Два начала

Но все вокруг способно исцелять.

Т/И оглядывается, замечает небольшую захламлённость тренировочной зоны и снова смотрит на Айдахо. Тот встречает ее полуулыбкой и фразой, знакомой почти с самого детства: — Есть какие-то пожелания, госпожа? Она быстро пожимает плечами и чеканит: — Нет, никаких. Я, — откашливается, — не помню, когда тренировались в последний раз, чтобы просто отдохнуть. Мужчина понятливо кивает, задумывается но мгновение, а после снова смотрит на неё, улыбаясь ярче, чем было до. — Мне нужно, чтобы ты себя отпустила. — Что? Айдахо щурится, и она замечает, как в глазах у него пляшут огоньки. — Отпусти, — откидывает выбившуюся челку назад. — Я все думал, в чем же дело и почему тебе так сложно стать самой собой на Арракисе и вдруг понял, — цокает языком. — Ты чувствуешь себя в опасности. — Допустим и все же нет, — Т/И делает пару шагов назад и хмурится. — Даже не проси. — Уже прошу, — улыбка мечника укутывает ее тёплым одеялом. — Просто вспомни, как замечательно ты пугала стражу, когда была ребёнком. Девушка продолжает отрицательно качать головой. — Это другое. — Знаю, — Айдахо мягко двигается в ее сторону, но останавливаясь бросает. — Дюна душит тебя, так позволь себе вернуться домой. Домой? — Домой? — Покажи мне место, где ты чувствуешь себя собой. Собой. Т/И вздыхает и снова оглядывается по сторонам, хочет возразить, но мечник, словно читая мысли, добавляет: — Верни нас на Тландиту в тот момент, когда меня уже не было. Она чувствует, как спирает воздух, как не удаётся сделать полноценного вздоха и… — Чтобы не уйти в детали? — Чтобы не уйти. Т/И думает ещё мгновение и все-таки соглашается, мягко опускает плечи, делает шаг на месте, почти уходя в свои мысли, когда Дункан шепчет, спрашивая: — В твоих иллюзиях можно погибнуть? — Тебе уже нет, — Т/И заносит руку для щелчка, но задерживается и добавляет ещё: — Ты уже умирал, — медлит. — Там будет отец. — Лорд Арейс? — Он есть всегда. Щёлк. Реальность сжимается, опадает, словно пожухшие листья, и окончательно рассыпается, на мгновение оставляя двух людей посреди бледно-кремового полотна. Стены вокруг идут рябью, оголяют скелеты из металлического каркаса и по-новой, словно мясом, обрастают серой горной породой. Пол под ногами покрывается трещинами, вырывая в сколах светлые плиты. Т/И переводит взгляд на мечника, и замечает, как тот, словно ребёнок, старается уследить за происходящим вокруг «волшебством». Песок окончательно исчезает, и девушка подмечает знакомую холодную чистоту. Ведёт носком ботинка, слыша скрип столетнего мрамора, и удовлетворенно кивает. В восточном крыле загорается пара лампад, наполняя комнату приятным треском и оранжевым свечением, в стене напротив появляется большое окно. Айдахо не выдерживает, делает пару шагов в сторону зарождающейся рамы и медленно плетущихся между собой железных жгутов, что чуть позже опояшут стекло. Мечник касается материи, но резко одёргивает ладонь, успевая пораниться. Переводит на неё озадаченный взгляд, и Т/И слегка улыбается. — Здесь почти реальность. Окно окончательно приходит в норму, сливается с морозным миром снаружи и отражает вершину небесного пика. Где-то на фоне девушке слышатся шаги, что отдают тяжёлой поступью отца, и она бросает быстрый взгляд на запертую дверь. Не войдёт. Дункан следит за ней взглядом и громко выдыхает, теряя конец фразы с воздухом: — Дома. Дома? Т/И мягко шепчет, ведёт взором вдоль фигуры мужчины, смотрит, как одежда на нем дряхлеет, оставляя вместо лохмотий идеальный чёрный мундир, прямые брюки, что переходят в тяжелую шнуровку ботинок, и теперь улыбается по настоящему. Чувствует, как на смену униформе сардаукар приходит привычный зелёный комбинезон и мягкая, болотного цвета, кофта. Ноги утопают в комфорте тренировочной обуви и Т/И, откидывая назад две туго сплетенные косы, говорит: — Вот теперь дома, наставник. Мужчина осматривает себя и задерживает дыхание, плавно проводит пальцами вдоль швов, трогает пуговицы, что в приглушённом свете отдают перламутром, и переводит на Т/И заворожённый взгляд. — Восхитительно. Девушка смущается от столь неожиданной реакции и бросает быстрый взгляд на дверь, почти ощущая дыхание Арейса. Трясет головой, стараясь скинуть наваждение, и переносит вес на левую ногу, выставляя ее вперёд. Дункан усмехается, расстёгивает мундир, с трепетом снимает его с плеч и, оставаясь в рубахе, кладёт на подоконник. Т/И взмахивает рукой, и часть костюма осыпается дымом. — Если что-то в иллюзии становится лишним, то лучше это убрать, — обьясняет девушка. — Будет больше концентрации на крупных объектах. Мечник понятливо кивает. — Доставай клинок. Я хочу посмотреть, как точно ты чувствуешь тяжесть оружия в руке. Т/И слушается, тянется к ножнам, обнажает острие и напрягает запястье, сжимая рукоять почти у основания. — Выпад. Она послушно заносит лезвие, ведёт им в воздухе, слыша легкий свист от сопротивления, и опускает вниз, резко останавливаясь у условной линии. — Не так. Дункан слегка разминает правое плечо и двигается в ее сторону, подходит вплотную, и улыбка продолжает играть на его лице. Он медленно касается ее запястья, заставляя расслабить и почувствовать мягкость движения, но Т/И сопротивляется, с непривычки пережимая клинок ещё тверже. Айдахо, рвано дыша, разворачивает ее к себе спиной и сталкивает со своей грудью. — Почему, чтобы научить тебя верным вещам, всегда нужно доминировать? — Что? — та возмущённо пыхтит. — Шучу. Дункан снова ведёт пальцами вдоль руки, очерчивает линию от локтя и, найдя пульс, замирает. Т/И позволяет себе немного расслабиться, и мечник довольно кивает. Ведёт пальцами ниже, огибает косточку большого пальца и накрывает ее руку своей. — Мягко, — ведёт клинком вверх, изображает дугу и резко выводит оружие остриём вперёд. Воздух отдаёт громким хлопком на выпад и Т/И улавливает разницу. — Ещё раз. Она прислушивается к забытым движениям, старается повторить идеально схожим образом, но стопорится на сильном замахе. Дункан прижимается ближе, ставит ногу между ее разведённых и давит на бок левой ступни, заставляя расширить стойку. — Ты не заземлена, — он чуть давит на поясницу, заставляя еле заметно прогнуться. — Чувствуй продолжение от опоры, на которой стоишь. Т/И поворачивает голову вбок и недовольно глядит на Айдахо. — Ты думаешь неправильно, — Дункан выдыхает ей в ухо. — Вес клинка в твоей руке должен ощущаться продолжением самого тела. Осознай изгиб рукояти, длину и твёрдость, как осознаёшь саму свою суть, — Дункан ведёт сухими пальцами вдоль ее кожи и Т/И выдыхает. — Это не объект. Сейчас здесь нет наследницы Арейсов с семейным оружием, но есть человек, который учится воевать. Учится воевать. Она погружается в ощущение жара его тела, теряется в запахе, что окутывает ее, словно благовоние, и прикрывает глаза. Раз — рука ведёт вверх, словно оглаживает линию скул. Два — поднимается выше и выбивает чёткую линию, малость не доходя до щита. Три — замедляется, проходя защиту и резко бьет в середину, нанося смертельный удар. — Снова считаешь. Плохо. Она слышит, как мужчина отходит от неё. Только хочет открыть глаза, как Айдахо ее останавливает. — Не размыкай век, — тянет. — Твоя любимая тренировка. — В которой я всегда проигрывала. Мужчина мягко смеётся, и Т/И с точностью определяет — северо-запад. — Найди меня. Фраза будит в ней желание охотиться. Т/И заметно скалится, шепчет, гася голосом лампады и погружает пространство вокруг в кромешную тьму. Слова дедушки всплывают в памяти чётким напоминание: поймать добычу легче на открытом пространстве. Т/И мягко ведёт свободной рукой в воздухе, ощущает, как понижается температура и как явно хрустит снег под ногами. Делает глубокий вдох и фокусируется на движениях Дункана. Она слышит его тихое дыхание, подмечает едва заметный шорох одежды и снова определяет — восток. Снежок в спину прилетает четко с севера. — Соберись, Т/И. Девушка смеётся, но собирается и отсчитывает два шага по часовой стрелке, после недоуменно хмурит брови — мечник не ставит вторую ногу на снег. — Ты мухлюешь! — Перестань считать, Т/И, ты сама загоняешь себя в ловушку. Цифры прыгают перед глазами, она уклоняется — вовремя и слыша, как мимо снова пролетает снежок. — Лучше. Т/И встаёт ровно, вся превращается в слух, замедляет счёт, что продолжается даже во сне, и заполоняет разум пустотой. Добыча движется по краю опушки, мягко обходя расставленные капканы, роясь мордочкой в сугробах, силясь найти хоть какой-то корм. Волк слеп, но слух его острее, чем только выкованный клинок. Он ждёт, когда добыча оступится. Айдахо движется с запада, мягко ступая в сторону юга, и почти не отрывает стоп от земли. Т/И не может его считать лишь потому, что его опора и само тело сплетаются в единое целое. Но все же они созданы из разных субстанций, а это значит… Она разворачивается на пятках, все ещё крепко жмуря глаза и бросает клинок на тридцать градусов по долготе. Слышит, как лезвие мягко ударяется о плоть, и открывает глаза. Дункан держит пойманное лезвие в плотно сжатой ладони и довольно улыбается. — Почти поймала. — Почти? — Хищник бы от такой раны только сильнее озверел. Девушка замечает, как на белый снег падает пара ярко-алых капель крови, и переводит на него обеспокоенный взгляд. — Все хорошо, Т/И, — он поворачивает клинок рукоятью в ее сторону и возвращает назад, приближаясь. — В твоей прекрасной головушке слишком многое цифр, но ты — не машина. — Пока все подвластно числам, я могу себя контролировать. Мечник становится ближе, кладёт раненую ладонь ей на щеку и наклоняет голову набок. — Кто сказал, что тебе нужно себя контролировать? — удивляется. — Ты смотришь точно как леди Гвина. У вас одинаковые глаза и взмах ресниц, — мечник сглатывает. — Но я вижу ярость, что поглощает тебя. Потому что эта ярость — единственное, что досталось мне от отца. Дункан мягко оглаживает кожу, ждёт ответа и улыбается так знакомо, что у неё сосет под ложечкой. Слова вырываются прежде, чем она успевает себя сдержать. — Любовь не возвращается вместе с памятью. Айдахо согласно кивает. — Не возвращается, Т/И, это верно. Она зачем-то подтверждает его слова ответным движением подбородка и немного ведёт плечом. — Но только представь, какой я счастливец, — мужчина улыбается шире. — Мне выпала возможность полюбить тебя снова. — А мне? — Т/И шепчет вопрос еле слышно. — Вспомнить, за что именно ты любила меня? Т/И ощущает жар от кровавого следа, что успевает отпечататься ярким пятном, и думает, что его тоже будет невозможно смыть. — Цифры никогда не обнуляются, Дункан. — Я начал вести свой собственный счёт, госпожа, — он вглядывается в ее лицо и добавляет: — Мы только начинаем наше знакомство, но я уже сражён вашим усердием в тренировках. Она смеётся и чувствует, как со смехом из глаз катятся слёзы. Айдахо говорит такие знакомые вещи, что ей впервые за долгое время дышится очень легко. — У меня был хороший учитель. — А у него была хорошая ученица, — он убирает ладонь от ее лица, легко утирая влажную дорожку и снова кивает. Т/И приподнимает уголок губ, вглядывается в мужчину напротив, что так ярко выделяется на фоне заснеженных видов. Словно не с этой планеты, словно никогда не был частью ее дома, словно никогда в жизни не признавал холода. Такой же прекрасный, как мама. Дункан начинает закатывать рукав рубахи, и девушка переводит удивленный взгляд, замечая выбитую чернилами дату своего рождения. — Что это? — Я тоже очень долго пытался вспомнить, — он нежно проводит по числам, — а потом понял, что вместо координат Тландиты нанес цифры, что подарили вселенной тебя, как «место», куда хотел бы вернуться после смерти. — А при жизни? — Ты и была жизнью, Т/И. Моим личным местом паломничества. Она чувствует, как спирает дыхание, как сердце заходится частыми ударами, но мечник продолжает, все ещё мягко касаясь рисунка: — Единственная светлая вещь на моем теле. Они сталкиваются взглядами, мужчина снова улыбается и заканчивает: — Я в жизни так не любил, — он возвращает ткань назад, быстро защелкивая заклепки. — Тебе придётся применить голос, чтобы я не пошёл следом. Потому что, клянусь, я отправлюсь. Т/И впитывает его слова, и это почти приятно. — Пора просыпаться. Реальность крюком возвращает назад, и девушка заходится лёгким кашлем, отодвигаясь от мужчины на два полноценных шага. — Я больше не хочу никаких приказов, Айдахо, а потому просто прошу: дай мне возможность довести начатое до конца. Он смотрит на нее растерянно, но Т/И успевает услышать громкие шаги, что направляются в сторону тренировочной комнаты. Она отступает еще дальше ровно в тот момент, когда дверь, почти слетая с петель, открывается. На пороге стоит Пол, и он недоволен. Т/И присматривается внимательнее и замечает, как раздуваются его ноздри от негодования. — Т/И? — Юный герцог, — она передразнивает его тем же тоном и хочет уйти из комнаты, когда Дункан, преграждая дорогу, прикрывает ее собой. Пол двигается в ее сторону, смотря на мечника с недовольством. — Насколько мне помнится, леди не имеет права оставаться с мужчиной один на один, если только она не его невеста. Дункан хмурит брови, и Т/И замечает, как часто вздымается его грудь. Ей хватает всего за этот вечер: измены, предательства, признания в любви и ревности. Довольно. Достаточно. Она обходит Айдахо, заглядывает ему в глаза, бросает быстрый взгляд на место, где написано начало ее жизни, и двигается к Полу. Атрейдес зеркалит ее движения, и Т/И на мгновение зависает на золотом кусочке кожи, что виднеется из-под расстёгнутой рубахи. — Я возвращаюсь назад. — Нет! — голос его звучит как приказ. — Ты никуда не пойдёшь. Не имеешь права. Дункан на автомате кладёт руку на меч, словно желая защитить, но Т/И знает, что Пол не опасен, нет. Пока что нет. Она двигается к нему ближе, подходит вплотную, сталкивает их лбами, и Пол вцепляется в неё, словно тонущий за соломинку. — Т/И… — голос его, до этого полный сил, начинает дрожать. — Ты не можешь уйти, не снова, — фраза наполняется безумными нотками. — Что я могу сделать для тебя? Она отводит от него лицо, касается щеки и, найдя его взгляд, заставляет себя улыбнуться. — Оставайся моим Полом, хорошо? И отпусти меня. — И? — И не забывай, кто ты есть, юный Атрейдес с Каладана, — Т/И ведёт пальцем вдоль кожи и резко обрывает движение, опуская взгляд. Она слышит тяжелый вздох Дункана сзади и добавляет: — Ты — будущее всей империи, — перекатывает фразу, что хочет сказать, на языке и все-таки бросает: — Мой дорогой названный муж. — Я люблю тебя. Сердце после его слов ощущается большим и очень горячим. И от этого болит ещё сильнее. Теперь, когда влюбленность в Пола почти исчезла, она видит своего избранника без иллюзий, навеянных не-ее-любовью. Он стоит перед ней абсолютно нагой. На его теле смешиваются глубокие волны Каладана и слёзы будущих павших воинов. В его волосах золотистый песок и пепел от нескончаемых тлеющих костров. Т/И не будет успевать хоронить убитых. Его ладони грубые, а на ногах, что она омывала, свежие натоптыши от дистикомба, что так ему чужд. Он пахнет властью, и запах этот дерёт ноздри. Руки его, как совершенные ладони Бога, что несут новые обычаи в грядущий мир. А голос — алчность, жадность и сила. Он улыбается ей невинным ребёнком и наносит тонкую линию крови вдоль лица. Но какими бы ни были их отношения Т/И смиряется, смотрит в ответ и, вздыхая, шепчет ему на ухо: — Мы созданы друг для друга, но одной судьбы недостаточно, мой Пол. Юноша хватает ее за руку, движения его грубы, но он пытается совладать с эмоциями и Т/И его прощает. Пол закусывает обветренную кожу и шепчет, опаляя горячим дыханием: — Мы два начала, Т/И. Уголки губ девушки непроизвольно поднимаются вверх. — Два мясника, — чеканит. — Терпи, мой мальчик, и тебе воздастся. Она сжимает его пальцы в ответном движении, плотно переплетает, мягко оглаживая фаланги. Бросает быстрый взгляд за спину и переводит взор вперёд, сталкиваясь со Стилгаром, что стоит в дверях. Фримен кивает, и Т/И спрашивает: — Вы нашли добровольца? До возвращения к кораблю остается двадцать один час. *** Девушка следует за добровольцем — иначе не назвать — и ступает строго по его линии пути. Песок под ногами осыпается коричневым сахаром, и Т/И на мгновение думает о любимом чае своего отца. Одна ложка на пять грамм сладости, обжигающе горячая вода и сбор трав, что мама лично готовила во время оттепели. — Стилгар сказал, что ситч был уничтожен падением твоего корабля. — Стилгар сказал так? Фримен впереди замолкает, и Т/И не ждёт продолжения, когда тот бросает: — Иначе, — медлит. — Но мне нравится мысль, что ты все ещё свята, — мужчина, она поправляет себя, юноша оглядывается на неё, а потом, отворачиваясь, говорит: — Моя младшая сестра поклонялась Йичойи. Т/И задерживается на месте, чувствует, как нить, что связывает их на щиколотке, натягивается и впивается в спину взглядом. — Как ее зовут? — Звали. Нить неприятно давит на кость, и девушка, поддаваясь скорому шагу фримена, снова двигается вперёд. Повисает долгое молчание, и Т/И знает, что, когда люди используют глаголы в прошлом, они хотят показать, что что-то безвозвратно ушло. Кто-то безвозвратно ушёл. — Муаханди. Девушка дергается от слова, что выучила наизусть — нарицательное имя для всех жертв, которых убил Раббан. Которым повезло быть просто убитыми. — Она служила Харконеннам? Фримен слишком резко соскальзывает с бархана, и Т/И кренится, падая на колено, хватается за веревку, что снова идёт напряжением, и заставляет юношу остановиться. Тот упрямо двигается вперёд, почти вырывается, и девушка знает, что именно гонит его к месту крушения. Боль и желание мстить. Она прикладывает чуть больше силы и тянет сильнее, почти сбивая добровольца с ног. Тот оборачивается, смотрит недовольно, но видя, что та сидит, вздыхает и плюхается рядом. — Мы не опаздываем? — Она служила Харконеннам? Фримен молчит, Т/И тоже. Ждёт. Считает. И смотрит на линию горизонта. — Служила, — он пинает носком ботинка песок. — Пыталась добыть воды, чтобы превратить Дюну в рай, — смеётся. — Почему-то решила прислушаться к словам Мессии. Девушка удивлённо смотрит на юношу и щурится. — Не удивляйся, Йичойя, не все в восторге от политики, что ведёт, — задумывается, — Пол. — Не говори таких слов, ты ведь знаешь… — Что в пустыне у всего есть уши, — тот заканчивает фразу за неё. — Ее тело выкинули за пределы щитов Арракина. Свалили в общую кучу, как те влажные полотенца, что господа привыкли кидать нам после трапез. Девушку воротит, но пустой желудок лишь слабо ноет, и она ощущает неприятный привкус желчи во рту. Т/И достаёт кинжал и прикладывая к толстой нити — перерезает на две части, убирает обратно в ножны и валится на спину, вглядываясь в рассветное небо над головой. — Иди домой. Мягкие голубые и розовые цвета наполняют ее забытыми чувствами счастья и спокойствия. Она замечает, как песок мерно осыпается, и рядом ложится ещё одна фигура. — Дома ведь нет, Йичойя, без сестры дома нет. Т/И вздыхает, чувствует, как середину грудной клетки простреливает острым, и закусывает обветренную губу: — Никогда не замечала, как прекрасна ваша планета. Юноша смеётся. — Ты замечала всегда, потому и не пыталась ее изменить, — замолкает. Небо на горизонте покрывается новыми оттенками: переходит от алого до ярко-оранжевого, слепит желтизной, а после и вовсе погружает в глубочайшую синеву зарождающегося дня. — Ее звали Нали. Фримен рядом напрягается, и Т/И знает, что угадала. Слишком яркие черты лица, слишком похожий характер для того, чтобы не найти сходств. — У неё были длинные рыжие волосы, такие редкие для Арракиса, светлая кожа, всегда чуть шелушащаяся на крылышках носа, острые, как копье, ресницы и ровные дуги тонких бровей, — девушка пытается проглотить слюну, но в горле стоит ком. — И глаза ибада у неё были совершенно другими. — Какими? — С маленькой чёрной точкой истинного цвета, — горло рвёт от тяжести слов, но Т/И добавляет: — Ступай назад и передай Стилгару, что он ужасный стратег. — Я не хочу возвращаться, — юноша садится, отряхивает дистикомб от песка и, хмурясь, отворачивается. — Мне тоже не хочется возвращаться, — Т/И смаргивает и зеркалит позу сидящего рядом. — Но сейчас мы все делаем то, чего не хотим. — Что это значит? — Что тебе нужно идти домой. Голос расслаивается, как образ пустыни перед глазами, и спутник, подвластный приказу, встаёт, разворачивается и не прощаясь исчезает в начинающем дребезжать воздухе. Т/И бросает взгляд на небо, поднимается и, окончательно отрывая от себя нить, двигается в сторону места крушения. Имя девушки прочно отпечатывается в сердце. До места крушения на удивление остаётся чуть меньше двенадцати километров, и это — почти прогулка. Т/И мягко давит на плоский диск в ладони, чувствуя, как тело мерно покрывается тонкой защитной броней. Браслет щита отдаёт тяжестью на запястье, но в пустыне от него нет проку, и девушка, снимая, убирает его в карман. Лишний вес сказывается сразу: шаги становятся тяжелее, утягивают ее как зыбучие пески, но она находит в этом особую лёгкость. Смертельная ловушка, которой могла стать Дюна, обрастает красивыми образами тишины и благодати. Ей вдруг становится ясно, отчего все пророки «приходят» из песков. Рождённым в лишениях легче увидеть светлые пути, чем тем, кто привык жить в довольстве. Т/И переводит взгляд на горизонт, подмечая чёрную точку приближающегося джета, всматривается в лобовое стекло, но солнечные лучи преломляются, не давая возможности узнать, кто сидит за штурвалом. — Умирать больно, отец? — Нет, — Ваурум щурит глаза, ощущая, как натягивается обветренная от мороза кожа. — Страшнее то, что может быть до неё. Она делает шаг вперёд и наконец замечает отблеск светлой пряди, что падает на лоб. Горло снова стискивают железные обручи и девушка четко понимает, что за ней прилетел Фейд. Барон лично отправил за ней кузена. Джет, вздымая облачко пыли, вылавливает ее за семь километров до предполагаемого места встречи. — Кузина! Голос Фейда расходится мягкими волнами над тишиной пустыни, и Т/И покрывается липким потом. — Мы так волновались, — он спрыгивает, покидая кабину, вскидывает руки в приветственном жесте и улыбается. — Как повезло, что буря наконец улеглась. — Мне очень хочется пить. Т/И шумно сглатывает, краем глаза следя за пространством вокруг. — Конечно, — кузен отцепляет флягу от ремня и протягивает девушке. — Ты одна? — Но моя жажда терпит до Арракина, — Т/И откидывает косу назад. — Тебе не видно? — Почему так далеко отошла от места крушения? — Фейд-Раута игнорирует вопрос и мягко пританцовывая двигается в ее сторону. — Ну-с… — медлит. — Ужасная жара, и даже некого допросить. Т/И ощущает вибрацию, что идёт под ногами, и выплевывает: — Ты много говоришь, Фейд. — Я не виноват, Т/И, что слова льются из меня песней, — он улыбается ей почти ангельской улыбкой. — Арейс-старший назвал бы это недержанием словесного стула и посоветовал бы обратиться к лекарю, — девушка заправляет локон за ухо и отворачивается. — Мы летим? Она слышит, как на-барон разочарованно выдыхает от услышанного и замедляется рядом, изучающе глядя сверху вниз. — Мне сказано вернуть тебя, на счёт других гостей указа не было. Так что, — он разводит руки в стороны, — все, вроде, верно. Т/И выдерживает взгляд до тех пор, пока Фейд, не потеряв интерес, оборачивается к джету. — Летим? Туда, где фримены не оставляют следов. — Летим. Она набирает полную грудь воздуха, уже начиная ощущать, как в легких копятся мелкие песчинки пряности, и с шумом выдыхает, подходя к заведённому аппарату. Осматривает место крушения, что виднеется впереди, ещё раз пробегается глазами по обугленным телам и садится внутрь кабины. Фейд довольно скалится. — Расскажи дядюшке, так он не поверит. — О чем ты? — Что ты перебила тех, кто четыре года спасал тебе жизнь, — прыскает. — Все сардаукары разбились? — Сгорели. Мужчина цокает ещё раз и кивает своим мыслям. Т/И, хмурясь, интересуется: — Что? — Отправим на зачистку людей, на Арракисе должно быть прибрано, — бросает быстрый взгляд за спину. — Да и Император захочет отчёта о неисправности корабля. Он сталкивает их взглядами, и на мгновение, только лишь на секунду Т/И кажется, что Фейд умнее и благоразумнее, чем все, кого укрывает Дюна, но морок исчезает, и тот смотрит на неё своей привычной хитрой улыбкой. — Он ведь был неисправен? — Несомненно, кузен. Снова цокает и, хватаясь за штурвал, наконец отрывает джет от земли. Пространство вокруг заполняется шумом. *** По возвращению в Арракин Т/И почти теряется на границе сна и реальности, желая лишь закрыться в покоях и не выходить из них до самого прилета Императора. Глупо надеяться, что ее желания могут быть учтены хоть кем-то из Харконеннов, но она лелеет надежду до последнего ровно до того момента, когда безмолвная служанка, открывая дверь без дозволения, заносит в спальню небольшую коробку с вечерним платьем. — На-барон распорядился, чтобы вы были в этом одеянии во время трапезы. Т/И только успевает вскинуть бровь, когда девушка, растворяясь в тишине, исчезает. Она медленно двигается в сторону подарка, что отправил Фейд, приподнимает крышку и даже остаётся довольной. Ярко-красный цвет напоминает ей огромные поля маков, что она видела в книго-фильмах. Ткань на ощупь кажется странной и незнакомой. Т/И чуть растягивает материю и замечает странный узор, которым вьются нити. Осознаёт. Платье сделано из меланжа. Переработанного в несколько этапов, отфильтрованного и плотно сбитого, но все ещё меланжа. Вздыхает. Достаёт подарок полностью, подмечая, как точно Фейд угадал с длиной, и оглядывает закрытый ворот, украшенный еле заметным серебристым узором. Ведёт по нему пальцами, ощущает шероховатость другого типа нитей и остаётся удовлетворённой. У неё не было четкого представления о том, какими именно нарядами ее снабдят Харконенны по прилёту на Арракис, а брать те немногочисленные платья, что остались на Секунде, — как минимум глупо из-за невозможности носить плотные ткани в столь жарком климате. Фейд приятно удивляет. Когда платье садится как вторая кожа, Т/И немного напрягается, не совсем понимая, как точно можно было снять мерки с человека, которого ты видел несколько дней, но не имел возможности прикоснуться или сосчитать параметров. Девушка отмечает для себя, что кузен, несмотря на всю свою весёлость, остаётся очень внимательным и впитывает зрительные образы сильнее. Кузен настораживает ещё больше. Т/И проверяет пуговки на прочность, причесывает гребнем волосы и сплетает их в косу из пяти прядей. Оглядывает себя в зеркале и, фальшиво улыбаясь отражению, отправляется на ужин. Коридоры резиденции обманчиво пусты, и девушке впервые неуютно от того, что ее не сопровождает делегация из служанок. Пол из желтого камня отдаёт эхом, наполняя пространство лживыми звуками жизни. Распахнутая дверь в столовую напоминает ей створки в открытую ловушку, и Т/И, ведомая вынужденным послушанием, заходит внутрь. Помещение, укрытое наступившей ночью, тонет в приятном свете летающих ламп, и стол, затянутый светлой скатертью, ломится от угощений. Она замечает Фейда, что переводит на неё восхищенный взгляд, быстро пробегаясь по фигуре, и громоздкую фигуру Раббана. — Выглядишь превосходно, кузина. — Как и положено отродью дорогой шлюхи. Т/И озадачено смотрит на Глоссу, присаживаясь на стул, что находится ближе к выходу. Она узнаёт в этой фразе слова ментата обо всех женщинах ордена Бене Гессерит и скалится: — Чего же ты уродился таким дерьмом, Глоссу? — Что? — Что? Девушка немного приподнимает рукава платья, кивая Фейду в знак благодарности, и только собирается надкусить кусочек овоща, когда Зверь, подрываясь с места, протаскивает стул за собой и садится почти вплотную. — А может, нашей кузине стоит рассказать, что скрывается под ее одеждой? — обнажает красные десна. — Если дядюшка заплатит за тебя достаточно, сама Арейс сможет разделить с нами ложе, как и ее мать с бывшим лордом. Она переводит взгляд на Раббана и откашливается, все ещё стараясь держать себя в руках и не поддаваться на провокацию. — Недопустимые вещи, братец, — Фейд хмурит брови. — Нехорошо говорить подобное леди. — Твоя леди, — старший кузен злобно смотрит на Т/И, — голыми руками замочила больше сотни фрименов. Фейд усмехается, и Т/И снова чувствует тошноту от того, как его гнилая суть вяжется со столь светлой и чистой внешностью. — Тем более, братец, когда моя леди столь прекрасна. Девушка вздыхает и думает о том, что нахождение в Арракине — глупый сюр, что держит в напряжении, швыряя ее из страха быть убитой в карикатурную комедию. — Обычное женское тело, Раббан, — Т/И откидывает косу назад. — Что именно есть на этом теле? Что твоя семьи успела на тебе отметить? — Глоссу кривит губы в подобие улыбки. Она откидывает вилку в сторону, так и не распробовав обеденного блюда, смотрит на Раббана высокомерно, чувствует, как терпение лопается, и шепчет: — Координаты наших колоний, кузен, в том числе и Арракиса. Так что Владимиру не хватит всех его солярисов с продажи пряности, чтобы купить меня для милых племянников. Фейд чуть слышно хихикает, и Глоссу щурит от злобы глаза: — Арракис — мой. — Да? А я думала, что младший братец сгодится для этой роли больше. Она видит, как тот сжимает кулаки, наклоняется в ее сторону, и голос Фейда раздается слишком громко и чисто, будто не он вёл себя подобно ребёнку: — Раббан, брат, ты плохо обучен манерам. Я не хочу, чтобы Т/И осталась недовольна временем, что гостила у нас, — он медлит. — Мне не нравится, как ты себя ведёшь. — Можешь засунуть своё недовольство себе в задницу, Фейд, — Раббан снова разворачивается в ее сторону. — Предлагаю стереть с твоей кожи координаты восьмой планеты. Он встаёт с места, опираясь рукой о стол, и Т/И чувствует, как ей пытаются угрожать. Она хватает со стола вилку и с силой, метя ровно в середину запястальной складки, вонзает зубчики в плоть. Глоссу переходит на рёв, отрывает кисть от стола, окропляя пол каплями, и движется в ее сторону. Т/И чувствует, как язык присыхает к небу, и не может вымолвить и слова. Слабость всех дней и отсутствие возможности нормально восстановить силы дают о себе знать. Мужчина хватает ее за конец косы и тянет на себя, перехватывает выше и с силой бьет о стол. Голос Фейда разносится фоном, отражаясь от мерзкого хруста хрящей: — Остановись! Что ты творишь?! Она замечает краем глаза небольшую прядь светлых волос, что мелькает рядом, а затем острую боль от того, как ее снова дергают за волосы. — Мразь. Девушка сплевывает на пол, путается в складках платья и, разворачиваясь в руках Раббана, впивается зубами в район локтевого сгиба. Кожа от укуса лопается, наполняет рот противным металлическим привкусом, и Т/И, резко дергаясь, отрывает кусок. Глоссу выпускает ее волосы из рук, зажимает рану, кренится, пошатываясь, рычит и снова движется в ее сторону. Т/И поднимает руку к лицу и пережимает переносицу, морщась от резкой боли. В глазах все плывет, она теряется в окружающей обстановке и слишком поздно ощущает тяжелую руку Раббана на своей шее. Тот с силой толкает ее, и девушка бьется затылком о твердь здания. — Раббан! Фейд с силой бьет брата по лицу, но Глоссу лишь расходится больше. Он отталкивает младшего, и, все ещё пережимая рану, смотрит на неё безумным взглядом. Т/И чувствует, что смерть подкрадывается слишком близко. Отца нет рядом, чтобы подхватить ее на руки и спасти. Она накапливает во рту слюну с кровью и выплевывает под ноги, утирает тыльной стороной ладони дорожки, что бегут из разбитого носа. Рука нащупывает рядом железный прут-подставку для свечи, и Т/И обхватывает металл, перенося основной вес на запястье для лучшей маневренности. Раббан почти ревет, сжимает ее кисть и Т/И слышит противный хруст костей, что теряется на фоне ее грудного крика. «Оружие» выпадает из ослабшей ладони и с грохотом ударяется о плитку. — Раббан! Фейд снова налетает на брата, ранит его остриём по сухожилию на щиколотке и отодвигается назад. Глоссу спотыкается, но отбивает ещё один удар брата. Тот падает, ударяясь виском об острый угол. Затихает. — Мы знатно повеселимся, и тебя даже не придётся покупать. Т/И размыкает сухие губы, набирается сил и наконец-то шепчет: — Стой. Движения мужчины даже не замедляются. Она пытается подобрать нужные интонации, но сознание горит, а боль от ударов только сильнее отвлекает от концентрации. — Стой! — голос сипит и к концу фразы исчезает. Раббан скалится сильнее и приближается вплотную. Ведёт рукой вдоль подола платья, разрывает ткань, оголяя ноги, и Т/И чувствует панику и отвращение от того, что ее касается кто-то, кроме… Кроме кого? — Поглядим на твоё обычное женское тело, отродье гессеритской шлюхи. Голоса в голове ревут, Т/И смаргивает морок и шумно выдыхая отпускает себя полностью, позволяя наследию семьи окончательно поработить разум. — Дедушка? — Да, моя Далия? — Мама называет меня иначе, чем ты. — И как же? — Лилит. Глоссу ведёт грубым движением вдоль бедра, оставляя следы на коже, впиваясь до синяков. Доходит пальцами до белья, тянет его вниз, оголяя выступающие тазобедренные косточки. Тяжело дышит. Т/И фокусируется на происходящем, запоминает каждый миллиметр, что остаётся под липкими движениями Раббана, и заходится громким булькающим смехом. Харконнен останавливается, переводит на неё шокированный взгляд, и девушка обнажает зубы. — Неужели, кузен? — Что? — Неужели я выгляжу леди в твоих глазах? — скалится больше, демонстрируя красные от крови десна. — Думаешь, что моя честь — именно то, чего я боюсь лишиться? Голос, раннее привычно-слоящийся, сейчас полон интонаций ее предков. Она чувствует, как в нем мешаются оттенки целого легиона тех, чьи гены в ней были заложены. Раббан впивается пальцами в ее бедро, и Т/И шипит: — Стой. Он резко замирает, смотрит на неё немного косым взглядом и пытается сказать хоть слово. Она переводит раскосый взгляд на его кадык и ждёт, когда тот дёрнется. Пот стекает по лбу, путается в ресницах и, попадая в открытый глаз, жжет роговицу. Сила, что так долго подавлялась, пьянит новыми гранями. Т/И четко слышит, как работает организм человека напротив. Стук сердца, кровь, бегущая по венам, слюна, что копится во рту. — Отойди от меня. Это другой тип контроля. Хуже, чем привычный способ сестер ордена. Человек не проваливается в бессознательное, не делает вещи на автомате, а понимает, что им управляют и не может противиться. Уничтожение самой личности изнутри. Глоссу пятится, тянет за собой разорванную ткань платья, окончательно оголяя бёдра, и упирается спиной о столешницу. Т/И выпускает из себя громкий сип, чувствуя глубокие раны на спине, оставшихся после впившихся в кожу острых граней стены. Она ищет глазами Фейда и находит того лежащим у угла стола, бледного с разбитым виском. Возвращает взгляд на Раббана, и тот дергается. Боль от сломанного носа ноюще переходит на клыковую ямку и скуловую кость. Запястье горит огнём и напоминает ей поломанную ветку хвойного дерева. — Прибери здесь, — она прихрамывает, перенося вес на здоровую ногу, и отходит от стены. Раббан очень глупо разворачивается на носках и пытается навести порядок, пачкая мелкие детали уже медленно сочащейся кровью. Девушка двигается в сторону Рауты, присаживается рядом, касается шеи целой рукой и нащупывает едва заметный пульс. Юноша слабо размыкает глаза, но тут же снова отключается. Она глядит внимательнее и словно просвечивает его насквозь. Старый герб Дома Харконненов — голова барана. Только несколько столетий назад появился грифон. Птице подрезали крылья, барана отправили на заклание. Раббан гремит на заднем плане тарелками, и Т/И хихикает, прикрывая рот ладонью, и замолкает. Поднимается и, сплевывая под ноги красные сгустки, идет к выходу из зала. Барашек на лугу гулял, Барашек рожки потерял. Шел стороной голодный волк, Барашка он зубами щелк! Считалочка из детства играет фальшивой мелодией в голове, и Т/И, отвлекаясь на мгновение, кидает: — Не забудь перекусить, Глоссу, — она приподнимает уголок губ. — У тебя очень приятные руки, особенно правая, которой ты касался меня, — прикусывает язык. — Можешь начать с неё. Змеиное гнездо разворошили, и Тайпан Маккоя, обнажая клыки, впрыскивает яд во всех, кто пытается ей навредить. Идея умереть и наконец отдохнуть явственно покидает ее голову, оставляя место жуткому желанию вырезать Харконненов подчистую. Но не Фейда. Она ведёт смазано по шее, нащупывая место от удара Раббана и заходится кашлем.