Два начала

Дьявол всегда смотрит прямо.

Мартин плохо разбирается в чувствах, не понимает многих вещей, от которых у членов Великих и Малых Домов голова идет кругом. Ему приходится дважды обдумывать то, что он слышит в разговоре с Императором, чтобы быть уверенным, что сможет ответить верно: верно поймет запутанные предложения Пола, верно различит каждое слово и не попадется на хитрую уловку. Мартин не верит, что его можно назвать одухотворенным, высокопарным, мудрым, но…. Но люди считают иначе. Он скидывает все на возраст. Мартин не считает себя влюбчивым, ему не особо знакомы чувства, кроме одного — обладания. Но и с ним очень часто случаются перебои. Он забывает, что имеет право чем-то обладать еще и от того, что обладать, после дня Очищения, уже нечем. Но Мартин не чувствует грусти. Не чувствует горечи. Он особо ничего не чувствует, пока его не замечают. Мартин привыкает быть в тени, молча выполнять приказы — иногда правя их под свои желания — молча соглашаться или не-соглашаться. Мартин знает, что его не видно и ему терпимо-все-равно-никак. Когда его госпожа говорит ему, что она устала от войны — Мартину невдомек, что именно она имеет ввиду. Мартин не устает ни от воин, ни от битв, ни от того, что все это придется повторить по-новой. Мартин умеет служить и ему достаточно. Его не назначают личным мечником госпожи, не приказывают ее охранять, но говорят другое. Когда граф умирает и Мартин, почти, ощущает боль, Лорд просит его об одолжении — конечно же приказывает — убить Т/И, если та, хоть на йоту, станет похожа на своего деда. Мартин не умеет удивляться. Мартин не перечит приказам. Он соглашается. И все идет схожим чередом, пока его не замечают. Т/И, совсем неожиданно, сталкивается с ним в конюшне; улыбается, хмурится, крутит руки в попытке успокоиться и говорит: — Я хочу поговорить с тобой, ты найдешь время? Ты сможешь найти его для меня? Мартин может вырезать семьи, может истреблять людей сотнями, может лгать и…может найти время. На встрече госпожа говорит о том, что они проиграли — Мартин не совсем улавливает смысл слова — что Дом Арейс падет, что ей страшно — он снова не понимает смысла — что он ей нужен. И смотрит. Мартин не видит людей. Не видит их лиц — лишь размазанные очертания того, где должны быть эмоции — не видит прекраснейших женщин, не видит детей и мужчин, что молят его о пощаде, но он видел графа, видит тландийцев и — боги — как же отчетливо он видит госпожу. Ее очертания окутаны золотом, вокруг волос густится едва заметный туман, и он вздыхает, почти давясь вздохом, когда она говорит ему, что он ей нужен. Мартин едва заметно кивает, но так и не может собрать мысли воедино. Ко всем прочим, кого не видит Мартин — он еще и не видит себя. Ему много лет. Гораздо больше, чем кому-то, с кем он вел беседы в последние годы. Больше, чем кому-то, кого он убил, но Мартин знает очень мало. Мать его госпожи просит отпустить ее с дочерью, умоляет, пока языки пламени в ее покоях еще не касаются ее наряда, но Мартин глух. Его не хотят пускать на корабль. Потому что тландийцы, хоть и верные своему долгу, но не из поколения его графа — боятся. Они хотят улететь с планеты. Хотят спастись. Но госпожа их не хочет. Она сказала, что он нужен. Она его увидела. И Мартин пообещал. Он дал слово. Мартин знает, как убивать людей. Мартин знает, что тландийцы не исключение. Мартин поднимается на корабль и…. — Я все еще нужен? Он видит ее четче, чем за последние годы. Видит ярче, чем видел графа Орма. — Всегда. Он знает как обладать, знает как забрать себе то, что он хочет, но Т/И не его, а целого народа — того, что от него осталось — и Мартин не знает, как заставить себя делиться. Жизнь на Арракисе мало чем отличается от его привычной жизни; становится лишь жарче и намного песчанней. Мартин быстро учится тому, как ходить по барханам, экономить воду и…помалкивать. Мартин не особо вникает в суть происходящего, не скучает по Дому — еще не знает как — и просто ждёт. Ауда мягко проводит пухлыми пальцами сквозь его пряди и весело говорит: — Закончили. Ну, как тебе? Мартин смотрит в натертую до зеркального блеска медную чашу и пожимает плечами. Он не видит себя, но верит, что матушка сделает все, как надо. — Выгляжу шикарно. Женщина за его спиной начинает смеяться, а затем мягко толкает его в плечо. — Врешь ведь, шакал, ни черта ведь не видишь. Дверь с мягким скрипом открывается, Ауда резко смолкает, и Мартин переводит взгляд со своего отражения на гостя. Т/И. Она хмыкает, оглядывает его с ног до головы и кивает сама себе. — У Ауды золотые руки. Ты выглядишь просто превосходно. Мартин так и не встает с импровизированного стула, а лишь снова переводит взгляд на свое отражение. Золотой туман в медной пластине. Превосходно. Его зависимость растёт медленно, захватывает, опутывает, и Мартину нравится ей поддаваться. Он не чувствует себя исключительным-не-таким-особенным, поскольку госпожа называет превосходными и других: детей из табра, девушек и женщин, подростков — ее ровесников — и старцев. И Мартин не видя, видит ярче, чем зрячие тландийцы. Он видит людей вокруг через глаза Т/И и первое чему он учится, когда осознает это — красоте. Однажды Летти спрашивает его — чуть кривя голос — не завидует ли тот людям, чьи глаза широко открыты всему миру? Мартину не знакомо это слово, и когда Ауда, под тихий грудной смех, объясняет ему значение — он — наконец — испытывает удивление. — Почему я должен чувствовать зависть? — Не должен, — она улыбается — но можешь, поскольку лишен возможности видеть. Ну, — медлит, — в понимании Летти. Мартин вскидывает светлые брови и медленно отвечает: — Но если госпожа принадлежит мне, то и все прекрасные вещи, которые видит она — тоже мои. Женщина замирает и чуть отодвигается от него. — Наша Т/И не принадлежит только тебе. Он не хочет спорить. Ни с матушкой. Ни в том случае, когда она не права. Мартин считает себя очень простым, приземленным. Он не умеет красиво говорить, красиво излагать мысли и делать комплименты. Мартин мало научен манерам и плохо разбирается в чувствах, но он знает одно. Идеально. Лучше, чем убийства и ведение войны. Мартин прекрасен во владении своим телом. Мартин прекрасен в знаниях того, как устроено тело любого человека. Мартин уверен, что мог бы ублажить Т/И лучше, чем кто-либо в этой Вселенной. Его пугает эта мысль, поскольку, хоть он и прост, но не полон животной похоти. Он снова все скидывает на возраст. У жителей Арракиса нет книг. Нет письменности. Нет музыкальных инструментов. Есть только война, пророчества и тау-оргии. И именно поэтому — возможно только по этой причине — Мартин понимает, что не склонен к такой жизни: воевать-пить-молиться-воевать. Такая череда раньше могла бы описать его лучше всего, но оказавшись в подобном мире — ему становится скучно. Он скучает по книгам. Скучает по вечерам в своей мастерской. Он скучает по разговорам с графом. Теперь он знает, что значит скучать. Фримены не владеют письменнами, не пишут книг, но любят легенды. И как и любые рабы, сменившие ни одну планету, их религия — смесь всех раннее существовавших, существующих и только зарождающихся. Мартину нравится слушать о Боге. Где-то о Богах. О Мессии. О Демонах и искушении. Но он замечает одно, что у демона из их историй и Муад-Диба — одно лицо. Он ошибается. У Муад-Диба лицо юного Атрейдеса. Обветренное на кончике носа, как говорит его госпожа, едва загорелое на лбу и высоких скулах, вытянутое, осунувшееся — она добавляет — красивое. У Муад-Диба знакомый голос Лето: тягучий, низкий тембр главы Дома, едва уловимый соленый запах воды и железа. У Муад-Диба длинные пальцы, широкие плечи и…планы на его госпожу. И госпожа следует этим планам. Слушает его. Следует за ним. Спасает его. Любит его. Госпожа держит его за руку. Госпожа дозволяет ему повышать на нее голос. Госпожа скалится. Госпожа говорит, что хочет лететь на Салусу. Госпожа говорит, что возьмет с собой только Мартина. Мартин думает о Поле и улыбается. У Муад-Диба лицо будущего Императора — если госпожа того желает -, но Т/И никогда не хотела быть Императрицей. Мартин рассказывает госпоже историю знакомства ее родителей. Улыбается ей, смеется и едва сдерживается, чтобы не убрать упавшую ей на глаза прядь. В тусклом свете летающих ламп, под мерный звук жужжащего двигателя, Мартин, будто, впадает в транс — ему хочется большего. — Сын герцога чудесен в своих чувственных порывах, но, простите меня за подобную вольность, за пару моментов я бы его приструнил. Т/И снова улыбается, и у Мартина совсем незнакомо сосет под ложечкой. По прилёте на Салусу, он привычно — будто в другой жизни — облачает себя в серые цвета сардаукар. Вместе с формой возвращается память ушедших дней, и он чувствует себя моложе. Это последнее о чем он успевает подумать, прежде чем совсем теряет ход мыслей после того, как видит Т/И в церемониальном наряде ее семьи. Чернота и золото. Нет. Мартину кажется это сравнение слишком простым. Нефть и огонь. Ему очень хочется сгореть. Берсерк госпожи появляется неожиданно. Мартин ощущает незванного гостя по тому, как меняется запах девушки. Он становится сладким, тяжелым, чуждым. — Обещай, что убьешь ее, если она станет похожа на моего отца. Мартин не нарушает клятв, не забывает про обещания, но… Т/И становится опаснее Орма, — не его копией — так что он лишь пожимает плечами и не делает ничего. Госпожа встречает Борона. Госпожа заключает с ним союз. Госпожа приветствует Фейда и делает еще триллион вещей, которые Мартин не в состоянии объяснить. Последнее, что ему, едва ли, удается уложить в голове — ее личное желание сдаться Харконеннам. Мартин не в праве мешать тем, кто стоит выше и имеет больше, но женщинам свойственны глупости, поэтому он, наконец, вмешивается. В его голове нет оправданий дальнейшим поступкам, нет четкого образа хорошего воина, что спасает честь возлюбленной, нет вообще ничего, кроме еще большего желания обладать. Раута предлагает ему гхолу Т/И в обмен на помощь с убийством Барона, и Мартин соглашается. Соглашается, но одергивает себя сильнее чем прежде, понимая, что его зависимость становится слишком очевидной. Барон смотрит на него налитыми кровью глазами и шепчет: — Что этот выродок тебе предложил? Голос у него булькает. Мартин не моргает. Мартин смотрит прямо. Мартин улыбается и отвечает. — Это неважно. Мне не нужен его подарок. Мне нужно то, что он забрал себе в качестве трофея. Последнее, что делает Барон перед смертью — смеется. Он знал. Конечно же знал. Владимир был вторым человеком во всей Вселенной, кого Мартин уважал, принимал и — почти что — понимал. Вторым. Вторые никогда не идут в счет. Она спрашивает его пару раз о Дункане, и Мартину приходится приложить усилия, чтобы вспомнить кто это. У Мартина нет проблем с памятью, но Айдахо так мал в его понимании, что и вовсе покидает мысли. Дункан прост как медная монета, так же доступен и легок в своих решениях. Сначала Т/И говорит ему, что тот не виноват, что предал их Дом, что со стертой памятью нельзя помнить о прежней жизни, и Мартин кивает, но не соглашается. Мартин видит в глазах госпожи такое же несогласие. Мартин проигрывает Дункану в нескольких дуэлях, лениво падает на лопатки, слышит улюлюканье и возгласы в честь Айдахо, протягивает ему широкую ладонь, чтобы тот помог ему подняться, и в дружеском жесте хлопает по плечу. Стилгар хохочет и тянет басом: — В следующий раз отыграешься, Мартин. Отыграется? Мартин улыбается ему в ответ и кивает. Ему незачем отыгрываться в-следующий-раз. Он может убить Дункана тут. Сразу же. Айдахо не сильнее него. Но…зачем? Мартин оглядывает своеобразную трибуну и не видит на ней госпожи. Она не видит его. А он не видит смысла показывать себя настоящего. Мартин видит ее в коридоре. С подвернутой стопой, всю покрытую мелкими каплями пота, с глубокими черными глазами. Она почти ударяется о его грудь, дышит тяжело, надрывно, отодвигается, но не так далеко и смотрит. Смотрит. Видит. Мартин сдается ей и самому себе. Он снимает с плеч тяжелый плащ, протягивает в ее сторону, но она тушуется, отказывается, обходит его и идет к своим детям. Говорит о том, что нужно сделать. Отправляет каждого в разные части резиденции. Оставляет Мартина рядом с собой. Она бросает на него взгляд через плечо и быстро облизывает сухие губы. Ты нужен мне. Всегда. Гурни говорит ей, что ему плевать на нее и ее семью, говорит его госпоже о том, что ее отец был падлецом, и Мартин хочет, пробить ему ребра, разломить кости и достать собственными руками его сердце. Мартину хочется посадить его на колени. Всю империю на колени перед госпожой. Но он говорит ему: — Друг мой, ты полагаешь, что юный Атрейдес и сам не думает о том, что в случае неповиновения со стороны нашей госпожи, ее нужно будет устранить? — стискивает сильнее. — И ты допускаешь, что я забыл о том, как ты ослушался приказа герцога Лето и прибыл на Тландиту с опозданием на сутки? — давит. — Ты считаешь, что я забыл о том, что ты хотел смерти моей госпоже? А после исчезает с мертвым ребёнком на руках. Он встречает Дункана у самого выхода из резиденции, говорит ему четко и отчетливо: — Тебе не стоит здесь быть одному. — Я не один, — тычет в него пальцем, — я с тобой. — О, — Мартин прижимает ребенка ближе к телу, — ты не можешь знать, на чьей я стороне. Госпожа ведет лезвием ножа по мраморной плитке, стучит пару раз, и у Мартина совсем мутнеет перед глазами. Он, буквально, наощупь находит младшего Харконенна и с силой сдавливает его голову. Раута не кричит. Раута не молит о пощаде. Раута смеется также, как смеялся Барон, а после резко замолкает, когда пальцы Мартина проламывают его череп. Мартин медленно облизывает пальцы, ищет глазами Т/И, а когда находит — широко улыбается. Она шумно вздыхает, заходится кашлем, но едва заметно приподнимает уголки губ. Мартин видит, как Пол баюкает его госпожу на руках и до крови закусывает щеку. Его Т/И не шевелится, и он делает двенадцать широких шагов в ее сторону. Молодой Император глядит на него безумным и одиноким взглядом — Мартин чувствует это кожей — крепче прижимает тело девушки к себе, и отрицательно качает головой, когда Мартин хочет ее забрать. Мартин пытается сказать ему еще раз, просит отпустить, пытаясь вложить в голос как можно меньше злости и нетерпения, но Пол упрям, и Мартин отвешивает ему звонкую пощечину. Пол приходит в себя. Мартин чувствует — теперь — на себе взгляд тяжелый и сильный. Атрейдес окончательно исчезает и появляется Муад-Диб. Мартин чувствует, как тот смотрит прямо, не моргает, не отводит взор — как сам мужчина — и шепчет: — Веришь в нее? Пола больше нет, есть Усул, и с ним приходится говорить на единственном возможном языке — языке веры. — Конечно. — Значит она придёт в себя. Она помещается в его руках идеально. Как прекрасное редкое сокровище. Мартин шумно вздыхает ее запах, утирает пальцем тонкую ниточку слюны на подбородке и следует за Халлеком. Мартин не против того, что Пол приходит ее навестить. Он говорит с ним о любви, об опасности, которая поджидает на престоле, говорит о том, что спрятано на Арракисе и улыбается ему. Пол хмурится в ответ и не понимает, почему Мартин говорит так много. Не понимает, но слушает. Это единственное, что нужно Мартину. Когда госпожа не приходит в себя уже которые сутки, Мартин припечатывает к стене Питера и шепчет ему на ухо о том, что причина по которой он жив — его кровь. Де Вирс скалит серые зубы и шепчет своим тихим голосом: — Я знаю кто ты, мужчина с Тландиты. Я вижу тебя лучше, чем госпожа. Видет его лучше, чем госпожа? Мартин прижимается губами к его бледной коже, касается кончиком языка выступившей капли пота и отвечает: — Зря. Два быстрых движения и ментант падает на колени, закрывает ладонями кровавые пустые глазница и воет. Никто не видит его лучше, чем его госпожа. Мартин не строит машины, Мартин не разбирается в инженерии, Мартин чинит другое — Мартин чинит людей. Т/И шепчет в бреду имя Лорда и почти давится собственным языком. Мартин окончательно срывается. Вскрывает вены ментата, почти насильно вливает кровь в госпожу, — Кристофер кричит что-то о том, что он хочет ее убить, — и ждёт. Мартин не помнит когда, но приходит к мысли о том, что она — его. И он больше не хочет делиться. Ни с ее детьми, ни с ее чертовым мертвым отцом. Он выволакивает Кристофера в коридор, толкает в спину, так, что тот спотыкается и шипит: — Что на счет твоей свадьбы с Норой? — Что? Наша матушка умирает за стеной, а ты спрашиваешь меня о женитьбе? Мартин наступает на него, подходит ближе, хватает за растянутый плащ и вздергивает. — Что на счет вашей чертовой свадьбы? Кристофер ощетинивается, плюет ему в лицо и с силой бьет кулаком в челюсть. Мартин издает животный рык, утирает слюну с лица широкой ладонью, а потом этой же ладонью давит молодому тландийцу на шею. Кадык тяжело проходит под горячей кожей, Кристофер тянется в карман мантии за ножом, но Мартин перехватывает его кисть и, дергая в сторону, выворачивает. — Я спрашиваю на счет вашей свадьбы еще раз. Кристофер закусывает губу до крови, не-кричит, но глаза наливаются красным, а затем сглатывает и наконец отвечает: — Ты, — набирает побольше воздуха, — хочешь вынудить матушку выйти замуж? Мартин снова проворачивает его кисть, и тландиец, не выдерживая, рвано выдыхает, от напряжения выплевывая сгусток крови и слюны. — Думай о своей свадьбе. Т/И приходит в себя неожиданно, скидывает с себя одеяло, руку Ауды, а его, — руки Мартина — тянет ближе. — Что отец спрятал на Арракисе? Мартин медлит с ответом, потому что четко понимает, что оттуда госпожа вернулась не одна. Но она все еще держит его за запястья, смотрит на него. Видит. Мартин тонет окончательно. Стилгар снова заносит над ним кулак, но Мартин смеется. Скидывает с себя фримена и скалится. Стилгар бросает запыхавшимся голосом: — Ты слаб, ты проигрывал Дункану. Ты проиграешь мне. Мартину физический больно от того, какими глупыми оказываются пустынные люди. — Госпожа не видит меня сейчас, мне нет смысла побеждать. — Ты болен. Определенно да. Мартин подходит к Т/И, когда та, смущаясь опускает взгляд своих бездонных золотистых глаз и, почти роняя голос, шепчет: — Дело в том, — она сглатывает, — что Ауде уже были доставлены пару писем о предложении заключения брака со мной, — дергает рукой. — Но я… — вздыхает, — не хочу никого. Он чувствует, как в районе сердца завязывается плотный узел. Едва сдерживается от улыбки. Чеканит: — Кроме меня? Его госпожа мотает головой, а затем шепчет еще тише: — Видимо, так и выходит. Да. Она видит его. Мартин не хочет видеть никого, кроме нее. Мартин протягивает ей зерна граната, аккуратно поддевает пальцами, позволяет ухватить красную бусину зубами, и вздыхает, когда ее губы касаются грубой кожи. — Вкусно. Мартин не сдерживается. Мартин едва ли держит себя в руках. Госпожа тяжело дышит и упирается в его грудь раскрытой ладонью. Смотрит так тоскливо и чуждо, что Мартина прошивает насквозь. Он хочет защитить ее. Не позволить никому ее обидеть. Оберегать. Но правильных слов так мало. И он выдыхает, наконец, учась говорить то, что кроется в его разуме. Он качает головой, смотрит прямо, не моргает и говорит: — Мы строим новый мир, госпожа. И в этом новом мире — ими выбраны вы. Разве этого недостаточно для того, чтобы отпустить, наконец то, что было в прошлом? Она замолкает, сглатывает, и чуть сжимает пальцами его рубаху. Это движение горячее, чем их поцелуй. Мартир чувствует, что он нужен. Сейчас? Всегда. *** Т/И нервно ходит по кабинету, отсчитывая шаги по-новой на каждом кругу, мнется, пока, наконец, не слышит голоса за дверью. Через мгновение тяжелая дверь отворяется и она, чуть щурясь от того, как рябит перед глазами, замечает Моритани. Лицо у того еще не прячется за золотистой пеленой, и Т/И радостно выдыхает. — Друг мой. Мужчина улыбается в ответ, бросает быстрый взгляд на сардаукар и проходит в кабинет. — Моя госпожа. Он тянет к ней руки, и, чуть помедлив, роняет ее в объятия. — Я так торопился, моя госпожа. Я так боялся не успеть. Т/И удивлённо хлопает мужчину по плечу, отодвигается, бросает быстрый жест воину и сглатывает, когда их, наконец, оставляют одних. — Присаживайтесь. — Она кивает в сторону кресла. — К чему такая спешка? Мы сами приземлились на Салусу меньше суток назад. — Я знаю. — Лорд торопливо занимает указанное место. — Но я не мог затягивать с визитом. Моя госпожа, — бросает опасливый взгляд на дверь, — мы и правда одни? Т/И цокает, когда садится напротив мужчины и лениво пожимает плечами. — Можно сказать и так. — Переносит вес на левую руку, и упирается щекой о раскрытую ладонь. — Я получила документ, который вы передали Адмиралу. И видела подпись Мартина, и то, какие опыты проводились при моем графе, но я бессильна в данном вопросе, мой друг. — Моя госпожа, — мужчина отрицательно качает головой, — вы не бессильны. Это лишь, — нагибается к ней и облизывает сухие губы, — лишь половина. Я ведь, знаете, я ведь служил вашему дому верой и правдой всю свою жизнь, и я, я, — сглатывает, — я никогда не отрекался от данной клятвы. Вы должны знать. Вы и правда должны знать все. Т/И хмурится, не совсем понимая, к чему ведет лорд, и только собирается задать вопрос, когда замечает, как тот начинает рыться в складках бордовой ткани своего плаща. — Вот. Он выуживает помятый серый свиток и нервно кладет его на стол, быстро разворачивает, пытаясь разгладить мятые страницы и тычет пальцем в три черных пятна наверху пергамента. — Вот. Девушка нагибается ближе к поверхности стола — почти нависает над ним — и переводит непонимающий взгляд на гостя. — Это древо Харконеннов. Зачем оно мне? Я знаю о нашем родстве, это ведь не тайна. — Дело не в вас, моя госпожа. — Моритани снова тычет пальцем в выжженные черные точки. — Это отец Борона. Должен им быть. — Быстро утирает дорожку пота. — Я украл свиток из императорской библиотеки. Неважно. — Сглатывает снова. — Это отец барона. — Показывает на первое пятно, а это, — ведет линией ко второй точке, — его мать. Вот сам барон. — Внизу красуются идеально выведенные строки с именем и фамилией Дома. А это, это должен был быть его брат. — Третье черное пятно почти наползает на имя Владимира. — Я не понимаю. — Т/И отнимает пергамент у Моритани и подносит пергамент ближе к лицу. — К чему это все? У Владимира никогда не было брата. Мужчина щелкает пальцами и, откидываясь на спинку кресла, шепчет: — Мартин. Он — Харконенн. Это его имя было вписано в древе Дома Владимира. Т/И еще раз всматривается в выжженное черное место, а затем выглядывает из-за края бумаги. — Что? — Договор о перемирии. Она аккуратно кладет пергамент назад и хмурится. В голове медленно всплывает последний разговор с Владимиром. Т/И, я уважал твоего деда и я до сих пор верю, что он прожил счастливую жизнь. У него был чудесный сын, прекрасная жена, власть, богатства и ты, — он задумывается. — И стоит признаться, что мне повезло быть причастным к его беседам и разговорам, — уточняет, — к дружеским беседам. — Перемирие? — Да. — Снова сглатывает. — Граф забирает себе младшего брата Владимира, воспитывает его как собственного сына — настоящим тландийцем, а позже роднит ваши дома через родного ребенка — вашего отца. — Но отец…. — Но ваш отец сам выбрал невесту. Ваш отец отказался от женитьбы на Джессике. — И тогда, еще в моем детстве, — она моргает, — дедушка предложил наш союз с Фейдом? — И война между вашими Домами была бы закончена. Круг бы замкнулся. Семья бы снова была бы вместе. Она снова моргает, переводит взгляд на пергамент, всматривается в черные точки на листе и начинает улыбаться. — А ведь, — ее пробивает на смех, — мой друг, я все-таки вышла замуж за Харконенна. По доброй воле. Сама. — Девушка прикрывает рот ладонью. — Планы цикличны и начало отсчета всегда приводит к намеченному концу. Он знает? Моритани глядит на нее каким-то пустым взглядом, но быстро собирается с мыслями и мотает головой. — Насколько мне известно — нет. Мартин вырос истинным тландийцем. Но я прилетел не только поэтому. Я, — он снова переходит на шепот, — я изъял все документы, которые могли бы указывать на его родство с Харконеннами. Сделал это еще после нашего первого голо-разговора. Наш Император, — исправляет себя, — наш новый Император пытается выкорчевать даже малое напоминание о доме Владимира. Я не знаю, что он может сделать, если узнает про Мартина. Т/И стучит пальцами по столу. — Последний наследник целого Великого Дома. Моритани быстро кивает. — Я прилетел еще и потому, что моя задача вас уберечь. И не только от Пола и тех последствий, что данный документ мог создать, но и самого… Мартина. — О чем ты? — Мартин не ограничен в ресурсах. Единственное, чем ограничен этот змей — желания. — Мужчина начинает говорить еще тише. — Его желания не так извращены, как были у, — он делает непонятный жест рукой, — знакомых нам Харконеннов, но кровь — есть кровь. Т/И обмякает в кресле, прикрывает на мгновение глаза и видит перед собой силуэт Фейда. Вздыхает и снова глядит на гостя. — У Кристофера будет свадьба. Останетесь? Мужчина хмурится, смотрит внимательно, как она складывает пергамент в ящик, и отвечает: — Но наш разговор…. Она прерывает его долгим кивком. — Я только вернулась с Арракиса и в моей голове еще не уложены последние события. У нас еще есть время, ведь пока фримены напоминают бешеных псов на раскаленных углях — бояться нечего. — Медлит. — Почему ты отказался от предательства моего дедушки? Она изо всех пытается отдалиться от разговора о Мартине, поскольку всего снова становится слишком много. Моритани устало пожимает плечами, обмякает, будто выпуская из себя весь воздух, бросает взгляд на ее пальцы с перстнем отца на большом, шепчет: — Было легче смириться с тем, что он никогда не уйдет. Т/И отрицательно качает головой: — Его в итоге убили. — Разве? — Мужчина переводит взгляд оливковых глаз на нее. — Разве его удалось по-настоящему убить? Т/И снова цокает, отнимает руки от колен и закатывает рукава, чуть задерживает внимание на свежем шраме и шепчет: — Мы оба знаем, что это, — дергает рукой в сторону своей головы — не он. Я имею ввиду, — хмыкает, — он слишком похож на моего дедушку. Моритани медленно моргает, приподнимает краешек губ и также шепотом отвечает: — Будьте осторожны, моя госпожа. Единственным, кто смог подкосить силу вашего дома — был глава этого самого Дома. Арейсы не проигрывали никогда так, как проиграли войну с собой. Не коронуйте тех, кому корона будет слишком велика. — Я не могу короновать берсерка, мой лорд. — Не можете, нет, — тот отрывает кожицу у ногтя, — но можете начать его слушать. — Я придерживаюсь своих мыслей, а не тех, кто живет у меня в голове. — Я знаю-знаю, — Моритани бросает быстрый взгляд на дверь, — но Мартин, — сглатывает, — что чинит Мартин? Кого его научил чинить ваш дедушка? Она замирает на месте и вскидывает брови вверх. — Кого его научил чинить мой дедушка? — Да. — Моритани кивает. — Кого всю жизнь чинил Мартин?