Два начала

Сколько похорон может посетить человек до того, как ему стукнет девятнадцать?

Последние события сбивают ее стабильность ещё сильнее, а меланж, что Фейд подсыпает в напитки, оседает неприятным налетом на голосовых связках, потихоньку забирая обычный голос, и Т/И чувствует, как по утрам вместо четкого произношения начинает вырываться сип. Вместе со слабеющим контролем над собственным разумом приходит безумие. Она узнает его ещё задолго до того, как в голове появляется тот самый образ из детства. Подмечает, как рябит собственное отражение в зеркале, как эмоции сменяют друг друга без контроля, как начинают подергиваться левый глаз и мизинец на правой руке. Но настоящий ужас девушка испытывает, когда в тишине комнаты раздаётся противное поскрипывание зубов, и голова резко дёргается вправо. Один в один так, как делал дедушка. Напоминание безумия — оно всегда было рядом. Какими бы сильными не были гены дома Арейс, тьма никуда не денется. А потом появляется она. Какофония. Мужские, женские, детские смешки. С примесью акцента отца, чужаков и ее собственного. И безумие говорит на давно забытом — мертвом — языке. Т/И не должна понимать его, но понимает. Оно шепчет, ревет, хихикает и говорит о любви. Требует, чтобы ему ответили. Чтобы его впустили. Несколько тысячелетий назад, когда эксперименты над генным наследием ее семьи только начали проводиться, один из лекарей говорил, что ничего хорошего из этого не выйдет, что все начнёт сказываться на психике. Потому что невозможно держать в голове столько цифр, вечно просчитывать, и знать каждого из своих подданных по имени. Что человеку не дано повторить функции машин. Дано. Лекарь называл эту тьму расщеплением. Ее семья стала называть это Берсерком и просто приняла как ещё одну свою особенность. Добровольно сошла с ума. Т/И выдыхает, крепко жмурит глаза и прислушивается. Ей страшно. Где-то, в бурлящем потоке сознания раздаётся протяжное здравствуй, леди Арейс. Потому что в этот раз боится она. Она сглатывает, привычно здороваясь со старым гостем. — Здравствуй. *** Т/И поправляет лямку золотистого платья, откидывая прядь волос назад, и вглядывается в приближающийся корабль. Тень от космического «пришельца» укрывает большую часть Арракина, на мгновение, знаменую собой наступление тьмы, а после, отлетая в сторону посадочной площадки, возвращает похищенный день. Девушка вздыхает, впивается пальцами в ладонь, расслабляет руки и повторяет движение. Волнуется. — Сам Император благословил своим прилетом Дюну. Она дёргается, оборачиваясь на голос на-барона. Фейд улыбается, чуть щурит глаза от ярких лучей и придвигается ближе. — Чудесное платье. — Благодарю за подарок. Раута усмехается, переводит взгляд на горизонт и вздыхает. Она толкает его локтем в бок, бросая: — Ты одеваешь меня в цвета моего Дома, вернее было бы не делать подобных вещей во время прилёта Шаддама. — Я могу ненавидеть твою семью или уважать. Могу презирать золото и ночь, а могу быть истинным поклонником прохлады, которую она приносит, — тот снова смотрит на Т/И. — Это не изменит того, частью какой династии ты являешься. Она дёргается от произнесённых слов, нервно заправляет локон за ухо и пытается удержать у бёдер развевающиеся нити бисера. Фейд не может знать, но чувствует точно. Девушка стоит рядом с отцом, ощущает, как позади толпится народ, провожая лорда на Секунду. — Я вернусь. — Не вернёшься, — Т/И сглатывает, стараясь не смотреть на Ваурума. — Дедушка тоже обещал и тоже остался на той планете. Лорд хмыкает, кладёт ладонь на ее плечо и чуть сжимает. — Это была прекрасная жизнь, дочка, и нет никаких причин, почему она должна прерваться. — Кроме нашего неповиновения Императору. — Арейсы не будут склонять голову перед дешевой марионеткой. Т/И дергает плечом, скидывая руку отца, и отходит на шаг назад, вглядываясь в прямую спину. Бросает: — Если послушание несёт благо и мир, я склоню голову. Она видит, как лорд съёживается от ее слов, ждёт, что он разозлится, скажет, что она недостойна быть наследницей, но мужчина молчит. — Скажи хоть что-то! — голос выходит слишком писклявым. — Скажи! — Мы поговорим о твоих слабостях, когда я вернусь. Но он не возвращается. Т/И ждёт отца первые три месяца, и вначале от него приходят краткие послания. Мартин приносит конверты в ее-его-их кабинет, но она не раскрывает. Когда отец перестаёт выходить на связь, Т/И старается не удивляться. Она держит лицо, как ее учили, стараясь спрятать детскую обиду, как когда-то на дедушку, и письма прячутся в дальнем ящике стола. О его смерти сообщают через год и два с половиной месяца. Бросают одним предложением, переданным через голо-связь. Т/И теряется в ощущениях: на плечи резко сваливается ответственность перед домом, людьми, мамой и самой собой. А еще ее накрывает тоской и болью. Император делает дружеский жест, для которого нужно одарить его послушанием. Он дает им-ей пять дней для размышления, намекая на разумное поведение со стороны тландийцев и новой госпожи. Бросает, словно кость собаке. И первые четыре дня Т/И бродит по коридорам, игнорирует всех, кто пытается выйти с ней на контакт, прячется от любых встреч и отменяет необходимые собрания. На пятый день она сжигает почти все вещи других цветов, оставляя лишь черноту и золото. Отказ от верности Императору она отправляет, стоя в официальной форме своего Дома. А через трое стандартных суток за ней прилетает шаттл, знаменуя собой наступление «эры» жизни на Арракисе. Еще через день планету разносят в щепки, и в пространстве космоса ее дом выглядит сплошным оранжево-красным маревом. Мерзким закатным солнцем ее семьи. Т/И глубоко дышит, наполняя легкие колючим воздухом. Перстень цепляется за материал, грозится оставить затяжку, но младший Харконенн берет ее за ладонь и сжимает. — Не волнуйся, кузина. Если в этой резиденции тебе кто-то и убьёт — это буду я. Нет смысла опасаться Императора. — От твоих слов не легчает. Он сжимает руку сильнее, словно удерживая от дрожи. — И не должно. Я ведь просто говорю правду, — хихикает, на миг показывая истинное лицо. — Или пытаюсь склонить тебя к постели. Т/И прыскает и всматривается в глаза напротив, пытается найти хоть что-то, что выдало бы в нем зависимого от меланжа, но не находит. Фейд напоминает ангела. Инкуба из религий первых людей. Нежная кожа с тонкими прожилками голубых вен, россыпь мелких морщинок у губ от постоянной улыбки, в уголках глаз от смеха и на переносице от раздумий. Он мог бы быть самым прекрасным из тех, кого она видела, мог бы быть одним из самых мудрых и верных правителей, если бы не одно «но». — Если бы не что? Т/И приподнимает брови, удивлённо глядя на кузена. — Мне знаком этот взгляд, — щёлкает ее по носу. — Сначала полный обожания, а после разочарования или даже отвращения. Словно я нравлюсь, но, — медлит, — но есть «но». Что это за «но», Т/И? — Мы говорили об этом, Раута, — она вырывает ладонь из крепкой хватки, аккуратно утирая о ткань вспотевшую от нервов кожу. — Давай не будем заводить тему, которую обсудили от и до. Девушка переводит взгляд на пустыню, замечает, как пульсирует воздух от защитных щитов, а после резко дергает головой вправо. Серёжки на ушах от такого движения ударяются в пляс, разносят вокруг лёгкую трель и звон, почти сливаясь с кружащим вокруг ветром. — Судороги, кузина? — От недосыпа, Фейд. Ванна с тобой была лишней. Харконенн смотрит на неё долгие девять секунд, а после заходится громким смехом. Т/И ощущает, как безумие, наконец проснувшееся ото спячки, вторит его голосу, и начинает смеяться в ответ. Со смехом выходят слёзы, выходит напряжение, что копилось последние полгода. Она чувствует, как узел в груди рвётся на лоскуты. Его-неё-их голоса мешаются в хор, а после мгновенно замолкают, заставляя оборваться и Т/И. Она глупо смотрит на Рауту, сглатывает, буквально теряется в тишине, что заволакивает разум. — Кузина? — голос юноши полон непонимания. Т/И смаргивает морок, трясёт головой и, откашливаясь, чеканит: — Мне пора, увидимся в столовой, кузен. — Что это было? Девушка молчит. Голос Рауты становится громче: — Что это было, кузина? Позволь нам-мне показаться. Она снова дергает головой и с силой сжимает запястье руки. Позволь! Крик начинается от глубокого низкого завывания до мерзкого писка в самом конце. — Я познакомлю вас позже, на-барон. Покажи нас — покажи нас — меня. Т/И ускоряет шаг, стараясь быстрее покинуть поле зрения младшего Харконенна. Девушка начинает отсчитывать каждое движение, но какофония становится только громче. Ты не сможешь нас заглушить. Двенадцать-шестнадцать-двадцать три-сорок. Разум наполняется острым скрежетом, и Т/И сгибается пополам, вдавливая ладони в виски. Снова слышит постукивание зубов, а после в реальности раздаётся мужской голос: — Леди Арейс, с вами все в порядке? Она поднимает голову, смотрит на человека напротив красными от напряжения глазами, откашливается вновь, встаёт ровно. — Да, Питер. Нет — нет — нет. Зачем ты ему врешь? — Император приземлился? — Да, я шёл оповестить вас и Фейда. — Чудесно. Голос в голове хихикает передразнивая Чудесно-о-о-о — Мы движемся к финалу, Питер. Ментат щурится, натягивая тонкую, будто бумажную кожу вокруг глаз, быстро обводит языком обветренные красные губы и шепчет, теряя последнее слово в сбитом дыхании: — Госпожа, — оглядывается. — На обеде будет герцог Лето. Голос-голоса в голове заходятся булькающим смехом, опора под ногами превращается в зыбкие пески, и Т/И снова дергает головой, ощущая, как серёжки неприятно бьются о нагую кожу шеи, теперь уже оставляя небольшую царапину острой гранью камня. — Что? — Ох, Питер, ты здесь? На-барон приближается, равняется с ней и сгибает руку, предлагая взять его под локоть. — Да, — ментат кашляет. — Я уже сказал леди, что шёл за вами. Фейд прикладывает палец к губам, заставляя того замолчать. — То госпожа, то леди, нужно ведь определиться, Де Врис, — улыбается, чувствуя прикосновение девушки. — Да и про подарок уже начал болтать, — морщит нос. — Стоит подрезать тебе язычок. Повисает тишина, а после младший Харконенн прыскает. — Шучу. — Чуть опускает голову, смотря на Т/И. — Не волнуйся, герцог Лето — не единственный подарок на сегодняшней трапезе. Я столько всего приготовил, кузина, ты будешь в восторге. *** Двери в столовую распахнуты настежь. Т/И видит отблеск от парящей лампы на полу, замечает причудливые тени, что, вытягиваясь, теряются на границе порога, и прекрасные кремовые скатерти, которыми укрыт длинный обеденный стол. Позолоченный сервиз играет солнечными огоньками, марая стены резиденции россыпью желтоватого отражения. Прозрачные занавески, колыхаясь от лёгкого ветерка, напоминают ей колосья пшеницы. Девушка переводит удивлённый взгляд на Фейда, все ещё не отпуская его руки. — Красиво, правда? — юноша улыбается. — Я лично обговаривал детали оформления. Она пожимает плечами, наконец отодвигаясь от на-барона, и бросает: — Все слишком песчаное. — Или золотое, кузина, как твои глаза. Девушка цокает, отодвигаясь ещё дальше и не зная, куда деть руки, складывает их на животе. Раута наклоняется и шепчет, опаляя горячим дыханием кожу: — Было бы лучше, если бы ты вела себя так, как вела той самой ночью. Смотреть было сплошное удовольствие. — Что? — Т/И поворачивает голову в профиль, почти сталкивая их носами. — Ты следил за мной? — Конечно. Я же сказал, что занимаюсь этим с самого твоего прилёта, — Фейд щурит глаза. — Повторю: сплошное удовольствие. Она шумно сглатывает, чувствует, как румянец расползается по щекам и шее, голос в голове отдаёт металлом — ты испытываешь стыд или тебе нравится? Нравится? Пространство заполняется лёгким шорохом шагов служанок, и Т/И, откидывая волосы назад, обходит кузена, придвигаясь ближе ко входу. Она чует Императора раньше, чем тот успевает переступить порог: мужчина пахнет высокомерием, глупостью и самодовольством, от него разит тщеславием и прелюбодеянием. Т/И недовольно кривит лицо: от Императора несет преступлением, лживым приговором, что он вынес ее семье. Фигура Шаддама вырастает перед глазами, как неприятный сорняк. Мужчина смотрит по сторонам и сталкивается с ней взглядом, замирает, медлит, молчит. Т/И не позволяет себе даже моргнуть, отпечатывая образ врага-правителя-труса на сетчатке. Он красив ровно так, как должны быть красивы правители, ровно так, как будет красив Пол, когда станет богом. Он высок, статен, а седина, что прячется тонкими нитями в пшеничных волосах, напоминает ей серебро. Он глуп — голос басит низкими нотами. Гладкое лицо Шаддама без морщин заставляет ее думать, что он и вовсе не принимает никаких решений. Т/И дергает головой. Он неприятен. Мясистые губы и волевой подбородок напоминают ей приматов — голос-голоса хихикают — маленькую миленькую обезьянку в клетке. — Леди Арейс. Голос мужчины нетороплив, чёток и мелодичен — сидящий-сидящие в голове спорит-спорят — прост, глух и невзрачен. — Император. — Счастлив наконец увидеть вас, Т/И. — Мы уже виделись по голо-связи. — Предпочитаю считать, что тот человек был мне незнаком, поскольку творил глупые поступки. Она хмыкает. Голос в голове передразнивает — глюпые постюпки. — Конечно, Император. Хорошо, что время меняет людей. Мужчина согласно кивает, отворачивается от неё и улыбается по-новой: — Фейд! — Император! — юноша срывается с места, почти подбегая к Шаддаму. — Мы так рады, что вы соизволили лично прилететь на Арракис. — Благодарю, мальчик мой. Т/И дёргается от этой фразы. — Только я крайне расстроен тем, что меня не смог встретить сам барон. Стража толком не ответила, почему Владимир отсутствовал. Девушка переводит озадаченный взгляд на Рауту, но тот сияет, словно сверхновая, и, склоняясь в поклонном жесте, тянет: — Дядюшка готовил для вас сюрприз, потому и отлучился, — он хмурится. — Раббан оказал вам ненадлежащий приём, Император? — Вовсе нет, — тот машет рукой. — Ваш брат был весьма почтителен, только не так разговорчив как вы. Фейд усмехается, а Т/И хмурится больше. Происходящее кажется ей натянутой тетивой, которую вот-вот отпустят и случится что-то крайне нехорошее. Шаддам проходит вглубь зала, оглядывается по сторонам, довольно кивая своим мыслям, и снова сталкивает их взглядом. — Вы в золоте, Т/И. Она открывает рот, но на-барон отвечает быстрее, чем она успевает выстроить слова в предложение: — Вовсе нет, Император, мы одеваем леди в цвета Дюны. — Даже так? — Конечно, — Фейд скалится. — Приучаем к новой жизни. Голос в голове тянет долгую «ммм» и цокает, подтверждая ее мысли о творящемся вокруг хаосе. — Дочка! Император быстрым шагом возвращается к дверям, и Т/И, прослеживая его движения, на мгновение теряет все мысли. Иррулан возвышается в проходе, как источник жизни, как изящная лилия на тонкой зелёной ножке, как истинная принцесса. Золотые локоны, укрытые прозрачной тканью небесного цвета, подсвечиваются изнутри тёплым светом, зелёные глаза напоминают два изумруда, а кожа благородного оттенка слоновой кости отражает саму жизнь. Она протягивает руку отцу, вкладывая свою ладонь в его. И в этом движении столько женственности и нежности, что Т/И отрывисто вздыхает. — Фейд, — девушка кивает, чуть опуская вниз аккуратный подбородок. — Леди Арейс. Девушка теряется от такой красоты, но собирается и кивает в ответ. Младшая дочь императора напоминает ей Джессику, напоминает маму на портретах в молодости, напоминает, что сестры ордена по праву считаются самыми прекрасными женщинами во всей вселенной. Ты тоже дочь гессеритки — голос в голове поскрипывает —  нашла чему удивляться. — Вы выглядите восхитительно. Иррулан приподнимает тонкую бровь вверх, на долю секунды теряясь от удивления, но, улыбнувшись, возвращает себе прежнее выражение лица. — Благодарю вас, ваш комплимент взаимен. Дочь Императора отворачивается, следуя за отцом, ожидает, когда он отодвинет стул, и присаживается, больше не поворачиваясь в их сторону. Последним заходит Раббан, как всегда угрюмый, подозрительный и злой. Стражники и свита Шаддама остаются в коридоре, соблюдая традиции деления социальных слоев, и Фейд спешно прикрывает двери, отделяя их от творящейся снаружи суеты. Т/И резко дергает головой, привлекая озадаченный взгляд кузена. Тот щурится, а после снова возвращает внимание Императору. — Присаживайтесь, — он широко улыбается гостям. — Дядюшка придёт вместе с подарком. Не поймите неправильно, но этот сюрприз готовился почти год, и все должно пройти наилучшим образом. Император кивает, немного недовольно хмуря брови, занимает место во главе стола и снова смотрит на Т/И. Из-за угла появляется пара служанок с подносами, нагружёнными едой и высокими лиловыми кувшинами. Фейд мягко берет застывшую у порога Т/И за руку, сопровождает к столу и помогает занять место. Сам быстро садится рядом и отрывисто кивает брату, заставляя Зверя повторить за ним. — И как вам Салуса, леди Арейс? — Император наклоняется вперёд, чуть нависая над тарелкой. — Если не ошибаюсь, вы и раньше посещали Салусу. — Лишь однажды, — Т/И сглатывает, — за пол года до дня очищения. Шаддам дёргается от произнесённых ею слов, но расправляя плечи и тянет дальше: — И какого было вернуться в новый дом? — Все ещё не дочистила за Башаром. Мужчина скалится, обнажая ровный ряд белых зубов. — Мне толком не рассказали, что стряслось с бывшим наместником планеты. Голоса в голове напеваюче произносят скажи ему, скажи — скажи — скажи. Т/И снова дергает головой. — Это уже не имеет значения, Император. — Верно, — тот медлит. — Барон рассказывал, что у вас со старшим кузеном произошёл конфликт. Он уже разрешился? Раббан поднимает на девушку тяжелый взгляд темных глаз, шумно роняет протез руки на стол и ощетинивается, тем не менее удивительно быстро успокаиваясь. — Разрешился. Фейд машет рукой служанке, когда та наливает слишком много вина в чашу Т/И. — Император, — Раута виновато морщит брови, — не волнуйтесь. Я, как и мой дядюшка, стараемся наладить дружескую атмосферу в резиденции. Но Шаддам словно не слышит. Он смотрит на неё, и она замечает, как правый уголок губ мужчины дёргается в отвращении. — Позволите сделать замечание? Т/И отрывисто кивает. — Вы выглядите безумно одинокой, леди, — он задумывается. — Хотя это было именно то, чего я и орден добивались. Мужчина надрезает кусочек горячего, и Т/И, видя красные прожилки, дёргается, вспоминая слова ментата о бывшем герцоге.  — Одиночество стало привычной вещью за те годы, что я была на Арракисе. Шаддам накалывает мясо на вилку и, рассматривая со всех сторон, сьедает. — И среди бедуинов вы считались красивой? — Простите, что? — Отец. Иррулан переводит озадаченный взгляд с Императора на Т/И и обратно. — Вам стоит понять, что ваша привлекательность кроется вовсе не во внешности или уме, как у моих дочерей, — салютует бокалом в ее сторону, — а лишь в том, что скрывают ваши гены. — Я полагаю, что не стоит называть мои действия или ум тривиальными. — Отнюдь нет, леди, но если кто-то и захочет заключить с вами брак, — Шаддам прищуривает глаза, намекая на Фейда, — то лишь для того, чтобы изучить возможность наследия всей вашей, — дёргает рукой, — силы. Маловероятно, что мужчины после такой славы вашего Дома будут заинтересованы в том, чтобы вести с вами беседы или греться у камина, любуюсь тем, как прекрасна жена. Т/И шумно сглатывает и слабо прикусывает щеку изнутри. — Вы крайне одинока, леди. Одинока и малопривлекательна. Повисает долгая тишина, и она, теряясь от столь очевидной наглости, замолкает. Шаддам ставит бокал на стол. — Самое забавное, чего я все никак не мог понять — почему лорд Арейс избегал любой возможности сделать вас истинной девушкой великого дома? — Что? Фейд откашливается, пытаясь вставить хоть слово, но Император поднимает ладонь, заставляя того замолчать. Шаддам обводит левую сторону лица, намекая на ее шрамы. — Все это: ваша манера одеваться, то, как вы говорите, поверить не могу, даже рисунки на теле! Вы были бы прекрасным сыном, но сделать подобное с дочерью… Т/И усмехается, снова слыша противный скрежет зубов, фраза вырывается неподвластная контролю: — Поверьте, внешность, — она повторяет его движения, — последнее, что в действительности могло волновать представителей моего рода. Арейсы были заняты другими вещами, а не взращиванием красивых наследников. — Да-да, о ваших талантах мне тоже довелось услышать. Кстати, все хотел спросить про ваш семейный голос. Про него ходит столько легенд и домыслов, что некоторые и впрямь причисляют вас к богам. Девушка сглатывает, заправляет выбившуюся прядь за ухо и чеканит: — Почему бы не обратиться за ответом к своей дочери или жене? Я была воспитана сестрой Бене Гессерит. У нас всех, — откашливается, — одна программа обучения. Ируллан отодвигает от себя тарелку, накрывая ее бумажной салфеткой и приподнимая уголок губ, переводит на Т/И острый взгляд изумрудных глаз. — Отец имеет ввиду голос, которым обладала линия Арейсов, а не мастерство вашей матери, леди. — Ах, вы об этом, — девушка пожимает плечами. — Все до безумия просто, — закусывает краешек губ, — это дифоническое пение. Она ждёт, когда Император ответит хоть что-то, всматривается в Ируллан, но оба молчат, и Т/И поясняет: — Нужна сильная гортань, как у чревовещателей, четкое управление дыханием, и полный контроль над своим языком, — она поднимает вверх две ладони, ставя их друг напротив друга. — Первый звук получается при сокращении мышц шеи, — сжимает пальцы на левой руке, — и он намного ниже, чем тот, в котором задействованы только голосовые связки, — вторая рука остаётся в привычном положении. — То есть мой второй голос вам услышать не получится, человеческое ухо его просто не способно распознать. Т/И щурится, а после занимает положение, в котором сидела до начала рассказа. — Не уверена, что могу точно судить о технике обучения пению, но, — Иррулан проводит изящным пальцем по скатерти, — тренировки проходят в крайне экстремальных условиях, — на лбу залегает одна маленькая морщинк. — Ведь если вы ошибётесь на малейшую тональность, то голос можно и вовсе потерять. Что основной, что тот, о котором мы сейчас говорим. — Все верно. — И как вас обучали, леди? — Император поправляет ворот рубахи. — Очень настойчиво, — та вздыхает. — Я могла бы рассказать, но на моем теле около ста пятидесяти трёх маленьких шрамов, так что история каждой тренировки будет очень длинной и крайне неинтересной. Повисает тишина, Т/И понимает, что все сказанное снова выглядит какой-то жуткой пыткой в глазах сидящих — кроме присутствующих Харконеннов, — и ей опять хочется начать доказывать, что это не так. Но какая разница сейчас, когда те, кто тренировал ее, канули в небытие? Иррулан прерывает паузу первой: — Безумие вашей семьи было связано с голосом? Т/И качает головой из стороны в сторону, с сомнением пробуя слово на вкус. — Мы предпочитали называть его-их-ее Берсерком. Но да, — кивает, — и голос, и хаос в сознании — связаны. — Знаете, — Шаддам тянет. — Теперь становится ясно, почему ваш дед и отец решились на подобные вольности в отношении самой Империи. — Отец был здоров, — девушка кладёт руку на шею, мягко проводя ладонью вдоль кожи. — С недавнего времени безумие стало пропускать некоторых наследников фамилии. Фейд громко стучит вилкой по стакану, и Т/И дёргается. — Простите-простите, — Харконнен расстроено хмурит брови. — Мне просто интересно, Т/И, а есть какие-то детали, по которым можно было бы понять, что человек болен? Болен? — Безумие всегда одинаковое. — Что это значит? — Ровно то, что я сказала. Иррулан снова поворачивается в сторону девушки и очень мягко шепчет: — Одинаковое? Я помню, что ваш дед, леди, говорил те же вещи о внешности, что и вы. Могу ли я предположить, что дело в том, что вы просто не знаете, как выглядите? — Я знаю, как я выгляжу, — Т/И нервно опускает взгляд на стол. — Я прекрасно осознаю свою внешность. — Я имею ввиду, — дочь Императора задумывается, — что вы можете знать детали своей внешности, но не можете воспроизвести свой образ в голове цельной картинкой. А значит не можете адекватно воспринять то, какие увечия нанесла вам ваша семья, и какие шрамы у вас остались. Т/И хмурит брови сильнее, чувствует на себя тяжелый взгляд Фейда, а после и Раббана. Отстукивает по столу указательным пальцем три раза и бросает: — Я осознаю, что и как со мной произошло. — Я все-таки смею полагать, что нет, леди, потому что дифоническое пение требует не только сильного управления голосовыми связками, языком и дыханием, но и постоянной фокусировки на самом голосе, — Иррулан грустно улыбается. — Потому что ваш голос, в отличии от голоса Бене Гессерит, не замолкает никогда. Раббан тянется за вином, почти опрокидывая кувшин на скатерть, и атмосфера резко возвращается к привычно-расслабленной. Император запускает пальцы в копну волос и, откашливаясь, басит: — Позволю допустить, что известие о спасении Пола не будет для вас новостью? Раббан напрягается, поднимает взгляд на Т/И и ждёт. Фейд зеркалит движения брата, кладя вилку поверх пустой тарелки. — Отчего же? — девушка берет салфетку, прижимая к губам. — Это для меня новость. — Лжёте. — Отнюдь. В зале раздаётся неприятный скрежет потаённой двери, и Раута громко хлопает в ладоши, нарушая паузу. — А вот и сюрприз. Т/И сглатывает, переводит взгляд, как и все сидящие, в темноту комнаты, а после сломано оседает на стуле. На плечо, у самой шеи, ложится рука младшего Харконенна, больше напоминающая когтистую лапу грифа. — А вот и подарок, кузина, — юноша нагибается, выдыхая в самое ухо. — Ты думала, что Питер говорил о мясе? — он усмехается. — Даже сложно представить, что можно сделать, имея в руках мертвое тело своего врага. Он отодвигается, огибая ее, выходит в середину зала и смотрит на Шаддама. — Это гхола бывшего герцога Каладана. Личный подарок моего дядюшки для вас, — кланяется. Т/И глохнет, вцепляется рукой в подлокотник, давит так сильно, что небольшая заноза заходит глубоко в подушечку пальца. Отец Пола — дешевая подделка — выглядит так знакомо, что ее словно окунает в события прошлого. Она чувствует, как по щеке, сдавая ее с потрохами, катится слеза. Тёплые глаза герцога Лето выглядят пустыми, точенные черты лица так явно напоминают о младшем Атрейдесе, что ее пробирают дрожью. — Это восхитительно, Раута! Мужчина хочет подорваться с места, но Фейд кивает, намекая, что сюрпризы ещё не закончились. Т/И переводит тяжелый взгляд на Иррулан, дочь Императора выглядит не менее напуганной. — Как вам удалось? На-барон подходит ближе к гхоле, обводит скулы мужчины рукой, и тянет обманчиво-мягким голосом. — Дядюшке потребовалось затратить множество сил и ресурсов, чтобы договориться с прекрасными тлейкасу о подобной, — прикусывает губу, подбирая слово, — услуге. — Но зачем? — Просто представьте, Император, какой будет глубокий символизм, когда Пола убьёт его собственный отец, — Фейд останавливается на губах гхолы. — Копии очень послушны. Дядюшка сказал, что бывший герцог выполняет абсолютно все, что ему прикажут. Т/И чувствует, как тошнота подступает к горлу, и подрывается с места, отталкивая стул в сторону, морщится от противного звука проезжающих по полу ножек. — Леди? Фейд пожимает плечами, двигаясь в сторону Шаддама, словно занимая его сторону в этой войне. Голос в голове напрягается — слишком очевидно — и замолкает. — Не волнуйтесь, Император, Т/И стала вспыльчивой за все время нахождения в нашей компании, но я честно, — замирает за спиной мужчины, — стараюсь это исправить. Шаддам переводит взгляд с гхолы на Т/И и обратно: — Это безопасно? Создавать подобное. — Не волнуйтесь, Император, я все контролирую, — Фейд наклоняет голову набок. — Им вносят определённую жизненную цель, которую они будут исполнять несмотря ни на что. Т/И дёргается от его слов, снова всматривается в Атрейдеса, и съёживается от того, как карикатурно-располагающе он выглядит. — Но это не все, — Раута топчется на месте. — Теперь подарок от меня, — он щёлкает пальцами, и в зал вводят второго гхолу. Гхолу Шаддама. — Как это понимать?! Фейт шипит, удерживая Императора на месте весом ладони. Т/И приоткрывает рот, хватая урывками воздух, она ищет глазами Иррулан, и девушка непонимающе смотрит вокруг. — Понимать это можно, как переворот. Младший Харконенн достаёт из-за пояса кинжал, и как по маслу проводит лезвием вдоль горла мужчины. Капли багряным цветом пачкают скатерть. Где-то на фоне раздаётся крик дочери уже бывшего властителя империи, и Т/И фокусируется на ней ровно в тот момент, когда Раббан с силой бьет девушку локтем в лицо. Иррулан затихает, мгновенно теряя сознание. — Что тут, — Т/И откашливается, — происходит? Где Владимир? Раута сталкивает труп Шаддама со стула, занимая его место, утирая изящные пальцы о край ткани. — Дядюшка умер, кузина, — грустно надувает губы. — Я все-таки решил довести начатое до конца, — снова возвращает прежнее лицо. — Оказалось, что его помощь нам вовсе не нужна. Правда, братец? Раббан глупо улыбается и злобно скалится, оборачиваясь в сторону Т/И. — Ты присядь, кузина, мне столько нужно тебе рассказать. Да и тебе придётся поделиться со мной тайнами. — Барон мёртв? — Она словно прирастает к стене. — Где стража? — Сядь, кузина. Т/И глупо таращится на расползающееся пятно на полу, и желудок, не выдержав, выворачивает содержимое под ноги. Она сгибается пополам, успевая лишь подобрать подол платья, чтобы не замараться. — Господи, Раббан, помоги кузине сесть. Девушка слышит, как Зверь сипит, не особо горящий желанием подходить к ней. Голос в голове снова напевает песенку о барашке, а раны на шее начинают ныть с новой силой. — Раббан! — Я сама. Т/И утирает ладонью рот, противно морщась от слизи на подбородке, распрямляется, и смаргивает влагу с глаз. Стул кажется ей небезопасным, и она, смотря на него с опаской, все-таки занимает положенное место. — Ну вот и хорошо, — Фейд вздыхает. — Пожалуй начнём. Раута разглаживает складки на материале и весело басит: — Так вот, кузина, дядюшка мёртв. Стража и свита Императора взята под контроль до полного воцарения спокойствия в резиденции. Она перебивает: — Ты как-то подчинил Сардаукар? — Какое подчинение, Т/И, — прыскает, — украл идею доктора Юэ, — юноша машет рукой. — Пару распылений нервно-парализующего газа, и все готово, — младший Харконенн щёлкает языком. — Идея с гхолой Императора пришла в голову совершенно случайно, я все думал, какой есть способ приблизиться к трону, кроме очевидного убийства. — Ты все равно его убил. — Ой, — Фейд хмурит брови. — Не цепляйся к словам, кузина, — он цокает. — А потом меня озарило: что если заказать у тлейкасу гхолу Императора, который мог бы исполнять его роль и добровольно выдать за меня замуж одну из своих дочерей, то все сложилось бы наилучшим образом. — Если бы не Иррулан. Раута кивает. — Я никак не думал, что Шаддам прилетит не один. И теперь придётся убивать и девчонку, а все сваливать на отпрыска бывшего герцога. Т/И шумно сглатывает, с ненавистью глядя на Харконенна. — Как давно ты знаешь, что Пол жив? — Ровно с тех пор, как понял, что все вокруг иллюзия. Слова бьют ее наотмашь, заставляют язык присохнуть к небу, и она быстрым движением руки утирает капельку пота со лба. — Кузина, я следил за тобой. Вначале искал подвох в цифрах, — Фейд улыбается. — Но понял, что ничего в этом не смыслю. После решил проверить тебя на страх перед физической силой, — вздыхает. — Снова прогадал. Извини Раббан, — смотрит на брата. — А потом до меня снизошла мысль о пряности. Бам! — юноша бьет по столу ладонью. — И вот тут началось веселье. Т/И тянется к бокалу с вином, и не обращая внимание на хаос вокруг, выпивает все до дна. — Сначала на твоём теле стали появляться пятна, в ванной удалось в этом убедиться. — Фейд хмыкает. — А потом начались эти, как ты их называешь, судороги. И в один из таких моментов я заметил, что пейзаж за окном пошёл волнами. — Волнами? — В одну из ночей я дал распоряжение отключить щит на недолгие три минуты, и знаешь что? — он улыбается. — Щит не отключился. Потому что твой прекрасный разум понятия не имел, как выглядит обесточенный Арракин. Т/И откидывает бокал в сторону, и тот, прокатываясь по столу, падает на пол, разбиваясь. Фейд переводит быстрый взгляд на осколки кровавого цвета и шепчет: — Но с тобой было сложнее. Вначале я думал шантажировать тебя твоим младшим кузеном, но ребёнок испарился. Я следил за сестрой ордена, но она, прилетев в его компании, обратно улетала в гордом одиночестве, — снова смотрит на неё. — И я допускаю мысль, что ты его спрятала. — Спрятала. — Спрятала, — Фейд кивает своим собственным мыслям. — Не страшно. Так вот, о чем это я? На-барон щёлкает пальцами, и Т/И напрягается сильнее. Голос в голове становится громче, напевая песню задом наперед, и веселая мелодия превращается в отвратительную смесь скрежета и высоких нот. Очередная служанка выплывает из-за угла, крепко прижимая к себе шевелящийся сверток. Подходит вплотную к Рауте, и передаёт, аккуратно придерживая сверху, словно… Ребёнка? — Это мальчик, — Фейд заглядывает внутрь пелёнок, улыбаясь как добрый старичок. — Но мальчик не простой, кузина, а настоящий сын Пола. Голос в голове начинает коверкать слова окончательно и, перестраиваясь на родной язык тландийцев, повторяет всего одну фразу чётким басом Dræb ham Т/И трясёт головой, с силой трёт щеки, до красноты раздражая кожу, происходящее вокруг кажется ей мерзким кошмаром. — Атрейдесы ужасные родители, ты знала, Т/И? — он укачивает дитя, крепко прижимая к груди. — Сначала мы убили первого сына герцога Лето, потом ему удалось невероятным образом потерять свою среднюю дочь, — смеётся. — А после и вовсе прилететь на Арракис и помереть самому. Где-то на фоне смехом заходится Раббан. Фейд смотрит на Т/И умиротворённым взглядом, как победитель, и шепчет: — А теперь и его сын умело теряет отпрысков. Она не выдерживает, поднимается на ноги, отталкиваясь от стола, голос басит, превращаясь в зловещий рёв, в котором на повторе крутится — Dræb ham Раббан срывается с места, разжимает крепко сжатую ладонь, и Т/И замечает, как на влажной коже прилипшей пленкой застыл меланж. — Доброго пути, кузина. Он надувает щеки, собирается сделать выдох, когда Т/И глядя ровно перед собой, выкрикивает почти севшим голосом: — Знаешь, в чем минус моих иллюзий, Фейд? Я, как и ты, понятия не имею, что творится в реальности. Раббан дует на неё облачком спайса, когда в распахнутое окно влетает маленький шарик. Девушка заходится кашлем, чувствует, как от давления из носа начинает идти кровь, и голос, шепча в последний раз, утаскивает ее в темноту. Шарик противно пиликает, на мгновение освещает комнату желтым светом, и разрывается. Волна обваливает стены, и огромный кусок камня, падая с потолка, пробивает насквозь пол второго этажа. Где-то на фоне раздаётся громкий плач ребёнка. На все творящееся вокруг она начинает смотреть словно сквозь мутное стекло. Вот в зал забегает толпа солдат Харконеннов, вот ее оттаскивают чьи-то бледные руки, те же руки разрывают на ней ткань платья, плотно перевязывая открытую рану на ноге. Голос сипит фразой отца — Дети не должны умирать в играх взрослых. Она-они-кто-то чужой кричит от того, как больно повязка проходит по ране, а после сознание захлёбывается памятью, что возвращается вместе с окончательно поселившимся в голове Берсерком. — Дети не должны умирать, Т/И. Она устраивается удобнее и смотрит на отца. — К чему это? — Сестру Гурни изнасиловали в Весёлом Доме, — Ваурум откашливается. — После ее добил Раббан на глазах у скованного Халлека. Девушка напрягается, спускает ноги с кресла и щурится. — Как это произошло? Отец молчит, и Т/И понимает, что задала неправильный вопрос. — Что ты будешь делать? — Выносить приговор. Т/И встаёт с кресла и двигается в сторону лорда. — Мы не несём ответственности за тех, кто не является частью нашей семьи. — Мы несём ответственность за тех, кто нам служит, — отец переводит на неё строгий взгляд. — Наши подданые могут быть массой, но в этой массе живем и мы, Т/И. И своей опекой мы делаем ее безопасной. Девушка доходит до стола, отбивает пальцами по древесине, смахивает невидимые пылинки и, хмуря брови, шепчет: — Гурни самолично отрёкся от нашего Дома в пользу Атрейдесов, почему мы все ещё не снимаем с себя обязанность, — закатывает глаза, — выносить, как ты сказал, приговор? Лорд цокает, фокусируется на лацканах мундира и медлит прежде, чем сказать: — Потому что все, что принадлежало нам однажды, нашим и останется, — рвано выдыхает, указывая на неё пальцем. — Никогда не ищи в грядущей власти и силе плюсы только для себя. Ты — матерь для нашего народа, и за детей, пусть и не своих, нужно уметь стоять до конца. — Это никому не нужно, — она отворачивается, упираясь поясницей о край стола. — Гурни никогда не признавал в тебе «отца», с ним эта штука не сработала. Лорд смеётся. — Если это не сработало с моей родной дочерью, какое право я имею обижаться на него? Т/И напрягается от сказанных слов, но собирается с мыслями и шепчет: — Это не будет так легко, как звучит на словах, отец. — О, нет-нет-нет, Т/И. Запомни, не нужно хотеть, чтобы было легко, нужно желать, чтобы твои поступки чего-то стоили. Очередное движение материала по содранной коже вырывает в настоящее, и девушка, осматриваясь по сторонам, узнает в лекаре Питера, снова дергая головой вправо. — Где Фейд? — Я не знаю, госпожа, я… Т/И обрывает ментата резким движением ноги, старается встать, но лодыжка простреливает болью, и она охает. — Помоги мне. Де Врис тянет к ней руки, позволяет опереться, и, перенеся вес тела девушки на себя, поднимает. Она слышит словно издалека противный скрежет зубов, а после прочно встаёт на подвернутую стопу. Голос напевает, прерываясь паузами больно — не больно — больно — больно. В столовую врываются сардаукары. Т/И сквозь поднятую пыль узнает адмирала, и поднимая вверх ладонь, манит к себе. Мужчина перепрыгивает кусочки разбитых камней, равняется с ней, и кричит, стараясь перекрыть завывания пищащей сирены: — Госпожа, как вы? Где Император? — Убит, — Т/И морщится от того, как резко меняется выражение лица солдата. — Не мной, адмирал. Нужно вытащить тело Иррулан из-под обломков. — Иррулан здесь? Она кивает, указывая рукой в сторону того места, где раньше возвышался стол. Адмирал срывается с места, тормозит на половине пути, оборачивается, не зная, как поступить, но Т/И кивает, отпуская, и переводит взгляд на Де Вриса. Питер становится бледнее, чем был до этого. Она касается его щеки, улыбается уголком губ, снова ощущая мерзкую дрожь в мышцах лица, и тянет: — Спасайся, друг мой. — Госпожа… Девушка не дослушивает. Ее мало волнует, что именно будет с теми, кто в последнее время стал-притворился ее друзьями. Мысли заполняет только сын Пола. И Харконнены. Она обходит ментата, сильно хромая на одну ногу, подол путается, мешая движениям, и она стягивает основную юбку, оставаясь лишь в тонком бельевом платье. Зияющий проход темнеет звериной пастью, и Т/И, оборачиваясь в последний раз через плечо, ещё успевает заметить обеспокоенность на лице Питера, прежде чем белки глаз наполняются чёрным.