Два начала

Больше всего я хочу прийти к тебе и лечь рядом. И знать, что у нас есть завтра.

— Последний вопрос, Гурни. Ты хочешь увидеться с сестрой? — Она здесь? Т/И пожимает плечами, снова оглядывается назад, ведёт взглядом по казалось бы глухой стене, и оборачивается: — Можно сказать и так. — Зачем ты это делаешь? Зачем? — он прерывает фразу сбитым дыханием, когда слышит позади робкие детские шаги. — Это она? Т/И приподнимает уголок губ, ведёт рукой вдоль линии челюсти, уже привыкая к дрожи, и бросает: — Обернись и проверь. Мужчина слушается — слушается, — и Т/И усмехается собственным мыслям, вспоминая слова отца о том, что подконтрольным может стать любой. Если правильно контролировать. Снова возвращается к Гурни, смотрит, как тот, замирая, словно прирастает ногами к желтому камню, как спина, абсолютно напряженная, напоминает ей натянутую тетиву. Она шепчет, и губы маленькой девочки напротив повторяют ее слова чужим голосом: — Брат? Халлек срывается с места, бросается к миражу, крепко обнимает, и Т/И почти чувствует тепло его рук. — Бхет, — на большее Гурни не хватает, и он повторяет как заведённый, — Бхет. — Я рядом. Говорит девочка. Говорит Т/И. Гурни подхватывает ее на руки, кружит на месте, и девушка готова поклясться, что еще не видела никого, кто был бы столько же одинок, как и он. Знает ли он, как выглядит со стороны? Чувствует ли, что «танцует» один в полуразрушенном коридоре под пристальным взглядом четырёх человек, что прячутся в тени? Понимает ли, что потерю можно обернуть в иллюзию? Т/И уверена, что нет. Халлек останавливается, ставит девочку на ноги, ведёт ладонью по щеке, заправляет чёрные пряди за ухо, ощупывает пальцами тельце, пытаясь найти хоть какие-то ранения, но Бхет улыбается ему доброй улыбкой и, зеркаля движение, ведёт ручкой вдоль мужских локонов. — Бхет. — Все хорошо, брат, мне уже не больно. — Ты сможешь меня простить? — он оборачивается, смотрит на Т/И, хмурится, снова переводит взгляд на сестру. — Ты сможешь простить мне тот день? Т/И наклоняет голову набок, шепчет, отдавая голосом ребёнка: — Я простила. И фраза отражается от стен, доходит до Гурни мягким эхом и рассыпается тишиной. Бхет смотрит на него долгим взглядом — смотрит глазами Т/И, — и Гурни садится рядом. Опирается о ногу сестры, все еще боясь отпустить. Прошлое? Воспоминания? Свою вину? Все слишком затягивается, и Т/И делает шаг вперёд, решая закончить начатое. Халлек дёргается, укрывает своим телом ребенка, пытаясь спасти хотя бы сейчас. — Не подходи, — нервничает. — Не забирай ее. Девушка останавливается, удивлённо приподнимает брови, параллельно ведя рукой назад. Мужчина старается разглядеть силуэты позади, но тьма поглощает любые очертания фигур. — Кто здесь? Т/И ждёт, когда в ладонь вложат маленький шарик, а после откашливается, говорит: — Свои. Видишь ли, Гурни, есть маленькая деталь, которая тревожит меня и успокаивает одновременно, — подкидывает предмет в ладони. — Бывших тландийцев не бывает. — К чему ты? — Что ты все ещё часть нашей семьи, — медлит, — и что ты мешаешь, — думает. — Но просто избавиться от тебя не получится, я не смогу. Ты служил моему дедушке, и потому я не имею настоящей власти над тобой, и не мне, друг мой, решать, когда тебе умирать. Т/И переводит взгляд на девочку за спиной Гурни, снова шепчет, и ребёнок кладёт ладонь на лицо мужчины, заставляя того обернуться. Халлек упрямится, но поддаваясь эмоциям все-таки оборачивается. — Перед тем, как мы станем ещё дальше, пусть будет ответ и на третий вопрос, — Т/И кашляет. — Я выросла копией графа, Гурни. И безумие дедушки за те годы ощущались так, друг мой, словно я споткнулась, но все ещё не понимала, упаду или нет, — хмыкает. — Теперь понимаю, что падаю. Мужчина дёргается, пытается скинуть наваждение, почти вырывается из галлюцинации в тот момент, когда Т/И ведёт рукой от сердца и тыльной стороной ладони касается лба. Повторяет жест Атрейдесов. — Не волнуйся за Пола, — она сглатывает. — Во вселенной нет никого, кто любит его сильнее меня. Гурни пытается удержать на ней уверенный взгляд, но Т/И видит, как желание повернуться к сестре начинает его съедать. Он басит, боясь спугнуть морок: — Ты прощаешься? Т/И хмыкает, качает головой и бросает: — Жизнь слишком прекрасна, чтобы заканчиваться. Халлек дёргается от ее слов, тянет: — Твой дедушка говорил также. — Я знаю. — Он не вернулся назад. Она кивает. — Это я тоже знаю, Гурни, — медлит. — Мое прощение тобой требует времени, но у нас его больше нет. Jeg er ked af, at jeg ikke fortrød dit tab. — Я… Т/И перебивает: — Прости, что все ещё не сожалею, — она улыбается. — Выход из резиденции за три поворота от тебя. Подкидывает шарик в ладони ещё раз, наконец прицеливаясь в трещину на потолке и кидает. Устройство неприятно пищит, Т/И делает шаг назад, когда камень начинает крошиться, осыпается ей под ноги, отделяя от неё мужчину плотной стеной из обломков. Пыль взмывает в воздух, дерёт ноздри, но шаги позади становятся громче. Т/И разминает шею, продолжая игнорировать голос в голове, что нескончаемо шепчет обвинения в ее собственный адрес. Раз. Два. … Пятьдесят четыре. Ровно столько людей направляются в их сторону. Пространство снова дрожит, меняется, засасывая ответвления коридоров в темноту углов. Т/И успевает вздохнуть, в очередной раз заходясь кашлем от резкой боли в груди. Ведёт босой ступней по остаткам мрамора и улыбается, замечая краем глаза вход в свои бывшие покои. Оборачивается, глядя на тландийцев, тянет: — Кто-то потерялся в собственном доме, — ждёт ещё пару мгновений и кричит громче: — Да, кузен? Фигура Фейда заметно вырастает вдали. Она узнает его по походке, по светлым прядям, что налипают на высокий лоб, по такой нетипичной для Харконеннов красоте и хмыкает. Юноша попадает в луч предрассветного солнца, снова напоминает ей принца из детских сказок, но Т/И видит, как линия ярких губ кривится в зловещей ухмылке, и наваждение пропадает. — Привела меня к своим покоям? — он выдыхает. — Пыталась избежать отвественности за смерть Императора? — Что? Девушка глупо смотрит на кузена, чуть щурится, рассматривая фигуры позади него, а после понимающе кивает, узнавая сардаукар. Один из них равняется с Раутой, и голос его, приглушённый шлемом, звучит подобно низкому завыванию ветра. Т/И еле различает грубый акцент незнакомца. — Т/И Арейс, законами Империи за измену Дому Коррино и убийство Шаддама IV вы приговариваетесь к немедленному взятию под стражу. Девушка наклоняет голову набок и ждёт продолжения. Сардаукар неуверенно переступает с ноги на ногу, бросает быстрый взгляд на Фейда и чеканит: — При невыполнении требований, — сглатывает, — вы будете устранены на месте. Т/И хмыкает, начинает улыбаться, чувствуя, как из груди рвётся тихий смех. Проводит ладонью вдоль обнаженных плеч, стряхивает невидимую пыль и, прикрывая глаза, перекатывается с пятки на носок. — Cén aois thú, a bhabaí? Тот дёргается от звука родного языка, но упрямо повторяет на общем старую фразу: — При невыполнении требований, — сглатывает, — вы будете устранены на месте. Девушка подмечает Раббана, что перекрывает собой единственный выход из этой части резиденции, снова смотрит на незнакомца и просто пожимает плечами. — Mar sin ní bheidh aon duine ag teacht abhaile inniu, — вздыхает. — Я не трогала вашего Императора, но если бы хотела, то выбрала бы для него иной исход, — кусает губу. — Например, на Tres2b. — Любые оправдания в пользу своей защиты бессмысленны, Т/И Арейс. — Любые оправдания в пользу своей зашиты бессмысленны, — передразнивает она высоким голосом. — Ну, значит, обойдёмся без них. Старший брат Фейда проходит сквозь толпу солдат и останавливается, освещённый лучом света, пожимает широкими плечами и улыбается. — У тебя нет дежавю, Т/И? Он шутит про Дункана. Она знает, что Харконнен шутит про тот день в заброшенной лаборатории. — Нет, — чеканит. — Между благородством и глупостью огромная разница, кузен. К счастью, во мне нет ни того, ни другого. Она чуть кренится вбок, ощущая все сильнее давящую усталость. Времени до того, чего она страшится больше всего, все меньше, и Т/И дёргает рукой, словно зовёт кого-то. — Давайте без длинных речей, я почти без сил. Несколько фигур отделяются от тени, медленно двигаются к девушке, но останавливаются в паре шагов от неё. — Фейд, — Т/И оглядывает мутным взглядом стоящих перед ней, — ты был чертовски хорош, я даже поверила, что ты можешь быть опасен, — заходится тяжёлым кашлем. — Ты просчитал все, кроме одного. На-барон ухмыляется, и ангельское лицо наполняется смесью злости и надменности. — И что же? — Что за Арракис тебе нужно сражаться не с Полом, — Т/И набирает в грудь больше воздуха, — а со мной. И все, что было моим, моим и останется. Повисает тишина. Харконенны фокусируются на фигурах тландийцев. Раббан делает широкий шаг назад, сплёвывает под ноги и бросает: — Что может сделать кучка детей, чтобы заслужить любовь Атрейдеса? — Действительно, — Т/И соглашается, протягивает руку назад, чувствуя как в ладонь вкладывают плоский круг доспехов. — Что может сделать кучка детей? Особенно, если делает от любви, а не для любви. Жмёт пальцем посередине, чувствуя, как пластинки оживают, покрывая быстрым движением тело вплотную к подбородку. Глаза слезятся, тем не менее возвращая привычное четкое зрение, и Т/И замечает, как цифры над головами Харконеннов резко меняют значение, становятся меньше, в конце обнуляясь полностью. Смотрит на нескольких сардаукар и кивает: — Все ещё можете уйти. Те увереннее перехватывают рукоять мечей и молча принимают боевую стойку. Она понятливо хмыкает, чувствуя, как кожа на губах становится абсолютно сухой. Воздух от движения рядом идёт волнами, и Т/И, ощутив мягкое касание тландийца, бросает: — Dræb dem alle. Раббан дёргается, заставляя окружающих встрепенуться, но после останавливается под тяжёлым взглядом младшего брата. Фейд почти шипит: — Чего ты там бормочешь? — Госпожа сказала, — голос Нильса отдаёт тяжёлым акцентом, — что наступило время охоты. На-барон скалится, смотрит строго на неё, продолжает: — Я тебя убью. Т/И запоминает этот взгляд, запоминает Фейда именно таким, и ей чуть-чуть, самую малость стыдно. Кузен сидит напротив неё, и ветер играет с прядями волос, оставляет маленькие бусинки пота на его лбу. Щиты резиденции почти не укрывают жителей Арракина от зноя пустыни. Раута смотрит на неё долгим взглядом, и девушке кажется, что она теряется. Он спрашивает: — Почему ты выбрала Атрейдеса, а не меня? Т/И кладёт ладонь поверх руки Фейда, улыбается, чувствуя, как жар песков неприятно оседает на коже, делая ее сухой. Сжимает сильнее и шепчет: — Ты выбрал власть и позволил своим родителям умереть, Пол выбрал власть, чтобы спасти память о своём отце. Лицо кузена искажается гримасой отвращения, как только он слышит имя сына герцога. Он вырывает руку из-под движений Т/И и тут же поднимается на ноги. — Это весь ответ? Девушка отворачивается к щитам и пожимает плечами. Думает ещё немного, а затем добавляет: — Наши семейные узы были разорваны в тот день, когда Зверь убил Абулурда Раббана и твою мать Эми. Т/И возвращается в реальность, силится сказать ещё что-то, но голосовые связки окончательно пропитываются меланжем, не давая возможности говорить. Голос превращается в сип и исчезает полностью. Она обещает себе, что расстроится из-за этого позже, зеркалит эмоции Рауты и бьет по запястью. Тландийцы срываются с места, и девушка чувствует, как по телу вместе с дрожью разливается удовлетворение. Девочка жмётся ближе к дедушке, трёт красный нос варежкой и шепчет: — Что будет, если мы не поймаем кролика? Мужчина смеется, и Т/И замечает, как у него по подбородку проходит мелкая дрожь. Теперь такая знакомая. — А что будет, если поймаем? Что будет? Т/И закрывает глаза и впервые в своей жизни молится. Она просит, чтобы Пол, чтобы ее Пол остался в живых. — Мама? — Да, моя красавица? Леди Гвина ведёт ладонью по волосам девочки, и комнату наполняет острый аромат магнолий. — Дедушка говорил со мной о любви, — Т/И дёргается, разворачиваясь в руках матери и от волнения закусывает губу. — Он сказал, что любовь — это равенство. — Равенство? — Да, — дочь думает. — Что мы отдаём ровно столько, сколько сами можем получить. Гвина смеётся, щурит зелёные глаза, собирая в уголках глаз маленькие морщинки. — Любовь — это равенство, но не половина. — Что это значит? — Что когда ты можешь отщипнуть от своей любви лишь небольшую единичку, оставшуюся девятку другой будет отдавать безвозмездно. Т/И выдыхает, замечая, как фигура Фейда становится все ближе. Бесконечность — думает Т/И — я бы отдала Полу бесконечность. *** Пол забегает в главный зал резиденции, мелкие крупинки мрамора хрустят под ногами и отдают эхом от разрушенных стен. Он все ещё ищет, все ещё пытается найти Т/И, уверенно отгоняя от себя мысль о ее смерти. Иллюзии над Арракином осыпаются сухими листьями, утаскивают за собой лживые волны морей Каладана и тают первым снегом Тландиты. За одним из крупных обломков потолка раздаётся шорох, и Атрейдес дёргается, выкрикивая ломанным голосом: — Покажись! Предрассветные лучи солнца не успевают заполнить зал полностью, потому фигура кажется ему чернее ночи, но чем ближе она становится, тем больше у него спирает дыхание. Пол узнает мужчину. Пол узнает отца. Лето двигается мягкими шагами, хмурит густые брови, словно видит мальчика впервые. Пол шепчет: — Отец? — Отец? — пришелец повторяет интонацию, словно спрашивает сам себя, словно пытаясь удостовериться. — Нет. Нет. Нет. Нет? — Отец… Слово больше похоже на звенящий выдох. Пол отбрасывает нож в сторону, топчется на месте, порываясь побежать навстречу, но мужчина полностью выходит из тени, и юный Атрейдес замечает кинжал в его руке. — Мальчик мой, — бывший герцог останавливается, с трудом оглядываясь по сторонам. — Ведь я называл тебя так? Что-то внутри Пола ломается с громким треском. Он глупо открывает рот, закрывает, не имея возможности подобрать нужных слов, и отступает назад. Мужчина повторяет: — Ведь он правда называл тебя так? — Называл. Ответ вырывается, неподвластный контролю. Пол двигается ещё дальше, отпинывает нож прочь, замирает. — Кто ты? — Гхола твоего отца, — тот устало пожимает плечами, словно сомневается в том, что говорит. — Или твой отец? — Как такое возможно? Свет прорывается сквозь зияющие глазницы обрушенной стены, бывший герцог выглядит искусственным в лучах просыпающегося солнца, на фоне разрушенного Арракина, с этим кинжалом в руках. — Как такое возможно? — крик Пола заполняет собой пустоту, он вжимает ногти в мягкость бледной ладони, почти скулит. — Где Т/И? Лето придвигается ближе, сокращает между ними расстояние слишком быстро, выставляет оружие вперёд. Желая напасть. Желая ранить. — Ты говоришь о той девушке со шрамом, мальчик? — он наклоняет голову набок, так, как отец не делал никогда. — Она мертва. Пол чувствует, что вместе с этой фразой умирает и он сам. Что-то голубое пролетает за стенами зала, и юный Атрейдес переводит взгляд на небо, стараясь рассмотреть предмет. Где-то под ложечкой начинает сосать. В нежно-розовом небе виднеется очертание воздушного змея, что он запускал ребёнком. Что они с отцом запускали вместе. Жива. Гхола герцога переводит взгляд следом, хмурится сильнее, и рука, держащая кинжал, начинает дрожать. Он сипит: — Я помню. Пол переводит полубезумный взгляд на клона и смаргивает накопившиеся слёзы. — Помнишь? Тот кивает, кинжал дрожит сильнее, и юноша замечает, как у него дёргается кадык. — Ты помнишь летучего змея? — Нет, — трясёт головой, — нет. Я помню тебя. Пол делает шаг навстречу, выставляет перед собой руки в защитном жесте, когда слышит шум, раздающийся со стороны главного входа. Голос Джессики, истерично-напуганный, бьет по ушам, и гхола дёргается. — Пол! Пол, где ты? Пол! — женщина спотыкается, сталкиваясь взглядом с гхолой. — Лето? Она переводит взор на сына, затем снова на герцога и, напрягаясь всем телом, прячет Алию за собой. Пол оборачивается к отцу, делает ещё один шаг, почти умоляет: — Мы что-нибудь придумаем, мы все что-нибудь придумаем. Но гхола словно не слышит, он заносит руку выше, блеск от кинжала отражается в его глазах, и он, хмурясь сильнее, почти выплёвывает сквозь плотно сжатые зубы: — Не придумаем. — Папа? — голос Алии мешается с удивлением в глазах. — Это папа? Пол хочет попросить их всех замолчать, хочет приказать оставить их вдвоём, но вместо этого делает ещё один шаг навстречу, повторяет: — Мы придумаем. Гхола смотрит на него так неправильно знакомо, так неправильно по-отцовски, что кончики пальцев начинают неметь. — Он говорил тебе, мой мальчик… — Лето сглатывает, — …я говорил тебе, что что бы ты ни выбрал, ты навсегда останешься для меня самым главным — моим сыном. Ты все ещё остаёшься. Лезвие снова кидает блик на бледную кожу мужчины, а после медленно проходит по горлу, окропляя ворот рубахи красным. Джессика заходится громким криком, и Пол чувствует, как прошлая жизнь на Каладане ускользает навсегда. — Я хотел быть лётчиком. — Лётчиком? — Пол смеется, глядя в доброе лицо отца напротив. — Никогда бы не поверил. Герцог кладёт тяжёлую ладонь на плечо сыну и добавляет, становясь серьезнее: — Да. Но, к сожалению, мы не выбираем, кем нам быть. Пол пожимает плечами, неуверенно поджимая губу. — На Арракисе все будет хорошо? Отец кивает. — Все будет хорошо, мой мальчик, на Арракисе все будет хорошо. *** В главном зале Арракина стоит тишина. Т/И ступает по желтым плитам босыми ногами, замечая красные разводы и следы от тяжелых подошв. Правая стена, полностью обрушенная, зияет пустой глазницей на фоне рассветного неба. Т/И обводит взглядом всех присутствующих, стараясь игнорировать Пола. Потому что знает, что сорвётся, как только увидит его. Потому что знает, что бросится к нему, как только поймёт, как ему было больно. Как ему больно до сих пор. Она чувствует легкое касание тландийца к своей руке. Тот шепчет, устало говоря на родном языке: — Mor, skal vi flyve hjem? Т/И обводит костяшки юноши пальцем и медленно кивает. Отпускает его, двигаясь глубже в зал. Переводит взгляд на Джессику, ведёт взглядом по фигуре женщины, цепляется взором за девочку, что стоит подле нее, и замирает. Девочка ей улыбается. Т/И смотрит на ребенка, и ребенок тянет к ней пухлую ручку, чтобы коснуться. Она отшатывается, делая полноценный шаг назад. Каждому Атрейдесу свой Арейс. Сестренка Пола успевает лишь сжать пальчиками воздух, но затем слишком по-взрослому кивает и возвращается в прежнюю позу. Т/И всматривается в такое детское лицо напротив, и никак не может понять, почему столь невинные черты никак не вяжутся с той осознанностью, что таится в глазах ибада. Цифры мельтешат над тёмной макушкой, а после останавливаются, вгоняя Т/И в ступор. Двадцать два. У цифр ребенка идентичное барону число. Т/И приподнимает уголок губ. Почти по-доброму. Об этом нужно сказать. Нужно. Нет. Забота о сестре Пола не должна ложиться на ее плечи. Чани прячется в тени, стараясь слиться с толпой, и Т/И лишь предполагает, какие чувства и эмоции роятся в голове фрименки. Т/И решается, позволяет себе в последний раз вздохнуть полной грудью, а после переводит взгляд вперёд, смотря на изломанную болью фигуру Атрейдеса, что укачивает на своих руках тело герцога Лето. Т/И наклоняет голову набок, делает небольшой шаг и замирает. — Я подслушала ваш разговор с посланником Императора. Отец устраивается удобнее на полу тренировочной комнаты и хмыкает. — Он назвал тебя лжебогом, — Т/И переворачивается со спины на живот, заправляет за ухо распущенные волосы и смотрит на отца напряженным взглядом. — Что это значит? Ваурум повторяет за ней. Чёрные взъерошенные пряди падают на глаза, и девушке кажется, что они с отцом одного возраста. — По мнению Шаддама, — он медлит, — Арейсы провозгласили себя выше правил и выше законов самой Империи, — щурится. — Как будто все эти законы — не полный бред. — И как, по их мнению, можно свергнуть, — дочь закусывает губу, — богов? Арейс отрывает руку от пола и медленно ведёт пальцем по щеке Т/И. Улыбается. Девушке снова кажется, что ему чуть больше, чем ей самой. — Боги боятся одного, дочка. Что от них отвернётся первый, кто в них поверил. — Потому ты так боишься потерять герцога Лето? — она отодвигается от касания. — Потому они настроены против Атрейдесов? Мужчина переворачивается обратно на спину и вздыхает, отрицательно качая головой, тянет: — Первым, кто в меня поверил, был мой отец, — замолкает, подбирая слова. — Моя опора была выбита из-под ног давным-давно, Т/И, — усмехается. — Но ничего, — закрывает глаза, — старым богам нужно уходить вовремя. А ты, дочка, нашла того, кто будет в тебя верить? Т/И выдыхает, ещё немного стоит на месте, а после, срываясь, преодолевает расстояние между ними, садится рядом, и, дергая за плечи, прижимает Пола к груди. Он безвольной куклой бьется о ее тело, наполняется дрожью, и Т/И обнимает его крепче, плотно прикрывая глаза. — Ты правда здесь? Ты правда вернулась ко мне? Она хочет ответить, что всегда будет стремиться только к нему. Сама. Почти по собственному желанию. Что придёт и останется. Что всегда будет возвращаться. Что любовь ее непоколебима. Что с места не сдвинешь и не сможешь прогнать. Что ей жутко от того, как прочно они связаны. Пол сжимает ее сильнее, второй рукой цепляясь за остывшее тело герцога. Голос у него надломлен и тих, он шепчет: — Теперь я один, Т/И. Она жмурит глаза, и придвигаясь ещё ближе, кладёт ладонь поверх его на грудь бездыханного Лето. Она хочет сказать ему, что теперь он первый. Усталость наваливается тяжёлым грузом, и Т/И, накренившись, утыкается лбом в плечо Пола. Горло горит огнём, вместе со слюной мешается кровь, и девушка проглатывает противную массу. Рука съезжает по ноге вниз, ударяется костяшками тыльной стороны о шершавую поверхность, и Т/И расслабляется полностью. — Почему ты молчишь? Т/И прикрывает глаза, чувствует, как из носа начинает капать, хочет поднять руку, но тело не слушается. Она хочет ответить. Грязная ткань одежды пропитывается красным — ненавистным — цветом, и вокруг резко темнеет. Хочет его успокоить. Она пытается открыть глаза, взглянуть на Пола ещё раз, но веки наполняются свинцом, и грудь, отдавая болью, простреливает в районе сердца. Но сил больше нет. Меланж разносится все дальше по организму, и Т/И не уверена, что в этот раз сможет пережить отравление. Кровь из носа идёт сильнее, она заваливается на Пола полностью, и сознание ещё успевает улавить мелкие звуки, прежде чем ее покинуть. — Первым, кто в меня поверил, был мой отец, — всплывает в голове. — Моя опора была выбита из-под ног давным давно, Т/И. — вспоминается усмешка отца. — Но ничего, старым богам нужно уходить вовремя. А ты, дочка, нашла того, кто будет в тебя верить? Т/И поднимается на ноги, отряхивает брючину, впервые улыбаясь отцу. В этот раз нет смысла спорить, ответ слишком очевиден для них двоих. — Пол, — она останавливается у двери, добавляет: — Я тоже в тебя верю, отец. Ваурум улыбается в ответ, выглядя ещё моложе. Выглядя, как тот, кому ещё слишком рано умирать. Внешность впервые становится настолько обманчивой. Новый день на Арракисе наступает без неё.