Два начала

Они решают сыграть свадьбу на корабле. Полёт до Салусы длится уже три недели, и в давящей тишине железного гиганта, мысли о том, что Мартин будет мужем — становятся все ярче. Т/И пытается принять новую реальность: суетится, допрашивает Ауду — в частности о том, какие мужчины-тландийцы на самом деле — и нервничает-нервничает-нервничает. От традиций нужно отказаться. Так говорил дедушка, и девушка, все больше погружаясь в размышления, начинает думать, что история с заключением брака — была лишней. Лишней ли? Но глядя во время трапезы в горящие благодарностью глаза Кристофера, она понимает — не лишней. Мартин переводит взгляд с новоиспеченного жениха на нее и приподнимает уголки губ. Улыбается едва-заметно, но так, чтобы Т/И успела задуматься над тем, кем же она является сейчас. Для него. Одинокий горошек все никак не хочет накалываться на вилку и она, постоянно промахиваясь зубчиками, звонко стучит по дну тарелки. — Госпожа? Она дергается от резкого обращения, но упрямо смотрит на белую гладь блюдца и шумно сглатывает. — Госпожа? — Голос говорящего на середине булькает. — Т/И… Девушка дергается и снова сталкивается взглядом с Мартином. Лишь бы не смотреть на того, кто продолжает шептать, лишь бы не… Горошек окончательно укатывается и она, обмякая, оборачивается на Фейда. Глубокая рана на шее блестит, переливается в свете парящих ламп; рванные края едва шевелятся, при особенно глубоких вдохах хозяина. — Наконец ты посмотрела. Наконец ты видишь. Т/И резко отодвигается на стуле, спешно кивает присутствующим, не ожидая, когда те встанут в ответном поклоне, и быстро покидает помещение. — Госпожа! — Голос становится громче. — Т/И! — Я не позволяла тебе говорить! — Она поворачивается на пятках и злобно смотрит на… Мартина. — Я… Угрожающий жест кажется ей карикатурно-пугающим и она спешно опускает руку. Тландиец снова приподнимает уголки губ и щурит в подозрении золотистые глаза. — Вижу, что Раута совсем настоящий. Т/И вздыхает, и чуть теребя длинный рукав платья, шепчет: — Когда сосредоточена на других — почти выдуманный, но когда остаюсь одна — реальней, чем каждый из вас. Бросает взгляд вбок и быстро добавляет: — Сегодня он впервые заговорил со мной, когда я была не одна. Мужчина наклоняет голову набок — как когда-то делал ее дедушка — и на мгновение прикрывает глаза. Добавляет низким голосом: — Я проведу вас до покоев. Т/И возвращает взгляд на окончательно растянутую ткань и на манер тландийца тянет: — Тебя не пугает Фейд в моей голове? — Меня мало что пугает, моя госпожа. А он — делает пару шагов к ней и приподнимает левую руку, почти касается ее виска — прячущийся в вашей голове — тем более. — возвращается в прежнюю позу и чуть громче добавляет. — Чего я не вижу — того не боюсь. Чего я не вижу — того не боюсь. Стоит ли отказываться от своих традиций? Стоит ли отказываться от Мартина? — К тому же, — снова улыбается уголками, — есть моменты, которые Раута не сможет нарушить. — Ты о свадьбе Кристофера? Мартин хмыкает и, отдаляясь, пропускает ее вперед. — Более приземленных вещах, моя госпожа. — Кивает сам себе. — И о Кристофере, конечно, тоже. Он держится чуть поодаль — Т/И чувствует его дыхание — позволяет ей идти в таком темпе, в каком будет комфортно. — Не всегда то, что ты не видишь — безопасно. — Быстро кивает, встречающемуся на пути сардаукару. — Глупо полагать подобное после того, как от таких верований погиб мой дедушка. Девушка слышит, как медленно и мягко соскальзывает с его рук кожаная перчатка. Голос мужчины, из-за того, что он зажимает в зубах часть ткани, глохнет. — Мой граф погиб потому, что ему перерезали горло. Его берсерк тут не-при-чем. Они огибают еще один поворот и она морщится, вспоминая, что именно доложили отцу о смерти дедушки. — Отец, мой Лорд, наш, — вздыхает с силой потирая переносицу — он… — Папа. — Голос Мартина оказывается совсем близко. — Он был вашим папой. Дверь в покои с легким скрежетом открывается и под ноги ложится мягкий свет парящей лампы. Т/И бросает быстрый взгляд на мужчину и проходит внутрь. — Неважно кем он был, — быстро проходит к большому окну, но толком ничего не сумев разглядеть в черноте космоса, оборачивается, — он сказал, что от настоящего дедушки, — делает паузу — к старости мало что осталось. Мартин спешно хмыкает, обходит комнату, проверяя каждый уголок, и, удостоверившись, что они одни — останавливается у стола. — Граф не менялся, просто, — мычит, неспешно протягивая руку без перчатки к склянкам с жидкостью на столе, — просто Лорд и Граф чинили разные вещи. Дверь, наконец, плотно встает на место, отделяя их ото всех оставшихся на корабле. — Что чинил дедушка? Тландиец осматривает очередной пузырек и отрицательно качает головой. — Не могу сказать. Т/И отворачивается от мужчины, заставляя себя наконец оторваться от того, как изящно его пальцы обращаются с хрупкими пузырьками. Хмыкает. — Не можешь или не хочешь? — Оба варианта. — За такие слова могут и убить — Мне не страшно, моя госпожа. Я умирал множество раз за свою долгую жизнь. Пауза затягивается, и Мартин нарушает ее новым вопросом: — Не о такой свадьбе вы мечтали, моя госпожа, ведь так? Девушка прыскает и еле сдерживается, чтобы не съязвить ответное «не могу сказать». — Я и вовсе не думала, что она у меня будет. После для тишины многие, — разводит руками, — подобные вещи потеряли смысл. Но это важно для тебя и Кристофера, и я делаю. Тландиец наконец отрывается от своего занятия и переводит на неё взгляд, отвечает: — Это имеет не меньший смысл и для вас, моя госпожа. — Не суть. — Топчется пару раз на месте. — Расскажешь, что мне делать? Полагаю, что мое торжество отличается от торжества Кристофера и Норы. — Мы могли бы скрепить наши узы вдали от посторонних взглядов. Чтобы вы не чувствовали себя, — медлит — обязанной. Что на счет сегодня? Прямо сейчас? Мужчина откашливается и, она чувствует, направляется в ее сторону. Ровняется плечами и, поворачиваясь к ней, протягивает правую руку. Ту, что уже не прячет в темной перчатке. Т/И смотрит периферийным зрением на широкую ладонь, на тонкие линии глубоких морщинок… Копирует его движения и заглядывает глаза в глаза. — Так спешно? — Я лишь пытаюсь вас защитить так, как умею. — Прятать меня во время нашей церемонии и не позвать Ауду — защита? — Позволить вам не волноваться перед вашими подчиненными и толпой сардаукар во время того, как вы будете клясться мне в вечной любви и называть мужем, — снова этот наклон головы, — не защита? Ей нечего ответить. Он прав. Т/И снова сосредотачивается на его лице и замечает как над левой бровью мужчины и в уголках губ, на подбородке и правой скуле виднеются бледно-розовые шрамы. Такие знакомые; идеально повторяющие ее собственные от ношения доспехов. Кажется, что все тело Мартина — сплошное напоминание о Доме. Она прерывает зрительный контакт первой и, сглатывая, опускается взглядом ниже — на шею. Вот они — голубые линии вен, как устья рек на Тландите. Еще ниже. К обнаженной руке. Едва обветренные костяшки пальцев — замёрзшая на морозе кожа. — Моя госпожа? Она трясёт головой, а затем послушно касается кончиками пальцев потертой коричневой перчатки. Кивает. — Что мне делать, Мартин? Он аккуратно проводит вдоль тонких костяшек ее руки, затем отпускает и после заправляет ей за ухо выбившуюся прядь, улыбается краешком губ и медленно садится перед ней на колени. Не моргает, не разрывает контакта глазами, и Т/И, потерянная от такого поведения, вовсе тонет в запутанных мыслях. Воин медленно тянется к поясу, отстёгивает от него клинок, затем кладёт его слева от себя, и повторяет схожее действие с кинжалом. Из-за пояса мужчина достает один из медальонов доспехов, который прежде держал в кармане, убирает; затем поднимается руками выше, ловит пальцами пуговку на мундире и расстёгивает. Из-под чёрного цвета медленно появляется белезна рубахи, ее становится больше, и Т/И успевает разглядеть небольшую помятость одежды. Ночное полотно мундира наконец занимает место рядом с холодным оружием, и теперь пальцы воина хватают две перламутровые пуговки у самого горла, чтобы обнажить бледную кожу, через которую также голубеют вены. Кожи становится больше, и Т/И уже четко различает иероглифы вбитые в кожу мечника. Он шепчет: — Вам нужно омыть меня, госпожа. Это она помнит: Пола она омывала, чтобы смыть с него письмена фрименов, омывала руки отца, как только они узнали, что дедушка был убит — смывала с него остатки клятвы крови — она помнит, что сама пыталась стереть с себя вбитые под кожу чернила родного языка и цифр, но….как нужно омыть Мартина? Что нужно с него смыть? От чего нужно очистить? — Я не пойму, — Т/И передергивает плечами, — для чего? — Госпожа, — Мартин снова смотрит на неё каким-то новым взглядом, продолжает, — я вхожу в вашу семью, вам нужно смыть с меня мое прошлое. — Прошлое? — Девушка хмурится. — Что не так с твоим прошлым? Мужчина наконец опускает взгляд, быстро проводя левой рукой вдоль обнаженной шеи: — Слишком много крови, моя госпожа. Т/И ковыряет кожу у ногтя, затем шепчет: — Тебе стыдно за это? — Мне не стыдно. Но… — на губах у того снова зарождается немного безумная улыбка, — я бы хотел освободить место для новой. Т/И так и не может понять, кого ей стоит бояться? Воин тянется к рукаву рубахи, чтобы оторвать небольшой кусочек, но Т/И его останавливает и, садясь напротив мужчины, берет в руку его кинжал: острием проделывает небольшой надрез в подоле, а затем тянет со всей силы, отрывая темный лоскут. Мартин словно застывает, замечая едва заметную линию голой кожи щиколоток. Т/И следует за его взглядом и, не выдерживая, прыскает. — Ты видел больше моей кожи, чем родная матушка — ни к чему реагировать сейчас, — откладывает кинжал в сторону, — так. Тландиец переводит тяжелый взгляд на нее и зеркалит улыбку на ее губах. — Вся та кожа была не для меня. Кого ей нужно бояться? Она трясет головой, чувствует, как в темной и давящей атмосфере ее покоев, Мартин становится слишком манящим. — Чем мне омыть тебя? Девушка собирается встать на ноги и взять одну из склянок на своем столе, но мужчина ее останавливает; мягко касается запястья, тянет на место и качает головой. — Не так. — Я не понимаю. Мартин так и не отпускает ее руки, ждет, когда она сядет на место, а затем, поднося ее руку к своим губам — медленно лижет. Влажный след едва-едва блестит в свете парящей лампы, и Т/И чувствует, как краснеет. И ей, в действительности, тяжело обьяснить почему; письмена с шеи Пола она смывала похожим образом, так чего же удивительного в том, что такой же тландиец по крови, будет делать схожие вещи? — Все хорошо? Мартин все еще не отпускает ее запястья, но смотрит взволнованно, и Т/И поспешно отвечает: — Все хорошо; я просто боюсь, что не смогу, — переводит взгляд на мечника, — омыть тебя всего, — затем снова на лоскут ткани, — таким образом. Тот сначала хмурится, а затем, когда до него доходит смысл сказанных слов, улыбается и после вовсе заходится громким смехом. Наконец отпускает ее руку и шепотом бросает: — Будет достаточно и этого. Берет из ее рук материю, медленно складывает в несколько раз, а затем подносит к ее губам. — Мне нужен ваш поцелуй. Т/И переводит удивленный взгляд с кусочка ткани на мужчину и обратно. Едва заметно кивает и касается того, что должно соединить их навсегда. Мартин аккуратно убирает лоскут от ее лица, вручает ей, трепетно вкладывая в ладонь девушки и прикрывает глаза. Девушка слабо помнит, что нужно делать дальше. По одной и самой главной причине: крови не видно и обводить все его тело этим маленьким кусочком ткани — слишком долгое и никому — она уверена — ненужное занятие. Она решает поступить иначе. Аккуратно поворачивает ткань к лицу Мартина той стороной, которую целовала несколько минут назад и, помедлив, прикладывает к его губам. Затем мягко обводит линию скул, едва касается глаз, спускается к шее — ощущая, как бьется венка мечника — наконец затрагивает часто-вздымающуюся грудь, местечко около сердца и, привставая на коленях, целует по-настоящему в переносицу, шепчет: — Добро пожаловать, Мартин. Мужчина открывает глаза, и она ожидает увидеть столь трепетное почитание, что видела в глазах Дункана, но мужчина смотрит на неё не так. Совсем не так. Тландиец наклоняет голову набок, чуть щурит золотистые глаза, слегка приподнимает уголок губ и ждёт. — Добро пожаловать в семью, — девушка набирает побольше воздуха в грудь, — мой муж. Мартин удовлетворенно прикрывает глаза и кивает. Он хвалит ее. И ей — почему-то — это не кажется высокомерным. Сухие губы произносят: — Я буду беречь наш дом, я буду беречь, — снова улыбается, — мою жену. Кого она должна бояться? С кем она в безопасности? Расстояние между ними становится еще меньше, когда Т/И, опираясь свободной рукой о пол рядом с мужчиной, добавляет почти просящим голосом: — Ты все ещё мне нужен. — Всегда, моя госпожа. Я всегда буду рядом. Так как был этому научен. — Что это значит? — Любить вас так, как умею. Мужчина сглатывает, и девушка замечает, как между светлых бровей залегает глубокая морщинка. — Вы позволите мне? Его нужно остановить, но Т/И, отчего-то, поступает абсолютно иначе. Она тараторит ему почти в самые губы: — Все зависит от того, Мартин, как ты относишься к нашему браку. Настоящий ли он для тебя или, — неосознанно сжимает подол платья, затем резко отпускает, — нет. Мужчина моргает, затем чуть приподнимает подбородок и плавно наклоняет голову набок. Т/И замирает, глядя на то, как он медленно стягивает перчатку с правой руки, как неспешно разминает пальцы, а затем кивает словно сам себе. Холодное прикосновение к горячей коже, легкое давление на бьющуюся вену, и ей кажется, что время замирает. Касание исчезает, и Т/И приходит в себя. Звуки гудящего железа на мгновение оглушают, но она смотрит как Мартин задумчиво растирает между пальцев ее волос, шумно выдыхает и шепчет: — Для меня нет ничего более реального, чем наш брак, моя госпожа. Он придвигается к ней еще ближе, почти нависая, и Т/И едва успевает подумать о вопросах, что хочет задать Ауде про старшее поколение тландийцев и что, разве, могло их воспитание позволить подобное? Она знает, что ошибается всегда, когда думает про Мартина. Поцелуй, стой она на ногах, выбил бы из-под неё опору. Мужчина целовал так, словно хотел выпить ее, жадно вёл языком вдоль ее губ, прикусывал зубами мягкую кожу. Мартин был напряжен как струна: с громко бьющимся сердцем, с горячи широкими ладонями — более не скрытыми плотной тканью перчаток — что цепко держали сзади за шею, спустя мгновение держа за поясницу, привлекая ближе, еще ближе, и тело, ей казалось непривычным, что так, лишь от одного поцелуя, можно охмелеть, можно потеряться и, одновременно, собраться воедино, медленно наливалось желанием, голодным тянущим чувством, одежда казалась лишней, и очень, очень хотелось оказаться на кровати, укрытой только тяжестью его тела, укутанной мускусным запахом…. Она задумалась над тем, что не будь у прикосновений его губ названия, она бы, наверняка, назвала то, что сейчас делал Мартин — занятием любовью. Но все не должно было быть так. Не так! Она испуганно отстранилась, все казалось слишком идеальным, неправдоподобно хорошим, Мартин смотрел в ответ жгучими и голодными глазами, резко обвел языком свои губы, словно собирая ее вкус и не выдержав, хотел привлечь еще раз, но Т/И опустив взгляд, пытаясь вырваться из его объятий, произнесла: — Тебе пора идти. — Я что-то сделал не так, моя госпожа? Мартин распрямляет плечи, садится ровно и смотрит на неё не моргая. Зрачки у мужчины расширены пуще прежнего, и Т/И начинает сомневаться, что дело только в освещении. — Этот поцелуй, — он сглатывает, закусывает губу, медлит, стараясь подобрать слова, — я что-то сделал не так? Ее прошивает дрожь. — Госпожа, — Мартин наконец встаёт, выпускает ее из своих обьятий и делает пару шагов в сторону, останавливается, — Т/И, я прошу, ответь. Тебе, — тяжело выдыхает, — вам не понравилось, моя госпожа? Не понравилось? — Она фокусируется на его губах. — Как такое могло не понравиться? Вслух она этого не произносит. — Я был груб? — Ещё один шаг от нее. — Я был слишком настойчив, слишком, — ещё один, — слишком резок? Слишком нетерпелив? После этой фразы и вовсе бросает в жар, и она, аккуратно повторяя за мужчиной, встаёт на ноги, подходит к окну; здесь прохладней, здесь дрожь можно списать на холод. — Мартин, — девушка трет переносицу, — ты ведь знаешь, что в последний месяц столько всего навалилось, и…. Он обрывает ее тем, как опирается плечом о место, где она раньше стояла, делает долгий вдох, — словно втягивает ее запах, — кивает. — Все это напоминает мне наказание. Мартин чуть опускает подбородок вниз, и с высоты его роста, Т/И кажется, что она выглядит маленьким напуганным зверьком. — Наказание, мое госпожа. — Мартин, я не понимаю, к чему ты клонишь, и время, — вжимается в стену сильнее, видя, как тот снова приближается, — уже позднее, нам пора спать. — Я не могу выкорчевать этого из своей головы, мне слишком нравится это чувство. — Чувство? — Т/И шумно сглатывает. — Что за чувство, Мартин? — Быть с вами, подле вас. Наслаждаться всем, что вы мне даёте, — рука упирается о стену недалеко от стола со стеклянными бутылками, — вашей компанией, мыслями, доверием, — мужчина чуть наклоняется, — вашим тело, стонами, кожей. — Жмурится. — Разве это не наказание, госпожа, лишить меня всего этого? — Я могу приказать тебе уйти и ты уйдёшь. Словно защита. — Уйду, моя госпожа, но только прикажете ли вы? Мартин нагибается ещё ниже к столу, ссутулится, добавляет: — Прикажете? Тело пылает, низ живота закручивается тугим узлом и кончики пальцев неистово требуют коснуться его, обхватить за плечи, уткнуться в широкую грудь. Т/И пытается оправдать это желание обычным влечением, простым и животным желанием, что требует организм, но понимает, что между ними возникает что-то более глубокое. Это пугает. Страшно снова оступиться. — Прикажу, Мартин. Мужчина не вздыхает разочаровано, не вздыхает так, как мог бы вздохнуть Айдахо, не давит на неё своей напористостью, как мог бы Дункан, как мог бы Пол, он просто быстро кивает и делает — наконец — полноценный шаг назад. Зрачки у него уже полностью затопили радужку, она видит, как тландиец тяжело дышит, но послушно останавливается, чтобы сделать так, как просит она. — Прости, что тебе кажется, словно это игра. — Не нужно, моя госпожа. — Наклоняет голову набок и…мягко улыбается. — Теперь я знаю, что дело не в попытке меня наказать, а в вашем смущении. Я не собираюсь вести себя как дикий зверь. — Потому что я приказала? Собеседник в удивлении приподнимает бровь и улыбается. — Потому что я уважаю вас, потому что хочу, чтобы все было правильно. Т/И чуть отходит от окна, кутается в вуаль сильнее, закусывает губу опуская взгляд на порванный подол, а затем снова смотрит на Мартина, шепчет, не сумев сдержать любопытство: — И ты даже не скажешь, чего именно мне ждать в следующую нашу ночь? Щеки от такой фразы покрываются румянцем, она смотрит, как тландиец томно прикрывает глаза, облизывается и протяжно отвечает: — Не скажу, госпожа, потому что нам обоим будет хорошо. — Чуть разминает шею. — Я очень постараюсь.