть, не хочет видеть никого, кроме дедушки. — Успокойся! — мужчина переходит на крик, и T/И затихает, переводит заплаканный взгляд на мужчину, что держит ее крепко, и, кривясь от злости, бьет его маленьким кулачком в грудь. — Он летел за тобой! Где ты был? Отец молчит и смотрит на дочь, та шумно сглатывает и замечает, какими влажными становятся его глаза. Ему больно. Т/И не хочет, чтобы он тоже плакал. Вопрос вырывается против воли: — Дедушка ведь больше не вернется? — Больше нет. T/И всхлипывает, а потом резко обмякает, словно осознавая, как от части их Дома отрезали душу. — Имя дедушки исчезло с ним? — Да, моя Далия, больше его нельзя произносить. Девочка дергается снова и, отец наконец-то опускает ее на землю. Голос матери звоном разносится по лесной тиши, и Т/И, еще раз взглянув на мужчину, бросает обидное: — Не называй меня так. В пять лет она впервые осознает, что Арейсы могут спланировать все, кроме моментов, когда ими движет любовь. Тело дедушки так и не возвращают на Тландиту. Т/И дергает плечами и кривит уголок губ в подобии улыбки — как будто все эти воспоминания играют хоть какую-то роль сейчас. Планеты нет, как и всех тех, кто когда-то там был захоронен. Отец дал добро на создание ею нового мира — было бы полным кощунством проигнорировать такой шанс. Когда она двигается по коридору в сторону своих покоев, ей вдруг четко становится ясно, отчего Секунда напоминает дом. В резиденции стоит полнейшая тишина, и на первый взгляд возникает чувство, словно эти стены не скрывают людей. Но стоит лишь прислушаться, как Т/И улавливает движение сбоку и тихое дыхание солдат, что прячутся в тёмных углах, готовые по первой необходимости напасть. Или защитить? Она снова отвлекается на цифры, и, глядя на острые носы сапог, насчитывает двести двадцать восемь шагов до своих покоев. Бордовый ковёр, которым устлан каменный пол, немного сбивается у порога, и Т/И приходится сделать два лишних приступа, вместо привычного одного. Мерное дыхание ребёнка звучит громким звоном на фоне мертвой тишины. Т/И отпирает дверь. Отец стоит к ней спиной и молчит. Т/И чувствует, как холодный ветер неприятно лезет под мундир и окутывает льдом горло. — Куда отбыл Дункан? — На Каладан. Девушка усмехается и видит, как отец разворачивается в ее сторону. — Его нужно проверить, Т/И. Тебе придётся с этим смириться. Она сталкивается с ним взглядом и знает, что со стороны выглядит его точной копией: начиная от выправки, заканчивая тем, как она сжимает челюсть. С хозяином Дома нельзя спорить и она соглашается. Нет? Да. Он делает шаг к ней навстречу, но девушка отодвигается назад. Отец поднимает руку, Т/И понимает, что тот хочет ее коснуться, но замирает на половине и опускает ладонь к бедру. Голос его звучит слишком одиноко: — От тех, кого слишком любишь, держись подальше. Т/И удивлённо вскидывает бровь, сразу вспоминая герцога Лето, и Ваурум, словно читая ее мысли, мягко щурит глаза, ожидая, что она ответит. Т/И хмыкает и заканчивает за него: — Потому что они-то тебя и убьют. Девушка вырывается из воспоминаний и выдыхает, ей вдруг становится стыдно за то, что она никогда не любила отца правильно. Никогда не любила так, как он заслуживал в действительности. И от того, скорее, и осталась жива. Она слышит, как дыхание ребёнка становится прерывистым, и тот, ерзая на кровати, шепчет сонным голосом ее имя. Девушка приближается к нему и присаживается рядом, находя его ладонь: — Разбудила? — Я хотел дождаться, но не смог. Девушка улыбается и, скидывая сапоги, залезает с ногами на кровать. Ребёнок замолкает, а после настороженно говорит: — Мне снился сон. Т/И опускает взгляд на его лицо и задерживает внимание на невидящих глазах. Что может видеть слепец? — Ты видишь сны? Ребёнок придвигается ближе и смотрит раскосо, не имея возможности сконцентрировать взгляд. — Цвета, — он задумывается, — старые воспоминания до Tres 2b. Но сейчас мне снятся твои сказки. Т/И ведет пальцами сквозь его локоны и снова улавливает запах пионов. — И что тебе снилось, малыш? — Вода, — он шумно сглатывает. — Очень много воды, бесконечные моря, в глубине которых плещутся лёгкие волны рек. Т/И улыбается, ведя пальцами вдоль скулы ребёнка. — А ещё во сне пахло солью, камнями и зеленью. И был такой сильный ветер, он играл с моими волосами и вокруг было так светло. Девушка задерживается на подбородке и начинает хмурить брови. Таких пейзажей никогда не было на Тландите, то, о чем говорит кузен, — точное описание Каладана. — А ещё там была девочка. — Девочка? — Да, очень красивая. У неё были длинные темные волосы, светлая кожа, такая, как новый лист бумаги и глаза у неё были под цвет грозового океана. Т/И всматривается внимательнее: — Грозовой океан, малыш? — Да, один в один. Только такие, хм, необычные, как у лорда Арейса, — мальчик спотыкается, вспоминая. — Но вместо чёрного цвета — небо. Глаза ибада. Меланж. Фрименка. — У девочки было имя? Ребёнок хмурит лоб, трёт лицо ручкой и затем расходится в улыбке: — Да! Очень красивое имя, она просила его не забывать, — он закусывает губу и шепчет: — Алия. Она повторяет одними губами: — Алия, — девушка успевает задаться вопросами о том, почему кузену снится незнакомка с Арракиса и Каладан, когда тот перебивает ее размышления. — Она сказала, что видит очень далеко и много, а я помогу ей держаться на месте. — Потому что не видишь совсем? Ребёнок зевает и слабо кивает в ответ. — Значит, Алия, — Т/И проводит ладонью по лбу мальчика, добавляя: — Подарок небес. — Т/И? — Да? — Ты можешь рассказать мне еще одну сказку? Мне хотелось бы снова увидеть сон. Девушка знает, что вместо сна кузен имеет в виду девочку. Для сказки нужно отпустить себя. Мама говорила, что если ты дозволяешь себе придумывать истории, то будь добр вдыхать в них жизнь. — Конечно. Она смотрит, как ребёнок укладывается удобнее, и позволяет себе немного расслабиться. Комната сразу заполняется звуками, которые Т/И предпочитает игнорировать из-за их ненужности. Она слышит громкие и тяжёлые капли непрекращающегося дождя, порывы ветра, что разбиваются об оконные рамы, лёгкий звук шагов сардаукар за дверью спальни, шорох мнущейся под ними простыни и слегка свистящее дыхание мальчика. Она переводит взгляд на ребёнка и выдыхает сквозь плотно сжатые зубы. Ей кажется, словно подле неё лежит Пол. — Т/И? — Т/И! Девочка прилетает на Каладан впервые, в ней столько восторга от того, что не нужно кутаться в тёплую одежду, что вокруг столько воды, той, что не закована в вечную мерзлоту и холод. Вода глубокая и чёрная, исчезает теряясь на горизонте и Т/И кажется, словно на этой планете, на самом ее краю — бесконечный водопад. Когда они приходят на званный ужин в честь дня рождения наследника герцога Лето, Т/И старается вести себя скромно. Она обходит гостей по-змеиному аккуратно, стараясь не задеть тех, чьи числа над головами рябят значениями, которые ей не произнести и вовек. Люди смеются, некоторые узнают в ней дочь лорда Арейса и чуть склоняют головы, позже начиная шептаться между собой. Т/И ищет глазами леди Джессику, и, найдя названную матерь, что сидит, словно прекрасное закатное солнце, направляется к ней. Женщина раскрывает объятия и целует ее в щеку, здоровается с ее отцом и указывает на место подле себя. Т/И присаживается и резко затихает. Ребёнок, которого, как ей сказали, зовут Пол, крадет все внимание, и звуки толпы вокруг пропадают. Она слышит только дыхание мальчика и то, как маленькие пальчики пытаются разорвать подарочную упаковку. Он выглядит как смесь черного песка, что полон пепла, и прекраснейшее северное сияние. Обе эти вещи Т/И любит всем сердцем. Ребёнок поднимает голову от столь пристального внимания, и находя ее глазами, улыбается. Где-то в районе груди у Т/И простреливает, золотые нити от солнечных лучей, пробивающихся сквозь цветные витражи родового замка, окутывают детскую фигурку и связываются в тугой кокон — она видит чёткую цифру один. Мальчик неведомым ей образом становится центром всего празднества. Когда Пол протягивает к ней ладошку, Т/И направляется к нему как заворожённая. Он словно факир, что заклинает кобру. Девочка смотрит на его пухлые пальчики, переводит взгляд на розовые щечки и присаживается рядом. Ребёнок упрямо тянет к ней ладонь, но Т/И помнит, что любое касание должно быть обусловлено веской причиной. У них тоже есть лимит. Как у слов, как у цифр, как у верности и любви. Мальчик немного хмурит бровки и Т/И, поддаваясь искушению, переплетает их пальцы. Пол довольно улыбается, показывая ряд молочных зубов, и она, не выдерживая, улыбается в ответ. Где-то внутри рокочет такое неизведанное чувство обладания, и Т/И удивлённо переводит взгляд на их сцепленные пальцы. Ей кажется, что больше никогда в жизни она не захочет их отпускать. Она на мгновение отворачивается и переводит взгляд на отца, тот показывает пальцами цифру семь. Количество человек, до которых она касалась, и кто прикасался к ней, с возрастом начинает расти. Отец, мама, дедушка, Джессика, Дункан, Ауда. Теперь Пол. Т/И чуть опускает подбородок, ожидая, что именно последует за этой информацией, но отец кладет ладони на колени и отворачивается от неё. Пока людей, что дороги, можно исчислять десятками — в жизни все идёт правильно. — Т/И? — Начинаю, прости, — девушка откашливается. — Много тысячелетий назад была одна планета, на которой жили те, кто позже породил наш Дом. Люди те были красивы, высоки как горы и широки, как разливы весенних ручьев. Они бороздили бескрайнюю водную гладь на кораблях, что были вырублены из дерева и называли себя аскеманнами. Мир тот был опасен, но красив, — она пытается вспомнить, что говорил отец и добавляет: — Над той землей сияло лишь одно светило, а известная нам Бетельгейзе им была неведома. У людей были грубые руки и имена. Они верили, что все вокруг породили Боги, и поклонялись огню, воде, земле и воздуху, — Т/И чуть сползает вниз, устраиваясь удобнее. — И была среди их рассказов одна легенда про огромного змея, что родился в настоящем, вырос в прошлом и умер в будущем. Змея звали Ёрмунганд, и в последней своей битве, когда пал он от рук труса на последнем своем вздохе, отпустив врага лишь на девять шагов от себя — змей его убил, — она замолкает, слыша глубокое дыхание мальчика. Скольких сардаукар убил Дункан, перед тем, как его сердце остановилось? — А потом? — голос ребенка почти сипит, а после и вовсе теряется в теплом выдохе. — Что было потом, Т/И? Она вздыхает, стараясь унять зевок, и продолжает: — А многим позже появилась Тландита. Арейс-старший рассказывал, что было верным решением выбрать планету, усыпанную снегом, чем ту, что могла быть полна бесконечной водной глади. — Почему? — Потому, мой мальчик, что когда во всей вселенной была пустота, где-то в самом ее сердце зародился источник Хвельгемир, чьи воды были окутаны льдом, но все равно продолжали течь. И дал этот источник жизнь всему, что появилось после. Мальчик причмокивает и шепчет: — Потому что ледяные волны Хвельгемира встретились с бушующем пламенем и породили жизнь. — Верно, малыш, от того все и нужно возвращать огню. Где есть начало — там кроется и конец, — рассказчица медлит. — А теперь засыпай. — Т/И, — он спотыкается. — А если мне снова приснится та девочка и спросит о том, как меня зовут, что мне ответить? Девушка напрягается и закусывает щеку изнутри: — Скажи ей, что имя тебя еще не нашло. *** Она расчёсывает волосы кузену, когда к ней в покои стучатся. Голос за дверью кажется глухим: — Леди, простите за беспокойство в столь ранний час, но мне нужно с вами поговорить. Т/И замедляет движения гребня и четко произносит: — Входите. Дверь отворяется, и мужчина, немного топчась на пороге, проходит внутрь. — Простите меня ещё раз, но дело неотложное. — Слушаю, адмирал, — она продолжает перебирать зубчиками локоны ребёнка. — Отряд сардаукар уже готов к вылету, но я бы хотел, — мужчина откашливается, — чтобы вы лично утвердили тех, кого мы отправляем на Арракис. — Арракис? — голос ее кузена раздается трелью. — Тебе бы там не понравилось, малыш. В ней поднимается нетерпение, конечно она хочет сорваться с места, оглядеть каждого солдата, что может быть опасен для Пола. Но нельзя показывать виду — она привыкает к показательному послушанию. Т/И уточняет: — Это необходимость? Мужчина быстро кивает. — Тогда конечно, как я смею отказать. Она спускает ребенка с колен и одергивает мундир. Мальчик резко цепляется в ее бедро, стараясь не потерять. T/И отводит пальцы от себя, а затем крепко ловит его ладонь, оглаживая большим пальцем. — Придётся немного побыть без меня. — Сколько? — ребёнок поднимает голову на ее голос. — Чуть больше восьмидесяти минут. Он отходит в сторону, держась за край кровати, и девушка читает по губам, что он начал счёт. — Идемте, адмирал. Мне нельзя опаздывать. Т/И кажется, что уголки губ мужчины приподнимаются в подобии улыбки. Когда они выходят, сардаукары уже слишком очевидно стоят на коленях. Она насчитывает ровно двенадцать человек. Ее нагоняют слова: — Мы собрали тех, кто более всех предан императору. — К чему тогда этот сюр? — она указывает свободной рукой на мужчин. — Церемония требует сопроводить воинов кровью. Раннее Башар сам принимал подобные решения. Т/И оглядывается вокруг, цепляется взглядом за жертвенные алтари и вздыхает, затем отходит в сторону, приближаясь к главнокомандующему отряда. Тот сидит перед ней на коленях, опустив голову. Хорош тот воин, что ценит кровь в теле врага. Девушка подходит вплотную, приподнимает его за подбородок и, налаживая зрительный контакт, протяжно касается губами лба. У мужчины вырывается удивлённый вздох, и Т/И добавляет, отодвигаясь от солдата: — Удачного вам полёта, Тугуз. — Леди? — он откашливается. — Вы знаете мое имя? Т/И утирает лицо от дождевых капель и улыбается по-матерински тепло: — Я знаю каждого на этой планете, друг мой. Она видит, как в его глазах зарождается понимание, и, кивнув ему, возвращается назад, равняясь с адмиралом. Голос ее похож на раскаты грома, и она чеканит чётче, силясь «перебить» ветер и потоки воды с неба: — Встаньте! — сардаукары поднимаются с колен и переводят взгляд на неё, Т/И улыбается. — Желаю вам побед на Арракисе и, — она кладет ладонь на сердце, — подчиняйтесь тому, кто будет вас помнить, а не тому, кто позабудет и похоронит во времени. Солдаты молчат, и Т/И собирается развернуться, как слышит отчётливый голос командира: — Слушаемся, госпожа. Ее титул прошивает насквозь. Т/И кивает в ответ и ведет быструю линию ото лба до подбородка. Стопорясь от того, как глупо это выглядит. Мужчина зеркалит ее движение. Т/И разворачивается, чувствует тяжесть плаща, что успевает пропитаться от ливня, и двигается в сторону резиденции. Фигура Мартина возвышается у входа, и она считывает недовольство в его напряженной позе. Рукава его сюртука закатаны по локоть, и T/И замечает витиеватые черные узоры, что выбиты на его коже. Она знает — если следовать этим линиям, возможно достичь одной из колоний их Дома. Бывшей колонии. На теле каждого мужчины-тландитца выбиты истории дел, что он вершил при жизни. Карта на теле Мартина — память о помощи, что он оказал в завоевании планеты. А Дункан… Тело Айдахо усыпано чужими письменами и фразами, что ей не прочесть. Воин хмурится, сталкиваясь с ней взглядом: — Что это было, госпожа? — Мартин, друг мой, — T/И почти виновато наклоняет голову вбок. — Моя семья так долго правила кровью, после правила по праву рождения и никогда не пыталась управлять любовью. Он хмурится чуть больше, и Т/И замечает небольшие отголоски ревности в его лице. — То, что вы делаете, госпожа, разбудит в них любовь, но не ту, что они вправе испытывать. — Ты про любовь к женщине? — T/И улыбается краешком губ. Мужчина кивает и отводит от неё взгляд. — Это ведь то, что нужно. Так им будет легче за меня умирать. Она подходит ближе, и кладет руку на плечо. Мужчина переводит на неё взгляд, и Т/И щурится, глядя в такие знакомые золотые глаза: — Мне нужно беречь вас, Мартин. К тому же матерью я буду только вам. — И? — И своим детям, — та смеется. — На это я имею право, друг мой? Мужчина смеётся в ответ и слегка проводит щекой по ее руке. — Даже не смею думать иначе, — он меняется в лице, становясь предельно серьезным. — Мы будем любить их ровно как и вас. — Чуточку сильнее, — T/И опускает свою ладонь и переводит взгляд внутрь резиденции. — Как думаешь, какое имя можно дать кузену? *** Горячий песок нагревает доспехи, и T/И бьет запястьем в районе левого плеча, активируя защитные щетинки. Железо истончается, превращается в небольшой золотисто-серый диск, что умещается в ладони. Она быстро оглядывает себя и переводит взгляд на Дункана, что стоит в боевой позиции, прикрывая от нее Пола. Юный герцог успел измениться за этот год. Он выглядит обласканным солнцем, линии его лица заострились и стали подобны горным вершинам Тландиты, волосы больше не напоминают волн, но видятся ей кольцами Шай-Улуда. Т/И чувствует, как теряет его. — Здравствуй, Айдахо. Она приближается ближе, останавливается на расстоянии вытянутой руки, и мечник, помедлив еще момент, отходит в сторону. Пол выглядит чужим. T/И вглядывается в символы, что нанесены поверх его золотистой кожи. Множество мелких иероглифов мертвого говора, девушка вчитывается в них и узнает письмена самой первой из их колоний. Той, откуда впервые сбежали фримены. Кожу Пола покрыли языком рабов. Она чувствует злость, что клокочет в ней, срывается с места и подходя к нему вплотную, обхватывает позади шеи, наклоняет к себе. Пол поддаётся, все еще ни сказав ни слова, и Т/И проводит тягучим движением языка вдоль открытой кожи. Тело от столь интимного прикосновения вздрагивает, и девушка переводит взгляд на влажный след, что она оставила, ведет по нему пальцем, и символы стираются. Она рвано выдыхает и утыкается ему в грудь — Пола можно очистить от показной принадлежности культу свободного народа. Т/И ощущает тяжелую ладонь на своей пояснице, и голос Атрейдеса ей почти незнаком: — Истратила столько влаги. — Я вернулась с планеты, где дождь не прекращался. Во мне ее много. Пальцы на пояснице отстукивают, и Т/И добавляет: — Если это поможет хоть как-то, я самолично сотру с тебя каждый рисунок. — Схожим образом? Т/И смеётся: — Твои мысли полны дурных вещей. Пол проводит за ее ухом и кладет руку на бьющуюся на шее вену. — Я так ждал, — в голосе его весь жар Арракиса. — Как ты смогла вернуться? — Очень сильно хотела к тебе, мой Император, — Т/И шепчет ему на ухо. — Это стоило мне целого ситча и трёхсот двадцати одного человека.