Я пожертвую миром, чтобы спасти тебя.
Твой отец.
Т/И перехватывает меч Мартина крепче, разворачивается, двигаясь в сторону прохода, в котором исчез Фейд, и вздыхает, ощущая тяжелое дыхание Гурни, что следует за ней по пятам, пытаясь нагнать. — Стой! Она слышит, как у Халлека сквозит отдышка, и прибавляет шагу. — Стой! — Не мои проблемы, если ты не можешь двигаться быстрее. Голос хихикает мерзкими перепадами интонаций — на Тландиту он тоже опоздал, — высокие ноты въедаются в разум и оседают неприятным эхом. Гурни наконец равняется с девушкой, двигается строго плечом к плечу, выплевывает: — Я не намерен оставлять тебя один на один с Харконеннами. Я тебе не доверяю. — А мог бы, как оставил Пола на эти долгие два года. — Я не знал, что он жив! Т/И чуть приподнимает уголок губ. — Пытался ли узнать? А как он мог? Гурни хватает ее чуть выше локтя, заставляя остановиться, но она дёргается, заносит оружие выше, нанося удар аккурат об успевшее включиться силовое поле щита. Острие делит рябью синеватый отблеск защиты, четко рисуя красную точку в месте атаки. — Никогда, — Т/И давит сильнее, но тряся головой отходит, — никогда не прикасайся ко мне так, как посмел сейчас, — отдаляется на шаг, дожидаясь, когда Гурни снова будет открыт. — В ваших щитах порядка семи технических ошибок, — медлит, прикусывая губу, — поэтому, если ты еще хоть раз позволишь вести себя схожим образом, я тебя… Что? Т/И не успевает закончить фразу, отвлекаясь на звук, что раздаётся за три поворота от них. Прислушивается для вида, осознавая, что они не одни. Возможно. Вздыхает, оборачиваясь к Халлеку, и чуть наклоняет голову набок. — Что ты хочешь узнать? — О каких технических ошибках ты говоришь? Мужчина бросает быстрый взгляд на проход темнеющий впереди, снова смотрит на Т/И и, морща лоб, шепчет: — Так какие ошибки, госпожа? — Ты потратишь на это свой первый вопрос? Он приоткрывает рот, чтобы возмутиться, закрывает, но берет себя в руки и чеканит: — Какие цели ты преследуешь? — Помочь Полу стать Императором, — она смеется. — Задавай вопросы верно, друг мой. Мужчина пинает носком ботинка мелкий камушек, психует. — Как давно твоя семья планировала взрастить в юном герцоге Императора? Т/И улыбается, кивает своим собственным мыслям. — Лучше, — девушка дергает ладонью. — Мессию в Поле всегда взращивала леди Джессика, но, — она хмыкает, — отец дал Атрейдесам чуть больше времени, чтобы мальчик окреп. На самом деле, — смотрит под ноги, зависая на мелких песчинках, что прилипли к голым ногам, — времени могло быть больше, если бы лорда не убили. — Я не понимаю. — Герцог должен был умереть, потому что иначе, — Т/И щурит глаза, — Пол не был бы так заинтересован. — Что ты несёшь? Т/И откидывает волосы назад. — Рождение Пола, — думает, — как и мое рождение — сплошной фарс. Леди Джессике было велено рожать дочерей, а в моей семье всегда появлялись только сыновья. Мы — тщеславие и гордыня наших матерей, Гурни. — Я все равно не понимаю. — К чему приводят дела, что творятся за спиной близких? Точнее сказать, — она снова прислушивается, — что случается, когда мы сами позволяем близким вершить подобные дела? — Ты клонишь к тому, что Джессика была причиной падения герцога и становления Пола как Императора? — Опосредованно, — Т/И задумывается. — Когда у женщин нет прямого права власти, а она всегда была лишь наложницей, власть получают через детей. Халлек недовольно хмурит брови, качает головой, выдыхает сквозь плотно сжатые зубы, почти выплевывает: — Ты путаешь их семью со своей. — Я не путаю наших матерей, Халлек, я не путаю сестёр ордена. Теперь не путаю. Звук повторяется снова, Т/И дёргается заметнее и кивает Гурни. Мужчина отходит в сторону, чуть разминает запястье и берётся крепче за рукоять меча. — Ещё два вопроса, Гурни, — девушка копирует его движения, давит большим пальцем на выемку в основании металла, и резко убирает палец. С другой стороны появляется идентичное лезвие, превращая оружие в копье. — Ну так что, задашь сейчас? Халлек приподнимает брови, но Т/И улыбается. Ждёт. — Откуда лорд Арейс знал о возможном падении Атрейдесов? Откуда знала ты, что резиденция падет? — Над Араккисом есть спутник, — по челюсти проходит неприятная дрожь. — Отец любил повторять, что дары, преподнесенные тобой, не должны быть опасны для тебя самого, — цокает. — Дюна всегда была нашей, Халлек — и при Харконеннах, и после отказа от взятия ее в фив, и после прилёта семьи Пола, — Т/И поворачивается, чуть щурясь, смотрит на мужчину и добавляет: — Конечно же мы приглядывали. — Над планетой невозможно размещение спутников из-за бурь, а если я всерьёз поверю, что лазейки были, то, — он закусывает губу, думает и наконец собирается с духом, — такой уровень использования технологий запрещён законами Империи. — О, — девушка отворачивается, — изнасилование девочек, — она чувствует, как Халлек дёргается от ее слов, — обезглавливание прибывшего гостя, — морщится, вспоминая об отце, — и убийство герцога в собственной резиденции тоже не входит в свод правил. Но всем плевать. — Так спутник был? — Он есть, Гурни. Звук раздаётся снова, и Т/И, чуть медля, проходит вперёд в тень, Халлек понимающе смотрит на ее действия, и, чуть подумав, идёт следом. Девушка добавляет шепотом: — И я все ещё приглядываю. Гурни невольно напрягается, осматривает ее с ног до головы, дергает головой. — Тогда последний вопрос, — мужчина переходит на шёпот. — Ты все ещё дочь своего отца или уже нет? Отец сидит на кресле, откинувшись на спинку. Свет меркнет, теряясь у границы стола, но Т/И отчётливо видит тёмные как ночь глаза с еле заметным золотым отливом. — Уже поздно. Мама отправила узнать, почему ты все ещё тут. Ваурум молчит, отбивает пару раз пальцами по дереву, выдыхает и тихо напевает: — И вдруг маленький мальчик понял, что сила была не в силе, а в знании. Т/И хмурит брови, щурится, пытаясь разглядеть эмоции мужчины, но ничего не выходит. Она двигается вглубь комнаты, когда отец прерывает ее движения фразой: — Сегодня я отказался официально признать Арракис. — Ты сделал что? Арейс отталкивается от спинки, переносит вес вперёд и упирается локтями в стол. — Я отказал Императору. Девушка чувствует, как в ней клокочет неверие, что столь шаткая дружба между их Домами и вовсе идёт трещинами. Но отец учит не задавать глупых вопросов, отец учит говорить только по делу. Т/И вдавливает ногти в ладонь и, стараясь не сорваться, чеканит практически по слогам: — Нам ждать войны? — Нет и нет. Ты не понимаешь, — отец кладёт пальцы на виски, чуть растирает кожу, снова поднимая на неё взгляд. — Мы не думаем о войне, дочка, мы лишь думаем о мире. Мы не думаем о войне. Мы лишь думаем о мире. — О каком мире может идти речь, если в этой, — Т/И задумывается, — возможной бойне погибнут люди? — Ну, — Арейс ухмыляется, — ты всегда можешь освободить не-тландийцев от данной нам вассальной клятвы. Как тебе такая идея? — Что ты имеешь ввиду? — Хочешь дать выбор — дай его по-настоящему. Например, своему Дункану, м? Девушка дергает головой, скидывает с себя наваждение, смотрит на Гурни с удивлением. Он приподнимает уголок губ, бросает: — Ты не помнишь, да? — Не помню? — Угу, — он соглашается. — Не помнишь меня и того, что на саомм деле происходило на Тландите, — замирает. — Кто подправил твою память, Т/И? Твой гость в голове? Шаги отдаляются, и она продвигается дальше, на ходу жмёт плечами и снова ощущает дрожь в районе челюсти. Мужчина нагоняет. — Значит, этого ты тоже не помнишь. Я никогда не любил твоего отца, сказать больше — я его ненавидел. После долгих лет служения графу Орму начало службы Вауруму казалось мне мучением, — медлит. — Твой дедушка был диким, опасным, горячим, но никогда он не был непредсказуемым и хитрым, — чуть подкидывает в руке меч. — В отличие от твоего отца. — Моего отца? Гурни чуть ухмыляется, опережает на несколько шагов, уходя дальше к повороту нового коридора. — У тебя тоже всего три вопроса, госпожа. Т/И наклоняет голову набок, непроизвольно улыбается, зная, что улыбка на самом деле принадлежит не ей. — Расскажешь о папе? — вопрос теряется и глохнет в узком пространстве. — Каким его помнишь ты? — Настоящей змеей. Лорду Арейсу было пятнадцать, когда граф поручил ему решить конфликт на одной из ваших колоний, — Гурни станавливается, оборачиваясь через плечо. — Твой отец уладил его за неполные пять месяцев, оставив после себя полное подчинение бунтовщиков. Позже, когда лорду исполнилось восемнадцать, на его счету было почти свящённое поклонение нескольких миллионов людей, — недобро усмехается. — Графу на это не хватило целой жизни. Шаги отдаляются быстрее, и Т/И ускоряется, стараясь не наступить на пятки Гурни. Шепчет: — Все еще не вижу ничего плохого. — То нападение Харконненов на герцога Лето, помнишь о таком? — он хмыкает. — Конечно помнишь. Его организовал твой отец. Т/И резко останавливается, словно ударяется о прозрачную стену, воздух выбивают из лёгких, и она неверяще смотрит в спину Халлека. — Я считал его повинным в смерти своей сестры, да, это было так, но моя ненависть к нему началась раньше. — Ты врешь. — О Харконеннах? — тот наконец останавливается, бросает быстрый взгляд в ее сторону и хмурит густые брови. — Что может привязать сильнее, чем спасённая жизнь? — отворачивается. — Когда ты только появилась на свет, — усмехается, — радовались все. Праздник не смолкал ещё долгие-долгие недели. И я радовался не меньше, потому что верил, что кто-то из будущего поколения все-таки станет похож на Орма. — Я… — Т/И сглатывает, щурит глаза, чувствуя, как туман в голове рассеивается быстрее, — …не было такого. Никогда не было. — А потом, — мужчина игнорирует, — ты стала старше. И да, тут стоит отдать тебе должное, ты не любила отца так, как следует любить па-пу, но ты слушала его так, как слушают главу Дома. Т/И снова мотает головой, дергает, пытаясь согнать дрожь с лица, и голос в голове, просыпаясь, влезает в разговор. Не верь ему. — Я потому и спрашиваю, Т/И. Ты все ещё дочь своего отца или наследница Арейсов? Т/И спрыгивает с лошади, повторяя за Полом, проваливается босыми ногами в чёрный песок и заливисто смеется. Юный Атрейдес бежит в сторону моря, оставляет за собой следы, что напитываются водой и исчезают спустя мгновение. Буцефал, взмахнув гривой, взбивает землю под копытами, громко ржёт, мешает голос с Инцитатом и бежит быстрее. Т/И ускоряется. Ткань лёгкого платья обвивает бёдра, развевается позади неё, напоминая туманный шлейф. Она бежит за Полом, смотрит, как кудряшки взмывают при каждом движении, как рубаха, наполненная воздухом, напоминает ей парус, и улыбается. Солнце мешается на горизонте с водой, растворяется в золотом пятне и она, задерживая дыхание, ныряет в синюю глубину. Кони погружаются в море по пояс, мнутся, не желая потерять опору под копытами, фыркают от капель и снова ржут. Пол выныривает рядом. Волосы его прилипают ко лбу, он смотрит на неё своими зелёными глазами и улыбается шире. Кричит: — Я так тебя люблю! Т/И ныряет снова, мочит волосы, убирая налипшие пряди назад, выныривает, глядит на мальчика сквозь влажные ресницы и смеется. Он смотрит на неё не моргая, ждёт ответа. И Каладан кажется ей раем, и Пол кажется ей Богом, и мгновение кажется вечностью. Она смеется в ответ, чуть путаясь в полупрозрачной ткани. — Я тоже тебя люблю. Я тоже тебя люблю, но я видела сон и рядом с тобой была девушка с Дюны. И рядом была не я. Т/И повторяет слова в реальности: — Я люблю Пола. — Правда? — Гурни проводит свободной рукой вдоль шеи. — Его любишь ты, или тебе сказали его любить? Отец стоит на краю небесного пика. Полы плаща развеваются на ветру, и Т/И подходит чуть ближе, ощущая, как ветер подхватывает свободные прядки волос, копирует движения, что укутывают лорда. — Что ты планируешь сделать? — Ничего, что могло бы тебе навредить, Т/И. Она хмурится, глядит вперёд на заснеженные равнины. — Ты нашла иной способ спасти наш Дом? — Нет. Ваурум хмыкает, и Т/И привыкает к тому, как непринужденно они говорят о конце целой планеты, как все превращается в запутанные клубки, которые — она не хочет — ей лично придётся распутывать позже. — Отпускай хлеб твой по водам, потому что по прошествии многих дней опять найдёшь его, Т/И. Позволь себе проиграть, чтобы подняться вновь. — Кому мы приносим наш хлеб, чтобы позже снова найти ростки? Отец поворачивается в ее сторону, улыбается, заправляя волосы за ухо, щурит чёрные глаза, отвечает: — Всем бедным, Т/И, и нуждающимся. — Атрейдесы не просили о нашей защите, сам герцог пребывает в шоке от твоей за-бо-ты. Навязанное благо таковым не является, отец. Мужчина улыбается шире. — Благом для них оно не было никогда. Верно. Девушка замолкает, глаза на мгновение покрываются плотной пленкой, и она спотыкается, не успев рассмотреть под ногами кусок мрамора. Промаргивается, щурится, стараясь сконцентрироваться на фигуре впереди, но все плывет. Планета покрывается трещинами. Т/И видит линии, что прошивают Дом. Тяжёлые облака не скрывают наступившего конца, и девушка касается холодного стекла корабля. — Я чувствую дыхание льда, Мартин, — от ладони остаются следы. — Оно прерывается. Планета разгорается изнутри красным цветом. — Госпожа, так было нужно. Т/И упрямо качает головой, перестаёт моргать, запоминая наизусть все, что сотворил Император. На что Императора надоумил ее отец. Дыхание родной планеты обрывается. Девушка смотрит ещё долгие три минуты на осколки, застывшие в космосе, и отворачивается. — Ведь, — он сглатывает, — так и правда было нужно? Голос Мартина глух. Ему больно. Ей нечего ответить. Ей кажется, что ответ был, но, задумываясь на секунду, она понимает, что он успевает от неё ускользнуть. — Узнаем после смерти герцога Лето, друг мой. Ноги подкашиваются сильнее. Т/И плотнее прижимается к стене, давит раскрытой ладонью на шершавую поверхность, цепляется за ускользающую реальность и резко выдыхая встаёт на ноги. Гурни останавливается, смотрит на расходящийся в два туннеля коридор, чеканит: — Выберешь? — Соглашусь довериться тебе. Мужчина цокает и, не дожидаясь ее, уходит налево. Т/И собирает силы, чувствует, как пальцы постепенно немеют. Сип при вздохе звучит все сильнее, но ей остаётся совсем немного, и потому — она уверена — сдаваться сейчас никак нельзя. — Что мне делать, если я стану той, кого будут бояться, но не будут любить? Отец мнёт в ладонях снег, сжимает в плотный шарик и бросает в сторону, задевая тяжёлую ветку ели. — Ничего на самом деле не изменится, Т/И. Будут те же толпы чужих людей, которые будут тебя чему-то учить, будут кланяться, на самом деле не склоняя голов, и все при этом будут лгать. Поэтому делай то, что наша семья умеет лучше всего. — Воевать? — Если выберешь дедушку. Но если меня, то говорить правду. Т/И вздыхает снова, давится скопившейся во рту кровью и, моргая несколько раз, возвращает четкость зрения. Туннель справа медленно тает, оставляя лишь резкий изгиб влево. Выбор без возможности выбирать. Копье в руке тянет вниз, она подкидывает его несколько раз, разминает запястье и идёт следом. Девушка нагоняет Гурни за две минуты, смотрит под ноги, вспоминая, как различать походку по следам. Отмечает, что мужчина выдыхается. Сплошная стена за ее спиной отдаёт чужими голосами, и Т/И громко кашляет, отвлекая Халлека от других звуков. — Второй вопрос, — кашляет снова. — В чем я могла быть похожа с отцом? — Преследовать собственные цели, но прикрываться благими делами. — Потому тебя так удивила месть за Бхет? Халлек разворачивается на пятках, и Т/И удовлетворенно кивает, видя, что мужчина встал на нужном месте. — Не смей говорить о ней. — Почему? — наклоняет голову набок. — Отец отомстил за твою сестру, а я бы хотела отомстить за сына Пола. Дети не должны умирать на войне, Гурни. — Он не сделал этого просто так. Она сильно жмурит глаза, кусает губу, вспоминает. — Старое стареет, молодое растёт. Шаддама IV свергнут, и это случится на твоём веку, — отец грустнеет. — Когда что-то длится слишком долго, оно имеет свойство заканчиваться по собственному ли желанию, по желанию ли других. Т/И вздыхает, аккуратно обводит пальцем вены на запястье и кивает в знак согласия. — Пойми, — Ваурум откашливается, — нас тоже захотят свергнуть. Мы слишком долго владели колониями, и сейчас, когда в игру снова вмешались Харконенны, смятения среди других Домов посеять еще легче. И мы не отделаемся обычной смертью или заключением на той же Секунде, дочка. Нас разберут на кусочки, чтобы изучить, а после сделают то же самое с нашим Домом, — переводит на неё взгляд, почти прожигая насквозь. — Я не хочу, чтобы ты, чтобы наше наследие хранилось подобно тому, как хранится мясо в холодильниках Барона. — Я… — девушка сглатывает, — …неважно. Почему ты все-таки отомстил за сестру Гурни? Это притянуло лишние взгляды в нашу сторону. — Дети не должны умирать, Т/И. — Это не было начальной причиной. Так в чем дело: твоя ненависть к Харконеннам? Арейс устраивается удобнее, прикрывает глаза и выдыхает, собираясь с мыслями. — Когда останетесь только вы с Полом, Гурни все ещё будет жив, — усмехается. — Он очень живучий. И тогда ты потребуешь с него долг. — Долг? — Спасение его сестры, Т/И, сделало его обязанным перед нашим Домом, — отец ткрывает глаза. — Все в этой вселенной можно купить, только нужно знать цену. Даже если человек якобы не продается. Т/И кривится, закусывает губу, стараясь не оспаривать поступки отца. Чеканит: — Что я смогу потребовать с Халлека? — Любую соразмерную плату за мой благой поступок. Т/И переводит ладонь выше, теребит пуговицы на пиджаке и шепчет: — Меня тоже можно купить? — Можно, Ваурум снова прикрывает глаза, вдыхая разряженный воздух. — Но я не уверен, что у кого-то найдётся достойная плата. Т/И трясёт головой, возвращаясь назад, сипит: — Не ищи подвоха там, где его нет, Гурни. Халлек сплёвывает на пол по старой привычке — теперь она вспоминает, — чеканит: — Хочешь сказать, что это было продиктовано добрым порывом? — Хочу сказать, — она снова затихает, переводит дыхание, — что ты можешь с ней попрощаться. — Что? — Мужчина хмурится. — С кем? — С Бхет. Гурни роняет оружие под ноги, и Т/И замечает, как заметно у него дрожит нижняя губа. — Третий вопрос, Халлек. Ты хочешь попрощаться с сестрой?